Текст книги "Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991"

8 сентября, воскресенье

Сегодня впервые после длительного ненастья яркое солнце, но уже не жаркое, без пальто на улицу не выйдешь. Сейчас нет еще девяти утра. Все стоят по очередям, даже отец. Нюра в школе. У них практикуется непрерывная неделя.

Вчера была у Наташи. Целую неделю не виделись. Мне рассказывать было нечего, все по-прежнему, кроме лишь того, что я имею профсоюзную книжку, которую и показала ей. У Наташи было кое-что новенькое. Когда я ее провожала, она дала мне свой теперешний дневник. Я, конечно, тут же села читать и легла спать только тогда, когда прочитала все до единой строчки. Дневник интересный. Там у нее и деревенские записи, и записи настоящих дней. Если сравнить его с моим, то мой покажется гораздо неинтереснее и тяжелее. Она как-то умеет писать легко, просто и интересно.

Я не умею так. Прочитав дневник, я расстроилась до ужаса, почему, писать не стоит. У меня и так было тяжелое настроение, а теперь и вовсе к черту не годится. Уж очень жизнь тяжелая. Дома постоянные жалобы на порядки, на бесконечные очереди за мясом, хлебом, молоком. И они, конечно, правы. Разве это мыслимо? Только и знай, что бегай по очередям, следи, где что выдают, карауль. И продуктов никаких нет. Что в очереди достанут, то и есть, а не достанут, больше и нет ничего. А наряду с этим громкие фразы о том, что теперь лучше жизнь. Ну разве может согласиться население с тем, что теперь живется лучше? Никогда не согласится, сейчас оно страшно озлоблено, и на каждом шагу только и слышишь, что ругают порядки и власть. Чем это кончится – неизвестно, но должно чем-нибудь кончиться, иначе жить невозможно, жизнь превращается в тяжкую каторгу. Особенно озлобляют еще бесконечные волокиты по всем учреждениям. Например, нужно было менять кооперативную членскую книжку. Мать пошла в одно учреждение, но вернулась, потому что там умопомрачающая очередь. Пошла в другое. Стояла, стояла, и вдруг ей заявляют, что нужно предоставить от домкома удостоверение о том, что мы не лишенцы. Никакие доказательства не помогли, пришлось уйти, потом снова возвращаться туда. Стали у нее там считать внесенный пай и обсчитались, потребовали доплаты. Снова пришлось доказывать, что там все верно и даже переплачено. Матери, для того чтобы обменять какую-то несчастную книжку, пришлось потратить весь день. Разве это порядок? Безобразие, и это везде так. Нигде никогда не добьешься толку сразу, обязательно потратишь известное количество времени и испортишь определенное количество крови и, кроме того, испортишь свои нервы, тогда получишь какие-то ничтожные результаты.

Сейчас уже 12 часов дня. Переделала все дела и теперь свободна. Сегодня должна приехать Ольга Курочкина. Я к ней ездила в прошлый понедельник. Она учится на курсах кройки и шитья, и Москва ей уже надоела. Она все такая же здоровая, загорелая, летом была в Погосте. Живет она у тетки. Живут они хорошо, и народу у них много, все молодежь учащаяся.

Вчера Наташа с соответствующим видом сообщила, что узнала сногсшибательную новость про Жака. От этой новости она обалдела. Я сразу почему-то подумала, что она узнала, что Жак женат. Я твердо решила, что это так, но догадки своей не сказала. Оказывается, я ошиблась. Новость та, что Жак уходит из 30-й школы, то есть из нашей бывшей. На меня это подействовало мало, потому что я остыла уже, но Н., по-видимому, питала какие-то надежды, оттого это ее так и сразило.

Чтобы уравновесить себя, я решила с понедельника уходить на весь вечер в читальню им. Ленина, находится она на Воздвиженке, и Н. ее не знает. Тем лучше. В читальне той мне очень нравится, там такая масса народа, что можно вполне рассеяться.

Безумно хочется в вуз. Зимой думаю как следует готовиться, но попасть туда мало надежды, потому что сама я принадлежу к служащим, а отец мой кустарь. Вот горе-то. При таком положении вещей мне не видать вуза как своих ушей. То же самое, наверное, и у Наташи. Она записалась на биржу подростков и хочет, чтобы ее послали куда-нибудь работать. Я же не знаю, что делать. Если меня вычистят из треста, тогда и вовсе пиши пропало. С биржи попасть на работу трудно, да и попадешь – сядешь в галошу, потому что знаний по статистике нет никаких. И у родителей дела плохи, потому что частных кустарей приканчивают. В общем и целом дела дрянь. А главное, нет должной силы и выдержки, и в этом вся беда. Чувствую, что писать очень хочется, а писать не о чем. Нет ничего интересного, а писать только о своем настроении да о чувствах неинтересно.

Вот я думаю, что зимой буду заниматься. Но боюсь, что это даст малые результаты, потому что будет мешать домашняя обстановка и отрицательное отношение родителей к моим занятиям. Мать прямо говорит: «Зачем тебе учиться? Сколько ни учись, все толк один, работаешь, и ладно». Кроме того, говорит, что девушкам вообще незачем учиться, все равно замуж выйдешь и все забудешь. Вот и попробуй при таком мнении требовать удобств для занятий.

Так и хочется уйти куда-нибудь. Ведь земля так велика, так много на ней хороших мест и так, кажется, свободно уйти и бродить, где тебе вздумается, но нет, что-то держит, что-то заставляет сидеть на одном месте десятки лет. Ну отчего это? Отчего люди так глупы и не помогут друг другу в свободном передвижении по земле?

Ну, вот, например, уйду я, что выйдет? Пожалуй, и года не проходишь, потому что люди злы и любопытны до тайн чужого человека. Вот так подумаешь, подумаешь, и прямо досада берет. Ведь есть где-то моря, океаны, дикая Австралия, замечательная Америка, тропическая Африка, есть где– то трудно представляемая жара экватора и льды полярного круга, и всего этого не увидишь, хотя все это на земле, на такой ничтожной и маленькой против окружающего ее пространства. А разве человек не хозяин земли? Особенно теперь, когда достижения техники позволяют стать царем природы, а не слепо подчиняться ей. И все же, несмотря на это, человек не имеет возможности видеть земли, кроме того ничтожного кусочка, на котором он живет. И все это потому, что люди не живут дружно, боятся друг друга, злобятся.

Эх, развезла философию, а придется кончать, потому что больше уж совсем не о чем писать.

9 сентября, понедельник

Ольга Курочкина надула меня – не приехала вчера. Из-за этого весь день пропал. Ничего не делала, и Наташа, как нарочно, не шла. Пришла она часов в пять. Ну а раз пришла Наташа, то о деле и думать нечего. По обыкновению, сидели на диване и возились. После чая пошли с ней гулять. Отправились в сторону Марьиной Рощи. Мне хотелось дойди до Зои, но, на наше счастье, мы встретили ее на улице. Она шла с какой-то дивчиной в «Профинтерн». Мы с Н. повернули обратно и пошли их провожать. Зоя сейчас ничего не делает. На биржу ее не принимают, потому что у нее мать – кустарь. Положение у нее скверное. Проводили их до «Профинтерна». Просила Зою заходить. Все-таки ведь сидели за одной партой. Так как был еще только девятый час, то Н. зашла ко мне. У нас никого не было. Вскоре пришли родители, но они сидели в другой комнате. Мы с Н. весь день провалялись на диване, мама нам даже подушку принесла, сказав при этом: «Бедные девочки, поспать захотели». Валяясь на диване, мы стали выбалтывать друг другу все тайны. Правда, болтала только я, Н. лишь слушала. Я сказала об этом, а она заметила: «А дневник мой?» Я поспешила согласиться, что ей не о чем болтать, поскольку в дневнике все есть.

Провожать ее, как всегда, не пошла. Холодно на улице было.

Сегодня в тресте в разговоре об очередях за мясом один сотрудник сказал: «Что-то на двадцатый год похоже стало».

Да, действительно, очень похоже. Ничего нет, даже тетрадей ученических нет, Валька сегодня все магазины писчебумажные обегала и не нашла ни одной тетради. Насчет продуктов скверно, не знаю, чем и питаться будем.

Н. видела на бирже Олигер, и та сообщила ей кое-что о наших ребятах. Чижевский принят на медфак (счастливый!), Станкевич сдавал, но неизвестно, принят ли или нет. Шумов сдал, но не принят по социальному признаку. Марта Левина сдавала в политехникум, сдала, но не принята также по социальному признаку.

Если бы на будущий год попасть в вуз…

Тот день, когда бы я увидела в списках свою фамилию, был бы торжественным днем. Я бы тогда обязательно сотворила что-нибудь особенное. Прежде всего, прыгала бы, орала бы, плакала и, наверное, сошла бы от радости с ума. Но… не бывать такому чуду никогда…

Вчера Н. спрашивает: «Делаешь ты что-нибудь?..» Моментально догадываюсь, что это она о моей литдеятельности. Мрачно отвечаю: «Нет, не делаю, ничего не делаю».

Это правда. Ничего у меня не выходит. Раньше я думала, что только бы иметь тему, а написать – это пустяк. Теперь же вижу, что это не так. Вот тема-то у меня есть, а писать я, оказывается, не умею, и это совсем не так легко, как я раньше думала. Конечно, я буду еще пробовать, хотя надежды у меня мало на то, что я буду когда-нибудь тем, кем хотела быть с детства.

Сегодня 9 сентября, день моего отъезда из деревни в прошлом году. В тот вечер у меня щипало сердце, и в тот вечер последний раз меня обнимал и целовал Коля. Эх, времечко невозвратное пролетело… Удастся ли съездить зимой в деревню?.. Погуляла бы… На будущее лето поеду, наверное, в Ряз. губ. Только не знаю, как там насчет гулянья, будет ли кто подходящий и сумею ли я там поставить себя так, как поставила в Смол. губ. Хорошо бы с Наташей поехать туда. Вдвоем мы бы показали, как гулять надо.

На улице уже холодно. Приближается осень. Меня это не пугает. Я люблю осень, особенно когда пожелтеют листья и дни стоят сухие и солнечные. Я очень люблю эту пору, потому что у меня с ней связаны самые лучшие моменты жизни, когда осенью шли в школу. После лета я очень любила идти в школу. Особенно это приятно было в деревне. Все уже отцвело, все желтое, легкий морозец и свежесть и тонкий, тонкий синий воздух. Разве это плохо? Н. не согласна со мной. Она говорит, что осень – пора умирания и поэтому не любит ее. А почему? По-моему, все в природе прекрасно: и весна, и осень.

11 сентября, среда

Сегодня я раньше ушла с работы. Еле досидела до перерыва и, как только прозвонил звонок, ушла домой. Сильная, раздражающая боль, от которой я чуть не потеряла сознание. Я думала, что сойду с ума, старалась забыться. Хотела встать и походить, чтобы хоть немного утихла боль, но оказалось, что встать нельзя. Я механически накручивала арифмометр и проклинала все на свете, проклинала несчастную женскую долю, от которой приходится так невыносимо страдать каждый месяц. Ведь эта дикая, неумолкаемая боль притупляет все чувства и разум и становится зверем, хочется выть, кусаться… Ужас… Пришла домой – и на диван. Сейчас ничего. Способна даже сидеть и писать.

Вчера решительно собралась идти в читальню. Но погода неожиданно к концу дня испортилась, пошел сильный дождь. В нашем отделе стало темно, зажгли лампы. Мне стало так скучно, так тоскливо, что исчезли все мысли о читальне и непреодолимо захотелось посидеть этот вечер с Наташей.

А перед этим сидела и злилась, собиралась опять целую неделю не видеться с Н. и попросту удирать от нее в читальню. Но у меня всегда уж так – на неделе семь пятниц…

После занятий звоню Н., спрашиваю:

– Ты свободна сегодня?

– А что?

– Да просто я сижу сегодня.

– Почему?

– Погода скверная.

– Да, погода неважная. А у меня сегодня комгруппа!

– А-а… А во сколько?

– В половине восьмого, в 30-й школе.

– А, ну ладно.

– Я к тебе до комгруппы забегу, у меня к тебе дело есть, так, буза.

– Ладно, ладно, до свидания.

Вечером Н. пришла. Рассказала про свою регистрацию на бирже, про то, как она искала самоучитель по стенографии. Мы собираемся с ней изучать стенографию и для этого хотим купить какое-нибудь руководство. Просидели чуть не до восьми часов. Когда пришли в школу, то оказалось, что никакой ком– группы нет, просто не собралась. Так как вечер был теплый, пошли шататься. Задумали идти в кино. Пошли в «Артес», он закрыт, пошли к «Паласу», там идет «Деловой человек», картина, которую мы видели в «Эрмитаже», когда ходили втроем с Валькой по пропуску. От «Паласа» пошли по Тверской. На обратном пути купили семечек, с ними веселее идти.

Мне пришло в голову сказать Н. о прошлых моих мечтах, о том, какой должна быть моя подруга, которую я искала. Я не писала об этом в своем дневнике, хотя это было недавно, всего лишь в начале прошедшей зимы. Мне хотелось, чтобы подруга моя была с Кавказа, очень красивая, имела бы старшего брата и чтобы на Кавказе у нее жили родители, к которым можно было бы летом приехать.

При моем сближении с Н., когда я узнала, что она с Кавказа, я сразу вспомнила о своих мечтах и втайне удивилась. Тогда я почему-то сказала об этом Н., потом сама об этом забыла, а вчера вспомнила и сказала. Н., конечно, удивилась.

После прогулки зашли ко мне и просидели до десяти часов вечера.

Не знаю, придет ли она сегодня. Наверное, нет.

Сейчас читаю Вересаева «В тупике». Потрясающая вещь. В ней описывается жизнь беглых дворян в Крыму, голодающих, ноющих, потерявших свой блеск, которым самим приходится готовить, стирать, мыть полы. Затем описывается приход красных, и вот тут-то начинается самое интересное. Описываются бесчинства красноармейцев и матросов, разрушение ими без всякого толка дач, тупость их, злодейство и высокомерие их главарей, например Искандера и Зайдберга. Посылка копать окопы дряхлых стариков по распоряжению пьяного коменданта-матроса, отправление в тюрьму неизвестно за что, бездельничество красных солдат, грязные загаженные жилища, где живут строители будущего социализма… Все это не с лестной стороны характеризует красных и заставляет настраиваться к ним враждебно. Так интересно читать эту книгу после всех этих хвалебных гимнов красным в период гражданской войны. Белые всегда выставляются зверьми, а красные, наоборот, добры, великодушны и несут всюду порядок и справедливость. Так в большинстве случае говорят книги художественной литературы о гражданской войне и о борющихся в ней.

Интересно, чем кончится эта книга.

12 сентября, четверг

Сегодня я дочитала «В тупике». Кончилось тем, что пришли белые, снова возродились дворянские дачи, рестораны, пляжи. Катя, героиня романа, уезжает неизвестно куда. Катя – дочь доктора. При царе сидела по тюрьмам, потому что была марксисткой.

13 сентября, пятница

Вчера внезапно пришлось оборвать писание, потому что пришла Зоя. Все ноет о своем положении. Действительно, положение у нее никуда не годится. Ее даже на биржу не принимают, потому что у нее мать – кустарь. Что ей дальше делать, неизвестно. Я проводила ее до дому (она живет в Марьиной Роще), зашла к ней и взяла почитать книгу Дмитриевой «Червоный хутор», книга интересная, я ее вчера читала.

Вечером Н. тоже не приходила. Только вдруг в одиннадцатом часу звонок. Мы переполошились, думаем: что такое? Открываем – Наташа с Боем! Я очень обрадовалась. Она посидела минут 10. За два дня, что я ее не видела, я соскучилась по ней больше, чем за неделю.

Сейчас еще нет восьми часов утра. Писать не хочется, буду читать «Червоный хутор».

15 сентября, воскресенье

День прошел. Однообразно и скучно, как все воскресенья. Утром ходила с отцом на рынок. Купили чемоданы для книг Вальке и Нюрке и купили громадный горшок душистой герани. Запах от нее разносится по всей комнате.

Никого нет. Ждала опять Ольгу К., нет ее, жду Зою, тоже нет, и Наташи нет.

Вчера вечером пришла Н. Я сидела с ногами на валике дивана. Н. последовала моему примеру. Мне было отчаянно скучно, и я чуть не заревела и во избежание этого стала читать газету, закрыв лицо рукой. Потом пришла Маруся. Я, как часто бывает со мной в минуту плохого настроения, стала петь всякую чепуху. После ухода М. мне стало еще скучнее. Молча сидели с Н. на диване. Она спрашивает:

– Тебе скучно со мной?..

– Нет, с тобой не скучно, а вообще скучно.

Потом я заявила, что мне хочется сходить в театр, посмотреть что-нибудь сильное, чтобы встряхнуться. Взяла газету, посмотрела отдел зрелищ, заинтересовал Театр Революции. Н. посоветовала сходить туда, но сама идти отказалась. Я заявила, что одна не пойду. Действительно, идти мне не с кем. Н. очень уговаривала меня пойти в театр одной, но если уж я решила не ходить одна, то ее уговоры только укрепили меня в этом. Наплевать, не ходила никогда в театр и не пойду, не надо, пусть другие ходят, а я уж только на афишу погляжу.

Злилась я вчера ужасно. Легла спать, мать спрашивает:

– Чего ты все дуешься, злишься?

– Ничего, всегда такая же.

– Отчего, чего тебе надо? Ни с кем не разговариваешь, только с подругой и веселая, а матери уж и говорить ничего не хочешь. Подруга-то лучше матери, видать.

Кроме школьных подруг, у меня никого не было, но и школьные подруги почему-то всегда боялись меня, и я никогда не участвовала в их веселых времяпрепровождениях. Я жила только школой, учебой и общественной работой в последние годы. Мне некогда как-то было подумать о том, что я, несмотря на свои лета, совсем не умею себя держать среди молодежи, смущаюсь и кажусь всегда настоящей дурой. Особенно меня всегда смущала моя внешность и, главным образом, мое одеяние. Я всегда одевалась очень нескладно. Самой мне это не было видно, а мать не обращала на это внимание. Кажется, оденься я в рогожу, и то она ничего бы не сказала. Мне всегда было завидно, что матери моих подруг так заботились об их одежде. Но в то же время я ненавидела тех матерей за их свободу, потому что моя мать всегда работала, всегда была занята. Вечная моя неловкость, смущение не особенно привлекали ко мне людей, и я сама, чувствуя свое внешнее безобразие перед подругами, старалась удалиться ото всех и злилась, страшно злилась. И вот теперь, уже взрослый человек, я по-прежнему как дикарь на необитаемом острове. Правда, есть Наташа. Но нельзя все время быть только вдвоем, сидеть только на диване и молчать. Это становится уже однообразным, а я хочу людей, хочу шума, хочу того, чем живут другие люди. Мне кажется, и Н. могла бы быть другой, более живой и веселой, чем она есть со мной. Разве такой была она, когда дружила с Тихомировой, Неттельгорст и другими? Уж не боится ли она меня, как боялись меня все. Может, она не сознает этого, а все-таки боится, связана всегдашней моей холодностью и хмуростью. Бывало, Н.Т., со всеми веселая, хохотунья, а как только со мной вдвоем, так сразу серьезная, скучная, молчим, а чуть только третий человек, сейчас опять веселье. Ясно, что я стесняла ее, не вызывала на веселье, как другие девчата. Часто девчата в школе секретничали от меня, когда дело касалось мальчишек, и меня это очень обижало. Ну, хватит. Опять села на своего конька жалоб.

Несмотря на то что уже вечер, никто не идет. И я никуда не иду. У Маруси сегодня гости, значит, к ней нельзя, потому что я неподходящий человек, хотя Маруся всегда была у меня в гостях и была подходящим человеком…

Хоть бы зима скорей. Тогда бы уж я уехала на каток и каталась бы, покуда сил хватило. А сейчас что? Сиди дома и злись. В кино даже нельзя пойти, потому что не с кем, а одной и дома сидеть надоедает. Ох и разозлюсь же я как– нибудь или, что скорее всего, совсем исчезну из дома, буду приходить только обедать да спать.

В тресте я тоже нелюдима. Злят меня все, и поэтому я держусь одна. Завтра, наверное, приедет из отпуска наша делопроизводительница. Нарочно ближе сойдусь с ней, назло всем. В первое время нашего сближения Сальникова спросила меня как-то:

– Вам нравится Лидия Ивановна? (делопроизводительница)

– Очень нравится, такая она хорошая и красивая, – горячо отвечала я. Мне действительно Л.И. нравилась.

– А знаете, мне тут как-то говорят: «Скажите Тане, чтобы она не очень дружила с Л.И., она дурного поведения», – сказала мне после своего вопроса Сальникова.

Я ответила что-то вроде того, что сама знаю, с кем мне дружить. Правда, Л.И. мне не пара, но все-таки назло всему тресту буду с ней дружить. Пусть ахают. Они слишком честны, ну и пусть. А я не хочу быть похожей на них и ничуть не дорожу своей репутацией.

Уже темно, и все-таки никого нет…

Эх, ну что бы это сделать, чтобы показать людям что-нибудь страшное и позабавиться над их трусостью. Эх, пишу и сама не знаю, чего хочу. Скучно, отчаянно скучно. Уйти бы куда, а уйти некуда. Эх, тоска зеленая.

Сальникова ушла в отпуск. Теперь дела в тресте у меня прибавится, и, наверное, буду нервничать.

В пятницу ходили с Н. в кино, видели «Горную балладу». Картина ничего. Один из ее героев был ужасно похож на одного парня со стадиона, Астахова, с которым мы катались на лодке. Н. почему-то заявила, что она больше никогда не пойдет в кино. Странно, почему не пойти иногда. Я бы вот сейчас с удовольствием сходила, а вместо этого сижу и пишу никому не нужный дневник, пишу ни для кого не интересную бузу, а зачем – не знаю, ведь легче мне от этого не становится…

Времени уже около одиннадцати часов вечера. Все уже легли спать.

Н. все-таки была. Хотя и поздно, но пришла. Но настроение мое не поднялось и при ней, и это, наверное, потому, что мать мне вчера сказала, что я только с подругой веселая. Ну, так нате же, вот и с подругой буду невеселая. Просидели весь вечер молча. Я уж если начала молчать, то ничем меня не выведешь из этого состояния. Кроме того, у меня была какая-то обида и досада на Н. Она рассказала, что ходила на Покровку, где живет одно знакомое ей семейство статистика с женой и сыном лет шестнадцати – семнадцати. Ведь вот у нее есть общение с людьми, правда, не очень широкое, но есть, а у меня нет. У меня нет знакомых семейств, куда бы я могла пойти и просто поболтать. Мне идти не к кому, у меня одно – сиди дома, покуда не накопилось достаточно злости, а как накопится, так вымещай ее на ком– нибудь или реви ночью, хотя это удовольствие невозможно, поскольку в комнате, кроме меня, еще трое спят.

Когда я сидела с Н., мать опять спрашивает, чего я дуюсь, и говорит:

– Рано скучать начинаешь!

– А что, разве так скучать нельзя, нужно это делать в определенное время? – холодно спросила я.

Мать что-то проворчала и сказала, что ей тошно смотреть на нас.

– Ну и не смотри.

Н. ничего не спрашивала, а на ее вопрошающие взгляды я не желала отвечать. На площадке лестницы она меня спросила, за что я хочу ее угробить. Но я молчала. Не говорить же ей, что мне досадно, что она больше меня имеет общения с людьми, более культурна, и мало ли еще что имеет она, чего не имею я. Говорить ей об этом я, конечно, не буду, и чтобы перебороть свою досаду, постараюсь не видеть ее целую неделю, если только у меня хватит на это терпения. Постараюсь, чтобы хватило. Пусть она поскучает, зато потом веселее будет.

Только я немножко злюсь теперь, потому что мне скучно, мне хочется людей, а их нет, а самой подойти к людям неловко. Все оттого, что мои дорогие родители не думали об этом, когда запрещали ходить мне к подругам и водить их к себе.

Все спят. Ложиться не хочется. Жаль воскресенья, ведь другое наступит еще не скоро.

Давеча занялась было литдеятельностью, но дело не клеилось, и, как всегда, помешала Н. своим приходом. Она всегда приходит в тот момент, когда я сажусь писать. Моя литдеятельность никуда не годится. Я не умею писать, и это наводит на меня ужас. Если рушится моя с детства взлелеянная мечта, то что мне тогда делать? Зачем жить, какую цель поставить перед собой?

Пожалуй, надо спать, потому что писать не о чем.

С завтрашнего дня горы работы в тресте, Сальникова ушла в отпуск.

Сейчас мне почему-то показалось, что сейчас еще зима, и я вечером пишу дневник, потому что больше некогда. Тетрадь та же, а зимы нет, и пишу я не о школе, как раньше, а так, о чем придется.

Эх, школа, ну до чего же жаль тебя, до чего скучаю я иногда по тебе. Еще бы поучиться немножко, пожить школьной беззаботной жизнью. Правда, иногда тяжело было и в школе, но разве это то, что теперь. Ведь одна безотрада, а тогда ведь и горе, и радость вместе и сколько народу, сколько подруг, сколько всегда впечатлений. А теперь все одна и одна, как неприкаянная. Если бы можно было вернуть последние два года в школе. Я бы переделала их, веселее бы провела, а то только и вспоминаешь с удовольствием семилетку, а последние два года и вспомянуть нечем. Но хоть такие годы, а все-таки желала бы пережить еще раз, ведь как ни плохо было, а все лучше, чем сейчас. Я всегда любила школу, и как бы в награду за это в момент моего ухода из школы она дала мне друга – Наташу. Школа была всегда для меня лучшим другом, я жила только школой, но пришлось с ней расстаться. Теперь мой лучший друг – Н.

Школьные годы – лучшие годы. В школе была жизнь, в школе были люди, а теперь этого нет, и жизнь кажется тяжелой и скучной. А тут еще постоянное желание влезть ко мне в душу моей матери. Конечно, она права, спрашивая меня о причине моего недовольства, но это влезание в душу, когда тебе не хочется, еще больше злит. Пусть оставят меня в покое, я хочу быть одна, не надо даже Наташи.

Пришла я домой и начала гадать: зайдет за мной Н. или нет. Попила чай и приготовилась сесть читать на весь вечер. Вдруг звонок, открываю – Наташа! Что тут со мной было, сказать невозможно. А Н. не успела войти, как заявила:

– Я рассердилась на тебя.

Я рассказала про мои волнения.

Вначале мы пошли в свою школу. Там, как нарочно, было много наших девчат, многие из них работают. Как кончились уроки, пошли в канцелярию. Из преподавателей были только Гринев и Павел Иванович. Кроме них сидел там Жак. На меня он не произвел никакого впечатления, я очень спокойно отнеслась к его присутствию. Это говорит, конечно, о том, что чувство мое к нему прошло. Поболтавшись по школе, пошли в 32-ю на собрание. Жак тоже был там. Собрание было отчетное. Отчитывалось старое бюро, и выбиралось новое. Кончилось собрание поздно, в одиннадцатом часу. Н. все еще будто сердилась на меня.

На другой день мы ходили с Н. в кино «Уран», смотрели «Соловки». В картине показана жизнь заключенных на Соловецких островах в настоящее время, и эта жизнь нам так понравилась, что мы захотели с Н. попасть за что-нибудь на Соловки.

До начала картины мы сидели в фойе.

В пятницу я не видела Н., потому что ходила в театр. Была в театре им. Станиславского, видела «Бориса Годунова». Ходила с папой. В субботу я ходила покупать себе туфли. Купила желтые закрытые. Вечером приходила Н. Кроме того, приходила еще Савинова. Посидела она немного и смоталась, чему мы с Н. были рады.

В воскресенье, вчера, Н. пришла до обеда и предложила пойти погулять. Пошли по Театральному проезду, вдоль Китайской стены, там, где большая торговля старыми книгами. Смотрели книги, но хорошего ничего не нашли. Домой пришли в 3 часа. Разошлись по домам обедать.

Прихожу я домой и вижу, что у меня сидит Ольга Курочкина. Вот так фунт! Я уже и думать про нее забыла, а она вдруг приехала. Посидели, поговорили о Погосте, я побарабанила на гитаре, пообедали, потом пришла Н. После чая Ольга собралась домой. Мы с Н. проводили ее до трамвая, а потом зашли ко мне, чтобы сказаться, что идем в кино. Приходим, а у нас сидит Маруся. Поговорили немножко и пошли с Н. в кино, потому что у нас был пропуск на двоих. М. осталась у нас. Неудобно мне было так уходить, но что ж сделаешь.

Смотрели в «Эрмитаже» картину «Мертвая петля». Особенного ничего нет. Изображает… не знаю, что изображает, просто одна капризная буржуазная девица влюбилась в одного циркача, а в нее влюбился один клоун и под видом какого-то инженера стал ухаживать за ней. Девица была капризная и из-за своего каприза заделалась было циркачкой. Но эта ее самонадеянность чуть было не стоила жизни тому циркачу, который ей нравился. Тут клоун объявляет ей, кто он есть, то есть попросту снимает с себя парик и предстает перед ее удивленным взором. Между ними происходит примирение, и дело кончается вполне благополучно. В общем, картина совсем что надо. Н. заявила мне, что нужно снова устроить непрерывную неделю, то есть попросту не видеться до воскресенья. Я не возражала, но, когда вспомнила, что в среду ее день рождения, изъявила некоторое неудовольствие по поводу непрерывной недели. Н. сказала, что для такого случая, как ее день рождения, можно сделать перерыв в неделе в среду, чтобы после среды не видеться до воскресенья.

2 октября, среда

Одну неделю не писала дневник, а уж так много накопилось, что сразу и не знаешь, с чего начать. Прежде всего, задуманная Н. непрерывная неделя не удалась, потому что она сама во вторник утром поймала меня, когда я шла на работу. Она объяснила, что к ней приехала мачеха и поэтому есть много нового.

В среду на прошлой неделе был день рождения Н. Я все думала, что бы ей подарить, а так как денег у меня, как нарочно, не было, я ограничилась тем, что купила ей Малышкина, «Луна с правой стороны», потому что она этой книги не читала, а так достать ее трудно.

В субботу я была в Большом театре, слушала «Кармен». В Б. театре я была в первый раз и, идя туда, ожидала увидеть что-нибудь сверхъестественное. Но ничего особенного не увидела. Театр, правда, громадный, но я думала, что он больше. «Кармен» мне не понравилась. 4 октября опять пойду в Большой театр смотреть «Красный мак». Эту вещь мне хочется посмотреть, тем более что Н. ее хвалит и советует пойти на нее.

В воскресенье были с Н. в Третьяковской галерее. Я была там первый раз, и мне там очень понравилось. В воскресенье я так устала от множества картин, что не могла понять, нравится мне там или нет. В понедельник ясно осознала, что мне там нравится. Особенно мне понравились картины Васнецова «Богатыри», «Иван-Царевич», потом Шишкина видовые картины и Сурикова «Казнь стрельцов» и «Боярыня Морозова». Вообще, там очень много хороших картин, и с первого раза их не упомнишь. Хорошая картина «Княжна Тараканова».

5 октября, суббота

Сегодня у меня выходной. Мы ведь перешли на непрерывную неделю: четыре дня работаем, пятый гуляем. Рабочий день увеличился на полчаса. Вчера опять была в Большом театре на «Красном маке». Хорошая картина, особенно же мне понравилось, когда матросы танцуют «яблочко». Это не танец, а чудо. С удовольствием посмотрела бы этот балет еще раз десять и только из-за «яблочка», потому что остальное непонятно и представляет из себя просто китайские церемонии. Только что была Н. Мы с ней не виделись два дня, потому что у них там что-то случилось и она заявила, что нам нельзя пока встречаться. У меня по отношению к ней создается какое-то неладное чувство. При встречах с ней у меня уже нет прежнего одушевления и радости. Лишь увижу ее, моментально становлюсь какой-то кислой, неразговорчивой, сердитой и, главное, не могу в этот момент изменить свое поведение, заставить себя быть веселой, даже если перед ее приходом была в самом нормальном расположении духа. Не знаю, что это такое. Иногда чувствую какое-то невольное раздражение по отношению к Н. Началось, собственно, это настроение после того, как Н. отказалась пойти со мной в школу, где мне нужно было взять свидетельство об окончании. Это было как-то на днях. Я немного рассердилась. Н. объяснила свой отказ тем, что ей нечего делать в школе. А у меня разве бывает какое– нибудь дело, когда я иду с ней, куда бы она меня ни позвала? А сегодня или вчера у нее вдруг нашлось дело, что она пошла в школу. Давеча она говорила: «Я была в школе». Почему она не могла зайти за мной, чтобы вместе пойти в школу? Я спросила ее об этом, и она ответила, что она зашла в школу только на минутку и что, может быть, мне захотелось бы остаться там дальше. Оправдание это – чепуха.