Текст книги "Искушение"

– Я тебя очень прошу, не благодари за то, что мы едим вместе. Я что, должен благодарить тебя, что ты сейчас рядом со мной?

– Но когда ты у меня дома чай пил, ты говорил спасибо!

– Это просто формула вежливости. Ты же не говоришь отцу спасибо, если вы с ним пообедали в ресторане?

Катя задумалась.

– Ну, хорошо, я больше не буду. Я, правда, и отцу говорю, и в ресторане мы с ним никогда не обедали… – она весело сморщилась. – Не обращай на меня внимания, Андрей, я уже ничего не понимаю в моей жизни. Ты так все поменял! Я когда думаю о нас, мне очень странно, очень непонятно делается. Не знаю, почему… – Она помолчала. – Вот в детстве, когда чего-то страшно, то просто не надо туда идти и все. А сейчас – мне непонятно, а я иду!

– Кать, а ты не можешь не копать себя все время? Что у тебя за голова?! – Андрей великодушно сморщился и потрепал Катю за плечо.

– Я стараюсь! Правда! Я, наверное, привыкну, только не знаю, к чему я должна привыкнуть?

Андрей устало помотал головой и позвал официанта. Когда они выходили мимо хозяина, тот встал, протянул Андрею свою большую загорелую пятерню и нежно пожал Катину ладошку.

– Ci vediamo<sup>[9]9
  Ci vediamo! – Заходите!


[Закрыть]</sup> – улыбнулся, кланяясь.

Обратно плыли на вапоретто.

– Так! У нас большая программа: здесь тьма музеев, много церквей, которые расписывали знаменитые художники, есть оперный театр «Фениче», мы как-то ходили… – Андрей хотел сказать со Светланой, но удержался.

– А ты часто бывал в Венеции?

Их взгляды встретились. Они думали об одном.

– Да, это наш со Светланой любимый город… Зимой здесь мало туристов… – Он нахмурился. – Слушай, давай как-нибудь вечером поговорим обо всем. Ладно? Поговорим прямо, окей? И перестанем вспоминать об этом каждые десять минут! Есть же, в конце концов, мозги!

– Да, хорошо, – виновато согласилась Катя.

– Так, музеи, театры… О! Рядом с Сан-Марко есть отличный магазин «Church’s». Мне нужны ботинки, можно и тебе посмотреть – это хорошая обувь!

Катя пристально, как будто застыв, на него смотрела, но вдруг встряхнулась внутренне и улыбнулась, смелея.

– Хорошо!

Пароходик, гася скорость, громко взревел, ударился о резиновые амортизаторы причала. Они вышли.

– А нельзя съездить в Падую? Там есть «Капелла Скровеньи», ее расписывал Джотто!

– Да? Я не слышал или не помню, это интересно?

– Это очень… – Глаза у Кати загорелись, но она вдруг засмущалась: – Мне так неудобно, я все только по книгам знаю…

– И что Джотто? – Андрей обнял ее за плечи.

– Эти фрески считаются шедевром раннего Возрождения. Даже то время называется «Эпоха Данте и Джотто»… Это небольшая церковь начала четырнадцатого века, можно посмотреть в Интернете…

– Почему ты все время смущаешься? Хочешь, завтра и съездим? – Андрей откровенно ею любовался.

– И еще я бы очень хотела на гондоле прокатиться, – показала Катя на ряд длинных черных гондол, колышущихся в ограждениях из кольев и затянутых чехлами.

– Обязательно! Совсем забыл, сегодня же вечером!

– И ты обещал на могилу Бродского! И в Палаццо Дукале!

– Ура! – Андрей тянул Катю за руку, увлекая в ближайший совсем узкий проход между домами. Прижал ее и, понарошку глянув по сторонам, поцеловал быстро. – У нас море приятнейших дел!

Они вышли на площадь Сан-Марко. В дальнем конце золотые мозаичные фрески собора слепяще отражали вечернее уже солнце. У кофеен с уличными столиками и стульями стояли небольшие деревянные сцены, на которых играли несколько оркестров.

Солнце быстро садилось. Она пила кофе из маленькой тяжелой чашечки, он – граппу. Между столиками гуляли голуби.

На четвертый день Катя позвонила Насте.

– Катька, ты где? Я обыскалась…

– Я тебе звонила весь Новый год, и потом… – оправдывалась Катя. – Я не в Москве.

– А где? В Белореченске?! – с испугом спросила Настя.

– Нет, потом скажу…

– Ничего себе, что за тайны, сестра?! Тут такая фигня… Да где ты вообще, что-то я не врубаюсь?!

– Я за границей, вернусь через несколько дней…

– За границей?! А с кем?

– С Андреем.

– Даже ничего не сказала, подруга, называется…

– Я сама ничего не знала, – оправдывалась Катя.

– Да у меня тут новости – говно. Мать бабу Дину сдала в дом престарелых. – Настя замолчала.

– В дом престарелых? – не поверила Катя.

– Ну, я тоже в шоке! Еще до Нового года, я, конечно, свинья, не звонила бабуле две недели почти, тут у меня тоже хренота – она бы догадалась… – Настя тяжело замолчала. – Что мне делать? Ехать? Денег нет ни хрена…

– Ты как себя чувствуешь? Была в консультации?

Настя помолчала, потом заговорила нехотя:

– Не знаю, нормально чувствую, тошнит, как алкаша… – Она нервно вздохнула. – Да сейчас какая консультация? Я бабу Дину найти не могу, уже пять штук этих престарелых домов обзвонила… да еще и говорить не хотят, козлы. А ты в какой стране, в Турции?

– Нет… в Италии.

На том конце трубки замолчали.

– Ладно, сами тут разберемся, пока, давай! – и Настя повесила трубку.

Катя выключила телефон и молча глядела куда-то в безмятежное голубое итальянское небо за лагуной. Подавая резкие короткие гудки очередная белоснежная круизная громада делала маневр. Счастливая пестрая публика высоко, на верхней палубе, разглядывали венецианские крыши, показывали что-то друг другу и махали приветливо сверху маленькими руками.

– Что-то приключилось? Эта твоя Настя прямо притягивает к себе всякую дрянь.

– Да? – рассеянно ответила Катя. – У нее бабу Дину родная дочь в дом престарелых сдала. Как же так? Свою мать сдала…

– Кать, мы начинаем опаздывать, собирайся.

– Да-да, сейчас. У Насти ближе бабули никого нет.

– Надень то, светлое платье, да не горюй ты, Настя съездит, заберет ее обратно.

– Да, конечно… – Катя замерла, – тогда ей надо будет в Белореченске жить. А она хотела в Москве.

– Ну и что? Кать, рядом с оперой отличный винный бар, там поговорим!– Андрей доставал из шкафа новое вечернее платье.

– Тебе неинтересно про Белореченск. А там люди живут.

– Пусть они сами об этом подумают. Как живут и почему так живут?

– Это правильно, но просто подумать о них. Только подумать… старики, дети!

– Держи! – Андрей аккуратно подал платье.

Катя взяла, положила на кровать и стала снимать халат:

– Андрей, не смотри, иди туда, пожалуйста!

– А мне нравится, как ты раздеваешься. У тебя руки очень ловкие …

– Ну, пожалуйста, я не могу так… – Катя запахнула халат. – У меня все время такое ощущение, что на мне мои старые драные трусы, в которых я приехала в Москву.

– А по-моему, ты вообще без трусов!

– М-м-м-м!!! – Катя сердито затрясла головой. – Пожалуйста?!

– Ладно-ладно! – Андрей вышел на балкон, не закрыв дверь.

– Я тебе об этом столько рассказывала, а ты все не поймешь!

– О чем?

– В Белореченске нет работы. На что она будет жить?

– Жила же как-то…

– Застегни мне, пожалуйста… – Катя надела платье и встала спиной.

Андрей застегнул крохотные пуговки, повернул ее к зеркалу, прищурился оценивающе:

– Шикарно! Вернемся в Москву, что-нибудь придумаем. Не горюй! Это как далеко от Иркутска, я забыл?

– Триста километров. – Катя, глядя в зеркало, чуть добавила теней на веки. – Может, правда, ты что-то придумаешь? Мы здесь столько денег тратим. Давай сегодня не будем ужинать! – Она повернулась к Андрею. – На один наш ужин в Белореченске можно два месяца жить! Нет, правда, Андрей, два месяца, я подсчитала! – Она одернула рукой короткое платье, обтягивающее стройные крепкие ноги. – Не очень коротко?

– Нет, – качнул Андрей влюбленным взглядом. Он держал наготове ее новый длинный плащ.

Они дошли до «Фениче» и сели в просторном баре. Площадь была совсем маленькая, как будто задавленная домами. Уютно светили желто-розовые фонари. Театр чуть возвышался, чтобы войти в двери, надо было подняться широкой беломраморной лестницей. Перед входом венецианская публика собиралась к спектаклю. Люди очень небедные, строго и стильно одетые, они держались с неторопливым благородством. Обнимались аккуратно, дважды целовали воздух рядом со щекой. С достоинством склоняли головы и приподнимали шляпы. Они совсем не были похожи на темпераментных итальянцев, но больше на актеров, разыгрывающих таинственное для окружающих действо.

Андрей выбрал вино и держал Катю за руку. Разглядывал ее с нежностью. Ее красивая крепкая ладошка казалась детской в его руках. Катя, не отрываясь, смотрела на венецианцев. Что-то разгадать в них хотела.

– Жизнь загадочна, – Андрей мягко помял Катину руку. – Кому-то всегда достается больше, кому-то лучшее, а кому-то ничего. Твоей Насте – ее проблемы, этим вот людям – их. – Он улыбался одними глазами. – Все бы хотели такую девушку в жены! Но ты одна!

– Да? – простодушно удивилась Катя, отвлекаясь от итальянцев. – К чему ты это? И ты бы хотел? Ты взял бы меня в жены, если бы мог?

– А ты пошла бы за сорокалетнего старика?

– Не знаю, мне ни один сорокалетний предложения не делал! Мне вообще никто не делал предложений. – Она замерла, улыбаясь, смотрела на Андрея, и видно было, как улыбка уходит с ее лица. Она опустила свои прекрасные глаза и заговорила тихо. – О чем бы мы ни говорили, мне всегда становится неудобно… я ощущаю себя такой сволочью, которая или хочет вытянуть из тебя деньги, или разрушить твою семью!

– Попробуй вино! – Андрей не обращал внимания на ее слова.

Катя машинально пригубила бокал.

– Нравится? – Андрей протянул руку через столик и снова поймал ее ладонь.

– Мне надо смириться с ролью такой вот странной девушки, и тогда все встанет на свои места. Так же ведь? А если я не согласна?! Это сразу означает, что я хочу увести тебя из семьи…

– Вино нравится? – Андрей смотрел благодушно. – Это очень хорошее вино!

Катя взяла бокал, попробовала еще раз. Поставила, не понимая.

– Настя хотела завести себе мужчину, который должен был быть старше и богатый, она называла это спонсор! Мне это казалось такой гадостью! И вот… – она нечаянно показала рукой на Андрея.

– Кать, что с тобой? Я не пойму, тебе хорошо со мной?

– Мне?! Мне очень хорошо. Я кажусь тебе неадекватной?

– Да нет… странно немного, но ты мне любая нравишься. Завтра на могилу Бродского съездим. Ты же любишь его стихи?

– Да. Очень.

– А я его не знаю, читал в студенчестве что-то, тогда он модный был. Ты наизусть помнишь? Он любил Венецию.

Катя все думала о чем-то, глянула удивленно на Андрея и зашептала:

И восходит в свой номер на борт по трапу

постоялец, несущий в кармане граппу,

совершенный никто, человек в плаще,

потерявший память, отчизну, сына;

по горбу его плачет в лесах осина,

если кто-то плачет о нем вообще.

Катя остановилась, подняла глаза на Андрея, но тут же нахмурилась строго и продолжила:

Адриатика ночью восточным ветром

канал наполняет, как ванну, с верхом,

лодки качает, как люльки; фиш,

а не вол в изголовьи встает ночами,

и звезда морская в окне лучами

штору шевелит, покуда спишь.

Катя остановилась. Тревожно и грустно смотрела на Андрея.

– Здорово, – сказал Андрей задумчиво, – очень здорово! Я тебе должен. Знаешь, когда я последний раз так вот… с кем-то читал стихи? Я не помню уже, сто лет назад! А раньше очень любил, сам писал на первом курсе…

– Мы не опоздаем? – показала Катя на опустевшую мраморную лестницу.

Андрей поднялся и подал Кате руку.

До отъезда оставалось два дня. Андрей за завтраком положил перед Катей кредитную карточку и пин-код, написанный на обороте визитки.

– Мне тут по делам надо встретиться, это часа три-четыре, погуляй без меня, ладно? Купи себе что-нибудь, пальто какое-нибудь модное, а хочешь своим подарки купи. А не будут брать карточку, вот наличные. – Он достал из кошелька, не считая, пачечку светло-зеленых и сиреневых банкнот.

Катя одевалась неторопливо. Глядела за окно. Было еще рано, над лагуной висела влажная зимняя изморось, а по горизонту, там, где всходило солнце, тянулись длинные розовато-серые облака. Она взяла плед и посидела на балконе. В кафе наискосок туристы, пожилые в основном пары, пили свои капучино с круассанами. Рабочий люд, несмотря на пронизывающий мокрый холод, был одет легко, поторапливался с тачками, гружеными разным нужным для Венеции добром. Поднимали продукты из широких грузовых лодок, скрипевших и качавшихся на волнах, подвозили обратно пустую тару. Тачки оставляли колесами двойные мокрые следы на брусчатке.

К их гостинице подплыл чистенький бело-голубой катер с надписью «Lavanderia»<sup>[10]10
  Lavanderia – прачечная.


[Закрыть]</sup> на борту. Официанты и портье приняли чистое белье, сдали стирку. Два бича, совсем такие же, как в Белореченске, с собачкой на веревке, стояли и смотрели, как ловко работают люди в строгих черных костюмах и белых рубашках.

Катя чувствовала не без удивления, что рада возможности побыть одной, она вернулась в номер, положила карточку и деньги на тумбочку, взяла одну сотенную бумажку и пошла гулять.

Одной ей было очень хорошо, даже преступно хорошо, свободно, может быть, она просто немного устала сама от себя, от замечательного и незаконного Андрея, от своего странного счастья с ним. Но больше от сомнений, безжалостно разрушающих это счастье. Это была мука, почти не сладкая уже.

Она ни о чем не думала, а просто шла по улочкам, куда вели ноги, рассматривала яркие витрины и мостики, балкончики и крошечные садики, читала на входе в церковь, кто из великих итальянцев ее расписывал, и заходила. И долго стояла у прекрасных полотен. Венеция казалась маленькой, меньше Белореченска. Катя угадывала то одно, то другое место, где они бывали с Андреем за эти восемь дней.

В одном из ресторанов, недалеко от театра «Фениче» – Андрей сам ходил с хозяином в подвал и выбирал старые вина – в дверях стоял хозяин и радостно улыбался Кате. Его звали Пеппино, он был хромой и ходил подсогнувшись, как от радикулита, в красной клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Блестел веселыми глазами и блестящей лысиной, чуть окаймленной прозрачным стариковским пушком. Пеппино распахнул дверь и склонил голову.

– Caffè, плиз, caffè, signorina!<sup>[11]11
  Caffè, плиз, caffè, signorina! – Кофе, пожалуйста, кофе, девушка!


[Закрыть]</sup>

Катя вежливо улыбалась, ей не хотелось кофе, ей больше нравилось ее тихое одиночество.

– Ti prego, bella! Ti voglio offrire un caffè! Solo un caffè!<sup>[12]12
  Ti prego, bella! Ti voglio offrire un caffè! Solo un caffè – Пожалуйста, красавица, хочу угостить тебя чашечкой кофе! Только чашечку!


[Закрыть]</sup>

Катя вошла, не стала садиться за столик, остановилась у широкой деревянной стойки. Они выпили кофе. Пеппино не говорил по-английски, но знал все итальянские оперы, что шли в театре «Фениче», наизусть. Он даже попел немного и очень правильно прекрасную увертюру из «Дон Жуана». В дверь, спасая Катю, вежливо озираясь и кланяясь, стала втягиваться большая группа пожилых японцев. Пеппино, театрально изобразив покорность судьбе, подержал Катю за руку и раскланялся.

Часы показывали полдвенадцатого, Катя пошла искать гостиницу; она оказалась совсем рядом, Андрея еще не было. Она села в гостиничном ресторане за столик на улице и стала смотреть на рабочую суету голубой лагуны, на вечное спокойствие моря на горизонте. Было ветрено, но уже не так холодно. Солнце пригревало приятно.

Кате как-то вдруг стало скучно, она думала про Андрея, что ему возможно, тоже, как и ей, захотелось побыть одному. Ее это никак не огорчило и не озаботило. Чем дальше, тем меньше понимала она в их отношениях, и чем меньше понимала, тем острее чувствовала незаконность своей радости. Это было главным ее ощущением. Она не имела никаких прав на Андрея. Она думала о себе, о своей внешности и не могла понять, что он в ней нашел и почему так с ней возится. Неуемная страсть, которую она обнаружила в себе, тревожила своими внезапными и неотвратимыми порывами. Словно где-то в глубине ее жило чудовище, которое вдруг, когда ему хотелось, властно поднималось из этих глубин, и Катя прекращала быть Катей.

А если это будет не Андрей, я тоже… – Катя замерла и нервно глядела перед собой, ничего не видя и не смея развивать эту мысль. Над ней стоял Андрей и весело водил рукой перед ее глазами. Катя очнулась, поднялась и порывисто прижалась к нему.

Они, не обедая, пошли к себе в номер. Вышколенные портье невольно косили глаза на красивую пару, поднимающуюся по старой, уютно скрипучей дубовой лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой. С красно-золотыми ракушками и тритонами, игриво заглядывающими в эти ракушки.

21

За ночь навалило снега, Ирина шла за хлебом. Ближний продуктовый ларек по случаю праздника был еще закрыт, и она пошла в дальний, коопторговский магазин, где работала ее двоюродная сестра Зоя, мать Насти.

Снег все шел. Тихий, задумчивый, где-то мужики, неторопливо покуривая, отгребали его от ворот и калиток широкими деревянными лопатами и забрасывали на высокие, выше человеческого роста, сугробы. В других домах еще только вставали, было полдевятого, выходные. Ирина здоровалась со знакомыми, кивала. Здесь все друг друга знали, если не по имени, то в лицо.

В магазине стояла очередь человек восемь-десять, пахло свежим хлебом и чем-то сладким, ватрушками. Зои за прилавком не было, не было и ее сменщицы смешливой Валентины Бутаковой. Молоденькая незнакомая девочка с ярко накрашенными губами подавала хлеб, взвешивала крупу и апельсины, должников записывала в пухлую тетрадку. Люди стояли спокойно, переговаривались.

– Зоя совсем догулялась, – негромко рассказывала впереди пожилая женщина: – уволили ее, ведь. А и сколько ж терпеть можно? И пьяная, бывало, торговала.

Старушка в сером пуховом платке, слушая ее, вздыхала время от времени и согласно кивала головой. Невысокий дядька в облезлой заячьей шапке стоял молча и смотрел в сторону, как будто в окно, но вдруг встрял в разговор:

– Мать свою отвезла в дом для стариков!

– Кто? – не поверила старушка.

– Да Зоя, кто! Специальну машину нанимала! Увезли!

Ирина слушала, замерев, боясь смотреть в ту сторону.

– Чего это она? – не понимал другой уже стариковский голос.

– А вот спроси! Уволили ее, она и давай куролесить всем назло!

– Да кому же назло?

– Кому-кому? Пьет, говорят, и по утрам уже, дом матери продать хочет!

– Не имеет права, бабка еще в уме! Как она ее сдала-то?

– Стыда у людей не стало! – качала головой старушка в платке.

Ирина стояла, отвернувшись в окно, кровь заливала щеки, она нахмурилась озабоченно и, кивнув стоявшему за ней, вышла из магазина. Дом сестры был на той же улице. Ирина вошла в нечищенный двор с протоптанной тропинкой, обстучала сапоги от снега и открыла дверь на веранду. В нос ударил застарелый табачный запах. Толкнула дверь – заперто, Ирина удивилась, было слышно, как работает телевизор. Через какое-то время, запахивая яркий халат, едва прикрывающий немолодые уже коленки, дверь открыла Зоя. Что-то дожевывала, сигаретой дымила, глянула пристально и чуть испуганно, как показалось Ирине.

– Заходи!

– Зоя, кто там? – раздался не сильно трезвый голос из кухни.

Ира вошла, еще обстучала ноги на коврике, поморщилась от дыма. В кухне в тренировочных штанах и несвежей майке сидел мужик лет тридцати-тридцати пяти. Худой, с мосластыми коленями и длинными нечесаными волосами. Ирина его не знала. В тарелках вчерашняя закуска, бутылка уже начатая, пахло чем-то кислым. Поздоровалась, отступила в сторону, чтоб не видеть мужика.

– Ты чего? – миролюбиво затягиваясь сигаретой, спросила Зоя, смотрела, однако, с тревогой. – От Насти, что ли чего?

– Я про бабу Дину узнать… – Ирина чувствовала, как лицо ее против воли хмурится. – Она уже понимала, что это все правда, что слышала в магазине.

Мужик встал и вышел к дверям кухни. Уперся в косяк, нога за ногу. Глядел с бессмысленным похмельным любопытством. Взгляд, как у коровы, – мелькнуло у Иры.

– Иди, сядь, Юрка! – Зоя зло развернула его и закрыла дверь. – А чего тебе баба Дина?

– Люди говорят, что…

– А мне насрать, что люди говорят! – Зоя смотрела жестко, не мигая. – Ты-то чего хотела?

– Ты, Зоя, на меня не шипи, Настя звонила, – соврала Ирина, – спрашивала, где бабуля!

– Да пошла она, твоя Настя. Выросла? Попила-поела и поехала?! И все! Там теперь ее счастье! Звонила она! А за бабкой она не хотела походить? Говно за ней убирать?

– Ты зачем это говоришь, Зоя? За бабой Диной чего убирать…

– Я сама про нее все знаю!

– Так ты, правда, от нее отказалась?

– А что прикажешь? Я безработная теперь, мне на что старуху кормить?

– Да ты ее кормила ли? – нахмурилась Ирина.

– Ты не лезь…

Дверь в кухню медленно открылась. Мужик, покачиваясь, осторожно нес в руках три полных рюмки. Плескал. Улыбался щербатым ртом:

– Бабы, вы чего лаетесь? С Новым годом давайте!

– Иди, Юрка! – взвизгнула Зоя, она опять вытолкала его и закрыла дверь. Слышно было, как рюмки с глухим стуком попадали на пол и беззлобно заматерился Юрка.

– Адрес мне дай! Куда ты ее отвезла?

– Не твое дело! – Глаза Зои наполнились презреньем. – Не лезь, иди своих инвалидов обхаживай!

Ирина замолчала, посмотрела недобро и выбралась на улицу. Шла не видя дороги, сердце колотилось от негодования и бессилия. Не верила еще, на что-то надеялась. У бабы Дины было заперто. Замок висел на калитке.