Текст книги "Искушение"

10

Утром явился хозяин квартиры. Открыл дверь своим ключом, тихо прошел по коридору, осмотрел кухню, ванную, прислушался к пустой комнате Алексея, остановился возле комнаты девчонок.

Осторожно приоткрыл дверь к Кате. Она спала крепко, лежала спиной к двери под тонким одеялом, только пятки торчали. Паша, отступил в коридор, постоял, возбужденно прислушиваясь к Катиному дыханию. Попробовал, закрыта ли входная дверь, задвинул ее на задвижку. Пошел на кухню, выпил воды, замер в нерешительности, лицом к стене, не решаясь выйти из кухни, вздрогнул от звука поехавшего лифта. Сел на стул, на часы посмотрел нервно и снова встал. Было семь утра. Паша сосредоточенно погрыз ноготь, видно было, что он крепко трусит. Неожиданно сжал кулаки перед собой, потряс ими, придавая себе смелости, и пошел в спальню. По дороге снял куртку, пиджак, бросил на вешалку, цапнул себя по голове – он был в клетчатой фуражке, сдернул ее и не с первого раза попал на крючок. Осторожно открыл дверь.

Стараясь не дышать, обошел кровать, наклонился, не зная, как лучше приступить, встал коленом на край и взял Катю за плечи. Катя спокойно открыла глаза и увидела Пашу. Взгляд ее стал осмысленнее, она потянула на себя одеяло.

– Доброе утро, – просипел Паша, переступая другим коленом через Катю и сдергивая с нее одеяло, – это я… не бойся… – лицо его наливалось кровью.

– Что вы? – Катя попыталась выбраться, но Паша всей массой сидел на ее бедрах.

– Пустите меня! – твердо попросила Катя. – Пустите, я хочу вам сказать… – она уперлась ему рукой в грудь у подбородка.

– Сейчас, сейчас поговорим, я ждал, – Паша отталкивал ее руку, наваливался тяжелой грудью и лез мясистыми губами. Волосы с боков повисли двумя прядями, открывая лысину.

Катя отворачивалась, ни страха, ни злости, даже брезгливости не было на ее лице. Только удивление.

– Да пустите же! Что вы?!

Паша действовал молча и был решителен, он нахмурился, и, надув щеки, стал торопливо снимать рубашку, та быстро не расстегивалась, он рванул ее через голову, затрещала ткань, пуговицы посыпались. Глаза Пашины хищно и трусливо горели, белое тело тряслось жиром на боках и животе.

– Все будет хорошо, все хорошо, увидишь, я так могу… – бормотал Паша, лапая Катю сквозь отталкивающие его руки, за плечи и грудь, Катя не давалась, затрещал ворот ее старенькой ночнушки.

Катя прикрыла обнажившуюся грудь, но вдруг сильно забарахтала ногами, так, что Паша стал подскакивать, вывернулась в сторону окна, и, изогнувшись, упала руками на пол. Паша схватил ее за талию, пытаясь развернуть. Катя уцепилась за тяжелые шторы, замычала и, от бессилия изо всех сил дернула гардину. Паша как раз тянулся трясущейся мордой к ее груди, и карниз, добрый старый массивный карниз, на котором висели тяжелые шторы, рухнул вниз. На Пашины проплешины. Паша дернулся, грюкнул и, скривившись, беспомощно схватился за голову. Из-под руки потекла кровь. Он растерянно трогал себя за голову.

– Ой! – Он отнял руки, увидел кровь и побелел. – Что ты?!

Катя выбралась, придерживая разорванную ночнушку, на ее лице тоже был испуг, и побежала в ванную. Схватила свое полотенце, потом Настино, одеколон Алексея и вернулась в спальню. Паша сидел на краю, плохо соображая, что происходит, и прикладывал свою желтую рубашку к голове. Рубашка была сильно в крови.

– Что? А? – бормотал Паша угрожающе и трусливо одновременно. – Ты что, сумасшедшая? Что сделала?

Катя уверенно убрала Пашины руки с окровавленной рубашкой и осмотрела голову. Намочила одеколоном полотенце:

– Потерпите! – Приложила к голове. – Тут у вас содрано немного.

Ее обнаженная грудь мелькала в разрыве рубашки перед Пашиным носом. Паша громко ойкнул:

– Ты что-о-о? А-а-а! – застонал, глазами следя за грудью.

Катя, молча, приложила его руку сверху полотенца и вышла из комнаты. Низ ночнушки был в Пашиной крови. Вернулась с бинтом и стала бинтовать.

– Вам в травмпункт надо!

Паша с ненавистью и недоумением все смотрел на Катины прелести.

– Я думал, ты согласна! – Катя бинтовала через подбородок, и говорить ему уже было трудно, но в голосе еще чувствовались какие-то надежды.

Она вдруг положила бинт ему на голову и, собрав в руку разорванный ворот ночной рубашки, села перед ним на корточки:

– Слушайте, я не согласна! Давайте договоримся! – В лице ее совсем не было злости или досады. – Я не хотела этого, вы меня извините, – добавила она и показала на голову Паши.

– Договоримся? – переспросил Паша, несчастно глядя на Катю.

– Договоримся, что вы оставите меня в покое! А сейчас вам надо в травмпункт. У вас может быть сотрясение, хотите, я позвоню Максиму?

– Нет, – затравленно глянул на нее Паша, – я сам.

Он молча оделся, засунул окровавленную рубашку в карман пальто и ушел, не попрощавшись.

11

Пятеро мужиков несли по улице старую металлическую кровать с хромированными каретками и колесиками снизу. На ней, толсто укрытая одеялами, лежала Катина бабушка. Домик продали. Бабушка переезжала. Она была крупная, продавливала кровать вниз и возвышалась, да еще перина и одеяла… мужикам было тяжело. Голова старухи, укутанная серым пуховым платком, покачивалась в такт шагам. Из платка торчал бородавчатый курносый нос, да темнели глаза.

– Ставь, ребята, передохнем! – Иван Данилыч стал опускать свой угол кровати. – Ох, и крепко покушали вы, Дарья Васильевна нонче! Надо было вас до завтрака транспортировать!

Катина мать с тяжелым чемоданом в руках догнала носильщиков.

– Ты чего таскаешь, Ира, перевезу на тачке, – Иван Данилыч лез в карман за сигаретами, – клади вон, к Дарье Васильевне в ноги, допрем!

– Не холодно, мам? – наклонилась Ирина к матери.

Мать покачала головой. Слезы стояли в глазах.

– Ты чего, мама, ну, что теперь? – Ирина достала платок и вытерла матери лицо. Привычно, как маленьким вытирают рот.

Мать опять чуть качнула головой и закрыла глаза, ничего, мол. Но вдруг зашевелила губами:

– Всю жизнь там прожила, Ира!

– Зато рядом будешь, на глазах, – наклонилась к ней дочь.

– Мешать я вам буду. Потерпела бы ты, сколько мне осталось…

– Ну ладно, мам.

– Давайте девчонки, наговоритесь еще! Взяли ребята помаленьку! – скомандовал Иван Данилыч.

Таджики, кроме Ивана Данилыча, остальные носильщики были таджики, они и покупали дом, взялись и осторожно понесли.

– Вишь, Дарья Васильевна, как королевну тебя, я служил в Таджикистане, у них к старикам уважение! Вишь, как несут! И от вина отказались! Мусульмане! – одабривал таджиков Иван Данилыч.

– Ванюша, ты зайди ко мне как-нибудь…

– Чего ты? Не разберу, чего бормочешь, погоди. Стой, ребята! Чего ты? – Иван Данилыч поставил кровать и склонился к старухе.

– Зайди ко мне, поговорю с тобой, мне по-плотницкому твоему…

– Э-х, – крякнул Иван Данилыч, – не люблю я эти ваши заказы. Живите уж, птичек слушайте, на небо, вон, любуйтесь, а это все сделается, когда надо будет. Правильно я говорю, ребята?!

Подошли к воротам, стали осторожно вносить. Прибежали худенькие таджикские ребятишки с узлами и узелками в руках. Одеты в драненькие курточки, девочки в обносившихся шальварах, на босых ногах пластиковые китайские шлепанцы. У ворот застеснялись, не решаясь войти.

– Чего встали? – весело зашумел Иван Данилыч. – Бегите в дом, замерзнете! Не май месяц!

Вечером Ирина зашла в комнату к матери. В руках пачка денег. Бабка толсто, оплывше сидела на кровати в теплой, фланелевой ночной рубашке, голова повязана белым платком в мелкий синий цветочек. Возле нее на табуретке лежали таблетки, пузырьки с лекарствами. Старуха устало подняла голову.

– Вот, мама, они пока отдали двести тысяч, пятьдесят попозже отдадут. Чуть не рублями набирали, тоже денег нет. Я возьму эти двести, ладно? а тебе… Ты чего, мам?

– Ох, Ира, Ира, ведь это дом…

– Мам, ты уже сто раз мне сказала…

– А тебе трудно послушать? – Мать тяжелой и слабой рукой взяла руку дочери.

– Ну что? – Ирина села рядом.

– Я там когда лежала… – заговорила мать еле слышно, – гляжу вот так и вижу, как за нашим столом люди сидят. Когда поют, а когда плачут, или смеются и пляшут, выпивают на праздник… – старуха замолчала, одни глаза чуть светились. – Свадьбу твою вспоминаю часто, Жору молодого, отца его Ивана Алексеича…

– Мам! Я же все это знаю. Я возьму деньги, ладно?

– Бери, бери, Ира, я разве против. Всё деньги эти, как без них. Всю жизнь терпела, думала, вздохнем маленько. А видно, не так все. Их все надо и надо… А что же это, цыгане дом-то купили?

– Таджики, мам, – Ирина не слушала мать, а смотрела в окно и думала о чем-то своем.

– А они что же у себя не живут, тоже плохо?

В комнату приоткрылась дверь, отпихивая ее двумя ручками, забежал Андрюшка:

– Мама, папа зовет! Идем! – Он осторожно подошел к незнакомой кровати, потрогал хромированную каретку, взял мать за руку. – Катя где будет спать?

Ирина поднялась и, спрятав деньги в барсетку, вошла к мужу.

– Катя не звонила? – спросил Георгий.

– Звонила в обед.

– Ты ей сказала?

– Жора, ты хоть перестань нервы мотать! Сказала! – Ирина помолчала. – Это последний раз. Больше не буду за него платить. Я и ему это сказала.

– Ты в прошлый раз то же самое говорила. – Георгий даже не нахмурился, только руку приподнял. – Надо перестать это, Ира, ты даже не знаешь, на что даешь!

– Я встречалась с его начальством… – Ирина хмуро глядела мимо мужа.

– Из тюрьмы ему дом отдыха устраиваешь!

– Ты что говоришь, Жора, какой дом отдыха?!

– Он уже в тюрьме, так и пусть будет в тюрьме. Еда, одежда, он там всем обеспечен, пусть работает, может, поймет что-то про свою жизнь. Он же за дело сидит!

– За дело?! Дали бы судье – не сидел бы! Кто-то у нас сильно принципиальный! – Ирина стала поправлять постель, перекладывая с места на место неподвижные ноги мужа. – Все, давай, не будем. Я сказала – последний раз. У нас больше ничего нет!

– Катя деньги присылала?

– Да.

– Это несправедливо! – Георгий поймал руку жены. – Ей учиться надо, а она на бездельника работает. Он и ее деньги проиграет!

– Не говори громко, мама все слышит, – зашептала Ирина, – ты хочешь, чтобы его перевели на Дальний Восток?

– И что будет? Что он, погибнет там? Ты сама ведь скоро упадешь, у тебя круги уже черные под глазами!

Ирина вышла из комнаты, заглянула в зал, где в одиночестве играл Андрюша. Такой же белобрысый, как и Федор. Подняла глаза в зеркало, к которому были прикреплены фотографии. Они с Георгием, Катя – маленькая первоклашка с бантами, Катя танцует в бальном платье и Федор, стройный веселый красавец, с друзьями, с девушками, один…

Под глазами, и правда, были черные разводы. Ирина молча их рассмотрела, взяла мобильный телефон, накинула куртку и вышла в темноту улицы. По тропинке в снегу пошла от дома вниз к речке. У воды остановилась, послушала, нет ли кого. Никого не было. Ни у черной и страшной в темноте осенней воды, ни на улице с редкими фонарями. Набрала номер.

– Это Рождественская, Ирина Рождественская, я завтра приеду часам к трем… Ага. Да. Хорошо. А свидание не дадите, товарищ майор?

Она еще долго стояла у воды. Ни о чем не думая, просто слушая, как шумит осенний ветер, тяжелыми порывами налетающий на высокие береговые сосны. Лицо чем-то секло, Ирина подставила ладошку – летел мелкий колючий снежок.

Утром она нажарила Федору пирожков, сварила курицу, поменяла у матери подкладки и клеенку, накормила всех, отвела Андрюшку к соседке и уехала. В барсетке лежали двести пятьдесят тысяч, в тяжелой сумке горячая передача Федору, укутанная пуховым платком.

Деньги забрал все тот же невысокий щуплый капитан с реденькими усиками и жестким взглядом, сказал, что будут пытаться отмазать Федора, но ничего не обещал.

Свидания не дали.

Жизнь была жизнью белки в колесе… Ирина, застыв в одну далекую точку, глядела за окно автобуса. Вертишься, вертишься, вертишься… как зверок. Только бешеная работа лапками, лапками, лапками. И не дай Бог выйти отсюда! Ой, не дай Бог! Ее семейство рассыпалось в ее воображении беспомощными, никому не нужными осколками. Она хмурилась на себя, начинала спокойнее думать и понимала, что если с ней что-то случится, то Катя вернется, займет ее место и удержит все своими руками. И Катя будет белкой в колесе! – криво усмехалась Ирина, и ей так жалко становилось дочь, что она до боли сжимала ручки барсетки, лежащей на коленях, и упрямо нагибала голову, никак не желая отдавать Катьку. А если и Катя почему-то не сможет? – растравливала себя. Тогда – все! Мать в дом престарелых сдадут, Георгия в дом инвалидов, Андрюшку… Ирина не выдерживала и отворачивалась к окну. Слезы текли и текли. Ее никто не видел, и плакать можно было сколько угодно.

За что мне все это? Что я делала не так, Господи? Мать работала с двенадцати лет… за что ей такая старость? Андрюшке… ему тоже вот такую жизнь жить?! Автобус подскакивал, возвращая к реальности, она сидела в конце салона, сильно пахло соляркой и пылью. Дорога была неблизкая, на двух автобусах, с пересадкой.

Вернулась в Белореченск в сумерках уже, еле доплелась от автовокзала. В калитке вспомнила про Андрюшку и развернулась к соседке.

12

Мурад с Настей лежали в кровати, разморенные, даже и блаженные, окна задернуты темными шторами, и не понять было, сколько времени. Ночник горел на тумбочке с ее стороны. Настя – в новой короткой прическе, с длинной стильной челкой, которая очень ей шла – глядела в потолок и улыбалась.

Ее мечтания о «богатеньком дядьке» потихоньку сбывались. Больше месяца она почти постоянно жила у Мурада. Навела в квартире марафет, перестирала все, перемыла, купила новые шторы, красивую посуду, вешалки в шкафы. Настя не ожидала от себя такой хозяйственности, но квартиру было не узнать. Себе прикупила шмоток, прическу сделала. Пользуясь тем, что приводит в порядок квартиру, на рынок ходила не каждый день и ждала момента, чтобы объявить сожителю, что вообще не пойдет. Мурад на деньги был скуповат, на все ее домашние хлопоты смотрел с молчаливым прищуром, но и доволен был – кто же не рад будет чистому дому, да и рубашки теперь не надо было таскать в прачечную, они, выстиранные и выглаженные, висели в шкафу. Настя смотрела на эти рубашки и сама себе удивлялась. Только с едой дело пока обстояло не очень, Настя хорошо готовила простые вещи, ей же хотелось приготовить что-то изысканное, а тут нужен был опыт.

Не сразу все получилось. Поначалу она то ли не показалась ему, то ли у него не было привычки к долгим связям, но после той первой ночи он избегал ее, отшучивался, да и просто врал и не пускал в квартиру. Это было ужасно унизительно, Настя страдала, но упрямо шла к поставленной цели. У нее как будто не было выбора. И вот теперь, потратив на него столько сил, пользовалась на законных основаниях.

Настя скосила глаза на Мурада, потом мысленно отстранилась и представила рядом себя – они, конечно, были странной парой. Красивые, но каждый очень в свою сторону, не сочетались. Настя кусала губу, потом, почти нечаянно сказала негромко:

– Зато дети у таких бывают – закачаешься!

– Что?! Сколько там времени? – позевывая спросил Мурад, и, закинув руки за голову, стал потягиваться, изгибаясь всем телом.

– А как же дети?! – Настя скользнула на его грудь и прицелилась, куда поцеловать.

– На работу надо! Дети! – передразнил, близоруко улыбаясь, Мурад. – Сегодня уже два раза их делали! Ты что, еще хочешь?

– И ты тоже! – шепнула Настя. Одна ее рука крепко обнимала спину Мурада, другая бесстыдной змеей ползла вниз.

Мурад ойкнул и прижал ее к себе.

…Настя лежала на животе в ярко-красном шелковом китайском халатике, курила, болтала в воздухе маленькими изящными пятками и смотрела, как Мурад пьет кофе. Прямо на постели стоял поднос, на нем красивая чашка, турка с кофе, печенюшки в вазочке и пепельница.

– У меня через неделю день рожденья… – достав сигарету изо рта, мечтательно пропела, – четверть века оттянула!

– Я помню… Что хочешь?

– Не знаю… «Мерседес», может? – притворно серьезно рассуждала Настя. – Ладно, подари мне «Мерседес»…

– Э-э, зачем тебе «Мерседес»? На рынок ездить? – В тон ей отвечал Мурад.

– А ничего было бы… припарковалась так, иду такая… все в шоке! – Настя покривлялась и опять поболтала ногами.

– У нас был случай один, – заулыбался Мурад и поставил чашку на поднос, – короче, одни кореша поехали бухать на турбазу, ну там шашлык-машлык, напились, короче, а без девчонок были, и там уборщица одна немолодая, некрасивая, ну один пьяный пошел к ней, короче, в комнату. А парни бухают и все слышат через стенку. Он ее уговаривает, говорит: я тебе машину куплю, слово мужчины, клянусь! Так, на полном серьезе говорит, ну она дала, он с нее слезает и говорит: стиральную, потом штаны надел, а пацаны все слышат, прикинь! Вот он оделся и говорит так: слушай, а тебе точно надо стиральную машину? Подержанную, слушай? А?! – Мурад заржал, звонко и взахлеб.

Настя тоже улыбалась и смотрела на него, как на дурачка:

– Придумала! Хочу день рожденья на турбазе! Шашлык хочу азербайджанский! На двадцать пять человек! Давай!

– На турбазе? – сморщился Мурад. – Второго ноября?

– Да, и двадцать пять человек гостей! Потянешь?

– Правда, хочешь?

– Да! Турбаза, шашлык, танцы-манцы! Все по-богатому! Всех наших девчонок пригласим!

– Ладно, – неожиданно легко согласился Мурад, – я своих друзей позову, там все ночуем!

– Как хочешь. И Катьку позову обязательно! Познакомлю вас, наконец! – двусмысленно глядя на Мурада, улыбалась Настя.

– Э-э-э, ладно, да-а?!

– Ага, ты ее тогда недощупал, может, теперь выйдет! Что вы все в ней нашли? Она, кстати, целка, чтоб ты знал! Нашел, кого щупать!

– Ты что?! Не может быть! – Мурад заржал неожиданно бурно, заблестел глазами и скакнул в кровати, едва не расплескав кофе.– Нет, правда?!

– Что с тобой? – презрительно уставилась Настя, обожгла палец окурком и погасила сигарету в пепельнице.

– Сколько ей лет?

– Двадцать!

– Двадцать лет и девочка?! – не унимался Мурад, даже очки надел.

– Ну?! Чего ты так?!

– Не верю! – Мурад от непонятной радости разводил руки и втягивал голову в плечи. – Да-а… вот это да-а! Я это, кстати, тогда понял! Ка-те-ри-на! – Мурад задумался, улыбка застыла на лице.

– Как ты мог понять? Что ты болтаешь?!

Мурад не слушал Настю, думал о чем-то другом. Потом поднял серьезные глаза, как будто оценивал Настю.

– Ты чего развеселился? – Настя взяла было пачку, потянула новую сигарету, но передумала. – Она уже недовольна была, что сказала Мураду.

– Да так… – Мурад все соображал что-то, опять прищурился на Настю. – Продать можно Октаю…

– Что? – не поняла Настя.

– Катину целку!

– Что?!! – сморщилась брезгливо Настя.

– Октай чокнутый на девочек! Я тебе говорил! За эту, – Мурад сделал восхищенный жест двумя руками, – он сто пятьдесят тысяч отвалит! Даже торговаться не будет!

– Что, дурак, что ли?!! – Настя отвернулась, заканчивая разговор.

– Отвечаю! Ему при слове «девочка» плохо делается… – Мурад повернул ее к себе.

Теперь замолчала Настя. Серьезно смотрела на Мурада. Потом ухмыльнулась:

– Прямо сто пятьдесят тысяч?!

– Точняк! А Катя точно девочка?

– Точно… – Настя продолжала что-то соображать. Потом, недобро прищурив глаз, достала из пачки сигарету.

– Он жирный! – произнесла с непонятным удовольствием, так, будто собиралась резать Октая на шашлык. – И от него всегда потом воняет.

– Ради такого дела помоется! – заржал Мурад, возбужденно поглядывая на Настю. – А что? Давай сделаем? Бабки пополам!

Настя встала, прикурила сигарету, бросила зажигалку на кровать. Серьезно посмотрела на Мурада:

– Ты чего, правда, что ли?

– Что? – не понял Мурад.

– Он, правда, столько денег даст?

– Мамой клянусь! У тебя ее фотография есть?

– Он что, ее насиловать будет?

– Зачем насиловать?

– Так она… – Настя в недоумении развела руки.

Мурад задумался на мгновенье:

– Можно ей немножко деньжат подкинуть… тысяч тридцать…

– Ну ты клоун, Мурад! Чтоб Катька взяла деньги! – Настя задумчиво затянулась.

– Можно напоить немножко? – предположил Мурад.

– Она не пьет, – Настя качала головой, – а вот бывает порошок подсыпают… в «Кока-колу»… Она «Кока-колу» любит.

– Это можно… – пожал плечами Мурад. – А никак не договоришься? Давай ей пятьдесят тысяч дадим! И нам по пятьдесят!

Настя уверенно покачала головой.

– Ты говорила, что ей деньги очень нужны? – настаивал Мурад.

Настя думала о чем-то, теребя свою красивую челку:

– Нет, ей миллион нужен, если бы он миллион дал? – Она пожала плечами. – Но, может, и за миллион не согласится…

– Тогда можно порошок!

– Это не вредно? – Настя в сомненьи смотрела на Мурада.

– Нет, просто спать захочет… как снотворное. Чего ты думаешь?

– А если заявление напишет?

– Да ладно, так не бывает! Она тут одна, мама-папа далеко, кто пойдет писать?

– Что-то мне все это не нравится! – Настя нахмурилась и вышла в кухню.

– А тебе со мной нравится? Этим заниматься? – крикнул Мурад.

– С тобой нравится… может, ты ее трахнешь?

– Я могу, но слюшай, деньги очень нужны! – кривлялся Мурад.

– Я тебе трахну! – Настя заглянула в комнату. – Я тебе тогда тоже порошочку подсыплю… утром проснешься, а вот яичница… из двух яичек, – и она грубо и радостно засмеялась, – можно и с колбаской!

– Такими вещами не шутят, детка! – заржал Мурад грозно и довольно. – Так что, будем делять кино или как?

Настя молчала. Хлопнула дверью холодильника. На стол что-то поставила.

– Все равно ее трахнут… Так? – Мурад прислушался, но Настя не ответила. – Какая разница, кто! А мы денег срубим…

– Она мне сестра! – негромко ответила Настя, накрывая на стол.

– Да какая, на хрен, разница!

Настя вошла в комнату, облизывая ложку:

– Сто пятьдесят тысяч, говоришь?!

– Ну!

– Мои – сто!!! – Она в упор, нагло смотрела на Мурада. Не шутила.

– Не понял! – Мурад от возмущения встал с кровати. Лицо вроде и дружеское, но растерянное. – Кто все придумал?!

– Что ты тут придумал? Все говно мне делать.

– Какое говно?

– Знаешь что, советую согласиться, без меня у вас ничего не получится!

Настя говорила серьезно, и Мурад это видел. Головой качнул недоуменно:

– Ладно, все равно деньги общие. Может, ты и с Октаем договоришься? – добавил с ехидством.

– Тогда все мое будет! – отрезала Настя. – Иди, ешь свой «азербайджанский кухня».

– Вот русская баба! Так и работать на себя заставит!

Он вышел в трусах, сощурился недовольно на пасмурный день за окном и сел за стол. Сигареты рядом положил. Настя подала красиво оформленное, украшенное зеленью блюдо, Мурад взял вилку, нож и внимательно посмотрел в тарелку:

– Что это-а? – спросил, поднимая глаза на Настю, и уже заранее брезгливо сморщился.

Настя подошла к подоконнику, открыла на закладке большую красочную книгу «Азербайджанская кухня» и прочитала:

– Боз-арт-ма! Полдня вчера стояла!

Мурад попробовал, пожевал и уже вполне гневно посмотрел на блюдо:

– Ты что сюда положила?! – Он бросил приборы, задрал к потолку худые, волосатые руки и оттолкнул от себя блюдо.

– Молодой барашек… с твоего рынка.

– Никогда больше не готовь азербайджанскую кухню! У тебя от этого барашка сибирским лосём воняет!

– Откуда ты знаешь, как лосём воняет? – не сдавалась Настя, недобро и чуть растерянно посматривая на сожителя.

– Вот, – Мурад показал на свою тарелку, – теперь знаю! – Он закурил сигарету, поковырял ногтем мясо в зубах. – Умеешь свои бабушкины котлеты, их и жарь!

Настя открыла дверцу с помойным ведром и решительно вывалила туда всю кастрюлю с тушеным мясом.

– Яичницу будешь? – повернулась хмуро.

– Давай, – согласился Мурад, растерянно глядя на Настю.

Настя открыла холодильник. Мурад смотрел, как ее лопатки ходят под тонким халатом, на стройные ноги в больших тапочках, побарабанил пальцами по столу, покачал головой, потом встал и, держа сигарету в сторону, обнял Настю сзади одной рукой, потрепал ее за грудь:

– Ладно, не прав! Только ты никогда не командуй так! Я этого ненавижу! У меня дома такая же хрень! Папаша – министр, привык орать!

– А я орала? – повернулась Настя.

– Ну… можно мной не командовать? – попросил Мурад и выпучил на нее глаза.

Он с жадностью съел яичницу, вытер тарелку кусочком хлеба и не наелся. Потыкал вилкой в сторону помойного ведра:

– Там достать никак нельзя? Столько денег выбросила?

– От него же лосём пахнет! Сибирским!

– Ладно, кофе свари! – Он потянулся за сигаретами.

– Сам свари! – Настя взяла у него пачку, прикурила и села за стол. – Так ты согласен?!

– Что-о? – Мурад удивленно и чуть капризно посмотрел на Настю, но спорить не стал, поднялся с диванчика.

– Мои сто тысяч! – Настя выставила в него палец, упиваясь своим положением.

– Я же сказал, деньги общие! – Он пожал плечами, взял кофе с полки и стал сыпать в турку. Вдруг хмыкнул и повернулся. – Тебе зачем это? Из-за бабок? Только из-за бабок?! – Он как будто с презрением, а на самом деле с искренним и даже тревожным интересом смотрел на Настю.

– Тебе-то что? – Настя думала о своем, на подковырки не реагировала.

Мурад нагнулся, аккуратно убавляя огонек.

– Кофе надо варить на ме-едленном огне… Она же тебе сестра!

Он прикурил сигарету, повернулся к Насте, прищурился издевательски. Его не очень волновало, кто кому сестра, ему интересна была его хищная Настя:

– В тебе дьявол сейчас! – он все щурился довольно, даже пальцами прищелкнул.

Насте было страшновато, но не очень, скорее интересно: получится или не получится. Она строго смотрела на сожителя.

– Хочешь, по-правде скажу?!

Мурад заглянул в закипающую турку, сделал серьезное лицо, затянулся сигаретой. Настя все думала о чем-то. Потом заговорила неторопливо:

– Она мне сестра, конечно… и я к ней нормально, ну… – Настя дернула плечом, – это все понятно. Но иногда… – Настино лицо стало мстительным. – Иногда – просто петля!

Кофе вырвался из турки и, шипя, устремился на плиту. Мурад схватил, озадаченно отставил в сторону.

– Я ее сюда привезла, я по отношению к ней как сестра себя веду, а она… не знаю… всегда сама по себе. С ней даже поговорить не о чем! Сидит, книжку читает! Давай, говорю, телек купим, в доме телека нет? А она – у нас и в Белореченске нет, ну давай, если хочешь… – Настя с ехидством изобразила Катю. – Та-ак меня бесит! Музыку, знаешь, какую слушает?!

– Что ты все собираешь? – Мурад аккуратно разливал кофе в чашечки.

– Что я собираю? Ты вот… Моцарта слушаешь?! А у нее – каждое утро!

Мурад сел за стол, подвинул к себе кофе, затянулся сигаретой:

– Тебе просто хочется, чтобы твоей сестре целку сломали! Вот и все! Вы все бабы такие! Не любите чистеньких девочек! А мы любим!

Настя размешала сахар, машинально сделала глоток:

– А можно посмотреть, как Октай на нее полезет? – на ее лице появилась едва заметная улыбка.

Мурад вытаращил глаза, задумался, потом отрицательно качнул головой.

– Я не знал, что ты такая авантюристка! – Он отпил маленький глоток, настороженно изучая свою подругу. – Короче – сама все сделаешь! Окей?! Если хочешь – все бабки твои!