Текст книги "Красный падаван"

Фон Белов потряс головой.

– Крепость? Как это – крепость? Ты не можешь ошибаться?

– Хотел бы. Здесь данные аэрофоторазведки, – Каммхубер взмахнул своей кожаной папкой. Его круглое лицо тут же скривилось, и адъютанту на мгновение показалось, будто генерал собирается сплюнуть на ковровое покрытие приёмной. Но тот, разумеется, до плевка не дошёл: заплёвывать ковры – привилегия аристократов. – Если это можно назвать «аэро».

– Отчего же нельзя? – осторожно поинтересовался фон Белов.

Генерал снова дёрнул пухлой щекой.

– У них превосходная зенитная артиллерия. Понимаешь, слишком, слишком эффективная. Сперва они сбивали «штуки»; потом, когда эти идиоты из люфтваффе – извини, Николаус, – спохватились, оказалось, что русские так же уверенно работают по «филинам», независимо от высотности. Мы даже не можем надёжно оценить радиус, в котором они способны поражать наши самолёты. Вести полноценную воздушную разведку в таких условиях невозможно, нам приходится довольствоваться случайными снимками: наудачу отправляем разведчик – возможно, он и сумеет вернуться. С парой размазанных фотографий в лучшем случае.

– Попробовать ночную съёмку? – фон Беловым начинал овладевать некий азарт: всё-таки он был адъютантом от люфтваффе и даже сейчас не отказывал себе в удовольствии иногда подняться в небо – конечно, не в боевых условиях, о нет, не в боевых. – С достаточной высоты, чтобы шум моторов оказался незамеченным?

– Пробовали, – с вымученной улыбкой сказал Каммхубер. – Их ПВО не просто способно к обнаружению наших разведчиков в любое время суток – эффективность зенитного огня ночью нисколько не снижается.

Адъютант постепенно начинал понимать масштаб проблемы. Если ПВО русской лесной крепости ввергает в такое отчаяние творца «Линии Каммхубера»…

– Ты же не думаешь… – медленно проговорил фон Белов, застывая всей своей длинной извилистой спиной.

Каммхубер поднял на него усталое круглое лицо.

– Не думаю. Я вообще сейчас стараюсь поменьше думать.

В приёмной повисло неприятное молчание. Фон Белов подумал, что всякого упоминания о «богах»… лучше избегать, да, тщательно избегать.

Он посмотрел на часы.

– Русские всё равно не смогут продержаться долго, – сказал наконец адъютант. – Такое количество солдат требует снабжения. Им скоро станет нечего есть, а большевистское командование не имеет способа обеспечивать лагерь: малой авиацией невозможно доставлять такой объём грузов.

– Русские свободно принимают у себя тяжёлые бомбардировщики, – почти равнодушно сообщил Каммхубер. – Они построили взлётную полосу прямо на болоте. Проложили гать, а поверх неё – металлические листы.

– Как ты узнал обо всём этом? – потрясенно пробормотал фон Белов.

– Агенты, – с тем же отстранённым видом пояснил генерал. – Фюрер подчинил мне кое-какие ресурсы ведомства господина адмирала.

Адъютант непроизвольно хихикнул. Да, скандал был знатный, Канарис мало что брови себе не выдрал.

– Но информации всё равно слишком мало. Чёртовы русские каким-то образом наловчились раскрывать наших людей, словно чувствуют, когда мы пытаемся провести очередное внедрение.

– Кто-то сливает им информацию? – насторожился фон Белов.

– Вряд ли. Мы работаем довольно автономно, изолированно от центра.

Генерал тут же осекся, кинув на собеседника внимательный взгляд. Адъютант успокаивающе покачал головой: всё в порядке, это же я, твой верный Николаус…

– Ты собираешься просить у Фюрера ещё подкреплений? – спросил он, меняя опасную тему.

– Вряд ли это сейчас будет хорошей идеей, – неохотно признал Каммхубер, – по крайней мере до взятия Москвы.

– О, это не станет проблемой, – уверенно сказал фон Белов, – осталось совсем немного, неделя или две.

– Да, я уже слышал это… неделю или две тому назад.

Генерал покосился на дверь в кабинет Гитлера, огладил свою пухлую папку. Вздохнул.

Непривычно было видеть старину Йозефа в таких расстроенных чувствах. Фон Белов заёрзал на жёстком стуле.

– Они практически свободно действуют в тылу наших войск, – сказал Каммхубер, – на севере Украины, на территории Белоруссии до Бобруйска – чёрт бы взял эти славянские названия, – даже почти до Минска – это уже давно перешагнуло рамки простых партизанских действий. Фактически войска уже сейчас чувствуют снижение эффективности основной логистики… а ОКВ почувствует очень скоро, когда ситуация под Москвой вынудит этих карьеристов из «Центра» перестать наконец врать в своих победных реляциях.

Он оставил папку на столе и обеими ладонями потер виски.

– Если бы только фюрер санкционировал нанесение полномасштабного удара, если бы только.

Адъютант покачал головой:

– Йозеф, ты же знаешь, какое значение Фюрер придаёт… этой проблеме. Сейчас твоё влияние таково, что…

– Какое влияние, Николаус, о чём ты говоришь? – с горечью проговорил Каммхубер. – Будь у меня хоть толика нужного влияния, я решал бы задачу совершенно иными средствами. А сейчас мне приходится плясать грютмакерюнг вокруг Скорцени, надеясь хоть как-то принудить этого хвастливого идиота к решительным действиям. Лаяться с высокородными – извини, Николаус, – тупицами из вермахта, которым кажется, будто вопросы логистики второстепенны, а снаряды, хлеб и тёплая одежда их солдатам под Москву прилетят сами собой, по воздуху. И, кстати, о воздухе: этот боров…

Он резко замолчал.

«Ага, – с удовлетворением ёрзая на стуле, подумал фон Белов, – штабная жизнь кое-чему тебя всё-таки научила».

Сам он всегда чувствовал приближение тех, кто имеет возможность плюнуть тебе на голову. Кажется, и старина Йозеф понемногу научается.

Двери кабинета Фюрера широко распахнулись в приёмную под натиском внушительного белого живота.

– Ба! – чувственным густым баритоном произнёс живот. – Да это же наш чудесный, чудесный Каммхубер!

– Хайль Гитлер, – вежливо сказал чудесный, чудесный Каммхубер, вставая навстречу животу.

«Однако, – подумал фон Белов, – неужто расположения старины Йозефа ищет сам Гёринг?..»

Решительно, решительно идёт в гору!..

– Умный – гору обойдёт.

– Напрасно Вы так, Дмитрий Михайлович, в горах-то подъёмников нет, а у нас тут – смотрите, какая красота. «Турболифт» называется.

– А я вот слышал, – влез в генеральскую беседу нетерпеливый Коля, – что и в горах бывают подъёмники. Вот, говорят, в Геленджике канатную дорогу строить собираются, на Маркотхскую гору, кажется.

Товарищ Мясников возмущённо воздел глаза к потолку коммуникационной башни и незаметно показал Половинкину мощный четырёхпалый кулак. Коля спохватился, стушевался и замолк.

– Маркотхский хребет, – рассеянно поправил Карбышев, снова отворачиваясь к Рокоссовскому. – Так вы говорите, что у нас с авиацией такое особенное?

– Пока ничего, – несколько смущённым тоном ответил командующий, – извините, Дмитрий Михайлович, невольно вас в заблуждение ввёл.

Карбышев улыбнулся.

– Извиняю, Константин Константинович. А теперь выводите.

– Дело в том, что существенной потребности в истребительной авиации у нас на текущий момент нет – ПВО наше вы себе прекрасно представляете.

– Представляю, – кивнул Карбышев. – Да и под Москвой истребители сейчас нужнее, что говорить.

– Да. Однако Ставка в ближайшее время намерена предоставить нам до восьми современных бомбардировщиков.

Генерал-лейтенант неопределённо хмыкнул.

– Восемь машин… Константин Константинович, вы же понимаете, что без истребительного прикрытия, без соответствующего обеспечения что восемь, что восемьдесят – одинаково обречены на немедленное уничтожение авиацией и ПВО противника.

Рокоссовский сдержанно улыбнулся.

– Извините, полагаю, после знакомства с представленными Ставкой документами вы своё мнение перемените.

Что-что, а соображал Карбышев быстро.

Генерал-лейтенант посмотрел в узкое окно вниз, на ангары седьмого яруса.

– Машины союзников? – произнесено это было уже вполне утвердительным тоном. – Какова бомбовая нагрузка?

– Пятнадцать тонн.

Коля восторженно пискнул: у огромного ТБ-7, который он и видел-то только на картинке, – четыре тонны, а у иногда прилетавших на их жёлтый аэродром ДБ-3 – всего-то две с половиной.

– Это что же, стратегическая авиация? – поразился Карбышев.

Рокоссовский покачал головой.

– В том-то и дело, Дмитрий Михайлович, именно что тактическая. Могут и в штурмовом качестве, полагаю, применяться. Правда, с пилотами сейчас некоторые проблемы – но решаются.

– И что же это Ставка в такой ответственный момент неожиданно расщедрилась? Я, впрочем, не авиатор, но, насколько понимаю, эффект от применения таких самолётов может быть грандиозный.

– Москва держится, как вы знаете, и держится уверенно. Вариант применения авиации союзников в обороне столицы рассматривался, но существует немалый риск утратить машины в массовых воздушных боях. А это – сами понимаете. Возобладало мнение, что большего эффекта можно достигнуть, атакуя коммуникации противника на территории Белоруссии. Ставка предполагает перейти к планомерному уничтожению инфраструктуры снабжения немецкой армии – формируется единое руководство партизанской борьбой, готовится большое количество диверсионных групп ОМСБОН… собственно, товарищ Мясников может внести ясность.

– Могу, – сказал товарищ Мясников, почёсывая шрам на лодыжке.

– И пятнадцатитонные бомбардировщики… – задумчиво произнёс Карбышев, – оригинальный подход к вопросу. Оригинальный, но главное – резону отнюдь не лишён.

– Нам предстоит в ближайшее время выработать соображения по данному вопросу, – сказал Рокоссовский. – От вас – как специалиста по обороне – Ставка предполагает получить комплекс мер, направленных на обеспечение безопасности лагеря.

– Ну что же, – улыбнулся Карбышев, – предварительное мнение я готов огласить прямо сейчас. Моё – как специалиста по обороне – мнение таково: пора переходить от обороны к наступлению.

Часть IX
Там, де нас немає

Глава 25
Белые росы

– А Хеббельс им и отвечает: «Это бесполезно – у фюрера феноменальная память!»

Ночную тишину разорвал дружный хохот двух десятков молодых разумных.

Юно смеялась вместе со всеми – клипса-переводчик неплохо научилась переводить анекдоты. Рядом утирал выступившие слёзы землянин Коля. За последнее время волосы его отросли, и теперь задорный белый чуб выбивался из-под тяжёлого головного убора. Молодой разумный мало следил за внешностью: отоспится, перехватит концентратов – и снова в эти бесконечные набеги.

– Смотри, Коля, доиграешься, – сказал однажды этот грубиян Мясников, – объявит тебя Гитлер личным врагом номер один.

Конечно, это была всего лишь шутка… впрочем, Юно уже знала, что личные поединки между здешними ситхами приняты не были. Милому грязееду ничто не угрожало.

«Какой же дурачок», – с привычной усталой нежностью подумала девушка, когда он чуть задел её рукавом толстой тёплой шинели, вздрогнул и отодвинулся. Всё-таки дикари – небезнадёжные, но дикари.

Хотя приходится признать, что в чём-то эта их первозданность действительно… не то что радует… освежает, наверное. Такое же ощущение производят миры, куда впервые приходит Империя – галактика велика, экспансии по-прежнему не предвидится предела. Многие солдаты, высаживавшиеся на вновь открытые планеты, рассказывают о пьянящем чувстве безграничной свободы, какое только и может дать настоящий фронтир. Иногда даже немного жаль, что Империя так быстро принуждает вошедшие в неё миры принять единую для всех культуру.

«Бывает иначе», – подумала Юно. Одну из планет, посмевшую противиться воле Вейдера, по его личному приказу сожгла дотла эскадрилья тогда уже капитана Эклипс.

Тот карательный рейд принёс ей долгие ночи кошмаров, репутацию ледяной убийцы и доверие – насколько вообще это понятие может быть связано с Владыками ситхов – Лорда Вейдера.

Доверие… вряд ли кто-то из здешних грязеедов вообще способен понять его ценность. Они постоянно противостоят угрозе внедрения вражеских шпионов – и при этом как-то умудряются сохранять веру в чистоту человеческих отношений.

Юно в очередной раз подумала, что, например, Половинкину она уж точно не хотела бы доверять подробности своего прошлого. Хоть он и ситх, хоть даже и не пытается скрывать свою бешеную ненависть к солдатам Державы Рейх – но это неправильная ненависть, обращённая словно не на самих врагов, а лишь на ту идею, за которую они сражаются. И сам Половинкин – неправильный ситх. Хвала Императору – уж на ситхов Юно… насмотрелась.

Девушка скосила глаза влево. В глубине поляны, чуть в стороне от остальных на поваленном бревне сидел Старкиллер. Странное дело: в отсветах костра Юно показалось, что на его губах еле заметно играет непривычная расслабленная улыбка. Земной штурмовик Хитренко только что завернул очередной анекдот.

– И кстати, – сказал Хитренко, дождавшись, пока бойцы отсмеются, – раз уж речь зашла – о тащ майоре тоже щас расскажу. Только это уже не байка, история натурально страшная, товарищам девушкам лучше удалиться.

Эклипс переглянулась с Гесурой. За последнее время девушки почти сдружились: всё-таки с одного корабля, а здесь, в чужом лесу чужой планеты – поневоле тянешься к своим. Грязеедки в лагере тоже, разумеется, были, но с Вааей общаться оказывалось много проще. Если бы ещё не этот пришибленный родианец, который вечно таскается за медичкой… впрочем, это не моё дело, напомнила себе Юно. По крайней мере, механик Двуул отличный, а вреда от него никому никакого. Кажется, он вообще слабо понимает, что творится вокруг – что анекдоты, что страшные истории…

– Мы не боимся, – с улыбкой произнёсла Юно. Пар от дыхания растворился в осеннем воздухе. – Рассказывай свою страшилку.

Половинкин перевёл.

– Ну, дело хозяйское, – согласился Хитренко, – так, значит.

Он с повадкой опытного рассказчика поудобнее устроился на импровизированном стуле.

– Было это натурально перед войной, мы тогда на новой границе подъедались. Ну, то-сё – в общем, взяли диверсанта. Немцы их тогда пачками забрасывали – провода резать, комсостав и тэдэ. Ну, прихватили мы двоих… один, правда, сразу на тот свет вывернулся, зато второй в затычку полез. Тащ майор его спрашивает, а этот хад ни в какую. Мол, я белая кость, голубая кровь и высшая раса – а вы все мне тут должны сапоги лизать. То-сё – ни в какую. Заладил про сапоги лизать. Ну, гляжу, тащ майор сперва задумался об чём-то, потом достал бутылку – и к этому. Мол, обязательно сапоги оближу, только ты, мол, не побрезгуй, высшая раса, прими в знак смирения от скромных унтерменьшей. И наливает хаду полный стакан. Тот так посмотрел свысока – и этот стакан одним махом.

Бойцы заинтересованно молчали. Половинкин неодобрительно хмыкнул и подбросил в костёр пару деревяшек.

– Ты не хмыкай, – сказал опытный Хитренко, – слушай, шо дальше было. В общем, выдул он первый стакан – тащ майор ему тут же второй наливает. Вижу, немца уж повело, но не сдаётся. Только этот пригубил – а тащ майор его со спины кэ-эк тяпнет по темечку бутылкой! Ну, гансик, натурально, отрубился. Тащ майор ему ноги жгутом повыше колен перетянул, взял топор, – а мы там в избушке одной затихарились – вот… Ну и отрубил хаду обе ноги. Хрясь, хрясь – нет ног! Шо ты скажешь.

«Надо было раньше уйти», – подумала Юно, вставая.

Дело, конечно, не в истории. Просто быстро холодало.

– Немец в себя приходит: сам отдельно – ноги отдельно. Протрезвел натурально сразу, глазёнки выпучил, слюну роняет и мычит. А тащ майор присел так перед ним, топор от крови отряхнул и спрашивает нежно так, мол, только собрался высшей расе сапоги облизать – а нет сапог-то. Ты скажи, может, тебе шо другое облизать? Мол, не стесняйся, заказывай. В глаза гансику так смотрит и топор натурально на ноготь проверяет.

– Я тоже пойду, – тихо сказала Ваая, догоняя Эклипс, – не замёрзнуть бы. Двуул, ты пока тут… да останься ж ты… а, ладно. Всё без толку с тобой. Хотя бы плащ захвати.

– Не моё дело, конечно… – осторожно произнесла Юно. Ночь на Земле ненавязчиво располагала к откровенности, – но в самом деле, а как вы с ним сошлись?

Гесура неопределённо повела лекками.

– Как-то сошлись… Он неплохой. Мне бы выбраться отсюда… тогда всё пойдёт по-другому.

– Нам всем надо выбраться, – заметила Юно.

Твилекка быстро шмыгнула носом.

– Конечно, я так и сказала. Как же холодно всё-таки, ты не находишь?

– Да. – сказала Юно.

Она вдруг вспомнила о Половинкине и обернулась, но сзади, как всегда опустив голову, неслышно двигался Старкиллер.

– Это ты?.. – глупо спросила Юно.

Юноша молча протянул ей свою куртку.

– Тут, во-первых, телогрейку надо. Две, во-первых. Одну без рукавов, а сверху вторую. Вот тогда считается – хорошо одет.

– Непросто здесь у вас, – признал Берия, поеживаясь на ветру, – а зимой как же?

– Да примерно так же, товарищ Народный комиссар. Привыкаешь, во-первых. Ну и в этом году что-то раненько похолодало, обычно только к концу ноября так заворачивает.

– Вы тут сколько уже? – спросил Лаврентий Палыч, подразумевая проект.

Собеседник понял его верно:

– С шестнадцатого октября, как карту получили. Николай Константинович тогда ещё возражал, вы помните.

Берия поплотнее запахнул шинель и улыбнулся:

– Правильно возражал. Я бы на его месте тоже возражал.

Нефтяник верно расценил его улыбку, но предпочёл промолчать. Это-то было вполне объяснимо: по всем теориям, прогнозам, оценкам, мнениям научных авторитетов – большой нефти в Западной Сибири быть не могло. Кто ж знал, что радары инопланетного корабля, так вовремя вывалившегося на орбиту Земли из этого их «гипера», обладают настолько замечательными способностями?..

Конечно, точную геологоразведку приходилось вести по старинке, ставя скважины в намеченных местах. Но эти расходы невозможно было даже сравнить с теми, которых потребовала бы полноценная, масштабная отработка огромных необжитых – а хотя бы и населённых – территорий СССР.

Учебник, подумал Берия, учебник арифметики – с ответами на последней странице. Мы не осваиваем математику, мы всего лишь подгоняем решение под заранее подсмотренный результат.

Кто-то скажет, что с дидактической точки зрения это катастрофа: невозможно усвоить материал курса, не прорешав его задания самостоятельно. Вот только нет у нас ни времени, ни сил на многократное повторение однообразных, многажды решённых задачек. Так уж вышло: мама не пожалеет, звеньевой подтягивать не станет, деканат на осень не оставит – либо хватаешь на лету, либо умираешь. Да и не сводится дидактика к жёстким схемам – каждый обучающийся требует особого подхода.

– Кому года хватит, а кто и за два управится – так, кажется, любит приговаривать вечно ухмыляющийся профессор Сифоров.

Берия покосился на клацающего зубами офицера связи, неотрывно шагавшего следом. В планшете у парня свято хранилась новейшая сифоровская разработка – портативная рация дальней связи, с шифрованием передачи.

Впрочем, и профессионально-подозрительный Судоплатов, и сам Берия с самого начала внедрения этих устройств были практически уверены, что для союзников эти шифры преградой не являются.

– Пускай, – сказал тогда Иосиф Виссарионович, рассматривая новинку, – мы всё равно не собираемся возлагать какие-либо особые надежды на безопасность протокола. Мы возлагаем особые надежды на прочность наших сердечных и взаимовыгодных отношений с союзниками.

Берия улыбнулся и потёр зябнущие руки. Термин «выгода» не отражал и малой доли открывающихся перед Советским Союзом перспектив. Взять хоть эту самую геологоразведку: ведь «Палач» передал не только сведения о запасах углеводородов. В кремлёвской переговорной параллельно с трудягой Прокси пришлось установить ещё двух роботов, и занимались они почти исключительно тем, что круглосуточно вычерчивали карты Земли. Всей, всей Земли! Хотя радары союзников честно указывали, что достоверность сведений падает по мере удаления от текущего расположения «Палача». На картах роботы последовательно отмечали месторождения всего, о чём Лаврентий Палыч знал; многого, о чём слыхал краем уха; а затем и ещё кое-что, о чём даже не догадывался.

Судя по всему, и никто из земных учёных не догадывался. На недавнем совещании Иосиф Виссарионович со сдержанным смешком рассказывал о том искреннем облегчении, с которым Лорд Вейдер сообщил ему о наличии на территории СССР месторождений каких-то крайне важных кристаллов, необходимых для обеспечения работы силовых систем и вооружения инопланетной техники. Спешно привлечённые специалисты сперва пожали плечами, затем развели руками: науке не известно. Разумеется, представитель Империи получил заверения в немедленном начале совместной разработки залежей.

Осторожный Берия по-прежнему считал, что излишнее усиление инопланетных союзников ни к чему, но Сталин сказал:

– Лаврентий, делать ставку на слабость нельзя. Ставку следует делать на силу. Нашу общую силу.

Начальство… оно такое.

А ведь, скорее всего, его собственные подчинённые думают о нём примерно так же.

Лаврентий Палыч повернулся к офицеру связи:

– Артамонов, садись-ка в машину.

– Никак нет, товарищ нарком, – довольно браво пробормотал иззябший парень, – у меня приказ.

– Я же его и подписывал, твой приказ, – добродушно сказал Лаврентий Палыч, – быстро в машину, отогревай устройство.

– Есть, – козырнул Артамонов.

Обоим было ясно, что Берия просто нашёл предлог: если кого и надо было отогревать, то всяко не рацию. Пластмассовые, почти игрушечные на вид устройства работали практически без сбоев. Интересно, что ещё можно вылепить из этих самых полимеров?.. Как раз из нефти их производить удобнее и выгоднее всего.

Он повернулся к переминающемуся с ноги на ногу нефтянику:

– Значит, подтверждаете?

– Так точно, – подтвердил впечатлённый строгой армейской дисциплиной «пиджак». Хотя какой там пиджак, когда две телогрейки… – Подтверждаю обе скважины. А, во-первых, пройдёмте сюда на возвышение, отсюда хорошо будет видно. Вы знаете, товарищ Народный комиссар, привыкаешь – и так здесь красиво!.. Мы, во-первых, здесь кое-что сжигаем на месте, пар оседает прямо поверх инея, и знаете, пока не застынет – роса белая, как яблони в цвету.

– Фарман Курбанович[5]5
  Нет, это не тот самый Салманов – тому пока всего десять лет. Это аллюзия и дань уважения открывателю сибирской нефти.


[Закрыть], – вежливо сказал нарком, – я тоже очень соскучился по яблоням в цвету. Это очень поэтично. Я ценю поэзию. Я высоко ценю поэзию. Но у меня до отлёта на всё про всё остаётся двадцать пять минут. Хорошо? Так что идёмте… куда, сюда? Идёмте сюда.

– Сюда иди, морда.

Обычно на такое приглашение, да ещё от не по-интендантски доброго интенданта Куравлёва, Гитлер прискакал бы мгновенно: поесть псинка любила. Настрадавшийся от голода и одиночества в страшном белорусском лесу крупный полуторагодовалый щен немецкой овчарки легко прижился в Советско-Имперском коллективе, хотя Старкиллера, от которого в своё время словил, прямо скажем, знатнейшую оплеуху, по-прежнему ощутимо опасался. В первые недели случайного, ещё неуверенного существования лагеря его обитателям было не до уюта, а когда нет уюта – ни снаружи, ни внутри, – проще всего завести какую-никакую зверушку.

Девушки со скуки заводят котят и младенчиков, военные – строевые песни и сторожевых псов.

Вот он и завёлся.

Потом уж в разросшемся лагере появилось много собак – и даже несколько коров, – но Гитлер так и оставался в любимчиках. Нёс свою нехитрую караульную службу, отсыпался да отъедался. Даже сам товарищ Рокоссовский не упускал случая потрепать ласковую зверюгу за ухо.

Коля давно простил глупого пса за сожранное сало («и разбитую жизнь», как непонятно добавлял товарищ Мясников), играл с ним и часто жалел, что сгоряча дал такую обидную кличку.

– Гитлер!

Нет ответа.

– Гитлер!

Нет ответа.

– Куда же он запропастился, этот пёс?.. Гитлер!

Нет ответа.

Майор Куравлёв спустил очки на кончик носа и осмотрел собачью конуру. Коля с интересом наблюдал за инспекцией: светомаскировку давно не соблюдали, в бледном перекрещенном свете двух фонарей на площадке было совсем светло.

– Бибиков и Федотов, – уверенно сказал Куравлёв, обошёл конуру кругом и повторил, на этот раз с мстительным удовлетворением, – Федотов и Бибиков. Цып-цып-цып.

– Красноармеец Бибиков по вашему приказанию явился, – сказал Бибиков.

– И Федотов, – сказал Федотов.

Коля мог бы поклясться, что секунду назад их тут не было. Возможно, их не было не только тут, но и вообще. «Возможно, – подумал Половинкин, их не существует, пока они не потребуются Куравлёву. А когда потребуются, он их раз – и материализует. В конце концов, товарищ майор – интендант, ему не сложно».

– Являются только святые, – сказал товарищ майор, – а вы не святые. Вы демоны.

Бибиков и Федотов молчали и моргали.

– Конуру вчера чинили? – спросил Куравлёв.

– Вы ж сами приказали, товарищ майор, – сказал Федотов.

– Чтоб Гитлеру не поддувало, – сказал Бибиков.

– Молодцы! – одобрил Куравлёв. – Так зачем же вы её наглухо заколотили, да ещё с псом внутри?

– Чтоб не поддувало… – обречённо сказал Бибиков.

– Вы ж сами… – подтвердил Федотов.

– Замуровали, понимаю. Молоц-цы! Вот теперь размуровывайте.

– Как размуровывать?

– Чем?

– Крестом живородящим, – сказал Куравлёв, покосившись на всё-таки ещё молодого Колю, – чем хотите, только быстро, в душу, быстро! Сил моих нет.

– Погодите, ребята, – сказал Половинкин, – дайте я хоть Гитлера достану. Там же дно отдельно.

Он поднатужился и приподнял капитально сколоченную будку за край крыши. В щель между стенкой и брошенным прямо на студёную землю деревянным поддоном просунулся влажный печальный нос, втянул осенний воздух, заскулил и пару раз быстро-быстро облизнулся.

– Цып-цып-цып, морда, – ласково сказал Коля, переворачивая конуру на бок, – сюда иди.

Парень и его пёс сидели на опушке, встречая рассвет.

«Мог ли я подумать, – подумал Половинкин, что с Гитлером буду хлебушком делиться? Таблетки эти инопланетные, конечно, питательные… но, во-первых, надоели хуже горькой редьки, во-вторых – из опилок же!» Он сунул под нос овчарке последнюю корку и натянул перчатку.

Перчатки были, прямо скажем, знатные – изнутри мягкие, а сверху кожаные. Коля снял их с одного немецкого мотоциклиста под Речицей, когда они с ребятами Окто ездили взрывать мост через Днепр. Или не ездили, а летали… кто их разберёт, эти спидеры. Хотя товарищ Рокоссовский говорит, что учёные в Москве разбираются. Было бы здорово: целая Красная Армия на спидерах – эх!..

В училище его, конечно, тактике глубоко не учили, но товарищ Рокоссовский объяснял, что в современной войне скорость гораздо важнее грубой силы. Потому что всякая там сила нуждается в снабжении, а быстрая умная сила всегда может грубой это снабжение перерезать.

У людей ведь всё так и устроено: обязательно подпитка нужна. Чтоб, например, была власть – надо, чтоб кто-то тебе подчинялся. Отними у какого-нибудь глупого царя или императора подданных – ну и кто он после этого? И наоборот: подданные без императора – уже и не подданные тоже, а вполне нормальные свободные люди.

Гитлер беспокойно заскулил и снова попытался встать.

– Да сядь ты, дурачок, – сказал Коля, нажимая псу на крестец ладонью, – ведь кормишь-кормишь… Вот война закончится – отвезу тебя к деду в Саратов: он бы-ыстро воспитает.

Гитлер неуверенно вильнул хвостом и сел на бревно. Воспитания ему явно не хотелось.

– Да ладно тебе, – утешающе сказал Коля, – ничего там такого страшного. Это же всегда так: кого любят – к тем строже всего. Иначе не настоящая любовь. Настоящая – это которая тебя лучше делает.

Он посмотрел, как красиво рассыпается в утреннем воздухе облачко пара изо рта. Подумал, что любовь, например, в подпитке не нуждается. Даже если расстаёшься надолго-надолго – всё равно только сильнее любишь.

Коле хотелось верить в такую, прямо скажем, красивую мысль.

Он подумал о Юно, тут же чего-то испугался и осмотрелся по сторонам, но никто его мыслей не подслушивал. Тогда он ещё немного подумал о Юно.

О Юно почему-то не думалось. Точнее, думалось, но как-то тревожно.

Коля подумал, что, наверное, зря позволил девушке уйти вчера без него. Просто уж очень знатные байки травил товарищ Хитренко…

Гитлер поднял на него виноватые глаза и тонко заскулил.

– Ну что ты, дурачок, – сказал Половинкин, оглаживая вздыбленный мех на загривке. Пёс извернулся всей своей доброй слюнявой мордой, деликатно, но твёрдо ухватил Колю зубами за перчатку и снова посмотрел прямо в глаза.

– Я понял, – сказал Половинкин, леденея под этим внимательным взглядом, – куда?

Парень и его пёс бежали по лесной тропинке навстречу рассвету, бежали довольно долго. За время своей партизанской эпопеи Коля привык ходить по лесу, сбросил молодой жирок и утратил юношескую мягкотелость. Случилось нечто скверное, но отменить случившееся он был не в силах, мог лишь попытаться исправить. Для этого надо было добежать туда, куда неровными скачками вёл его пёс Гитлер.

Нежные, печальные иголочки затянули жалобную песню.

– Заткнитесь, – просипел Коля.

Овчарка, поджимая хвост, на мгновение скрылась за толстым кленовым стволом, и тут же раздался тонкий, какой-то безнадёжный её взвизг. Коля привычно выхватил пистолет и мягко сошёл с тропы вправо. Проклиная скрипучий иней, перекатом преодолел последние метры и вылетел на поляну, готовый стрелять в движении.

Но стрелять было не в кого.

Он восьмёркой, быстрым движением ствола обвёл противоположный край леса, затем позволил себе перевести взгляд на пару, застывшую посреди поляны.

Сиреневая докторша с щупальцами из головы – товарищ Гесура – сперва отшатнулась от выкатившейся из-под кустов фигуры, но тут же снова подхватила под руку своего маленького жалкого друга-механика. Родианец от внезапного рывка застонал и затряс зелёной чалмой, криво насаженной на его длинную голову.

Докторша молящим жестом протянула к Коле свободную руку, и тот наконец разглядел засохшую кровь, которой плотно были залиты рукава плаща. Сбоку надсадно лаял Гитлер.

– Лорд Половинкин!.. – безутешно шмыгая носом, воскликнула твилекка. – Мы вырвались, мы сбежали от них. Это были солдаты Державы Рейх!..

– Рейх, – подтвердил Двуул, перебирая ногами, как пьяный карлик, – хорошо-хорошо.

Коля повнимательнее присмотрелся к его глупой чалме и подумал, что красно-бурая кровь твилекки совсем не сочетается с зелёной родианской.

– Лорд Половинкин!.. – снова пропела докторша, изящно содрогаясь всем телом.

«Лебединое озеро», – отрешённо подумал Коля, отряхнулся и убрал пистолет в кобуру.

– Где Юно? – спросил он, зная ответ.