Текст книги "Золото по ленд-лизу"

Глава 8. Кукушка

– Товарищ капитан, а товарищ капитан, проснитесь, – осторожно потряс кто-то за плечо спящего на солдатской койке Кураева.

– Чего надо? – пробурчал тот, открывая глаза. – Ни дня тебе, ни ночи.

– Так что, перебежчика доставили, – наклонился к нему пожилой сержант в плащ-палатке и с автоматом на плече. – По приказу комбата – два Олейника.

– Перебежчика говоришь? Это интересно, – сев на жестком матраце принялся натягивать сапоги капитан. – Давай его сюда. Пригладил рукой растрепавшиеся волосы.

Он был из дивизионной контрразведки «СМЕРШ», ночью отправил через линию обороны на ту сторону диверсионную группу и утром намеривался убыть в штаб соединения.

Сержант, шурша плащ – палаткой вышел, в сенях раздались шарканье и сопение, а потом в низкую дверь избы, переступив высокий порог, два солдата почти втащили человека с повязкой на голове, набухавшей кровью, а сержант внес тощий вещмешок и летный планшет. Положив их на крышку дощатого стола, за которым уже сидел Кураев.

Доставленного усадили напротив, на лавку.

– Свободны, – бросил солдатам капитан. – А ты, Бугров, пока останься.

– Есть, – ответил тот. Примостившись в углу на табуретке.

Примерно с минуту Кураев пристально рассматривал хрипло дышавшего перебежчика. Тот был в черной матросской шапке, прожженном в нескольких местах солдатском ватнике, бриджах и яловых, побелевших на головках сапогах. Почти новых.

– Кто такой и как к нам попал? – наклонившись вперед, положил на стол руки капитан, взглянув на наручные часы. Стрелки показывали без четверти пять утра. За окном серело.

– Старшина 1 статьи Воронов, – тяжело ворочая языком, сказал сидевший на лавке. – Бежал из финского плена.

Капитан взглянул на сидевшего сержанта, тот кивнул, – вышел с боем на участке роты лейтенанта Магомедова. Кстати, сам к вам попросился.

– Обыскали?

– Как водится, товарищ капитан. – Личное оружие отобрали. Наш ППШ, финка и немецкий «вальтер».

– А это что? – покосился Кураев на вещмешок с планшеткой.

– Там важные документы, карта немецкого пилота и слиток, – болезненно поморщился перебежчик.

– Документы говоришь? – оживился чекист. – А ну, сержант, выйди.

Так, посмотрим, – сказал, когда за Бугровым закрылась дверь. После чего раздернул горловину лежавшего рядом мешка, откуда поочередно извлек что-то завернутое в кусок шелка, пару банок американских консервов, запасной диск к автомату и золотой слиток.

– Откуда это у тебя? – взвесил его на руке, нахмурив брови.

– Взял у тех, чьи документы, – последовал ответ. – Они в шелке.

Капитан раздернул туго завязанный узелок, и на стол высыпались два малиновых удостоверения ГУКР СМЕРШ, три армейских, а также десяток солдатских книжек

«Полковник Азаров», – раскрыв первое, прочел вслух Кураев, и ему все стало ясно.

Около месяца назад, на оперативном совещании в управлении контрразведки армии, их знакомили с шифрограммой, полученной из Москвы, о пропаже на маршруте Вологда – Архангельск самолета с особо важным грузом. В целях принятия мер к его розыску.

– Ну а место, место у тебя есть? – задрожав пальцами, подался капитан к раненому.

– Там, в планшетке, карта. На ней все отмечено, – пробормотал тот, облизав пересохшие губы.

Кураев быстро отщелкнул на планшете кнопки, извлек и развернул карту, где рядом с похожим на оленью голову озером синела поставленная химическим карандашом точка.

– Это оно? – подвинул карту к перебежчику капитан, привстав от возбуждения.

– Оно, – просипел раненый и, закатив глаза, повалился с лавки на пол. Глухо стукнувшись затылком о половицы.

– Бугров! – выскочил из-за стола допрашивавший.

– Я! – затопал в сенях сержант.

– Фельдшера сюда. Быстро!

Через несколько минут пожилая женщина-фельдшер, сделав перебежчику укол, привела того в чувство.

– Значит так. Этого героя в санчасть, – приказал ей с сержантом Кураев. – А ты боец (наклонился к раненому), о нашем разговоре ни гу-гу. Понятно?

– Да-а, – протянул тот и снова потерял сознание.

Когда носилки с раненым вынесли, и дверь за солдатами закрылась, капитан повертел ручку полевого телефона, попросив связиста соединить его с комбатом – два.

– Олейник, ты? Это Кураев. Перебежчик вышел на твоем участке?

– На моем, – хрипло ответил сонный голос.

– Кто-нибудь его допрашивал?

– Нет. Он сразу же попросился к вам. Я и отправил.

– Добро, отбой, – положил трубку на рычаг контрразведчик. После чего заходил по комнате.

Сразу же, как Воронова унесли (он был уверен, что это настоящая фамилия), капитан внимательно просмотрел все другие документы, в том числе командировочное предписание.

Печать и бланк с грифом наркомата Внутренних Дел, содержание документа, а также золотой слиток с клеймом госбанка СССР, снимали всякие сомнения.

Это был именно тот «особо важный» груз, о котором говорилось в шифрограмме из Центра.

О перебежчике и ценнейшей информации можно было доложить в управление, но в тылах армии действовали вражеские разведгруппы, подключавшиеся к линиям связи. Одну такую ликвидировали накануне. И капитан принял решение сообщить все по приезду лично. Так было надежнее и безопасней.

Кураев был опытный сотрудник. Он умело вербовал агентуру и работал с ней, имея на своем счету нескольких задержанных диверсантов, участвовал в войсковых операциях и пару раз побывал за линией фронта.

Натянув на плечи видавший виды рыжий кожан (в нем капитан всегда выезжал на задания) и, натянув на голову защитного цвета армейскую фуражку, он аккуратно уложил в вещмешок старшины все, что тот доставил.

Затем снял со стены автомат, проверив диск, затянулся портупеей с пистолетом и, вскинув на плечо «сидор», вышел сквозь темные сени на крыльцо. Под моросящий дождик.

– М-да, лето, твою мать, – подняв воротник, шагнул с покосившегося крыльца к стоявшему у завалинки пятнистого мотоциклу.

Отстегнув фартук люльки трофейного «Цундапа», Кураев поместил туда вещмешок с автоматом, застегнул фартук, и, включив зажигание, толкнул ногой рогульку заводной ручки.

Мотоцикл тихо зарокотал двигателем, капитан уселся на пружинное сидение, воткнул скорость и вырулил на улицу прифронтовой деревеньки. Она стояла на опушке соснового бора, по другую сторону которого, за мшаным болотом, находились боевые порядки полка с приданной ему артиллерией.

Оставив позади еще несколько изб, у которых уже дымила полевая кухня, мотоцикл, переваливаясь на колдобинах, подъехал к расположенному в сельсовете штабу, у которого скучал нахохлившийся часовой, и темнели две, забрызганные грязью полуторки.

Не глуша двигателя, капитан слез с сиденья, (солдат изобразил строевую стойку) поднялся на скрипучее крыльцо, потянул на себя дверь и вошел.

– Комполка у себя? – обратился к сонному младшему лейтенанту, сидевшему напротив окна за столом с телефонами, что-то писавшему авторучкой в журнале.

– Никак нет, товарищ капитан, – привстал тот. – Полчаса назад убыл на позиции. На месте начальник штаба.

– Добро, – кивнул Кураев, и прошел в левый коридор. К торцевой, обитой клеенкой, двери.

За ней, в прокуренной комнате, с портретом Калинина на стене, колдовал у топографической карты лысый майор, делая какие-то промеры курвиметром1212
  прибор, для определения расстояния на карте.


[Закрыть] и занося их в пухлый блокнот.

– Здорово, Сергей Павлович, – прикрыл за собой контрразведчик дверь. – Все мыслишь?

– Вроде того, – пожал ему руку майор. – Ну, как твой перебежчик?

– Определил его пока в вашу санчасть. Тяжелое ранение.

– Думаешь засланный?

– Наоборот. Патриот. Доставил ценнейшую информацию.

– Информация это хорошо, – сделал очередной промер майор, взяв в руку циркуль. – Поделишься?

– Когда вернусь из дивизии. А пока распорядись, чтобы медики к нему с душой. Парень заслуживает награды.

– Сделаю, – поднял на него глаза начштаба. – Но информация за тобой.

– Обязательно, – улыбнулся капитан. – Ты же меня знаешь.

Чуть позже мотоцикл отъехал от штаба и свернул на лесную дорогу. Ведущую в тыл 14-й армии под командованием генерала Фролова, оборонявшей Заполярье при участии кораблей Северного флота. Ей противостояла группировка «Норвегия», состоявшая из двух германских и одного финского корпусов при поддержке немецких люфтваффе и кригсмарине.

На этом участке фронта, протяженностью почти в тысячу километров, гитлеровцы с финнами, начиная с июня 41-го, так и не смогли продвинуться вглубь советской территории. Поставленная перед ними задача захвата Мурманска с его незамерзающим портом, пунктов базирования Северного флота, а также Кировской железной дороги, связывающей Заполярье с остальной страной, была сорвана.

Ко времени описываемых событий по всей линии фронта шла позиционная война, советские войска готовились к наступлению, а гитлеровские к обороне.

Выехав на опушку поредевшего леса и одолев еще несколько километров по проселку, мотоцикл Кураева свернул на рокадную дорогу и зарокотал мотором вдоль тянущейся сбоку горной гряды, перемежающейся участками заболоченной тундры и пологими, с чахлой растительностью долинами. Это были отроги кольских Апатитов.

Изредка ему навстречу попадались маршевые роты, следовавшие к местам назначения, колонны армейских грузовиков и отдельные машины.

В лицо бил тугой ветер, спидометр исправно отсчитывал пройденные километры…

Устроившись в кроне высокой сосны, густо опушенной хвоей, фельдфебель Матти Йокинен озирал в прицел снайперской винтовки участок серпантина дороги на склоне сопки между ним и блестящим в низине озером. Здесь же, на жердях помоста, лежал его ранец с притороченной сверху плащ-палаткой.

Трое суток назад, разведгруппа шюцкоровцев* из шести солдат под командованием лейтенанта Сеппяля, через болото проникла в стык между двумя русскими дивизиями, и теперь выполняла полученное задание.

Фельдфебель, по приказу лейтенанта, вел наблюдение за отрезком рокады, отмечая в блокноте передвижение русской боевой техники и живой силы, а остальные шарились в прифронтовой полосе, подключаясь к линиям связи и изыскивая возможность добыть языка. Нужного командованию.

Время поиска истекало сегодня, после чего Йокинену надлежало выйти к 20.00 в назначенное место для возвращения вместе с группой назад. Через тоже болото.

Уже больше часа дорога оставалась пустынной, глаз устал, и фельдфебель, зевнув, опустил винтовку. Потом, осторожно повесил ее на сук рядом, извлек из ранца банку консервов, взрезав ее своим пуукко и немного подкрепился. Пустую банку сунул назад, вслед за чем вынул из кармана куртки сигарету, после чего с наслаждением закурил и расслабился.

Фельдфебелю было чуть больше тридцати, в финскую кампанию он сидел на соснах Карельского перешейка с такой же винтовкой и «куковал» русским лыжникам смерть в снегах. Белых и пушистых. Под Териоки у шюцкоровца имелся добротный дом с землей, но в 1940-м перешеек вернулся к москалям. По условиям мирного договора.

Когда же началась война Германии с Советским Союзом, жена сказала ему: «Иди мой родной Матти, отбери у проклятых русских наш дом». Так Матти пошел воевать за дом. Что собственно сейчас и делал. Добротно, как все финны.

За озером что-то тихо зажужжало, а потом на дороге возникла точка. Размером с комара. Фельдфебель потянулся за винтовкой, и, уперев приклад в плечо, снова прильнул к прицелу.

Цейсовская оптика приблизила почти вплотную, мчавшийся по дороге мотоцикл с коляской, за рулем которого сидел русский офицер в кожанке и фуражке.

Задание было практически выполнено, и напоследок фельдфебель решил пополнить личный боевой счет, который вел еще с 39-го.

Поймав в визир цель, и плавно ведя мушку, финн, задержав дыхание, нажал спуск. В плечо мягко толкнуло, и пуля с визгом унеслась к сопкам.

Словно натолкнувшись на невидимую преграду, мотоцикл резко затормозил, вильнув в сторону, люлька приподнялась, переворачивая машину, и она, взлетев над обрывом, рухнула в озеро.

В месте падения возник столб брызг, а когда опал, на воде расходились широкие круги, и плавала фуражка.

– Сатана перкеле!1313
  финское ругательство


[Закрыть] – оскалился шюцкоровец, передернув затвор, откуда вылетела горячая гильза.

Чуть позже, ловко спустившись с дерева и оправив снаряжение, он прислушался. За озером и в лесу была тишина, где-то далеко дробно разливалась трель дятла.

Довольно хмыкнув, финн помочился в кусты и, осторожно ступая по мху, скрылся в чаще.

Спустя час, следуя по старому следу, он вышел на кочкастый мшаник, с россыпями уже созревающей морошки, и, чувствуя подъем настроения, стал тихо напевать под нос песню

 
«Есть в лесу для дуги черемуха,
есть в лесу для оглоблей рябина.
Запрягу я в телегу гнедого,
и не стану я ничуть медлить.
Не оглянусь ни разу ни разу,
не остановлюсь до тех пор,
пока в родимой Тайволоски
не увижу дыма над отцовской избой,
пока не увижу, пока не увижу,
что топится родимая баня…»
 

А поскольку ночью прошел дождь, и болото изрядно напиталось водой, фельдфебель принял чуть вправо, выйдя на песчаную косу, поросшую осокой и молодым осинником.

В следующее мгновение там грянул гулкий взрыв, а когда он затих, на кочку шлепнулась оторванная голова Йокинена.

…Пи-ить, – шевельнул потрескавшимися губами Тим и почувствовал, как к ним поднесли кружку. Сделав несколько слабых глотков, он открыл блуждающие глаза. – Где я?

– В санчасти, где же еще, – поставил на тумбочку кружку усатый санитар. – Молчи. Тебе нельзя разговаривать.

Потом рядом с ним возникла женщина в белом халате, и усталым лицом, взяла старшину за руку и пощупала пульс. Тот бился слабо и неровно.

– Этого тоже в госпиталь, вместе с остальными, – приказала санитару, продолжив обход.

Он молча кивнул и снова поднес к губам Тима кружку.

При его первичном осмотре, под слоем набухших кровью бинтов, у доставленного было обнаружено слепое ранение головы, и незажившая рана предплечья.

Спустя еще час, забрызганная грязью полуторка с десятком раненых в кузове, укрытых шинелями и солдатскими одеялами, убыла в тыл. Сопровождаемая военфельдшером.

Время от времени ее потряхивало на рытвинах, мотор тянул свою заунывную песню, вверху колыхалось низкое заполярное небо.

Глава 9. В штрафной роте. Победа

Тима закружило по госпиталям. Сначала он попал в армейский, в Мурманске, где ему сделали операцию, вынув из головы пулю, затем, в связи с осложнением, доставили в Ярославль. Там сделали вторую и состояние раненого нормализовалось.

А поскольку никаких документов у моряка не было, кроме сопровождавшей его истории болезни, где со слов сержанта Бугрова имелась запись «Старшина 1 статьи Воронов. Бежал из финского плена», им заинтересовался обслуживавший госпиталь особист. Старший лейтенант Винник.

До 43-го года он служил в Главном управлении лагерей, системы Наркомата внутренних дел на Урале, откуда за какие-то провинности был переведен в органы военной контрразведки. Специфику ее работы старший лейтенант знал слабо и активно применял в своей деятельности лагерную. Сводившуюся к тотальной подозрительности и выдаче «на гора» дел по измене родине, контрреволюционной деятельности и саботажу.

Не минул этой чаши и Воронов.

Будучи вызванным к старшему лейтенанту на беседу, он ему сразу не понравился. Независимым видом и поведением.

В лагерях Винник привык работать совсем с другими людьми. Сломленными и запуганными

– Так говоришь, попал в плен в бессознательном состоянии? -прищурил он бровь, когда Тим рассказал все, как было. До момента выхода к своим, с документами и сведениями.

– Именно, – кивнул, отросшим чубом старшина. – В противном случае я бы застрелился.

– И кто это может подтвердить? – положив на стол кулаки, наклонился к нему особист. – Смотреть мне в глаза и отвечать. Быстро!

– Никто, – ответил Тим, отведя свои. – Я очнулся спустя сутки. В лагерном бараке.

– А потом тебя завербовали и перебросили за линию фронта, -вкрадчиво сказал старший лейтенант. – И с каким интересно заданием? Отвечай, сука!

– Ты на меня не ори, старлей, – нахмурился раненый. – Никто меня не вербовал. А в каком районе вышел, с чем и кому, я тебе сказал. – Возьми, да проверь. Это твоя работа.

В следующий момент кулак Винника впечатался ему в челюсть, Тима с грохотом снесло с табуретки.

Потом были арест, одиночка в комендатуре и еще пару допросов с пристрастием. Все доводы, в том числе про ценный груз а тундре, особист посчитал ложью. Сфабриковав за неделю дело.

Скорым был и трибунал, где зачитали только протоколы.

За измену Родине в форме сдачи в плен, старшину 1 статьи Воронова, разжаловав, приговорили к расстрелу. А далее, проявив социалистическую гуманность, заменили его на штрафную роту. Что было определено приказом Наркомата обороны №323 от 16 октября 1942 года.

Спустя неделю, бывший старшина, а теперь рядовой Воронов, принял свой первый бой в новом качестве под Харьковом.

К этому времени советские войска Центрального и Воронежского фронтов перешли в наступление по всей линии обороны.

Роте штрафников, в которую попал Тим, приданной одному из стрелковых полков, было приказано штурмовать небольшое село Малиновка, в полосе наступления полка. В котором находился немецкий штаб с охраной и узел связи

– Значит так, – выстроив роту в составе полутора сотен человек, в порубленном снарядами леске, прошелся перед строем ее командир – старший лейтенант Васильев.

– Там, – обернувшись, ткнул пальцем за извилистую линию видневшихся на опушке окопов, – сидят фрицы. Задача роты выбить их и захватить село. Вопросы?

– А если не захватим? – раздался чей-то голос с левого фланга.

– Кто побежит назад, тот будет расстрелян, – покосился туда офицер. – Командиры взводов! Личный состав на исходную!

Бряцая котелками и оружием, рота направилась к окопам, где, спустившись вниз, заняла определенный ей участок наступления.

– Ну, все. Тут нам и пиздец, – положив на бруствер винтовку, сказал Тиму, его сосед. Судя по виду из блатных. В наколках и с золотой фиксой.

– Не каркай, – хмуро процедил бывший старшина, пришлепнув блин диска на свой «Дегтярев». – Поживем, увидим.

Атака началась с артподготовки.

Где-то за леском гулко ударили несколько батарей, и линия вражеской обороны вспучилась разрывами.

– Так их, в душу бога мать! – прижимаясь к стенке окопа, проорал Тиму сосед справа, примыкая к трехлинейке штык. – Щас будет сигнал к атаке!

Артподготовка длилась минут пять, потом орудия затихли, и в небо с НП полка унеслась зеленая ракета.

– Вперед! – заорал старший лейтенант, ему завторили свистки взводных, и штрафники стали выскакивать из траншей. Одни молча, другие с матом.

Вымахнув из своей, Тим удобнее перехватил ручник и побежал вперед. За парнем с трехлинейкой. Справа и слева от них, стуча каблуками в сухую землю и вразнобой паля в сторону немецких траншей, разворачивалась в атаке рота.

Судя по далеким крикам «ура!» на правом и левом флангах, там в атаку пошли батальоны полка. Что придавало силы.

Дым над немецкими позициями между тем рассеялись, и они ожили.

Навстречу атакующим с воем полетели мины, затем ударили пушки из села, вслед за ними задробили пулеметы.

Там и сям, впереди Тима стали падать бойцы, кто-то с воплем рванул назад, а бежавшего сбоку, метрах в пяти взводного, разнесло в куски прямым попаданием мины.

На половине пути атака стала захлебываться. Бросавшиеся из стороны в сторону и теперь уже яростно вопящие штрафники, начали выдыхаться, а некоторые пятиться и искать укрытия.

– Вперед! Вперед мать вашу! – надрывались командиры, пиная сапогами залегших бойцов, в грохоте и вое боя.

Спасли положение советские штурмовики.

Три звена беззвучно вынеслись из глубины тыла, на бреющем пронеслись над полем и немецкие позиции вновь затянуло дымом.

Запалено дыша и обливаясь потом, Тим вскочил на развороченный бруствер, расстрелял в упор устанавливающий опрокинутый МГ1414
  марка немецкого станкового пулемета*


[Закрыть] немецкий расчет, затем обрушился вниз и дал длинную очередь вдоль окопа.

Сзади на него прыгнул здоровенный эсэсовец занеся над головой кинжал, но парень с трехлинейкой ловко всадил ему в бок штык, отпихнув дернувшееся тело сапогом. – На тебе, сука!

Через окоп, сопя и матерясь, перепрыгивали другие штрафники, и скоро бой завязался в селе. Где длился еще час. Штаб был уничтожен.

Вечером, на окраине того, что осталось от Малиновки, была выстроена штрафная рота. Вернее то, что от нее осталось.

Семьдесят три бойца, включая командиров. Остальные были закопаны в нескольких воронках от авиабомб, а полтора десятка раненых отправлены в тыл. Как «смывшие кровью».

Воронова комроты назначил командиром отделения, взамен убитого. Поинтересовавшись, – давно ли воюешь?

– С июня 41-го, – сказал тот.

– Неплохо, – кивнул Васильев. – Ты мне подходишь.

А утром, после завтрака, на околице села, перед строем расстреляли блатного. По фамилии Забралов. Во время атаки он бросил оружие и был пойман на второй линии обороны.

Расстреляли без суда и следствия. Бойцы фронтовой комендатуры. По законам военного времени.

Между тем наступление по всему фронту продолжалось.

Штрафная рота приняла новое пополнение и в составе 13-армии под командованием генерала Пухова двигалась на запад.

После форсирования Днепра, Тим снова отличился, подорвав гранатами вражеский дот и получив при этом легкое ранение. Как результат, его реабилитировали, восстановили в звании, а еще предложили остаться в роте. В должности заместителя командира взвода.

– Ты парень лихой и у нас тебе самое место, – сказал, теперь уже капитан Васильев в присутствии командира полка. Воронов дал согласие.

Воевать в штрафных подразделениях было намного опасней, чем в обычных, но Тим любил риск и имел соответствующую подготовку. К тому же для их постоянного состава один месяц службы засчитывался за шесть, с повышенным довольствием и наградами. В случае успеха штурмовых операций.

К началу 45-го Тим уже был лейтенантом и командиром взвода, имея два ордена «Красной звезды», а за месяц до начала Сандомирской операции в Силезии*, ему вручили медаль «За отвагу». Ею, тогда еще старшина 1 статьи Воронов, был награжден за воздушные десанты в тыл врага в самом начале войны. Награда нашла героя.

В боях на Сандомирском плацдарме у Тима случилась знаковая встреча. По одному из принципов переменного контингента роты, «Бог не фраер, он все видит».

Это операция, вошедшая в каноны Великой Отечественной войны, началась в январе и, как обычно, в ней приняли участия штрафные подразделения.

Рота капитана Васильева была сведена с офицерским батальоном, получившим название сводного, который выдвинули на один из основных участков наступления.

За сутки до его начала, Тима в числе других офицеров, вызвали к комбату – подполковнику, для постановки боевой задачи. А когда он вместе с ротным и еще тремя взводными возвращался по заснеженному лесу назад, заметил у одного из костров, где грелся переменный состав, знакомое лицо. Врезавшееся в память.

– Я, Петрович, чуть задержусь, – не веря своим глазам, сказал Воронов.

– Что, земляка встретил? – хмыкнул ротный. – Бывает.

Когда офицер подошел к сидевшим у потрескивающего огня, все встали.

– Ну, здорово, капитан Винник, – обратился Тим к крайнему. В замызганной солдатской шапке и ватнике. – Вот и встретились.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – вздрогнул тот. – Что-то не припоминаю.

– Отойдем в сторонку, – недобро улыбнулся Тим. – Я напомню.

Когда сделав десяток шагов в сторону, они остановились у высокой сосны, Воронов вынув из кармана папиросу, закурил и пару раз глубоко затянулся:

– Госпиталь в Ярославле, ты особист при нем, а я изменник Родины.

В глазах Винника метнулся страх, он задрожал губами.

– Узнал гад, – выдул из ноздрей дым Тим и врезал бывшему чекисту по морде. Тот повалился спиной в снег, прикрыл голову рукой и тонко завыл. Словно собака.

– Эй, лейтенант, ты чего?! – заспешил от ближайшей землянки к нему рослый сержант. – Я замкомвзвода Варава. А это мой солдат. В чем дело?

– Из-за этой твари в 43-м я получил расстрел, – нервно дососал папиросу Тим. – А теперь вот встретил здесь. Бог шельму метит.

– Ах, вон оно что, – покосился на все еще лежавшего Винника сержант. – Встать и быстро на место!

Когда тот, косолапя валенками, убрел к костру, откуда на них хмуро взирали штрафники, сержант наклонился к Диму и тихо сказал.

– Я бывший майор. Сам был под расстрелом. Понимаю.

Затем был трехнедельный кровавый бой, в котором полег почти весь сводный батальон. В том числе и Винник.

Победу Тим встретил в Берлине, расписавшись на стенах Рейхстага и паля в дымное майское небо из автомата. Пьяный от радости и вина, которые его бойцы нашли в подвалах.

А когда наступил август, демобилизованный лейтенант следовал воинским эшелоном на Родину.

На стыках гремели вагоны, в открытые окна врывался ветер, паровоз оглашал затихшие поля победным ревом.

Лежа на верхней полке и закинув руки за голову, Тим вполуха слушал треп сидящих внизу попутчиков, многие из которых были навеселе, предвкушая встречу с домом, глядел на плывущие за окном пейзажи и думал о мирной жизни.

Живы ли родители и дед, которых он не видел с начала войны, оказавшиеся в оккупации, цел ли отчий дом, и чем заняться в мирной жизни.

– Эй, лейтенант, на, дерни панского бимбера! – протянул ему снизу медную кружку, разбитной усатый сержант. – Штоб дома не журились!

– Давай, – протянул руку Тим и с удовольствием опорожнил кружку.

– Могешь! – расхохотались солдаты. – На, закуси салом.

За относительно целой Польшей, после Хелма, потянулась сожженная и разграбленная Украина. С поросшими бурьяном полями, в которых ржавела разбитая немецкая и наша техника, разрушенными городами и взорванными мостами.

– Да, наворотили, твою мать, горько выругался старшина – танкист с обгорелым лицом. – Когда теперь снова все отстроим?

– Отстроим браток, не сомневайся, – прогудел здоровенный артиллерист. – Россию хрен закопаешь.

Ночью Тиму снился Сашка Солнцев, веселый и живой, которого он нередко вспоминал, жалея, что не узнал его Ленинградский адрес.

Через неделю, одуревший от пересадок и станционной суеты (все куда-то ехали и перемещались), Воронов добрался до родного Ростова, от которого мало чего осталось.

Вокзал превратился в груду развалин, железнодорожный мост через Дон был взорван и с его искореженных пролетов мальчишки удили рыбу, а все видимое вокруг, представляло хаос из битого кирпича, покореженного бетона да сгоревших зданий. Густо покрытых копотью.

– Что сделали, сволочи, – поиграл желваками Тим и, вздохнув, стал проталкиваться с перрона к выходу в город.

Первое, что он увидел, была обширная барахолка, на уже расчищенной за вокзалом площади.

Там продавали, по южному торгуясь, всякое барахло, хлеб из-под полы, сухую рыбу и овощи с фруктами.

Покупать Тим ничего не собирался (у него были подарки для родни а также немного продуктов), но вдруг ему мучительно захотелось яблок. Местной боровинки или ранета. За которыми в детстве лазал по садам с друзьями.

Пожилая, лузгающая семечки казачка, с двумя корзинами «акуловской»1515
  сорт яблок


[Закрыть], продала лейтенанту килограмм, а когда он стал расплачиваться, шустрый оборванный пацан чуть не слямзил стоявший у ног Тима чемодан. Но попался.

– Узнаю Ростов, – цапнув того за ворот, рассмеялся лейтенант. – На фрукт, босяк, (шмякнул тому в руку) – И дуй отсюда. Пока я добрый.

Хрустя спелым яблоком, Тим протолкался сквозь барахолку и пошагал по разбитой улице с остовами домов в сторону центра. Там сохранились несколько административных зданий, и шел разбор завалов. В подъезжающие самосвалы немецкие военнопленные в выцветшем обмундировании, орудуя кирками с лопатами, загружали битый кирпич со щебнем, покореженные балки и другой хлам.

Их охраняли запыленные автоматчики, с коричневыми от загара лицами.

– Слышь, браток, – подошел Тим к одной из уже груженых машин, у которой водитель в гимнастерке без погон, залив в радиатор воды, закрывал крышку капота. – Ты случайно не в сторону Солдатской слободы?

– Чуть ближе, – покосился на него тот.

– Подбросишь?

– Нет вопросов.

Через пять минут тяжело переваливаясь на рытвинах и объезжая старые воронки, грузовик порулил среди развалин.

– На побывку или как? – поинтересовался шофер, привычно вертя баранку.

– Или как, – ответил Тим. – Отвоевался.

– Приезжий или наш, ростовский?

– Родился и вырос здесь, земляк. Теперь вот возвращаюсь.

– Ясно, – переключил скорость шофер. И оба замолчали.

– Ну, все, лейтенант, дальше мне налево, – остановил водитель самосвал у полуразрушенного храма. – Отсюда тебе до места на своих двоих полчаса ходу.

– Знаю, – выбираясь из кабины, сказал Тим. – Спасибо тебе.

– Счастливо оставаться.

Оставшись один, лейтенант поправил на плече «сидор», взял в руки чемодан и огляделся.

Эта, окраинная часть города, пострадала чуть меньше. Среди развалин там и сям виднелись уцелевшие двух и трехэтажные здания, а на поднимавшейся вверх улице сохранились даже часть брусчатки и аллея старых лип. На которых изредка возникали люди.

Миновав аллею, Тим вышел на поросший бурьяном пустырь, изрезанный старыми окопами, за которым открывалась Солдатская слобода, и под солнцем синел Дон. Не тронутый войною.

Здесь, на пригорке, он опустил наземь чемодан, сел на него, и закурил. Чувствуя, как учащенно бьется сердце.

Встретят ли его родные. Или их уже давно нет на этом свете.

Потом, заплевав окурок, встал, оправил под ремнем гимнастерку и решительно зашагал вниз. Обметая голенищами сапог, кусты горькой полыни.

Улицы Донской, на котором жила семья Вороновых, как таковой не было.

Остались одичавшие сады, десяток полуразрушенных домов и длинная череда остовов печных труб. Словно памятники.

Ускоряя шаг и бледнея, Тим направился к родительской усадьбе с остатками поваленного забора и двумя осокорями у него, за которыми виднелась руина куреня1616
  дом на Дону


[Закрыть]. Построенного еще дедом.

Она оплыла от дождей и поросла травой с мохом.

– Погибли, – застучало в висках. – Почему и не было ответов на несколько писем.

Сняв с головы пилотку, лейтенант утер внезапно взмокший лоб, в глазах зарябило.

– Как же так? – прошептал он, и внезапно учуял запах дыма.

Из-за развалин, едва различимо, в небо поднималась тонкая струйка.

А затем Тим разглядел чуть приметную, ведущую туда с дороги тропинку.

На усадьбе кто-то жил. Офицер ломанулся в проем калитки.

С тыла куреня, у остатков каменной стены, на призьбе, сидел ссутулившись дед Никита и что-то помешивал деревянной ложкой в солдатском котелке, висящим на таганке. Под которым потрескивал небольшой костерок из бурьяна и щепок.

– Дедусь, – тихо позвал внук, опуская на траву чемодан.

– Га? – обернулся старик и уронил ложку.

В следующее мгновение, шагнув вперед, Тим облапил встававшего старика, а тот ткнулся ему бородой в грудь и заплакал.

– Я чуял, што ты живой, унучок, – взглянул вверх выцветшими глазами.

– Живой, живой, дед, – растроганно бормотал Тим, – гладя пушок на голове старого казака. – Вот вернулся. А где батя с мамой?