Текст книги "Галерея женщин"

Несмотря на искреннее желание помочь беде, Мэри на сей раз повела себя умнее. Она дала понять, что готова посодействовать, но не раньше, чем сама посетит больного. Передавать наркотики через третьи руки – это верх профессиональной безответственности, пояснила она. Ей как минимум нужно удостовериться, что пациенту обеспечен надлежащий уход. Наверное, Мари и ее брат не будут возражать? В кои-то веки мошенница растерялась, но всего на долю секунды.

– Ну разумеется, какие могут быть возражения! Только… постой. Утром Мари везет его за город на несколько дней – подышать свежим воздухом. Я договорилась с друзьями, они заедут за ними на машине. А сейчас уже поздно, да и вообще… нынче он в плохой форме. Не стоит его беспокоить.

– Так, может, я загляну к ним с утра, до отъезда? – упорствовала Мэри. – В каком часу они едут?

– Да, лучше с утра. Только они уезжают в девять… Я говорила тебе, где они живут? – И Регина назвала адрес на самой дальней от Мэри окраине города.

Ввиду столь очевидных неудобств Мэри сдалась: упираться дальше фактически означало бы, что она не доверяет подруге. Скрепя сердце она снабдила Регину еще одной недельной дозой, после чего, дабы не усугублять подозрений, Регина оставила ее в покое. Прошел целый год, прежде чем Мэри встретила на улице Мари Редмонд и правда вышла наружу.

Затем Регина нанесла новый удар по этическим принципам Лагранжа. Об этом мне рассказала Мари, со слов самой же Регины, которая задним числом разоткровенничалась с ней. Дело было так. На протяжении всего описанного периода отношения между Региной и Лагранжем в той или иной мере поддерживались. Он по-прежнему был ее лучшим другом – сочувствовал ей, терпел ее выходки и не раз приходил ей на помощь. Иногда он навещал ее, но, конечно, ни сном ни духом не ведал, на какую скользкую дорожку она ступила. Она же втайне от него продолжала свои манипуляции с заменой морфина на стрихнин в пузырьке из его портативного набора. Но однажды, несмотря на всю изворотливость и ловкость рук, Регина на трое суток осталась без дозы. Вся надежда была на Лагранжа. Нужно любым способом заставить его прийти – и заграбастать его пузырек с морфином! Не в силах больше терпеть, она принялась названивать ему среди ночи по домашнему телефону. Ей очень плохо, пусть срочно приедет. Иначе она сойдет с ума. Опять нервы! Она этого не вынесет. Пусть вколет ей морфин, успокоит ее.

– Послушай, Регина, – укоризненно сказал он, – ты прекрасно знаешь, что на это я не пойду. Давай пришлю тебе успокоительное или снотворное.

– Нет, нет, нет! – истерически закричала она.

Если он не поможет ей – сейчас же! – она что-нибудь с собой сделает, и пропади все пропадом.

Это мгновенно сработало, как рассказывала мне Мари, и Лагранж примчался к Регине. Она действительно была не в себе – металась из угла в угол, заламывая руки, и молила о помощи. Уверившись в том, что обычными средствами тут не обойтись, он достал свой медицинский набор, разжег спиртовку и принялся стерилизовать иглу. Внезапно Регина остановилась как вкопанная, словно ее пронзила ужасная мысль:

– Нет, стой! Погоди, Уолтер! Это же… Это не морфин. Я совсем забыла.

– Не морфин?

– Нет. Это стрихнин.

Несколько секунд он ошарашенно молчал, а потом, словно почуяв неладное, тихо спросил:

– Почему ты считаешь, что это стрихнин?

– Потому что на днях, когда ты вышел в магазин купить мне кое-что, я вынула твою коробку… просто из любопытства… и пока вертела ее в руках, нечаянно просыпала пилюли в раковину. Я боялась, что ты разозлишься, и заполнила пузырек стрихнином. Боялась, что ты разозлишься…

– Вот оно что! – Лагранж резко сел на стул. – Понятно. А ты… Ты, случайно, не воспользовалась этим морфином?

– Нет, что ты! Как ты мог подумать? Я ничего не принимала!

Лагранж оцепенело сидел на месте. Он давно опасался чего-то подобного. Что бы ни привело к такому итогу – профессиональная непригодность, банальная бесчестность, моральное падение, – для него это было уже чересчур. Он чувствовал себя как оплеванный. После этого признания он старался всячески отгородиться от Регины, которую отныне считал способной на любую подлость. Но в тот вечер, хорошо понимая, в каком она состоянии, он сходил за морфином и вколол ей нужную дозу, строго-настрого предупредив, чтобы больше она на него не рассчитывала. Если она наркоманка (с чем она упорно не желала соглашаться), то пусть ложится в клинику – или добывает свое зелье где хочет, а его увольте!

Возможно, он и был готов порвать с Региной, но она не была готова порвать с ним, хотя и сознавала, что его любовь переродилась в формальную, сухую обязанность. Скорее всего, под действием наркотика Регина вскоре заявила одной из сестер Редмонд, что ненавидит его и он поплатится за свое поведение. Она ли не любила его, не была ему предана всей душой, и вот полюбуйтесь, как он обращается с ней! Какое-то время, по словам Мари, она вынашивала план возмездия. Надо уговорить его отвезти ее в какое-нибудь уединенное место в лесу или парке, где она выстрелит в себя из его револьвера, который он держит в машине. Интересно, как он будет объясняться с полицией. Свидетелей нет, оружие принадлежит ему, а она – единственная, кто мог бы его оправдать, – мертва. Тут уж ему одна дорога – на электрический стул! Другой вариант предусматривал самоубийство на пороге дома его мамаши вкупе с письмом, объясняющим причину ее отчаянного поступка. Но все это были не более чем фантазии сознания, замутненного наркотическим дурманом.

Надо сказать, в те годы немалое количество женщин с искореженной судьбой – и даже некоторое количество более-менее благополучных – обращали свои взгляды на поля сражений во Франции с идеей либо обрести там второе рождение или второе дыхание (как в духовном, так и в других смыслах), либо найти свою смерть. Сотни женщин пускались в опасную авантюру, почему бы и Регине было не оказаться среди них? Помимо всего прочего, отъезжавшие за океан вызывали большой общественный интерес и могли рассчитывать на сочувствие и щедрость простых обывателей. Уловив веяние времени, Регина не преминула обратить его себе на пользу. Она явилась к старому фармацевту, у которого в бытность свою заведующей часто закупала лекарства, и сообщила ему, что едет во Францию в качестве военной медсестры. Только вот незадача – нынче она на мели. Старичок, хорошо помнивший свою давнюю и совсем не мелочную клиентку, к тому же не чуждый патриотического порыва, широким жестом пригласил ее совершенно бесплатно взять у него все, что ей требуется. Грех не внести свою лепту в общее дело, когда такие потрясающие девушки, как Регина, отправляются на фронт спасать раненых. Она тотчас начала собирать средства первой помощи, которые в соответствии с заявленной целью могли ей понадобиться (и которые в действительности поставлялись в армию за казенный счет). Посреди своих сборов она внезапно остановилась и перешла к сути визита:

– Мм… э-э… доктор Кей, я только сейчас сообразила. У меня ведь нет никаких лекарств, а, по слухам, там с этим сложности. Надо бы прихватить с собой хоть что-нибудь. Не могли бы вы… э-э… дать мне немного… – последовал перечень из четырех-пяти наименований и под конец: —…и чуточку морфина? Говорят, его там днем с огнем не сыскать.

Мистер Кей замялся. К нему в аптеку что ни день наведывались инспекторы из разных надзирающих органов – муниципальных, окружных, федеральных. Борьба с препаратами, вызывающими наркотическую зависимость, стремительно набирала обороты. Он начал смущенно извиняться, мол, без рецепта никак, сейчас все очень строго. Регина обиженно поджала губы. Можно подумать, он не знает, что она дипломированная медсестра и до недавнего времени – до своего решения уйти на фронт – заведовала больницей. Хорошего же он мнения о ней, так-то он понимает ее цели и мотивы! С тем она незамедлительно проследовала к выходу. Сраженный ее тактикой, старик-фармацевт тут же дал задний ход, принес свои извинения и отсчитал ей тридцать гранул, взяв с нее обещание не подводить его и применять наркотическое вещество исключительно в рамках закона. Благодаря столь успешной операции Регина неделю или около того могла ни о чем не беспокоиться.

Представьте себе, вскоре после этого случая она и впрямь отплыла во Францию, где провела не меньше полугода. Завербовалась ли она медсестрой, и если да, то много ли от нее было толку, доподлинно не известно. Так или иначе, ей понадобилось указать доверенное лицо, на чье имя будет перечисляться ее армейское жалованье в течение всего периода службы. Свято веря (по словам Мари), что живой она не вернется, Регина переводила свои тридцать долларов в месяц единственному близкому человеку, Мари Редмонд. (С семьей она давно прервала всякую связь, а из друзей действительно осталась одна Мари.) Месяцев семь от нее не было никаких известий, а потом она внезапно объявилась – прислала записку из какой-то третьеразрядной нью-йоркской гостиницы, где, судя по всему, лежала больная и разбитая. Мари собрала все Регинины армейские чеки, которые сохранила в неприкосновенности, и отвезла подруге. Та жила в убогом номере с наглухо задернутыми днем шторами и расхаживала по нему взад-вперед в грязном коричневом свитере поверх ночной рубашки. От ее былой красоты почти ничего не осталось, а полное безразличие к своему внешнему виду и условиям жизни еще больше усиливало это впечатление. Сигаретные окурки, пепел, обугленные спички устилали не только пол, но и постель. На столе лежала колода замусоленных карт, на которых она гадала и раскладывала пасьянсы.

Как рассказала мне Мари со слов самой Регины, та сразу по приезде позвонила Лагранжу. Он один раз побывал у нее, оставил немного денег и с тех пор не выказывал ни малейшего желания возобновить общение. Вместо дружеской поддержки он посоветовал ей лечь в клинику, избавиться от порока и заняться делом. Совет был отвергнут, поскольку «жизнь того не стоит». Кстати сказать, она даже не подумала хотя бы частично оплатить внушительный гостиничный счет из денег, сохраненных Мари. Гостиница как-нибудь обойдется, а она нет. Деньги ей и самой нужны. Поскольку Регина еще не сменила военную форму на гражданское платье, а все вернувшиеся с фронта были героями для тех, кто никогда не нюхал пороха, в гостинице к ее долгу относились снисходительно. В один прекрасный день она просто вышла и не вернулась, оставив в номере все свои пожитки.

Рассказ о ее возвращении Мари завершила так:

– Я поняла, что она уже на той стадии, когда я не могу ей помочь. Я сама жила хуже некуда, но когда увидела, до чего она докатилась, мне стало так страшно, хоть беги! У меня возникло жуткое чувство, будто я могу подхватить от нее вирус несчастья и апатии, и с тех пор я начала сторониться ее. Это был страх, примитивный страх. Хотя я всегда восхищалась ее прошлыми достижениями.

Но это еще не конец истории. Довольно скоро о ней заговорили совсем в другом районе города, где произошел из ряда вон выходящий случай. В поисках пристанища Регина вспомнила об одной девице не самых строгих правил, которая снимала квартирку в доме с сомнительной репутацией на севере Манхэттена, в квартале, примыкающем к негритянскому району. В этот дом и заселилась Регина, имея при себе лишь небольшой чемодан да пилюльку (вскоре она обзавелась коробкой, которая служила ей столом). Там она прожила несколько месяцев. Из прежних вещей у нее сохранился только медицинский халат с шапочкой, который мог пригодиться для новых экспедиций в поисках морфина. Все прочее имущество, свезенное на склад перед ее отъездом за границу, было либо распродано, либо изъято у нее за просроченные платежи. Несмотря ни на что, работать она не желала – или не могла. А на Лагранжа, видимо, уже не надеялась.

В этой нищенской комнате, лежа день-деньской с зашторенным окном, Регина изобрела новый трюк. Надев на себя медицинский халат и перекинув через плечо медицинскую сумку, она заходила в одну из больниц, предварительно выяснив, как зовут кого-то из тамошних докторов или медсестер. Решительно пройдя к заведующей, она объявляла, что ее в частном порядке наняли для ухода за больным, которого сейчас доставят по распоряжению доктора такого-то. Можно ли ей подождать тут, в ординаторской (как правило, смежной с провизорской)? Обычно ее спокойная, уверенная манера не вызывала подозрений, и все продолжали заниматься своими делами, входить и выходить, не обращая на нее внимания. Улучив момент, когда поблизости никого не было, Регина бросалась к двери в провизорскую, и если та оказывалась незапертой, сгребала себе в сумку морфин. Независимо от успеха предприятия она говорила первому, кто появлялся на пороге, что, пожалуй, ей лучше дожидаться своего пациента снаружи, после чего, разумеется, пускалась наутек.

Но однажды Регина напоролась на бдительную сестричку, которая решила на всякий случай присмотреть за «чужой» и заметила, как та выскочила из провизорской. У выхода на улицу Регину остановили, потребовали объяснений и наконец обыскали. Сперва она (согласно газетной заметке) с негодованием отвергала подозрения в краже лекарств, но как только у нее нашли весь аптечный запас морфина, замолчала и перестала отвечать на вопросы. Ее, понятно, задержали и серьезно предупредили, что, если она не сумеет найти тех, кто готов за нее поручиться, ее передадут в руки полиции. Назвавшись вымышленным именем и указав ложный адрес, она составила телеграммы разным несуществующим людям за пределами Нью-Йорка. Вероятно, таким образом Регина рассчитывала выиграть время. В ожидании ответа ее поместили в палату на втором этаже с окном на узкий мощеный проход вдоль больничной стены, а для охраны приставили к ней сестру. Там она просидела с десяти утра до вечера, но ни на одну из ее телеграмм никто, разумеется, не ответил. Когда подошло время ужина, она сказала, что у нее сейчас случится голодный обморок. Сердобольная сестра-охранница вышла в коридор кликнуть другую сестру и попросить товарку либо покараулить пленницу, либо сходить в столовую за едой. Вернувшись в палату, она успела заметить, как в окне сверкнули Регинины пятки. Регина намеревалась перепрыгнуть через стену и приземлиться на примыкающем к больнице пустыре – футах в десяти внизу. Скорее всего, стену она перепрыгнула бы и, возможно, сумела бы улизнуть, если бы не зацепилась платьем за какой-то крюк. Упав на землю, она сломала оба запястья и сильно поранилась. Тем не менее о ее подвигах сообщили в полицию, а саму поместили в больничный изолятор – подлечиться, пока не предстанет перед судом.

Эта история привлекла внимание прессы, в газетах появились фотографии, по которым Мари, Лагранж и другие легко опознали ее, несмотря на фальшивое имя. Лагранж расстроился и стал наводить справки, как можно вызволить ее. Однако Регину тем временем уже препоручили заботам одной чувствительной филантропки, которая организовала в Ист-Сайде лечебницу для молодых правонарушительниц. Добившись соответствующего постановления суда, эта дама перевезла Регину в свое заведение. Там Лагранж заново сломал и аккуратно соединил кости Регининых рук, исправив халтурную работу своего предшественника. Впоследствии он составил бумагу о ее выздоровлении, и Регину выписали из лечебницы. Еще через некоторое время Лагранж и проникшаяся к Регине сочувствием филантропка вместе поручились за нее, и дело о краже было закрыто. После этого, насколько мне известно, Лагранж старался ее поддерживать. Но Регинин пессимизм пустил такие глубокие корни, что тяга к наркотику скоро вернулась, и все началось сначала. Потом она куда-то исчезла и вновь появилась в поле зрения ее друзей лишь дважды.

Первый случай связан с Мари Редмонд. Однажды Регина пришла к ней и сообщила, что живет теперь в нищем районе, в полуподвальной комнатушке. Свой изможденный вид она объяснила затяжной болезнью. Впрочем, теперь она здорова и настроена взяться за работу, благо с наркотиками покончено. Ей предложили место сиделки в Нью-Хейвене: не то знакомый, не то агентство – словом, кто-то из знавших о ее навыках и опыте рекомендовал ее тамошнему пациенту. Все бы хорошо, но у нее нет денег на дорогу. Не одолжит ли Мари ей на билет? С поезда ее встретят, и там она будет на всем готовом, главное – добраться. Мари выдала ей деньги, а заодно сумочку, платье и шляпку, потому что одета Регина была как побирушка. Однако, несмотря на чудовищное падение и жалкую жизнь, в ней, очевидно, все-таки осталось что-то от прежней Регины. Переодевшись, она подошла к зеркалу и начала придирчиво разглядывать себя со всех сторон. «А я еще ничего – даже теперь!» – заключила она.

Все это мне рассказала Мари, от себя прибавив:

– Уму непостижимо! Давно ли у нее шкафы ломились от вечерних платьев и атласных туфелек… Она и ходила как королева – без тени сомнения, что все только на нее и смотрят! При этом учтите: вещи, на которые она любовалась, я собрала с миру по нитке, мне даже совестно было предлагать ей такое старье, просто ничего приличнее у меня не нашлось, сама вся обносилась.

Через четыре дня Регина снова пришла к ней и поведала очередную невероятную историю. Да, все правильно, она отправилась в Нью-Хейвен, только с поезда никто ее не встретил. (Имени пациента, для которого ее наняли, она спросить не удосужилась.) Темнело. Денег на обратную дорогу у нее не было. Что делать? А теперь оцените искру ее прежнего бойцовского духа и дьявольской изобретательности! Она сняла номер в гостинице, приняла ванну, заказала в номер ужин, а наутро, отлично выспавшись, еще и завтрак – и преспокойно расписалась на всех чеках. После завтрака, отдохнувшая и довольная, Регина пошла бродить по улицам, размышляя, как быть дальше. Вдруг откуда ни возьмись появляется джентльмен как раз того типа, который падок на воспитанных, интеллигентных дамочек. Она объясняет ему свое отчаянное положение, и он тут же дает ей столько, что с лихвой хватает и на гостиничный счет, и на обратный билет, и еще на пару дней безбедной жизни. В доказательство – вуаля! – Регина вернула подруге долг и сумочку. Еще через несколько недель она зашла к Мари сообщить, что обратилась за помощью к своему новому любовнику и он выслал ей – хотите верьте, хотите нет – двести долларов. Сколько правды было в ее рассказе, никто не знает, но внешне она заметно изменилась к лучшему. Больше Мари никогда ее не видела.

Однако уже после этого Мари довелось услышать о ней что-то совершенно фантастическое. Судя по всему, Лагранж продолжал поддерживать дружеские связи с сестрами Редмонд даже тогда, когда все остальные из окружения Регины мало-помалу выпали из его жизни. Однажды он то ли наведался к одной из них, то ли просто встретил на улице – короче говоря, встретившись с одной из сестер, он рассказал, как некоторое время тому назад попал впросак. Все началось с того, что его попросили из человеколюбия помочь молодой особе, которая срочно нуждалась в операции, но не могла оплатить ее. Призыв о помощи исходил… от кого бы вы думали? От Регины! В память о былом Лагранж согласился сделать бесплатную операцию и назначил день и место. Каково же было его изумление, когда в палате, помимо больной, он обнаружил Регину в белоснежном, накрахмаленном, отутюженном медицинском халате. В больницу она явилась в качестве сопровождающей наемной сиделки – по крайней мере, так она объяснила свое присутствие заведующей. Непонятно, что на нее нашло, бес попутал или просто у нее рассудок помутился, но она ни с того ни с сего стала вести себя так, будто их с Лагранжем все еще связывают нежные чувства: ласково называла его Уолли и вся светилась от счастья. Как быть? Принять ее игру и по возможности тактично держаться от нее на расстоянии? Или приказать немедленно выпроводить ее вон, рискуя спровоцировать бурную сцену и большие неприятности? По его собственным словам, он предпочел для виду подыграть ей, отделываясь уклончиво-шутливыми ответами, но предупредил и пациентку, и больничную медсестру, чтобы они были настороже и не позволяли Регине своевольничать. В конце концов ее выдворили из больницы под тем предлогом, что Лагранжу необходимо срочно уехать из города и заниматься пациенткой будет другой хирург и другие сестры, которые всегда с ним работают. Прощаясь с Региной, он, как всегда, снабдил ее деньгами и с тех пор больше не видел.

Насколько мне известно, это уже конец истории. К сказанному могу прибавить только строки из письма Мари, полученного примерно два года спустя в ответ на мой вопрос.

«Нет, от Регины не было ни слуху ни духу, и думаю, что расспрашивать о ней кого-либо еще бесполезно. Как знать, может, она образумилась и живет где-то более или менее нормальной жизнью, но я сильно в этом сомневаюсь. Она слишком далеко зашла. Несколько месяцев назад одна наша общая знакомая, тоже медсестра, рассказала мне, что на улице подобрали лежавшую без сознания женщину, которая как-то реагировала на имя Регина. Ее отвезли в Бельвю[35]35
  Бельвю – психиатрическая больница на Манхэттене в Нью-Йорке.


[Закрыть]. Когда ее привели в чувство, оказалось, что она буйнопомешанная, поэтому ее отправили в Сентрал-Айлип[36]36
  Сентрал-Айлип – психиатрическая лечебница и богадельня на Лонг-Айленде, в пригороде Нью-Йорка.


[Закрыть], сумасшедший дом для совсем безнадежных, как я понимаю, где она и умерла в смирительной рубашке. Я обратилась в это заведение, но мне сообщили, что никого, кто подходил бы под мое описание, в последнее время к ним не доставляли и среди умерших также не было никого похожего. По моей наводке доктор Лагранж прошерстил все записи в Бельвю и Сентрал-Айлип и не обнаружил никаких следов Регины. Он склонен думать, что она жива. Возможно, он просто не хочет верить в ее смерть, чтобы не терзаться угрызениями совести. Хотя, Бог свидетель, он делал для нее все, что мог, – намного больше, чем можно ждать от мужчины.

Наверное, стоит добавить, что недавно еще одна знакомая видела – если не обозналась – Регину на улице здоровой и по всем признакам преуспевающей. Но я в это не верю. Несколько месяцев назад другая медсестра, живущая сейчас в Денвере, уверяла, что получила от Регины письмо, но никто не может этого подтвердить. Еще кто-то якобы видел ее в Вашингтоне, тоже здоровой и веселой… Но я после того, как она побывала у меня два года назад, ее не видела и никаких записок от нее не получала. Полагаю, будь она жива и богата, навряд ли скрывалась бы от всех знакомых; а будь она жива и бедна, то и подавно пришла бы за помощью ко мне или к кое-кому еще из старых друзей. Кажется, в последнее время я была единственной, на чью поддержку она могла рассчитывать, не опасаясь нравоучений, но я не имею от нее вестей. Думаю, она умерла».

Что ж, наверное, так и есть. Сам я всегда воспринимал ее как личность незаурядную, но чересчур эксцентричную, с каким-то странным вывертом во всем, что касалось ее любовных отношений, и настолько своенравную, что если ей не удавалось направить жизнь в желательное для нее русло, то и жить не стоило – и уж точно не стоило работать во имя такой жизни. Где бы ни была сейчас Регина, будем надеяться, что тамошний порядок вещей устраивает ее больше, чем здешний.

А что же Лагранж? Представьте, он так и не женился, живет вместе с братом. Мать его умерла, сестра вышла замуж.