Текст книги "Галерея женщин"

Рона Мерта

Ее имя вызывает в памяти восхитительные весну и лето в начале последнего десятилетия ушедшего века и высокое здание в финансовом центре Нью-Йорка. Я тогда делал первые шаги на писательском поприще, на моем счету было лишь несколько статей и парочка рассказов.

В то время, как порой бывает с новичками, я водил дружбу и имел общие интересы с молодым писателем, близким мне по возрасту и предпочтениям, недавно перебравшимся в Нью-Йорк. Очень способный, красивый, не чуждый идеализма, по крайней мере в своих философских взглядах, но совершено не приспособленный к жизни и тем не менее – а возможно, именно поэтому – чрезвычайно мне близкий. Тогда, да и сейчас, он казался мне мечтателем из мечтателей, мастером плести тонкую пряжу, любителем диковинных романтических приключений, которые тем меня и привлекали, что были диковинны. А еще он был щедрый весельчак, любил жизнь и игру, как я потом понял, игру даже в большей степени. Самым слабым его местом, вызывавшим у меня раздражение, был хвастливый эгоизм, заставлявший его воображать себя, во-первых, мыслителем и писателем, каких еще не видывал свет, во-вторых, он считал себя человеком практичным, светским и деловым. Случись где какая-то неразбериха, стоит ему вмешаться – и порядок будет восстановлен. Стоит ему сосредоточиться – и любая философская либо бытовая загадка будет разрешена. Другими словами, он обожал указывать направление, давать советы и отстаивать свою точку зрения. Поскольку он мне очень нравился, как почти всем, с кем ему доводилось общаться, я на эти его слабости закрывал глаза. А как иначе – уж больно замечательной и интересной личностью он был.

Но, как я вскоре выяснил из разговоров о его прошлом, многое из того, что он пытался разрешить или привести в норму, шло наперекосяк. Например, в двадцать два года он женился на совершенно очаровательной и умнейшей девушке, в двадцать три стал отцом и номинальным кормильцем семьи, ее защитником и опорой. Но на манер английского поэта Шелли (что моему другу простилось бы, добейся он крупного успеха в жизни) он ушел из семьи, бросив ее на произвол судьбы. Впрочем, справедливости ради надо сказать: его жена была человеком вполне самостоятельным и более приспособленным к жизни, чем он. Он всегда был одним из тех идеалистов, которые нуждаются в чьей-то опеке.

Когда мы познакомились, я был женат и мог его приютить, подкормить и даже оплачивать совместные развлечения. Я также успел проложить дорогу в некоторые журналы. И вот мы вместе жили, обедали, гуляли и вели бесконечные разговоры. Почти все, что он делал и говорил, меня устраивало, хотя временами мне казалось, что не все так гладко – например, то, как он обошелся с женой и ребенком. Но если ты привязан к человеку, многие его недостатки блекнут, а то и вовсе остаются незамеченными. И наш союз стал настолько тесным, что в литературной работе мы фактически превратились в соавторов, мы работали вместе, он что-то подсказывал мне, а я – ему. Выходные дни и праздники мы почти всегда проводили в обществе друг друга, моя жена была от Уинни (его фамилия была Власто) в не меньшем восторге, чем я. Однажды летом мы отправились туда, где он вырос, в старый дом на реке Мешант в Мичигане, и месяц с лишним развлекались там и куролесили. В самом деле, мы были братьями по духу во всем, что касалось разума, красоты, искусства, и, как говорил Уинни, нам суждено было пройти через все житейские невзгоды вместе, опираясь друг на друга. О да! Я и сейчас слышу его голос, вижу его голубые глаза, чувствую изменчивое очарование его изменчивых грез, чувствую его всего целиком, его безудержный оптимизм и веселость, в контрасте с моим чересчур серьезным и тревожным наблюдением за судьбами человечества. А он был мастером слепить конфетку из ничего. Деньги? Какая ерунда! Это для тех, кто разучился наслаждаться жизнью! Разум – вот ключ ко всем тайнам и наслаждениям. Любовь и наслаждения доступны лишь тем, кто для них создан, кому на роду написано получать от жизни удовольствие. Разве я этого не знал? Увы, знал, и даже очень хорошо. Именно над этими тяжелейшими превратностями бытия я нередко задумывался, да и его они беспокоили, когда вставали перед ним в полный рост.

При этом Уинни разработал, по собственному выражению, «формулу счастья», на эту тему он много говорил и писал, но эта формула была, как мне казалось, неким спасательным кругом, защитой души, бегством от назойливых каждодневных обязательств. Первое правило этой жизнерадостной формулы – всегда быть счастливым, независимо от других, а там хоть трава не расти! Чтобы придать этой формуле более цивилизованные очертания, он утверждал, что такой подход распространит счастье и солнечный свет на других людей, но, по мне, в этом подходе крылось логическое противоречие. Формула формулой, но быть счастливым всегда и везде у него не получалось, хотя всем своим видом он давал понять, что дело обстоит именно так. К примеру, у него были жена и ребенок, но он им не помогал и оправдывал себя всякими хитрыми объяснениями. Разве он им не верен? Вот обзаведется необходимыми средствами, тут же что-то для них сделает. И вообще, дела у его жены идут куда лучше, чем у него. Тут против истины он не грешил.

Что до верности, коей он иногда пытался оправдаться, что тут скажешь? Девушками он увлекался, можно сказать, не пропускал ни одной умницы и красотки и не видел причины отказывать себе в праве дружить с ними и развлекаться. И почти всех девушек в его окружении такой подход устраивал. Уверен, что до поры его отношения с ними были чисто платоническими. Но поскольку по своей природе он был язычником и пантеистом и инстинктивно презирал любые путы, цепи и обязательства – в том числе и те, что связывали его с женой и детьми, – то эти отношения не могли быть просто дружескими, по крайней мере, так казалось со стороны. Он легко увлекался. Даже девушка строгих нравов не могла отказать себе в удовольствии общаться с ним.

Описав Уинни достаточно подробно, оставим его в покое и обратимся к другим событиям и обстоятельствам.

Как-то раз, завершив работу над статьей, я сунул рукопись в карман и отправился на поиски машинистки. По другому поводу я зашел в большое здание в деловом квартале и в вестибюле напротив лифтов обнаружил объявление в золоченой рамке.

РОНА МЕРТА

Перепечатка судебных документов

Стенография в суде

Стенография на конференциях

Перепечатка коммерческих материалов

Оформление бумаг

Размножение документов

16-й этаж

Вспомнив о своей статье, я сразу поднялся на шестнадцатый этаж, где меня встретила молодая и весьма привлекательная женщина, которая в том числе показалась мне весьма деловитой, расторопной и компетентной. На взгляд ей было года двадцать четыре, может быть, двадцать пять. Невысокая, изящная, в подогнанном по фигуре костюме, белый воротничок и манжеты, яркий галстук, прочные туфли. В левом кармане английской блузки – ручки и карандаши. Пышные иссиня-черные волосы разделены косым пробором и собраны в изящный узел на затылке.

Но в не меньшей степени, чем она сама, меня поразил очевидный размах коммерческой деятельности, центром которой явно была она. Комната самое малое тридцать футов на шестьдесят, с трех сторон окна, через которые открывался панорамный и поражающий воображение вид на верхнюю часть Манхэттена, а также на Ист-Ривер, Гудзон и штат Нью-Джерси по ту сторону бухты. Сама комната уставлена скамьями, как в школьном классе. Два десятка столов, на каждом – пишущая машинка. За ними не покладая рук трудятся, пусть и не всегда хорошенькие, машинистки. Что до директрисы этого улья, она, как я вскоре понял, особо хорошеньких не сильно привечала. Они, как она откровенно призналась, не способны целиком отдаться работе. Я сразу заметил, что с ее места за массивным квадратным столом – весьма солидным – между двумя высокими окнами открывался наилучший вид, тогда как ее помощницы смотрели на нее либо наслаждались менее привлекательными пейзажами.

В тот первый раз, насколько помню, мы поговорили мало, просто обсудили условия, кстати вполне приемлемые. Правда, она добавила, что, хотя в основном ее бизнес – это деловые бумаги, она с удовольствием берет «литературную работу» – пусть менее выгодную, но ее увлекают книги и рассказы, даже статьи вроде моей. Эти слова подняли меня в собственных глазах, но и позабавили. Кто-то с увлечением перепечатывает мои работы и при этом считает, что приобщается к «литературе», – не наивно ли это? Мои труды – и литература? Это не шутка? Я привык к тому, что редакторы и издатели в лучшем случае проявляют безразличие, а то и просто встречают меня в полуобморочном состоянии, – а тут такой интерес! Я ушел, задавая себе вопрос: неужели кто-то может восхищаться опусами человека без репутации, никому не известного?

За обедом я рассказал собрату по ремеслу о моей находке – машинистка, недурна собой, неглупа и берет за работу совсем не дорого! У нее гвардия сотрудниц, стало быть, целую рукопись можно перепечатать за три или четыре часа, если оставить до полудня. Мало того, наша встреча произвела на нее впечатление!

Эта рекомендация не осталась незамеченной, и через день-другой, поскольку его рукопись тоже ждала перепечатки, Уинни заявил, что отдаст свою работу в то же машинописное бюро. К моему удивлению, он пропал на несколько дней. Появившись, он сказал, что общался с другом, которого давно не видел. Я не стал ни о чем допытываться, хотя в его словах усомнился. Тогда, видя, что расспросов не будет, он принялся разглагольствовать о мисс Мерте. Я оказался прав. Давно он не встречал человека, столь умного, великодушного, с которым так уютно, человека с прекрасными деловыми навыками. А долго ли я с ней разговаривал? Нет, не долго. А он – долго и выяснил, что здравого смысла ей не занимать, она разбирается в литературе и искусстве. В первую же встречу, как он признался, он много о ней узнал. Будто они знакомы много-много лет. Он даже получил приглашение к ней на ужин – Рона, как он ее назвал, живет в добротном доме в Джерси-Сити, объяснил он мне, с матушкой, незамужней тетей, своей помощницей в бюро и пожилой ирландской поварихой, заодно выполнявшей всю работу по хозяйству. Я выслушал его с интересом, но, зная, как складываются его отношения с девушками, сильно не удивился.

И это были только цветочки. Потому что он исчез на несколько дней еще раз – кстати, затормозив статью, которую мы вместе писали для заработка. Вернувшись, Уинни доложил мне: да, он снова был с Роной, точнее, с ее семьей, но все это чисто платонически, в чем я могу не сомневаться и во что просто обязан поверить. Ибо это тот редкий случай, когда между людьми возникают платонические отношения, когда люди понимают, что нужны друг другу, с первой секунды общения. Между ними возникла глубокая симпатия, он откровенно рассказал ей о своем материальном, общественном и семейном положении, и Рона предложила: коль скоро нынче у него нет средств, он вполне может занять свободную комнату в ее доме. Их там несколько. Я же не вижу в этом ничего плохого, правда? Искусство – это всегда искусство. А художника, поскольку он делает мир прекраснее, нужно поощрять. С этим я был вполне согласен. Что ж, пусть переезжает! Это судьба! Не такой жалостливый и чувствительный, как я, он вполне может себе позволить подобные отношения, не доводя дело до крайностей.

Хорошо, пусть будет так. Меня в этой истории волновало одно: он успел рассказать ей и обо мне, в подробностях описал ей мою интимную жизнь, какие-то порой необъяснимые симпатии, привязанности, просто отношения. И она (по его словам) все прекрасно поняла. К тому же он поведал ей все про нас: какая между нами гармония, как мы понимаем друг друга, как мы с первого взгляда – так бывает в отношениях между мужчиной и женщиной – сразу приняли друг друга со всеми нашими недостатками, будто пифагорейцы Дамон и Финтий (можете найти другое сравнение), слились воедино как в духовной, так и в публичной жизни.

Но это я забегаю вперед. Между тем в Джерси-Сити есть старый дом из бурого песчаника. Он стоит и поныне. С того времени, о котором я веду рассказ, прошли годы, и как-то летним вечером я проезжал мимо. На старом коричневом крылечке сидели незнакомые люди. А когда-то давно таким же летним вечером здесь вели мечтательные разговоры Уинни, Рона, ее мама и тетя, а также я с женой. Сохранились задуманные прежним архитектором коричневые ставни, те же открытые вечерней прохладе окна. С других крылечек доносятся голоса соседей. И вполне возможно, новая Рона с восхищением и даже раболепием смотрит на нового Уинни. Наверное, новые люди иначе мыслят и мечтают о чем-то своем, но взаимодействуют точно так же, полные надежд либо охваченные печалью. О великий Боже, что есть человек, заслуживает ли он Твоего внимания?

Простите, я снова опережаю события.

Я ведь рассказывал об их встрече! Как она все изменила для меня и Уинни с первого же дня! Потому что это новое знакомство, так его увлекшее, нанесло удар по драгоценной близости наших с Уинни душ. В дружбе, как и в любви, такое случается. «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим»[40]40
  Исх. 20: 3.


[Закрыть]. И вот, пожалуйста, появился другой бог, вернее, богиня. И у этой богини или, по крайней мере, у ее матери были деньги, каких не было ни у кого из прежних знакомых Уинни. Я видел только машинописное бюро Роны в солидном здании с кучей сотрудниц и мог предположить, что доход ее неплох, но теперь Уинни рассказывал мне о доме в Джерси-Сити, а заодно и о других домах и землях, принадлежавших матери и тетушке Роны где-то еще в штате Нью-Джерси, и все это после смерти упомянутых родственников достанется Роне! И хотя, как мне известно, Рона вовсе не желает смерти своим любимым и любящим родственникам, не ждет ее с нетерпением, тем не менее она обо всем этом поведала Уинни, а тот, при всей своей склонности к философии и романтике, понимал: в жизни есть дома и земли, и все это может достаться ему без особых хлопот, никак не повлияв на его планы и помыслы в литературе. Его нельзя обвинить в корысти, потому что он всегда создавал и отдавал – добрым нравом, мыслями и просто помощью – не меньше, чем получал, но эта возможность не оставила его равнодушным. А Рона была явно рада и надеялась, что материальные блага вкупе, как я вскоре понял, с подлинным обожанием помогут ей удержать Уинни при себе. Во всяком случае, ее следующие шаги, кажется, утвердили меня в этом мнении.

Но минутку! Не надо отчаиваться! Я продолжаю свой рассказ.

Уинни тут же принялся заверять меня, как мне показалось, не без некоторого томления и тревоги, что это новое знакомство никак не скажется на наших с ним счастливых отношениях, а уж тем более их не разрушит. Нет! Ни в коем случае! Ни в коем разе! Потому что Рона уже все поняла. Никаких сомнений! Он ей четко дал понять, какую важную роль мы играем в жизни друг друга! К тому же у нее хватит ума и такта – я сам это увижу – не вклиниваться в многообещающий союз двух литераторов, у нее и в мыслях такого не будет! Верно, ничего такого у нее в мыслях не было. Она прекрасно понимала, сколь идеальна наша дружба, до какой степени мы полезны друг другу. В лучшем случае – и эту мысль он в разговорах со мной не раз подчеркивал – она захочет приобщиться к нашему союзу, как приобщилась к нему моя жена. Она станет его четвертой частью. Будет всеми силами нам помогать. Ведь у нее есть деньги. А для чего еще они нужны – она сама это ему сказала, – как не для того, чтобы стать немного счастливой? И если возможно, осчастливить других. (Сейчас я думаю, что все это она говорила совершенно искренне. К несчастью, по крайней мере для нее самой, – совершенно искренне.) Нам всем, не откладывая в долгий ящик, надо собраться в ее доме (это будет большой торжественный ужин), а потом куда-то поехать, на море, на курорт в горах. Кстати, в ее доме, помимо комнаты, уже занятой Уинни, есть еще две свободные комнаты, прекрасно обставленные, даже с ванной. Когда-то их занимал ее отец, но много лет назад он скончался. Ясно, что эта собственность Уинни прельщала. Но сейчас он заметил, что все это будет и в нашем распоряжении, причем в любое время, – комнаты, стол, все необходимое. Да, для нас это роскошь, но что тут плохого? Ничего. Очень даже великодушное предложение.

Тем не менее нам с женой пришлось вести изнурительные беседы о том, во что это может вылиться, – к нашему общему неудовольствию. Как отнестись к этому великодушному заигрыванию? С большой осторожностью. Я ведь видел эту особу. Все и началось с моего визита в это бюро, с моих восторженных комментариев. И вообще, Рону ведь интересуем не мы, даже не я, а Уинни. Все верно, она обаятельна, радушна, пятое и десятое, она симпатизирует Уинни, а он – ей, тут пахнет полезными и приятными связями – но что подсказывает здравый смысл? Лучше подождать, не гнать лошадей, пусть эти отношения развиваются неспешно, своим чередом. Таков был ход наших мыслей. Кстати, тут есть и второй план, который не может не беспокоить: жена и ребенок Уинни. Он проявил легкомыслие, как мне тогда казалось, полностью отмахнувшись от первого брака. А ведь дела у его жены идут не блестяще! Это я тоже не мог выбросить из головы. И все же… на наших глазах возникает интереснейший и своеобразный любовный союз, а влюбленные пары всегда предпочитают уединяться, общение с другими им в это время не нужно. Поэтому лучше нам держаться сдержанно, не навязываться, а то, чего доброго, окажешься назойливым. Мы изо всех сил старались не вмешиваться в их жизнь, но иногда просто не могли устоять перед натиском самого Уинни. Как ему откажешь? Пришлось принять приглашение на ужин, запланировать ответный визит. Потом была поездка на природу, на выходные мы отправились на прибрежный курорт неподалеку. Дело было летом, а судьба свела меня с Роной весной.

Тем временем шла напряженная психологическая работа, мы притирались друг к другу. Да, Рона женщина очаровательная и по отношению к Уинни щедра до крайности, но ведь как на это посмотреть? Тут все зависит от точки зрения наблюдателя, насколько она благоприятна. Лично мне Рона нравилась: умна, дипломатична, привлекательна, проявляет наивный интерес к «литературе» или «беллетристике» либо как-то иначе реагирует на эти понятия. Конечно, я не воспринимал ее как человека, способного на яркие и эмоциональные обобщения, так свойственные Уинни. Он же, со своей стороны, видел ее или желал видеть именно в таком свете. Все это, как он говорил, при ней, и даже больше. А моя жена, считавшая источником эмоционального и поэтического вдохновения в нашей земной жизни именно себя, наоборот, после первой же встречи с Роной заявила: та никак не соответствует характеристике, которую дал ей Уинни. Уинни, сказала она ему и мне – весьма по-дружески и лишь с капелькой критики, – как всегда, преувеличивает. Рона, безусловно, женщина милая. Не красавица, но весьма привлекательна. Нет спора, по отношению к нему весьма щедра, но нас привечает лишь благодаря ему, и никак иначе. Я был с этим согласен. Несмотря на забавные бредни Уинни насчет платонической дружбы, не подвластной таким человеческим слабостям, как любовь или половое влечение, несмотря на щедрость Роны, от которой перепадало и нам – и которая порой граничила с сумасбродством и даже безумием, – моя жена продолжала утверждать, что Рону интересует только Уинни. Она влюбилась в него до безрассудства, отсюда недалеко и до половой близости. Моя жена считала, что в таких делах разбирается. К тому же у этой истории есть еще одна грань. Как насчет жены и ребенка Уинни? Нам надо держать ухо востро – и точка!

Короче, жить в их доме мы категорически отказались. В гости – пожалуйста, сходить вместе в театр или куда-то еще – с удовольствием. Но чем все это кончится? Тревожные мысли не желали меня отпускать. Как бы я ни старался, и даже при всем наигранном оптимизме Уинни (это почти все, что осталось от его забавных бредней), мне все равно казалось, что события развиваются не лучшим образом. Может ли мужчина (то есть я) соперничать с женщиной (Роной) за право на привязанность другого мужчины (Уинни)? Хотя с моей стороны ни о каком соперничестве или конкуренции речи не было. Мне было плевать, до какой степени интимной, любовной или чувственной близости у них может дойти, главное, чтобы сохранился наш интеллектуальный союз, отличавший наши личные и литературные отношения. Но сохранится ли он? Возможно ли, чтобы он сохранился? Я сразу заметил: Рона понимает, сколь сильно и свято внутреннее единение между мной и Уинни, – такой союз едва ли пострадает хотя бы частично, а уж тем более полностью, от их взаимного влияния друг на друга. Легкие трения возможны – Уинни решит, что нам надо расстаться, повздорит со мной, даже на время меня возненавидит, но он никогда, никогда не поставит на мне крест. Мы оба интуитивно это чувствовали с нашей первой встречи. Мы никогда не говорили об этом вслух, ни на что такое не намекали, но это ощущение было с нами всегда, не менее материальное, чем пол или дверь. Это нечто абсолютное, из чего и делают полы и двери, из чего они возникают. И вот наши отношения оказались в опасности, что, конечно, не могло меня не тревожить.

Но я был очень привязан к Уинни и поддался на его многочисленные уверения. Более того, благодаря технической и деловой помощи Роны, которая была впредь обещана нам практически бесплатно, – экстренные и бесконечные перепечатки, если понадобится, – мы получали возможность работать быстрее и писать больше. И последнее – хотя радушное гостеприимство со стороны Роны и Уинни и сеяло в моей душе сомнения, но веселье било ключом, по большей части у нее дома. Надо сказать, я быстро понял, что ее дом полон мира и согласия. Отец Роны, как выяснилось, в годы Гражданской войны был военачальником в Нью-Йоркском полку, это был человек отважный и обаятельный, по словам Роны, он неплохо разбирался в праве и литературе. А его дед в офицерском звании участвовал в борьбе за независимость Америки. Весь дом олицетворял собой традиции и дышал богатством. Рона, ее мама и тетушка были особами весьма видными, вежливыми и непритязательными. Да, со смехом объяснила нам Рона, ее мама и тетушка находятся под влиянием мистицизма католической церкви. Но сама она – нет. Скорее, как и отец, в семействе она была, по ее утверждению, паршивой овцой. Она всегда верила только в то, что казалось ей разумным. Что еще хуже – и по этой причине у нее возник интерес к Уинни, в чем она со смехом призналась, – она пристрастилась к книгам, реализму, философии, искусству. В церковь ходит редко, исключительно ради приличия. Но и там остается верной себе, веселится и шутит. Бедные матушка и тетя! А отец Дули, приходской священник! Он уже махнул на нее рукой. Ее главная заслуга в глазах мамы и тети, как она нам объяснила, сводится к тому, что она разбирается в бизнесе, может вести хозяйство, и они с радостью свалили все заботы на нее.

Но в эти дни новой эпохи, когда я работал с Уинни у нее дома и когда он работал у нас, с ужинами и воскресными вылазками – Рона почти всегда настаивала, что платить будет она, – между Роной и мной шла незримая борьба. Не по моей инициативе. Больше того, реши Уинни сделать выбор между Роной и мной в ее пользу, я не стал бы спорить. Но все говорило о том, что, несмотря на ее внезапную и сильную к нему привязанность и его желание принять ее материальную и духовную помощь, он убежден: творческую и даже духовную жизнь он должен делить со мной. А поскольку быть с ним в Джерси-Сити я мог лишь малую толику времени, он часто приезжал ко мне, иногда на несколько дней, когда этого требовала работа. В таких случаях, насколько я знаю, он просто оставлял ей записку или звонил в бюро и объяснял, где он. Приезжая к ней, мы обычно запирались, а поскольку работа была неотложной, выходили гораздо позже ее возвращения. Иногда, что было ясно из телефонных разговоров между ними, она была этим недовольна. Порой она и сама на пару дней куда-то исчезала, но неизбежно капитулировала и либо слала телеграмму, либо передавала с кем-то записку, спрашивая, может ли она приехать или не поужинать ли нам вместе. А иногда, чтобы это не выглядело унизительно, она притворялась, мол, в бюро дел невпроворот и ей придется задержаться, давая Уинни возможность не прибегать к каким-то уловкам и не выказывать безразличия. И этот номер она исполняла с веселой улыбкой.

Все это время интерес Уинни к Роне, как я заметил с самого начала, носил двойственный характер. Наполовину, а то и больше он был чисто практическим. Остальная часть – неподдельное платоническое увлечение, которое больших душевных затрат не требовало. К плотским утехам он всегда относился более или менее спокойно. Его интерес к ней и тому, что она представляла, насколько я мог судить, был отчасти продиктован пользой, какую это знакомство может принести нам – ему и мне (нашим совместным усилиям пробиться на писательском поприще), сделать нашу жизнь более приятной и удобной. Это одна из причин, по которой их отношения он хотел сохранить. Я точно знаю, что в интеллектуальном отношении он никак не считал Рону ровней себе и мне как на духовном, так и на эмоциональном уровне, она понимает его лишь частично и одержима безумным желанием стать кем-то – кем угодно, – кого он решит вылепить из нее в соответствии со своим идеалом. Главная ценность Роны для него заключалась в ее деньгах, в ее умении распорядиться ими ему на пользу, я это видел и знал, что ей это тоже известно.

С другой стороны – и я часто думал, как мучают его эти мысли, – он наверняка считал, что без поддержки Роны наши перспективы выглядят удручающе. Что до меня, я работал над вещью, которая едва ли принесет хорошую прибыль, и быстро продать ее вряд ли удастся. Мало того, в нашей совместной работе роль лидера перешла ко мне, а Уинни, особенно в последнее время, заметно сбавил обороты. Куда спешить? У Роны есть средства. Она регулярно об этом напоминала и подводила нас к тому, что человеку нужен досуг – все эти выходные, развлекательные поездки на море или в горы. Пусть Уинни отдохнет, да и мы с женой тоже, хотя сама Рона присоединится к нам лишь на время. Лето, осень – какая разница? Получайте удовольствие от жизни, если есть такая возможность!

Тем не менее я считал тогда и считаю теперь, что Рона была щедро вознаграждена даже частичным присутствием в ее жизни такого дружелюбного, веселого, обаятельного мечтателя и поэта. Где еще она найдет такого? Какое чудо – быть рядом с ним, слушать его разговоры, видеть его улыбку! Да и найдет ли? «Не голова, а загляденье, – воскликнула она однажды в моем присутствии. – Какие у него прозрачно-голубые глаза! А румяные щеки, а губы – чистый херувим!» При всем этом – философские размышления и безудержный оптимизм, достойные Платона и способные рассеять любой мрак в твоей душе. Этот молодой человек – просто гипнотизер, самой мелодией своего голоса, красками и музыкой своей фантазии он убаюкивал тебя и уносил в мир грез, в сферы невозможного и труднодостижимого. И в мир трагедий. Безусловно, как в случае с Шелли, его полная радости тропа пролегала среди трагедий – для окружавших его людей.

С искренним сочувствием я вспоминаю, как Рона изо всех сил пеклась о нашем благе. И тогда, и позже делала все возможное, чтобы соблазнить Уинни перспективой вечного уюта и даже роскоши. Она вызвалась как-то позаботиться о его жене и ребенке, надеясь таким образом, как мне казалось, привязать Уинни к себе. И выступила с предложением, начисто свободным от предрассудков. Пусть жена привезет сюда его дочь и отдаст в школу. Она поможет жене Уинни, будет платить ей небольшое пособие. Эти два предложения поначалу были решительно отвергнуты, но позднее, если не ошибаюсь, Уинни их принял, по крайней мере какая-то помощь была оказана. Вскоре я увидел на нем новый костюм, новые туфли, новую шляпу, все не сравнимо с нарядом, какой он мог позволить себе раньше. Конечно, я сделал свои выводы.

Оказавшись в этом положении, столкнувшись с новой дилеммой и не имея ни желания, ни воли прерывать отношения ни с одной из сторон, Уинни был принужден что-то изобрести, чтобы никого не потерять. И на исходе зимы, в канун нашей второй весны, Уинни нашел выход. Однажды он внезапно заявил, с веселой решительностью, которая так украшала все его заявления и предложения, что на море или в горах недалеко от Нью-Йорка есть много мест, куда все мы вчетвером (правда, Рона очень занята и не сможет быть с нами все время) можем перебраться, наслаждаться великолепной природой и при этом работать, как раньше. Но, вспоминаю я не без грусти, после появления Роны работать, как раньше, нам уже не удавалось. Хуже того, Рона, как обычно, рвалась за все заплатить, а это было уже чересчур. Лично я сразу отказался. Но надо было как-то это уладить и с Уинни, и с Роной. Решение было найдено. Все очень просто. Она либо возьмет домик в аренду, либо просто его выстроит. Как тут откажешься? Каждый из нас мечтал о своем романе. И где еще мы найдем такие идеальные условия для совместной работы? Как отвергнешь такое заманчивое предложение, когда и он, и Рона так этого хотят? Я зачесал в затылке. Как часто я мечтал о домике у моря! И вот… шепните заморышу из трущоб, что можно летом поехать в горы или на море, – каково ему будет отказаться? Это же чистая романтика!

Дальше больше, в начале весны Уинни сообщил мне: он и Рона наконец-то нашли остров недалеко от побережья Коннектикута, у восточной оконечности Фишер-Айленд. Правда, разумеется, заключалась в том, что этот маленький остров по своим каналам нашла именно Рона, хоть и вдохновленная Уинни, – некий миллионер, сколотивший состояние на хлопке, отдал ей остров в аренду на несколько лет. Уинни рассказал мне, что он и Рона уже договорились с местным подрядчиком о строительстве домика, план которого он тут же предъявил мне на одобрение. Еще несколько недель – и он сообщил мне, что домик почти готов и можно туда перебираться. Рона будет приезжать максимум пару раз в месяц на выходные. Все остальное время мы предоставлены сами себе. Я буду в полном восторге! Это же небеса обетованные! Рай на земле! Сам увидишь! Будем бездельничать, ходить под парусом, работать, мечтать, лежать в гамаке, сидеть в удобном кресле и смотреть, как мимо плывут пароходы. Привет, чайки! Эй, вы, там, на паруснике! Свежий ветерок! Виды такие, что дух захватывает! Надеюсь, у тебя хватит ума не отказаться?

Тем не менее меня одолевали сомнения. Все это смахивает на иждивенчество. Как он, я, моя жена можем так легко на все эти прелести согласиться и никак их достойно – или недостойно – не компенсировать? Мало того, я ведь Роне не нравлюсь, и Уинни это знает не хуже меня. А как я ей могу нравиться, если я тоже претендую на его привязанность? И разве этот домик она не построила для них двоих? Ничем хорошим это не кончится. Но он стоял на своем – я не прав. Рона ко мне относится очень хорошо. Да, она ревнует его ко мне, к нашим общим интересам. Но это пройдет. Время сгладит все шероховатости. Она поймет, как мы друг другу необходимы в нашей работе. Надо проявить дипломатичность. Ему со своей стороны, мне со своей.