Текст книги "Искушение"

Он начал замерзать, четверо молодых ребят рядом, три парня и девушка, тоже ждали какую-то Машу, весело костерили ее и тоже мерзли, потом достали бутылку водки и батон. Поломали хлеб на пакете, а водку пустили по кругу. Лешка подвинулся, хотел совсем отойти, но ближайший парень, отхлебнув, подал ему бутылку и, морщась от водки, качнул головой, подбадривая: «С Новым годом!» Лешка глянул растерянно и благодарно приложился к бутылке. Девушка подала кусок хлеба. Алексей поблагодарил, поздравил с наступающим и решительно направился в магазин.

И вот он второй час уже сидел в их дворе под высокими и голыми деревьями напротив их подъезда и время от времени прикладывался к ледяному горлышку бутылки. Ставил ее к лавочке в снег и снова задирал голову и смотрел на Катины окна. Надо было все выяснить, спросить ее прямо обо всем, как это советовал шотландец Джек, но он не осмеливался. Не ее он боялся, но того, что она скажет. Он несколько раз уже вставал и как будто решительно шел к подъезду, стоял там у двери, думая напряженно, трусливо разворачивался, услышав в подъезде голоса. Он и на седьмой этаж поднимался, но так и не нажал на звонок и не достал из кармана ключ. Он прислушивался и пугливо отходил от двери, за которой не было никаких звуков. Спускался вниз пешком, грелся, а снизу снова вызывал лифт, но не ехал на нем, а опять шел к своей лавке, думая об одном – хочет ли она его видеть.

С Катей по другую сторону двери происходило примерно то же самое – она не знала, где он, что с ним и хочет ли он ее видеть!

Новый год уже час, как наступил, Алексей нетрезво шмыгал носом, отхлебывал маленький глоток, закусывал салатом «Оливье» из пластиковой коробочки. Свет у Кати горел только в кухне. Весь же дом сиял огнями, во многих окнах переливались разноцветные елки, гирлянды мигали. Многие балконы были нараспашку, оттуда неслись крики, взрывы радостного хохота, мужики курили в одних рубашках и тоже смеялись, кто-то из соседнего подъезда пустил зеленую ракету, и все курящие балконы засвистели и закричали «ура», и как не упали от радости, одному Богу известно.

Леха изрядно набрался, ноги его в легких английских сапожках задубели, да и сам он изрядно замерз, и он просто ждал момента, когда совсем опьянеет, замерзнет и ему просто надо будет нагло подняться наверх, открыть дверь и тупо пройти к себе в комнату. Просто сказать тем, кто там будет: С Новым годом! А там будь как будет. Временами же водка как следует била в голову и его разрывало от желания набить морду, кому хочешь, пусть он будет любого размера, он вспоминал чемпионские оплеухи Славика и готов был сцепиться и с ним! И драться за Катю! Зубами рвать!

К его подъезду спешил какой-то мужчина с большим букетом и красным мешком с подарками. Он набрал на домофоне номер и вскоре закричал: С Новым годом, Катюха! Это я, открывай быстрей!

Алексей встал и направился к нему, мужчина был некрупный, притопывал ногами от нетерпения, возможно, он хотел в туалет, он дернул дверь, но что-то не получилось, дверь не открылась, и он снова нагнулся к самому домофону:

– Катька, это я, твой дедушка Мороз! Я по…

Про подарки он не успел договорить, справа сзади, куда-то по уху прилетело от Алексея. Мужчина, не ожидавший ничего такого, а точнее, радостно улыбавшийся всей нетрезвой новогодней душой и ожидавший совсем другого, безвольно взмахнув руками, свалился на колени и на бок. Алексей схватил его за ворот, злобно рванул к себе:

– Катьку тебе, козел?! На тебе Катьку! Вот твоя Катька! – Он колотил его неумело и пьяно, не кулаками, а как придется, отбивая себе руки, он бил человека первый раз в жизни.

Мужчина от такой молотьбы очнулся и завопил:

– Вы с ума сошли? Прекратите сейчас же!

В домофоне тоже кричали что-то, по лестнице бежали люди…

Алексей сидел в обезьяннике, уткнувшись лицом в решетку, и смотрел, как его отец негромко разговаривает с полицейскими. Они шутили о чем-то, посматривали на Алексея. Отец умел разговаривать с людьми. На лице Леши от глаза через щеку мелко кровоточила изрядная ссадина.

В клетке вместе с ним было восемь человек, двое мирно спали – один на лавке, другой, сидя на полу в углу, остальные были одной крепко поддатой компанией, которых только что доставили. Прилично одетые. Эти сидели и стояли кружком вокруг торца лавки и, перебивая друг друга, вспоминали новогодний вечер, хохотали, требовали у ментов то салата оливье, положенного на Новый год каждому россиянину, то просили сбегать за водкой и роняли за решетку деньги.

Спящий на лавке зашевелился вдруг, стал широко ощупывать стенку, как будто искал выхода, потом начал подниматься, с мычанием и в такт покачивая головой. Он все пытался уйти сквозь стену. Сомнений не было – человек исполнял главную новогоднюю песенку. Слова были плохо различимы, человек нескладно помогал себе руками, возможно, дирижировал кем-то, щерился в улыбке и кивал головой. Когда он, не найдя двери, повернулся, стало понятно, что это готовый Дед Мороз. Нагримированные ярко-красные, размазанные щеки, подведенные глаза и съехавшая на горло длинная белая борода на резинке. Наконец, он сел нетвердо, обвел всех ничего не видящим взором и запел, улыбаясь из последних сил: «В лесу она росла…» Ноги сами приподняли и понесли его неверно. То ли присаживаясь, то ли приплясывая вприсядку, Дед Мороз пошел-поехал по кругу. Все опомнились, когда он врезался лицом и локтями в решетку. Веселая компания подскочила, поймали его под руки и снова уложили на лавку.

– Никуда не ходите, менты повяжут! – изрек вдруг дед Мороз отчетливо и лягнулся ногой.

Полицейские тоже были в настроении, старший лейтенант, выпускавший Алексея, дружески похлопал его по плечу:

– Не бей больше людей интеллектуального труда! Известному кинокритику воротник оторвать!!! С Новым годом!

Алексей сидел с отцом все на той же лавочке, перед ними на вытоптанном снегу стояла пузатая бутылка виски. Они пили, но были трезвые от разговора.

– … и после того дня рождения, – Алексей устало посмотрел на отца, – она изменилась. Почему-то совсем не захотела общаться, я думал, просто одна хочет побыть какое-то время… Нам же не понятно, когда их насилуют… Наверное, это очень тяжело? Я даже пытался представить, что меня изнасиловали! По-настоящему представил! Три мужика взяли и изнасиловали. – Он поморщился и посмотрел на отца. – Такая фигня! Не знаю, как я смог бы с людьми после этого… – он вздохнул судорожно и продолжил:– Ей, конечно, не до меня тогда было, а может, она хотела, чтобы я отомстил, а я слабак… понимаешь, я не мог отомстить! Хотел, и не мог. Да еще в Лондон уехал и оставил ее в таком положении? Не надо было ездить, это я потом уже понял. – Он опять вздохнул задумчиво. – Компьютер ей купил… не взяла. Может, и правильно, но я все равно не понимаю, что с ней? – он помолчал и продолжил осторожно: – И это еще… когда я приехал… в ее комнате. – Алексей убито закачал головой.

Отец слушал внимательно. Поднял голову на последней фразе:

– Ты уверен, что это была она?

– Я не видел, только голос…

– Ну да, – кивнул отец и замолчал, – но даже если бы это была она, это не важно.

– Да. – Алексей думал о чем-то. – Никак не могу этого забыть.

– Это тоже понятно… – отец небрежно пожал плечами.

– А иногда тоже почему-то думаю, что не важно! Сначала чуть с ума не сошел, а потом думал, думал и как-то все погасло. Я ее люблю, понимаешь, ее, а не секс, ну… Я тогда еще, в первый раз, понял, что это не важно! – Он замолчал, потом, словно не доверяя собственным словам, посмотрел на отца. – Это, правда, не важно?

Отец молчал, возможно, что-то свое вспоминал.

– Это не важно! – уверенно качнул головой. – Больно, но не важно!

Мимо них по тротуару медленно шли под ручку двое стариков. Дед был грузный, опирался на палочку. Остановились прямо у машины, старушка говорила что-то, улыбаясь устало, она была сильно ниже его ростом, дед только кивал головой.

– Может, я и правда слабак? – тихо спросил Алексей.

– Нет-нет, слабаки ведут себя иначе. Им как раз не любовь, а то, другое, важно…

Старушка, помогая, обняла старика за поясницу, и они осторожно двинулись к подъезду.

– А как ты компьютер ей передал? Заказал на ее адрес?

– Нет, Джамала попросил.

– Надо было мне позвонить, я бы съездил, отдал, поговорил бы с ней. Мне легче, я отец.

– Ты? – удивился Алексей.

– Конечно. Сейчас бы меньше было вопросов. – Отец взял бутылку. – Будешь?

– Нет!

– Правильно. – Отец кивнул согласно, приложился к горлышку и как следует отпил. Он выглядел совершенно трезвым.

– Вот так… хрен знает, что делать? – Алексей застыл в одну точку себе под ноги.

Они были почти одного роста, Алексей чуть повыше, отец крепче. Алексей сидел, заморенно согнувшись в короткой куртке, отец был в дубленке, распахнутой на груди, шарф свисал с шеи. Он снял шарф, обмотал вокруг шеи сына, обнял за плечи и притянул к себе.

– Это и есть счастье, Лешка, чего бы мы без всего этого стоили…

Алексей чуть повернул голову в сторону отца.

– Радуйся, что она у тебя есть!

– Ты считаешь, что она есть?

– А как же! Ты же ее любишь, значит, она есть у тебя. Ничего не потеряно!

Алексей молча, с недоверием и надеждой на него смотрел.

– Если она такая, как ты о ней рассказываешь, иди к ней! Возьми сейчас и поднимись, ну!

– Нет! – Алексей решительно покачал головой. – Я пьяный! А если она с кем-то? Что делать?

– Ничего, с Новым годом поздравишь… посмотришь на противника. Надо же его в лицо знать!

Алексей покривился на шуточный пафос отца, потом обнял его за плечи, их лица были рядом, и заговорил спокойно и негромко:

– Я не спал с ней, думал, что так нельзя, что оно как-то по-другому должно быть, может, конечно, и испугался, это тоже было, но не мог я, просто не мог! У нас с ней были другие отношения! Совсем другие! Это было лучше, чем секс! Я уверен, я и сейчас так думаю… – Он отстранился и пристально посмотрел на отца. – А иногда думаю, что, может, и… может, я не прав?

– Тут нет рецептов, Леш. Каждый, в конце концов, по-своему видит мир. – Отец еще что-то подумал, взял бутылку, допил и поставил в снег. – И каждый по-своему этот мир строит. Поговори с ней. Не надо на нее обижаться, наверное, это не просто забыть, но, может, твоя Катя того стоит?

Алексей молчал, глядя в одну точку.

– Ладно, я и сам так думал. Только не сегодня.

– Не сегодня, – согласился отец, – сегодня мы с тобой выпили. Поедем к матери. – И они, обнявшись, пошли к машине.

– Где она? – Отец остановился и задрал голову на светящиеся окна. Там затихал Новый год, телевизоры кое-где отражались разноцветными картинками, на балконах уже не кричали. Курили тихо, за жизнь разговаривали.

– Вон, на последнем этаже.

– Горят у нее окна?

– Нет.

– А горели?

– Горели.

– Гм, значит, спать легла, одна, может, встречает, ну?! – Отец качнул головой наверх.

Алексей нахмурился. Теперь он был трезвее отца.

– Ну, правильно, правильно… – согласился отец.

Они подошли к черному, поблескивающему лаком «Ленд-Крузеру». Отец достал ключи.

– А как ты приехал? – спросил Алексей, открывая дверцу. – Ты что, не пил в Новый год?

– На услуге «Нетрезвый водитель»! – Отец набрал телефон. – Садись назад! Здравствуйте, услуга пьяный водитель? Это я! – Покорным голосом сообщил в трубку. – С Новым годом!

Отец завел двигатель, включил обдув, и они забрались на заднее сиденье.

– Неплохая новогодняя ночь, слушай! – Отец открыл окошко и задрал голову к звездам.

– Неплохая? – Лица Алексея не различить было в темном углу.

– Видишь, как звезды сошлись? Как надо! Да много, слушай! – Он закрыл окно и заговорил спокойно и серьезно. – Я думал, нынешнее поколение совсем холодное и пустое, перепихнулись-разбежались безо всяких чувств, то-се, сделаем это квикли, да? А как-то не так, получается! Поэтому у меня хорошая сегодня ночь, Леша. Прости за пафос, но если твой сын умеет так любить, это разве плохо! Я тебе даже завидую! Или нет, не завидую, а надеюсь на тебя! – Он потер-похлопал Лешку по спине. – Я, кстати, несколько лет уже не встречал Новый год с родным сыном. И вот! Тяпнули славно, за жизнь перетерли, должен тебе сознаться, я с ним, с моим сыном, за жизнь, ну так, чтоб серьезно, ни разу в жизни не говорил! Думал, что уже и не поговорю…

Алексей молчал.

– Все у тебя хорошо будет! – Отец толкнул легонько Лешу в плечо. – Не кисни! Тому, кто умеет любить, женщину готовят на небесах, и мимо тебя она не проскочит!

Настя встречала Новый год все в той же компании. Молдаванина Вани только не было – получил румынский паспорт и навсегда уехал к дочери в Германию. Торговать закончили поздно, собрались в кафе, где было полно народу. Мурад явился в половине двенадцатого сильно поддатый, чего с ним никогда не бывало, увел Настю на улицу, сначала пытался целовать, противно дыша перегаром, потом упал на колени, стал стучаться лбом о грязный снег, ронял и искал очки и умолял избавиться от ребенка. Счастливую жизнь обещал! Они с Ольгой еле довели его до дома.

Настя долго сидела и смотрела на волосатое, полумертвое тело, издающее хлюпающие звуки и подгибающее худые мосластые колени к самому подбородку. Изо рта на белую подушку текли коричневые слюни. Она поплакала на кухне, прислушиваясь к ребенку, гладила, щупала аккуратно и с животным страхом, ничего не ощущала и снова плакала. Потом налила и выпила залпом полстакана водки, сидела, сцепив зубы и уставившись в одну точку, еще налила полстакана, это был яд для ребенка, и для себя, и это был ответ Мураду. Она больше не хотела его видеть. Ни его, ни его ребенка. Она решила сейчас же собрать вещи и уйти к Катьке – надо было избавляться от всего этого. Настя подняла стакан, но ее затошнило как следует, и она, разлив водку на стол, кинулась в ванную. Ее долго рвало новогодней едой. Настя испугалась, всякий раз, когда она собиралась навредить ребенку, с ней что-то случалось. Она сидела, бледная, на краю ванной и смотрела на себя в зеркало. Руки в страхе поддерживали живот, который толком еще и не торчал. На часах было полтретьего. К Кате не пошла. Разделась и легла рядом с Мурадом.

20

Первое, что увидела Катя утром в первый день нового года, была трепетная синева ирисов. Огромный букет закрывал пол-окна. В комнате пахло зеленью. Катя радостно улыбнулась и, потянувшись всем телом, окончательно проснулась. Первые ее мысли в этом году были об Алексее. У нее была примета – о ком первом подумает в новом году, с тем все будет хорошо. Ей хотелось, чтобы это недоразумение с Лешей поскорее закончилось. Он был дорогой ей человек, был, конечно, и Андрей, но от Алексея, как от друга, Катя никогда не отказалась бы, даже если бы Андрей настаивал. А почему он должен настаивать… – раздумывала она, полусонно еще улыбаясь на ирисы.

В дверь звонили. Уже настойчиво, насколько раз подряд. Это было похоже на Настю. Катя очнулась, накинула халат и пошла открывать. Вспомнила, что так и не поздравила сестру. За дверью с огромной охапкой орхидей стоял Андрей.

– С Новым годом! – Андрей прятался за цветами.

– Ого! Это ты?!!

– Приедем, они живые будут. Быстро собирайся. – Он сунул ей сложно увязанные и закутанные целлофаном длинноногие цветы, обошел их и поцеловал Катю сбоку.

Цветы были тяжелые, и длинные стебли, и каждый со своим горшочком, Катя изогнула спину и радостно блестела окончательно просыпающимися глазами.

– Я не ждала так рано, – улыбнулась, – раздевайся!

– У нас самолет через три часа… – Андрей, загадочно прищурившись, расстегивал молнию куртки. – Вот билеты, твой загранпаспорт, на работе я тебя отпросил до пятнадцатого января.

Андрей развернул Катю, обнял ее сзади вместе с цветами, поцеловал в шею и так повел на кухню. В дверях остановил и, чуть повернув ее и запрокинув голову, стал нежно целовать ее в губы. Катя не сопротивлялась, запустила руку ему под куртку.

– Собирайся, я сам их устрою, – Андрей взял букет.

– Куда собираться, Андрей, какой загранпаспорт?

– В Венецию, Катя! Мы летим в Венецию! Опаздываем уже!

– Андрей, ты правда?

Андрей достал Катин паспорт.

– Вот, это твоя фотография? Одевайся!

– Да. – Растерялась Катя. – Я ничего не…

– Джинсы, свитер, дубленка! Остальное там купим! Давай! Где ваза, тут несколько цветков сломались…

– Вазы у нас нет, вот ведро, оно здесь, с цветами! – крикнула Катя из спальни. – Поставь их вместе.

– Вместе?! – Андрей зашел в спальню. – Ты хочешь меня объединить с этим юношей?

– Андрей, ты только что меня целовал!

– Ну да!

– Ты сейчас сказал гадость. Он мой друг! Я когда-нибудь расскажу тебе о нем…

– Окей-окей! – Андрей стал всовывать богатые орхидеи в ведро с ирисами, но вдруг остановился. – Когда мы вернемся, ирисы закиснут, их лучше вынести сейчас.

Катя отбирала белье и, прикрывая от Андрея, складывала в пакет:

– Нет-нет, выбрасывать нельзя, может, их на балкон поставить? Ты зачем купил цветы, если мы уезжаем?

– Не знаю, я это вчера утром решил. Терпеть не могу соперников! – Видно было, что Андрея уже не интересует этот вопрос, он отвечал машинально, сам думал о чем-то другом.

Он увез ее, так и не дав толком собраться.

Катя первый раз в жизни летела первым классом. В загранпаспорте она выглядела красивой и чуть растерянной. Это была одна из тех фотографий, что сделал Стешин.

– Давай выключим телефоны?! – За спиной Андрея мелькала голубовато-белесая взволнованная гладь венецианской лагуны.

Они только что сели на такси и отплыли от аэропорта. Катя настороженно смотрела по сторонам и почти испуганно улыбалась Андрею. За руку его держала.

– Давай! – весело настаивал Андрей. – Вдвоем побудем неделю…

– Нет! – Катя отвлеклась от ветреного простора лагуны. – Вдруг что-то дома!

– Домой будешь сама звонить. Давай твой телефон!

Катя машинально достала телефон, посмотрела на него и отдала. Снова стала смотреть в окно, оно все было в брызгах морской воды. Катер двигался небыстро, подскакивал, плюхался на волнах плоским дном, в каюте всюду было лакированное дерево, мягкие диваны вдоль бортов. Капитан – загорелый немолодой итальянец в тельняшке под распахнутой курткой – сидел за штурвалом снаружи.

– Там нет ничего пока, что ты смотришь?

– Море. Я никогда не видела моря.

– Это еще не море, – Андрей обнял ее. – Во-о-он Венеция, а тот большой остров – это знаменитый Мурано, а вон на том, с высокой кирпичной стеной, похоронен Иосиф Бродский и еще кто-то из наших композиторов. Здорово?

Катя кивнула и прижалась.

Катера-такси, маленькие и большие лодки и вапоретто<sup>[4]4
  Вапоретто – водный трамвай, буквально – паровичок.


[Закрыть]</sup> ходили по фарватерам, обозначенным массивными бревенчатыми сваями. Все пространство лагуны было размечено такими водяными дорогами, их катер свернул в одну из них и направился прямо к городу. Катя глядела, не отрываясь, на приближающуюся тесноту разноцветных зданий, пузато возвышающихся церковных куполов, черепичных крыш.

Они тихо вплывали в узкий канал между домами. Кирпичные стены росли прямо из воды. Волна от носа катера преступно набегала на них, Катя морщилась с удивлением; она видела весенние разливы, плывущие по Ангаре сараи и даже баньки.

– Это вход в дом! – показал Андрей на массивные узкие ступени, ведущие из канала к темно-зеленым распахнутым дверям. Катер качался на привязи. Внутри у самого входа сидел старик в пиджаке, галстуке и шляпе, опершись на трость, за ним было видно жилую комнату, скорее всего кухню. Старик громко разговаривал с кем-то, кого не было видно, но было слышно, как стучит нож по разделочной доске. Вкусно пахнуло едой.

Они причалили и вышли на серый плитняк небольшой площади, катер-такси с их полупустыми дорожными сумками двинулся между домами вглубь города.

– Выпьем здесь кофейку. Это памятник Кондотьере Коллеони – последняя работа Верроккьо! – показал Андрей на внушительную конную статую в центре.

Задирая головы, обошли монумент, утреннее солнце неровно освещало скульптуру. Надменно выгнутая шея коня еще была в тени. Всадник величественно и гневно поднимался в стременах.

– Ты так хорошо знаешь скульптуру? – спросила Катя, когда они сели.

– Это все Миша, мы вместе были здесь, – улыбнулся виновато Андрей.

Они сели рядышком, глядя на бронзового венецианского военачальника. Властный взгляд кондотьере проплывал над их головами, куда-то в глубину веков. Катя, улыбаясь, напряженно смотрела вокруг:

– Я не понимаю, где я… – она краем глаза, будто стыдясь, смотрела на Андрея.

– А я не верю, с кем я! – Андрей наклонился и поцеловал ее в губы.

Катя, смущаясь, осторожно повела глазами, не смотрят ли на них, и тихо сказала:

– Андрей, я так не умею, на нас люди смотрят.

– Я даже уверен, – Андрей говорил громко, весело улыбаясь и широко разводя руки, – что они мне страшно завидуют. Все мужчины, что есть сейчас на этой площади. Как они смотрят на тебя!

– Андрей, ну пожалуйста, мне и так плакать хочется!

– Тебе плакать?! – счастливо засмеялся Андрей.

– Я сейчас зареву, не знаю от чего… – Катя еле держалась. Лицо покраснело.

– Да отчего же, Катя?!

– Я ничего не понимаю… это солнце такое теплое… я в Италии, в Венеции… я тебя боюсь, как я вообще сюда попала? – Катя опустила взгляд себе под ноги, но тут же подняла голову, с тревогой глядя на Андрея. – А если я влюблюсь в тебя по-настоящему… что мне делать?

– Катя!? Мы же в самолете договорились!

Катя молчала.

– Да, я обещала, но этого всего так много! Я как это заслужила?!

– Хорошенькое начало! – благодушно нахмурился Андрей.

Подошел официант.

– Дуэ вино, – «вино» Андрей произнес по-русски и показал в меню. – И дуэ кафе.

– Due bicchieri di vino, – кивнул официант, – e due caffé. Grazie!<sup>[5]5
  Due bicchieri di vino e due caffé. Grazie! – Два стакана вина и два кофе. Спасибо.


[Закрыть]</sup>

Официант привычными движениями убрал со стола подставку с маслом и солонкой, напевая при этом: Due bei caffé italiani!<sup>[6]6
  Due bei caffé italiani! – Два прекрасных итальянских кофе!


[Закрыть]</sup> И подмигивая Кате.

– Какая я дура! – Катя напряженно изучала Андрея, сжимая у груди одной ладошкой другую.

– Ка-атя! Так нельзя говорить про себя!

– Андрей, я просто не выдерживаю. Я всю новогоднюю ночь проплакала. От счастья, что ты есть и что я боюсь тебя потерять. Как будто готовилась это сделать. Я, правда, как дура! Наверное, сбесилась от всего этого! Как мне может быть плохо? И дело не только в Венеции…

– Катя, друг, давай вина выпьем, – перебил Андрей, – я на все согласен. Ты мне и сбесившаяся нравишься. Делай все, что хочешь! Ура!

Андрей взял большой бокал с водянисто-желтоватым вином, посмотрел на свет, понюхал и сказал довольно:

– Хорошее вино всегда подают в хороших бокалах! Попробуй!

Катя держала свое вино неуклюже, как будто не собиралась пить, посмотрела растерянно, пытаясь понять, что сказал Андрей.

Потом они шли по лабиринту узеньких непредсказуемо сворачивающих улочек, переходили выгнутые мостики, под ними колыхалась густая, непрозрачная бирюзово-сероватая вода, часто встречались церкви. И церкви и дома были разные. Разной архитектуры, разных цветов, с балкончиками и крошечными садиками на террасах, некоторые были снизу доверху увиты вечнозелеными лианами. Герани цвели на окнах, еще какие-то нежно-фиолетовые соцветия вдруг нависали над улочкой. Был почти полдень, солнце припекало, Андрей держал Катю за руку и уверенно сворачивал в нужных направлениях.

Они вышли на небольшую площадь. Резной фасад церкви из бело-розового мрамора сужался в небо. Прямо, сквозь невысокую арку блестело море и слышались крики чаек.

– Церковь Святого Захария. Давай зайдем, – предложил Андрей.

После узких улиц внутри храма было просторно, средневековый полумрак подсвечивался разноцветными лучами, льющимися сквозь витражи. Невысокая и аккуратная итальянская старуха в строгом черном пальто и черной старомодной шляпке сидела, склонив голову, недалеко от входа. И еще старик, такой же, хорошо и строго одетый, и одинокий застыл на молельной скамье у пустого алтаря, огороженного от туристов красным канатом. Больше никого не было.

Андрей остановился возле большого полотна Мадонны с младенцем.

– Это Джованни Беллини!

Когда они вышли, Катя грустно улыбнулась:

– Никогда не думала, что смогу увидеть вот так! Для меня это было что-то, что существует только в книгах.

– Ты знала работы Беллини? – удивился Андрей.

– Да, отец очень любит эпоху Возрождения…

– Да-да, ты говорила, а отец твой, он кто по образованию?

– Преподаватель математики в школе. Иркутский мехмат заканчивал.

– И всю жизнь прожил в райцентре?

– Да.

– Странно… не то, что странно, но… удивительно, что ему не захотелось никуда. Я к концу школы точно знал, что уеду в Москву. Наверное, это как раз плохо. Если бы все уезжали из Венеции в Рим, никакой Венеции не было бы.

– Я тоже никуда не хотела, мне и в Белореченске было хорошо. Особенно, когда отец был здоров… – Катя задумалась. – Хотя, конечно, Венеция по книжке или в Интернете это не то же самое, что здесь… Здесь все иначе, я пока не понимаю…

Андрей продолжал смотреть с удивлением.

– Да, очень странно… Ты талантливая девушка, ты очень талантливая, в тебе порода невероятная, и этот шарм, и такая образованность в двадцать лет – все это совершенно не деревенское. Если бы мне раньше кто-то рассказал про такую девушку из маленького сибирского городка, я бы и слушать не стал…

– Ты просто не знаешь, у нас в школе очень умные ребята были, – Катя слегка покраснела щеками. – Я никогда не была… никогда не выделялась.

– Да-да, я как-то думал о тебе и понял, что у меня работают такие же девушки из провинции, может, чуть постарше тебя, но тоже очень способные. И никто из них не хочет обратно в свой город, наоборот, уезжают в Европу или Америку…

Катя слушала внимательно.

– Я хочу сказать, что у тебя в Москве колоссальные возможности, ты можешь добиться очень многого, перевезти свою семью, жить очень хорошо!

– А мы и жили очень хорошо…

– Ну ладно, ты это говорила, но если бы ты могла выбирать все, что угодно, какую бы судьбу ты себе выбрала?

Катя чуть задумалась, потом улыбнулась:

– Закончила бы Первый медицинский в Москве и уехала работать в Белореченск. Участковым терапевтом.

– И все?

– Все. – Твердо ответила Катя.

– А твоя любовь к музыке, к искусству?!

– У нас тоже все это можно…

– Это понятно, но в Москве театры, консерватория, музыканты с мировыми именами, выставки… можно Беллини вот так вот увидеть! А английский? В твоем Белореченске он тебе зачем?!

– Врачи неплохо зарабатывают, можно было бы ездить иногда в Москву… и даже в Венецию.

– Неплохо, это сколько? – Андрей с недоверием, иронией и любопытством смотрел на нее. Катя отвечала, может, чуть и растерянным, но твердым взглядом. – Нет, вообще мне эта идея нравится… жить там, где родился… Я даже и понимаю ее, только… – Андрей поскреб подбородок, – не знаю. А общение? У твоего отца есть друзья? Ему есть с кем поговорить?

– Да, конечно, мне кажется, там общение серьезнее. Это вообще не зависит от того, где ты живешь…

Вышли через арку к лагуне, недалеко от Сан-Марко<sup>[7]7
  Площадь Сан-Марко – главная площадь Венеции.


[Закрыть]</sup>. В разные стороны, в полном беспорядке по тугой зыби волн ходили лодки и катера, гондольеры, легко взмывая на волне, толкались длинными веслами, тяжелые трамвайчики-паровички лихо чалились к плавучим остановкам, высаживали людей, брали новых и тут же, утюгом вздымая волну, резво уходили. Недалеко от берега, возвышаясь над крышами, бесшумно двигался белый десятиэтажный круизный монстр, казалось, он сейчас не сманеврирует и снесет или утянет за собой полгорода.

Гостиница была шикарная, в старинном здании. Просторный люкс балконом выходил на лагуну. Штофные красно-золотые обои, старинные столики с изогнутыми ножками, обитые под цвет стен диваны и стулья. Все было настоящее венецианское, мягкое, теплое и роскошное.

– Поедем на Мурано, там есть отличный мишленовский ресторанчик.

– Какой ресторанчик? – не поняла Катя.

– Очень вкусный! – Андрей обнял ее, и они вышли из номера.

На солнце было жарко, они бродили по чудесному игрушечному острову Мурано, заходили в мастерские, смотрели, как работают стеклодувы. Городок был разрезан каналами шириной с обычную дорогу, лодки покачивались, припаркованные, как автомобили. Разноцветное мурановское стекло сверкало и манило к витринам.

Ресторан был полон. Все столы и столики в двух небольших залах и на улице под зонтиками были заняты. Официанты сновали с полными подносами, с шутками и приколами друг к другу. Катя с Андреем ждали, когда освободится столик. Крупный рыжебородый мужчина лет шестидесяти сидел у барной стойки на крутящемся стуле и время от времени давал указания официантам или шутил с клиентами на всех языках мира. Он был брит коротким ежиком, коротко же стриженая густая борода охватывала его круглый подбородок от глаза до глаза.

– Он так похож на Лучано Паваротти, – зашептала Катя, – только рыжий.

– Это хозяин ресторана, – сказал Андрей.

– Рюсски! – небрежно ткнул «паваротти» рукой с толстыми пальцами в Катю и Андрея.

Андрей чуть кивнул, вежливо улыбнувшись.

– Москоу, Путин, тра-та-та! – итальянец пострелял в потолок, лицо при этом было невозмутимо. Непонятно было, нравится ему Путин тратата или наоборот.

Андрей отвернулся к Кате.

– Я тебя помнить! Я все знать! – Хозяин явно хвастался своим русским языком, посматривал вокруг. – Спасиба, пжалста, наздравье!

На этом его запасы русского кончились, и он перешел на неплохой английский.

– Я помню всех, кто лопал тут мою рыбу! В прошлом году сожрали тридцать тонн! И пять тонн устриц! И еще вагон неплохих итальянских макарон… А может быть, два вагона… кто их считал!

Катю и Андрея посадили за столик в соседнем зале. Через некоторое время сам хозяин, весело извиняясь, что пихается, неторопливо пробрался к ним, поставил вазочку с бордовой розой на столик, убрал желтенькие цветочки, что там стояли, и заглянул Кате в глаза. Потом повернулся к Андрею и шепнул заговорщически:

– Хотел на твою девчонку вблизи посмотреть! – Одобрительно качнул головой. – Только что рыбаки привезли осминожков и кальмаров, и рыбу-пескатриче – можно сделать настоящий «Zuppa di pesce». Buon appetito!<sup>[8]8
  «Zuppa di pesce». Buon appetito! – Рыбный суп. Приятного аппетита!


[Закрыть]</sup>

Он говорил по-английски, Андрей ничего не понял, Катя, краснея, перевела, хозяин еще раз поклонился коротко и с достоинством и пошел на свое место к бару. Шутил по дороге по поводу того, что имея лучший ресторан в Венеции, правильно иметь и самый большой вес. Останавливался у знакомых и разговаривал с ними по-итальянски. При этом он не забывал следить за работой официантов, сам забирал опустошенные тарелки.

Они начали со свежих устриц, потом были теплые осминожки в остром помидорном соусе, нежные мидии в лимонном супе, брускетта, запеченная в раковинах и карпаччо из местных рачков, потом подали большую «Zuppa di pesce». Они не съели и половины, особенно Катя, она вообще не умела есть много, страшно объелись, и Андрей попросил лимонный сорбет, кофе и по рюмке «Фернет Бранка» для пищеваренья.

– Я больше не могу! Все было очень вкусно, спасибо! – Катя сделала страшные глаза.