Текст книги "Красный падаван"

Второй истребитель он сбил через несколько секунд. Тоже двойное попадание.

На этом тир закончился: то ли остальные немцы увидели взрывы и что-то сообразили, то ли, допустим, первую пару пилотировали лётчики послабже. Хотя откуда здесь было взяться настоящим асам? асы горели под Москвой. А тутошние немчики гореть не желали – и шарахнулись в стороны.

Быстро выяснилось, что «гирлянды» хорошо позволяют работать по противнику, который о твоём присутствии не подозревает. А вот когда подозревает… Прикидывая возможность последовательного накрытия расползающихся огоньков, Иван завернул резкий вираж. Перегрузка вдавила в кресло, набухшие жилы распёрли ворот гимнастёрки.

«Авионика отслеживает физическое состояние пилота».

Через десять минут взмокший, с прокушенной губой, но совершенно счастливый Кожедуб перевёл взгляд на панель внутренней связи.

– Живы? – спросил Иван, рассматривая слабое копошение в сумерках транспортного отсека. Руки ещё немного дрожали, но перегрузки в пилотском кресле СИД-бомбардировщика действительно переносились гораздо легче.

А ведь это обычная «бэшка», покачал головой Кожедуб, полноценный истребитель тыщу двести выжимает, ой, тэту!.. И маневренность не чета.

– Живы… – донеслось из динамика, – горазд ты врать, сержант: «чуток потрясёт!..»

– Живы – и ладно, – пряча улыбку, сказал Иван. – Между прочим, Пинск прошли.

– Ты давай там больше не шустри, для разнообразия. Половинкин голову себе разбил. Пустая, конечно, а ведь казённое ж имущество.

– Аптечка справа, такая серая панель… дальше, дальше по стене. Ого, кожу сорвало?

– Флагом… Гхм, Кххм… лейтенант, на кой чорт ты флаг с собой поволок?

– Казённое ж имущество, не бросать же.

– Не жужжи. Точно тебя бросим по дороге, точно.

Иван засмеялся. Напряжение короткого боя отпускало.

– Ты чего смеёшься, Кожедуб? – подозрительно спросил динамик.

– Восемь сбитых, – сказал Иван, – и ни одного даже на дистанцию не подпустил!

Динамик помолчал и уважительно произнёс:

– Ас. Налёт большой?

– Так я инструктором, с осени.

– Как это «инструктором», – осторожно поинтересовался динамик, – когда машины только недавно появились?

– А, на СИДе? На СИДе самостоятельный первый.

На этот раз динамик молчал так долго, что Кожедуб не выдержал и покосился на панель. Товарищ Мясников наконец закончил заклеивать лоб товарища Половинкина каким-то пластырем и поднял взгляд на экран.

– Первый, значит. И ты, сержант, хочешь сказать, что в первом вылете ввязался в свалку с восемью немецкими истребителями?

– Истребителей четыре. А всего немцев девять было – один ушёл всё-таки, на землю клюнул.

Он посмотрел на суровое лицо товарища Мясникова, подумал и добавил:

– У нас тренажёр очень хороший.

Подумал ещё немного и пообещал:

– Я больше не буду.

– У тебя группа с особым заданием Ставки на борту, – неприятным голосом сказал динамик, – знаешь, что такое особое задание? А если бы?

– Русские всегда побеждают, – убеждённо ответил Кожедуб.

– Слышал, что сержант сказал? Придётся победить.

– Придётся, – сказал Коля, осторожно трогая пластырь, – значит, победим.

– Зафиксирована, – сказал Окто, последние полчаса колдовавший над планшетом, – судя по скорости и высоте, с аэродрома её везут на спидере.

– Голову включи: откуда у немцев спидер. Дай-ка… автомобиль, конечно. Ага, это Митте… А почему маячок не движется?

Штурмовик сосредоточенно всмотрелся в экран.

– Остановились.

– Весялуха, – сказал Мясников, – белорусская народная плясовая.

– Что такое, товарищ майор? – с недоумением спросил Коля.

– Это Рейхсканцелярия. Соображай.

Пока Коля соображал, голос подал Старкиллер:

– Она у Владыки Гитлера.

* * *

– Адольф Гитлер, – любезно произнёс маленький вертлявый человечек, с гипертрофированной галантностью подавая ей руку. – Прошу вас, фройляйн.

Юно неуверенно переступила по густому ворсу ковра. После многочасового «путешествия» ноги слушались неохотно. Девушка чувствовала себя взъерошенной, голодной и очень злой. Да и форма, мягко говоря, подрастрепалась.

Она быстро поправила волосы, непроизвольно оглядываясь по сторонам в поисках зеркала. Человечек истолковал её интерес по-своему:

– Увы, фройляйн, Рейх ведёт войну, – сладко проговорил он, – мы не можем позволить себе излишнюю роскошь в быту.

Юно мысленно фыркнула. Кабинет, точнее, небольшая зала, в которую её провели, наводил на мысли о богатстве исключительном. Чёрные, серые, белые, мраморные и золотые тона перемежались в строгом порядке, удерживаясь на самой грани безвкусицы.

Похоже, на неё пытаются произвести впечатление.

«Зачем? – подумала Юно, следуя за человечком. – Я ведь совсем мелкая гизка».

Она перевела взгляд на Владыку Гитлера, о котором столько слышала. Сапожки, усики и чёлка. И взгляд затравленного волка. Малый рост, пышный мундир… почему-то это всегда связано…

Она вспомнила… других своих знакомых – планетян и не-планетян, людей и не-людей, кого всего лишь знала и кого любила, – вспомнила и негромко рассмеялась.

Человечек расплылся в острой улыбке и начал что-то быстро говорить ей. Усики дёргались, мешки под цепкими приветливыми глазками набухали и опадали в такт голосу.

Юно попыталась сосредоточиться. Надо было постараться хотя бы потянуть время.

– Уверен, вы понимаете меня, фройляйн, – сладко произнёс человечек, масляно поглядывая на клипсу-переводчик, – уверен, интересы наших держав совпадают, да, совпадают, и прежде чем я представлю дорогую космическую гостью собранию, мы приватно обсудим перспективы сотрудничества, а?

– Обсуждать нечего, – хмуро сказал Мясников, примеряясь к балансировке нагана с накрученным БраМит. – Остаёшься с Кожедубом.

– Товарищ майор, – твёрдо сказал Гхмертишвили, – разрешите пойти в логово зверя с боевыми…

– Не разрешаю, – отрезал майор. – Ваша задача – любой ценой сберечь аппарат до нашего возвращения. Задача понятна? Любой ценой. Мы на связи, в крайнем случае – улетайте, но немцам СИД достаться не должен.

«Прорвёмся, – мысленно подбодрил себя Коля, – пока немцы разберутся что к чему – уже сто раз улетим. Тем более, самолёт совсем тихий, на крышу этой глупой канцелярии сели почти незаметно. Ну, как незаметно… в том смысле, что на обычный гул садящегося самолёта не похоже. Да и в голову никому не придёт, что здесь можно высадиться с воздуха».

Он огляделся.

Здание этой самой Рейхсканцелярии оказалось совсем не таким уж высоким, зато довольно длинным. Кругом торчали какие-то тупоугольные башенки, антенны и, кажется, флагштоки. Посмотреть на улицу Коле было, прямо скажем, безумно любопытно, но подходить к краю крыши он не рискнул.

– Свой путь земной пройдя до половины… – произнёс за спиной Мясников, рассматривая Берлин с каким-то непривычно одухотворённым выражением на небритой роже. Половинкин недоуменно покосился на товарища майора, но тот уже встряхнулся и продолжал:

– Не рисковать, без крайней необходимости не шуметь, держаться компактной группой. Окто – маршрут, Половинкин – штурм и поддержка, Старкиллер – замыкающим. Если что почувствуешь – как ты там чувствуешь, не знаю, – не молчи, давай знать сразу. Второго шанса у нас не будет. Всё делаем тихо и быстро.

Старкиллер тихо и быстро проскользнул между полуоткрытыми створками двери, в движении включая свой меч. Первый охранник уже оборачивался на шум, и ситх на ходу полоснул его мечом по горлу так, чтобы кричать немцу стало нечем. Второй успел отскочить с линии атаки, пригнулся и вскинул бластер. Старкиллер порывом Силы отшвырнул немца к стене. От удара у будущего трупа перехватило дыхание. Ситх проткнул ему грудь прямым выпадом меча на встречном движении.

Не отвлекаясь на затихающий хрип, юноша на мгновение прикрыл глаза, ощупывая пространство Силой. Пока всё интересное маленькая группа просто обходила. Да и эти краткие стычки… слишком просто, всё это было слишком просто. В высоких коридорах со множеством подходящих укрытий ему не слишком угрожала даже подлая баллистическая очередь, уклоняться от которой он пока не умел.

Некоторые надежды Старкиллер возлагал на Владыку Гитлера.

«Я – убийца джедаев», – сказал себе юноша, раздувая ноздри в сладком предвкушении настоящей схватки. Сила жила в нём, и он жил Силой.

– Силён, – уважительно прошептал ему в ухо голос кремлёвского падавана. – У меня вот дед в Саратове тоже казак, и то…

– Половинкин! – тут же вмешался земной майор. – Не отвлекаться, держать сектор!

– Здесь чисто, – негромко произнёс Старкиллер. – В конце коридора помещение. Двое разумных. За ними – зал. Там… важно.

– Вперёд, – скомандовал Мясников, перехватывая бластер, и уже на ходу пробормотал: – Ведь в бреду не вообразить…

«Он просто не в состоянии это вообразить, – подумал фон Белов, наблюдая восторженное выражение на круглой физиономии Каммхубера. – Крестьянин, крестьянский сын – и навсегда останется крестьянином. У него просто недостаточно воображения, потому-то он и не может по-настоящему ужаснуться этим, этому… этой маленькой стальной банде безумных убийц, душегубов, русских – большевиков! – ощетинившихся стволами, клинками и алыми звёздами».

Ведь это болезнь – этот их большевизм, их вера в какую-то идиотскую всеобщую справедливость, их тяга к звёздам – это заразная болезнь! Её необходимо вырвать с корнем, выжечь до последнего человека, до последнего старика, последнего нерождённого младенца, ибо если останется во всём мире с горчичное зерно большевизма – большевизм вернётся, он непременно возродится, возродится ещё страшнее для нас, сытых богобоязненных людей; и заражённые этой ужасной чумой смогут двигать горы, и не будет для них ничего невозможного.

«Ведь их уже ничто не остановит, – подумал фон Белов, – их невозможно остановить; если они по-настоящему, всерьёз решили убивать добропорядочных благоразумных людей – их уже нечем остановить. Они пришли сюда, в сердце Рейха, просто потому, что решили прийти; а скоро они решат идти ещё дальше, идти до конца, и остановить их…»

Судорожный поток жидких мыслей был прерван небрежной пощёчиной.

– Соберись-ка, нибелунг зассатый, – спокойно сказал квадратный, – что за дверью?

– Фюрер организовал собрание высших чинов Партии и Рейха, – неожиданно спокойно вмешался в разговор Каммхубер. Глаза старины Йозефа блестели каким-то нездоровым блеском – это было немыслимо, но казалось, что он счастлив.

– Ага, – сказал квадратный, вытирая ладонь о портьеру и поворачиваясь к своей банде.

– Вся банда ихняя в сборе, – сказал Коля, отворачиваясь от двери, – я, правда, не очень знаю, но, по-моему, там в белом кителе – это Гёринг. Гитлера не вижу.

Несколько мучительно долгих мгновений Мясников размышлял.

– Грех упускать, – сказал он наконец, – но и шуметь нельзя. Сможешь тихо пройти к дальним дверям?

Старкиллер молча кивнул.

– Только охрану, – предупредил майор, – там по два автоматчика. Пройдёшь сперва по правому флангу. Левых мы берём на прицел, но всё-таки постарайся обе двери. Вопросы? Давай, сынок.

Коля с некоторой завистью посмотрел на глубоко вздохнувшего Старкиллера. Да нет, всё правильно: подготовка у инопланетчика, прямо скажем, лучше.

Он вспомнил ту памятную субботу, с которой всё началось. В смысле, для него, Коли, началось. Глупая девушка Зинаида, невидимый диверсант у Мавзолея, Кремль, товарищ Сталин… Он улыбнулся, и тут же тихонечко застонал: рана на голове опять открылась, несколько капель свежей крови скатились по лбу.

Напрасно всё-таки он ударил головой того жирного немца на третьем этаже. Вот Старкиллер бы…

Вернёмся – заведу себе такую же замечательную саблю, подумал Коля, наблюдая за инопланетным юношей. Старкиллер отвёл правую руку с трубой за спину, весь подобрался – и нырнул за портьеру, укрывавшую дверь со стороны зала. Окто отодвинул тяжёлую ткань стволом автомата, выцеливая левый дальний угол.

В зале сделалось тихо, как будто собравшиеся ещё ничего не видели, но уже что-то почувствовали.

– Весялуха, – очень тихо сказал товарищ майор. Тянулись секунды.

С дальней стороны зала донёсся звук включаемого меча, короткий вскрик и деловитое гудение огненного лезвия, рассекающего плоть и металл. Сквозь неплотно прикрытую портьеру Коля успел заметить две быстрые алые молнии. Длинный немец рядом судорожно вздохнул. Окто под своей броней ощутимо напрягся.

Ещё две молнии, ещё два мясных всхлипа.

Окто быстро перевёл ствол вправо, накрывая сектором стрельбы центр зала.

За дверьми сделалось совсем тихо. Меч прогудел ещё пару раз. Тянулись секунды.

Окто чуть посторонился, и в кабинет проскользнул Старкиллер.

– Я заварил замки и петли, – сказал он совершенно ровным голосом.

– Молоток! – сказал Коля, сплёвывая свежую кровь. – Вот же ты молоток!..

– Отставить сопли, – сказал Мясников. – Молоток, товарищ Старкиллер. За генералом присмотри здесь. Коля, Окто – за мной.

Он ухватил под руку обмякшего длинного и резким движением втолкнул его в зал.

Фон Белов стоял в дверях и смотрел на знакомые лица Гёринга, Гёббельса, Химмлера, Кейтеля, Тодта и Шпеера, Фрика, Мартина Бормана…

Лица были нехорошие.

«Хреновато тут у нас», – отстранённо подумал адъютант, впадая в то нежное состояние, когда ни мокрые штаны, ни угроза смерти, ни даже кровавый большевистский кошмар по имени Коля – словом, ничто уже не волнует и не пугает.

– Группа пролетарского гнева, – на сносном немецком сказал русский майор, многозначительно покачивая автоматом. – Товарищ Сталин просил передать привет участникам съезда.

В зале воцарилась такая стылая, нездоровая тишина, как будто одно лишь имя русского тирана выбило всю силу из бонз Рейха. Всё происходящее было слишком… слишком… Гёринг помутнел глазами и выронил изо рта королевскую креветку. Химмлер сдавленно кашлянул и поднял руки.

– Ты чего грабли задрал? – дружелюбно спросил квадратный. – Они у тебя лишние?

– Никак нет, господин офицер, – сиплым голосом ответил рейхсфюрер, неуверенно вставая по стойке «смирно».

– Господа все в Байкале, – сообщил русский. – В две шеренги по росту становись! Ты, нибелунг, писать умеешь?

Он толкнул фон Белова за стол, кинул ему захваченную из приёмной стопку бумаги и карандаш.

– Граждане алкоголики и… – Русский запнулся в поисках нужного немецкого слова, но быстро нашёлся: – И капиталисты! До нашего возвращения составить полный список присутствующих, включая имя, звание и нехорошие болезни.

– Вы… уходите? – сглатывая пересохшим ртом, осмелился спросить Химмлер.

– Так мы ещё вернёмся. Вот капитуляцию примем – и вернёмся.

Фон Белов механически, словно какая-то непонятная сила овладела им окончательно, взял карандаш, сдвинул в сторону блюдо с ломтиками ананасов и расправил лист бумаги.

– Следующий, – сказал адъютант, аккуратно проставляя цифру «один» и провожая краем глаза неторопливо уходящих русских.

О том, куда они направляются, фон Белов постарался не задумываться.

– Я выше ростом! – донеслось до его слуха сдавленное шипение. Кажется, Гёринг сцепился с Гиммлером за право первой строчки.

– Высокая арийская доблесть, полное духовное единение сынов – и, разумеется, дочерей – нации, неудержимый величественный поток наших воинов!..

«Поток, – устало подумала Юно, поджимая пальцы ног. – Неудержимый».

Маленькое суетливое существо с потными ладошками распиналось перед ней четвёртый час. Бегало по кабинету и размахивало руками. Угощало какими-то немыслимыми фруктами с непристойно, судя по всему, дорогих кувертов. С карикатурной торжественностью возложило на плечи девушке вычищенный плащ Старкиллера.

Но даже не догадалось предложить сходить в гальюн.

Объясняться жестами Юно считала унизительным; выдавать способность хоть с трудом, но изъясняться на языке Державы Рейх – тоже не торопилась. Страдала молча.

А ведь в другое время он мог бы произвести на неё впечатление, подумала девушка, с неопределённой вялой улыбкой рассматривая человечка напротив. Властен, энергичен и, кажется, неглуп – судя по тому, как чутко он ведёт одностороннюю беседу. И ведь за всё это время умудрился не сказать ничего конкретного: она так и не поняла, кем он её считает, что предлагает, чего хочет…

Юно с острой тоской вспомнила других землян.

Нет.

У тебя нет власти надо мной, Владыка Гитлер.

Не теперь, нет. В тебе нет той подлинной Силы, какой обладают разумные Державы СССР.

«Поймали меня, – подумала Юно, – заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня – мою бессмертную Силу!..»

– Союз земных и небесных ариев – это бессмертный союз! – в очередном приступе экзальтации проговорил человечек. Кажется, он начинал повторяться. – И вы, госпожа Эклипс, станете залогом этого великого союза!

На слове «залог» клипса поперхнулась и выдала сразу несколько возможных значений, ни одно из которых Юно не понравилось. В ней поднималось жестокое раздражение от этой бессмысленной многочасовой пытки, от мелочной и ненужной болтовни.

Капитан Эклипс снова мучительно поджала пальцы, наклонилась вперёд и, внимательно глядя в глаза Владыке Гитлеру, произнесла по-немецки:

– Вейдер придёт.

Человечек напротив поперхнулся очередной тирадой.

– Что, а?.. – растерянно переспросил он.

Юно подумала, что Вейдером эту сволочь не пронять, и, поддаваясь какому-то наитию, – как будто спаситель был совсем рядом, и следовало только назвать его истинное имя, – громко, радостно и беспощадно прокричала прямо в это маленькое опрокинутое лицо:

– СТАЛИН ПРИДЁТ!

Человечек напротив издал невнятный горловой звук, судорожно заблудил глазами, попятился от неё, словно девушка ударила его по лицу мокрой тряпкой.

– А? Как, как там?.. – забормотал он, суча сапожками. – Ста… Сталин?!.

Юно с мстительным наслаждением наблюдала, как сморщенное личико Владыки Гитлера наливается дурным нездоровым багрянцем. Ей было уже всё равно – «двум смертям не бывать», подумала девушка по-русски.

– Сталин придёт, – как молитву повторила Юно.

Владыка Гитлер на мгновение замер в кресле, но тут же выкатился на пол и на четвереньках пополз куда-то в угол кабинета.

За дверьми громыхнуло. Послышались хлопки, скрежет, гудение и смертный вой.

Юно вскочила на ноги, скинула плащ и куртку, схватила со стола бутылку толстого стекла. Прежде, чем она успела сделать что-нибудь ещё, двери – обычно открывавшиеся в коридор, – распахнулись вовнутрь. Дюжий немецкий солдат влетел в кабинет спиной вперёд и прокатился по ковру. Следом ворвалось рычащее оскаленное чудовище с кровавой маской вместо лица.

Девушка – сперва с ужасом, но тут же принуждая себя успокоиться и опустить занесённую уж было бутылку – опознала в этом монстре милого грязееда.

– Юно!.. – прохрипел Половинкин голосом умирающего ранкора.

Немецкий солдат вскочил на ноги, выхватил из-за голенища нож и бросился на Колю. Кремлёвский падаван играючи увернулся от первого выпада, левым предплечьем заблокировал обратное движение и, аккуратно отводя клинок вниз, с молодецким хэканьем всей массой тела вложился в удар.

– Нокаут, – сказал из-за спины майор Мясников.

– Чистая победа, – подтвердил Окто.

– Юно!..

– Коля!..

– Юно.

– Старкиллер!..

– Юно!.. э-э-э. Отставить. Товарищ Эклипс, доложите обстановку.

– Владыка Гитлер предлагает военный, политический и духовный союз.

Майор хмыкнул.

– Губа не дура. А где ж он сам?

Юно бутылкой указала на небольшой столик возле стены. Из-под столешницы торчали мелко подрагивающие подошвы сапожков.

– Что он там делает? – изумился майор.

– Боится. Я ему сказала – «Сталин».

– А, – всё ещё тяжело дыша, многозначительно заметил Коля. – Так бесов завсегда от Сталина корёжит, дело известное. Даже от просто имени.

– Отставить мистику для разнообразия.

Некоторое время все молчали, приходя в себя.

– Товарищ майор… а что теперь?

– Теперь? Теперь домой: хорошо бы к празднику успеть, – сказал Мясников, с нехорошим прищуром рассматривая оттопыренный зад Гитлера и принимая наконец решение. – Нет, грех упускать. Эй, бесёнок. Вылезай. Давай бояться вместе.

Эпилог

– Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сёстры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!

Пар от дыхания растворялся в морозном воздухе.

Сталин на мгновение поднял глаза вверх, к невидимым сейчас звёздам. Над Красной площадью нависли низкие тяжёлые облака, валил снег. Это было хорошо: от Вязьмы, где завяз передний край рвущегося к Москве немецкого клина, было совсем недалеко до советской столицы. Руководство опасалось авиационного удара, который могли бы нанести фашисты во время проведения парада.

Но нет, нет. Опасаться сейчас было нечего: по такой погоде никто не прилетит, а кто и осмелится – будет сбит советскими зенитками и авиацией ПВО.

Он набрал в лёгкие студёного ноябрьского воздуха:

– От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с двадцать четвёртой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Он окинул взглядом грозные безмолвные колонны красноармейцев. Лиц с трибуны Мавзолея, конечно, было не разобрать.

За его спиной жарко сияли расчехлённые на время парада звёзды Кремля.

– Товарищи! В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня двадцать четвёртую годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжёлый урон, а наша страна – вся наша страна – организовалась в единый боевой лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков.

«Боевой лагерь, – повторил про себя Сталин, думая о крепости в Белоруссии. – Вероятно, в мире действительно случаются такие центры… центры кристаллизации, способные притянуть, собрать воедино, возглавить и направить по верному пути разрозненные силы вокруг себя, силы дремлющие, напуганные, лишённые воли. Как знать: не требуется ли для пробуждения такой силы чрезвычайное, немыслимое потрясение, предельно тяжёлое положение?..»

– Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии – мы её только начали создавать, – не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования. Четырнадцать государств наседали тогда на нашу страну. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Сила великого Ленина вдохновляла нас тогда на войну против интервентов. И что же? Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились победы.

Пищевые концентраты, производимые по технологиям союзников. Накормить страну – накормить детей, стариков, женщин. В тылу и на фронте, у станка и на передовой. Накормить, подарить им жизнь, жизнь и право рожать новых советских людей.

Новые, по земным меркам неисчерпаемые источники энергии.

Разведанные месторождения – уголь, нефть, металл. Золото, алмазы – в которые так алчно вцепились надменные западные дикари. Пусть их: самое интересное впереди.

Новое оружие – его пока ещё нельзя пускать в ход, пока ещё нельзя.

Технологии… да, это самое главное: технологии, открывающие нам дорогу к звёздам. Ещё десять, пятнадцать, двадцать лет – и Советская наука усвоит, впитает, переварит всё, что только сможет получить от Империи.

– Теперь положение нашей страны куда лучше, чем двадцать три года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьём, чем двадцать три года назад. У нас есть теперь союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьёзной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши людские резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина и его победоносная сила вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как двадцать три года назад.

Людские резервы… он вспомнил о сыне, и внезапная острая боль пронзила сердце. Немцы ещё двадцатого июля объявили, что захватили его в плен, – с тех пор ничего, никаких известий.

Ничего.

Ничего.

Держись, Иосиф. Твоя личная трагедия… это такая малая цена за жизнь твоего народа, за победу.

Он не позволил ледяному ветру выбить из глаз слёзы.

– Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?

«Нет», – высоко в небе подумал Лорд Вейдер, отворачиваясь от панорамы с трансляцией.

В победе нельзя сомневаться. Победа не прощает сомнений в себе.

Победа там, где Владыка Сталин.

Где Сталин – там Победа.

«Мне пора спуститься на поверхность», – подумал Тёмный джедай.

Капитан Таус Игнази улыбнулся с долгожданным и пронзительным наслаждением. Он готовился стать полноценным хозяином «Палача».

– У врага меньше силы, чем изображают некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен чорт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в паническое бегство хвалёные немецкие войска? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно будет понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. В Германии теперь царят голод и обнищание, за четыре месяца войны Германия потеряла четыре с половиной миллиона солдат, Германия истекает кровью, её людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который не видит конца войны. Немецкие захватчики напрягают остатки силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, годик – и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений.

Малая ложь, подумал Берия.

И великая правда.

Так бывает.

Так бывает.

– Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Козьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Да пребудет с вами победоносная сила великого Ленина!

Далеко, далеко в небе, в тесном транспортном отсеке маленького инопланетного бомбардировщика капитан Эклипс оттирала с лица лейтенанта Половинкина засохшую кровь.

– Да сиди ж ты тихо! – в очередной раз со смехом сказал Коля и пнул копошащегося на полу отсека Гитлера ногой. Гитлер что-то взвякнул и снова смолк. Кусаться бывший фюрер больше не рисковал.

– Ты сам не дёргайся, – с возмущением потребовала Юно, – рана опять откроется.

Коля приобнял девушку.

– Ничего, – тихо сказал он, – нам бы этого гада довезти обязательно, а бошку потом заклеим, ничего.

Гитлер, завёрнутый в тяжёлую бордовую портьеру из его же собственного роскошного кабинета, заскулил под ногами.

– Вот здесь… – сказал Старкиллер, протягивая Половинкину какую-то, что ли, леску, – а узел за спиной.

– Дельно, – согласился Коля, с трудом наклоняясь к пленнику.

– Что это ещё за верёвочка? – с сомнением сказал Гхмертишвили, – Разве такая тонкая выдержит?

– У друзей верёвочки не рвутся, – заметил Мясников. – Довезём в лучшем виде, прямо товарищу Сталину.

– А какой он – товарищ Сталин? – неожиданно спросил Кожедуб по внутренней связи. Ночь за штурвалом давала себя знать – Юно не раз предлагала подменить, но упрямый лётчик кусал губы и полюбившуюся чудо-машину не уступал. Хотя в драки больше не лез и возможные районы с немецкой зенитной артиллерией обходил стороной.

– Товарищ Сталин? – задумчиво переспросил Половинкин. – Товарищ Сталин…

Он пытался найти такие верные слова, чтобы объяснить этим замечательным, ставшим по-настоящему родными ему людям, какой же он – товарищ Сталин. Но слова всё никак не находились, потому что некоторые вещи очень сложно объяснить словами; но и молчать было нельзя, и тогда Коля, искренно надеясь, что его всё-таки поймут, произнёс то, что, кажется, всегда знал сердцем:

– Товарищ Сталин… он отец.

Мясников вздрогнул и сдержал привычный ехидный хмык.

Юно вздрогнула, отстранилась и внимательно посмотрела на Колю.

Старкиллер вздрогнул и застыл лицом так, словно вся эта замечательная история вдруг открылась ему совсем с иной стороны.

Гхмертишвили, привалившийся к переборке в дальнем конце отсека, вздрогнул тоже и отвернулся, пряча, кажется, случайную сентиментальную слезу.

Под ногами вздрогнул и заскулил Гитлер.

И только Кожедуб не вздрогнул и даже ничего не сказал.

Он только что удачно увернулся от звена советских «яков» и, постоянно сверяясь с навигационной системой, крался над опустевшими московскими улицами прямо к Красной площади.

– За полный разгром немецких захватчиков! – прогремело над площадью.

– Смерть немецким оккупантам! – прогремело над площадью.

– Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость! – прогремело над площадью.

– Под знаменем Ленина – вперёд к победе! – прогремело над площадью.

А когда над площадью стихли все звуки, к застывшему на трибуне Мавзолея товарищу Сталину быстрым шагом приблизился Лаврентий Палыч Берия и что-то прошептал ему на ухо. Сталин недоуменно покосился на Лаврентия Палыча, но всё же повернулся в сторону собора и прищурил глаза, словно чего-то ожидая.

Площадь молчала.

Через несколько минут стал слышен приятный негромкий гул. Звук приближался со стороны набережной.