Текст книги "Небо в алмазах"

Глава 25

– И я? – чуть ли не автоматом завиляла хвостом Пудреница, как будто на одной из захолустных планет Ориона ей обещали:

– Ты всегда будешь только брать, брать и брать.

И сама не зная зачем, оставила себе только одну брошь – золото в рубине – снятую Ленькой Пантелеевым у Кали, авось и у Щепки, которые, начав спорить, чья она – так и не пришли к консенсусу. И кстати спросили у Бата:

– Почему такой переворот, чтобы мы, как запуганные крысы перед котом британско-шотландской породы сначала без выстрела сдались в кабаре, а теперь здесь действуем как по инструкции, придуманной еще на заводе для детских игрушек?

– Простите, но я спал тогда, – ответил военачальник.

– А сейчас? – тут же получил вопрос – правда с противоположной площадки, от Бутлерова.

– Сейчас?

– Да, да, – подтвердил и Доктор Зорге – капитан Буров.

– Тянет что-то внизу живота, как будто только теперь я понял: это именно то крайнее место, за которое привязывают нашу волю.

– Да, помнится, ты кричал там в кафе, перед тем как потерять человеческое обличие, что:

– Я пришел дать вам волю, – как будто изображал из себя Стеньку Разина, – сказал Пит, который думал в общем-то только об одном: летал ли я на самолете, или мог в детстве летать и так: от периодического вдохновения?

Почему? Потому, что некоторые личности очень тяжело переносят неволю, и думают именно об этом:

– Умел ли хоть когда-нибудь летать? – Или:

– Не инопланетянин ли я?

– Ты не местный? – услышал он прямо над ухом чей-то малоприятный звон.

И по заунывному смеху неожиданно понял, но как информацию собственного сочинения – это Майер. На сколько можно продвинутся с верой только в самого себя?

– Надо попробовать.

– Я ждал тебя ответил Май.

– Вот как! Я – нет.

– Почему?

– Вы запутали меня на Северном Полюсе, как ключница Александра Пушкина, приперев ему с чердака корзину таких сведений, что можно не только загрустить, но и:

– Обрадовать, – ответил Май паролем:

– Книги! Книги, книги!

– Это значит, вы забыли взять с собой в тот легендарный полет карту небесной местности?

– Да, я спутал ее с картой Северного Сияния.

– Я вам не верю. Такие, как вы, если что и путают, то только с дальним прицелом.

– Зачем, чтобы оказаться здесь, в Матросской Тишине? Поверь мне, парень, но даже я не знаю, как отсюда вырваться. Да, несмотря на то, что к моим услугам здесь Худи и Отти.

– Отто Эс?

– Наоборот, э – с маленькой – С:

– С дом.

– Какой дом?

– Как минимум пятиэтажка.

– Вот из ит?

– Слишком много вопросов.

– Если вы не будете на нах отвечать, я всем скажу, что вы – Майер – здесь.

– Тебе никто не поверит.

– Почему?

– Попробуй.

– Здесь Майер, хотя небольшой пока еще, но всё-таки ужасный! – крикнул Пит.

– Ты кто? – тут же спросила его Пудренница через Леньку Пантелеева, который ей подчинялся, но думал, что делает это нарочно, по собственной воле. Почему?

Именно потому, что никак не мог понять:

– Почему я не должен ей угождать? – И решил:

– Гипноз, или я в этом деле ничего не понимаю.

После тихого часа Бат проснулся между Кали и Щепкой, и до такой степени, что испугался:

– Вы за народ или против?

– Вот ду ю сей? – спросила одна.

– Если, да, – согласился Бат, – то: сколько лошадей держать можно?

– Думаю, он еще не совсем спятил в нашу сторону, – сказала Щепка, и Бат обрадовался:

– Нет, лег правильно, это свои.

– Что ты хотел узнать-то? – спросили они.

– Портрет Пабло Пикассо у вас с собой?

– Чтобы задавать такие вопросы надо дойти до полной вменяемости, – сказала Кали.

– Хорошо, я приму вас ответ, – смилостивилась Щепка, – нет, мы не знаем, где теперь Подсолнухи, и более того, к счастию Ван Гога.

– Спасибо за благородство, ми-леди, я тоже как-нибудь не вспомню про вас, что служили гренадершами в армии Врангеля.

– Врангель никогда не мог вести за собой армии по снежным пустыням Сибири.

– Почему вы не можете предположить, что он – по крайней мере на уикенд – поменялся с Колчаком на свою Сахару?

– Да мы и Врангеля почти не знаем, – ответила Кали, – так, что-то было, но где он теперь никто не знает.

– В принципе, меня интересует не сам Врангель, а где может находиться то магическое полотно Ван Гога – как вы наконец вспомнили – где можно его замуровать?

– Это было, да, в Сибири, – ответила Щепка, – в районе ее озера Байкал, – но где оно теперь неизвестно.

– Как и копьё судьбы, – добавила Кали.

И шепотом, но хором удостоверили:

– Мы ничего не знаем-м.

– Если вы будете упрямиться, узнаю из какой вы группировки, сдам, что раньше вы работали на этого, как его?

– Ты не помнишь, что работали мы вместе в одном кафе на Таганке?

– Я не мог быть в стольких разных местах, пусть и неодновременно.

– Зачем тебе картина Ван Гога?

– Только так мы можем найти Майера. Он или застрял в ней, или ищет её.

– Если эта картина всё еще существует, то она может быть только в трех местах, – сказала Щепка, а Кали продолжила:

– У японцев или так и осталась в Сибири на дне озера Байкал под охраной, я думаю, уже повзрослевших осетров – до кило под двести – не меньше.

– А они будут держать на дне крепко, ибо даже с учетом выталкивающей силы воды ему не выбраться.

– Кому, ему? – уже немного запутался Бат.

– Или портрету, или портрету вместе с Майером, – ответил кто-то, подслушавший их разговор снизу, хотя до этого они не только не замечали, но даже не знали:

– Здесь на каждом месте – два места: одно вверху, другое внизу.

Все застыли в ужасающем недоумении, что внизу кто-то есть и он их подслушал.

– Кто-то должен ликвидировать стукача, – сказала Щепка.

– Я не пойду, – ответил Бат, – потому что не верю в эту демагогию, мы не на шхуне еще, чтобы под полом нашего корабля, идущего уже с картой золотоносных месторождений на Остров Сокровищ, водились крысы.

– Я тоже, – ответила Кали.

Тем не менее, в трюм все-таки пришлось спуститься Бату, ибо еще не окрепшей памятью он стеснялся полностью подчинить себе этих своенравных кобылиц революции, или может быть, еще хуже:

– Контрреволюции.

Вошла охрана с предложением:

– Всем выходить на расстрел, – и была озадачена.

– Чем? – не поняла Пудреница, которая была специально заслана сюда Фью-Черсом, чтобы найти хотя бы одного из двух:

– Или неизвестно где притаившегося Майера, или хотя Врангеля.

Думали расстреляют во дворе тюрьмы, как советовал один Бабель новому начальнику Одесской жандармерии, когда к нему приходят с неуместными просьбами о:

– Переговорах. – Нет:

– Повезли в лес.

– Зачем? – спросил Буров полковника Бутлерова.

– Это не стратегический прием, а тактический – ты сам должен лучше знать.

– Думаю, это смесь стратегии и тактики, – влез между ними Бат.

– Не выйдет стратегия – пропихнуть хотят тогда хотя бы тактику? – удивился сметливости крестьянина, научившего пониманию пространственно-временного континуума в тюрьме, полковник Бутлеров.

И точно, – подумал подслушавший разговор невольных подельников угрюмый всё последнее время Ивановский:

– Не найдут одного – так вычислят третьего лишнего.

– Тут можно было и не думать, а сказать при всех чистым немецким или английским языком, – пролаял рядом один прохиндей – лазутчик, как сразу решил вирусолог, т.к. субъект тут же разъяснил:

– Майер ищет Ван Гога, а Батька Махно самого Майера.

– Глупость, – сразу от злости раскололся Вирус, – ищут Врангеля.

– Вот, пажалста, и Третий появился, спасибо, теперь, наверное, нас опять вернут в тюрьму, а не оставят бегать по лесу, окружающему плотным кольцом совхоз по производству свиней Коммунарка.

– Почему вы так решили? – чуть не остановился, как вкопанный вирусолог Ивановский.

– Честно? Считаю, что лучше быть свиньей, чем пристрелят налету, как шестипалую курицу, понявшую в подходящий момент, что:

– Летать можно?

– Да, дорогой сэр, очень да! Поле-тим-м-м.

– Мне бы так-то, – вздохнул ученый, но не верю, что без самолета, или хотя бы планера, на именно этой Земле можно подняться выше деревьев.

– Не деревьев, мил Эйнштейн, а выше леса-а.

– Выше леса вряд ли, ибо у нас нет средства для посредства перехода сразу хотя бы ко второй космической.

– Знаете почему вы так думаете? Вы упрямо считаете, что за пределами вашего энерго-вирусологического института живут только рожденные ползать, а летать – никогда.

– У меня такое чувство, как будто кто-то прошел по тому месту, где будет моя могила.

– Где находится твоя могила? – спросил незнакомец. – Или ты уже точно знаешь, что она там?

– Так не бывает.

– А именно?

– Что в одном вопросе сразу два вопросительных знака.

На прогулке во дворе Пит пытался – два раза – подняться вверх, или хотя бы просто в воздух – нет:

– Не смог даже оторваться от Земли, – сказал он Майеру, и только сейчас точно понял:

– Откуда здесь взялся этот субъектум, если в кабаке с Датскими ребрами его не было? Неужели вошел в такой контакт с Пудреницей, что может даже за ней скрываться? И значит, эта Серебряная Нога смогла завладеть Пирамидальным Портретом Ван Гога хоть с Георгинами, хоть с самими Подсолнухами, ибо самостоятельно такие потребности приобрести нельзя. И сказала, даже не обернувшись в Питу:

– Не надо здесь порядковаться.

– Мама Мия, – подумал Пит, – она владеет не только задним зрением, боковым умом, но, похоже, и шпагой не хуже Портоса.

И продолжил:

– Если эта мысль пришла мне – значит она не только существует, но и вот-вот будет реализована. – Он осмотрелся. Шпаг здесь нет, и более того, никогда не предвидится. Тогда:

– Что бы это могло быть? – и опять повернулся к восходу солнца. Хотя давно уже было пропедалировано:

– Лучше смотреть в Другую Сторону, на букву Мэ.

Мэ, Мэ, Мэ, – Москва – похоже, но мы и так в Москве, или Матросская Тишина – это уже Выселки, 101 километр, о ужас!

– Неужели мы на противоположной стороне, и это Мащенка?!

Глупости, глупости, у стольких людей ума больше, чем только одна иво:

– Палата номер семь.

А с другой стороны, могли собрать всех инопланетян, наконец-то, в одном месте, и только совещаются еще:

– Выпустить для полного размножения на вольную волю, – или всё-таки лучше:

– Децимировать?

И децимировали бы, но так и не смогли решить, с какой стороны лучше начинать проце-дуру. Как выразился Фью-Черс:

– Я не допущу, чтобы начинали с двух сторон.

И уже все боялись задать простой вопрос:

– Начинайте с одной, если у вас второй стороны уже не хватает! – Ибо, как и было сказано ретроспективно:

– Кто второй?

– А второй, кто?

– Цифру Два в школе еще не отменили?

Но из-за присутствия отсутствия ума, многие забыли, а другие не могли понять, потому что напрочь забыли:

– Вот из ит Розетский Камень?

– Ты, чё мечтаешь, как архангел Михаил у Гроба Господня? – услышал Кетч голос почти рядом.

– Прости, наверно, задумался.

– О чем? – спросил капитан Буров.

– Не могу понять, почему Пит не летает.

– Хороший вопрос, ибо ответ на него один: кто-то должен.

– Я? – вы име-ете.

– Да, в виду башен Кремля и туда и полетим, больше немедля ни минуты.

– Так остальных расстреляют за наш побег.

– Остальных?

– Нет?

– Конечно, нет, ибо потеряют дар речи, и не только, но и трансформацию его в ненужные телодвижения, – ответил капитан.

– Послушайте, я вам поверю, если сможете улыбнуться, – сказал послушно Кетч.

– Я не капитан, чтобы улыбаться правде.

– Генерал?

– Это секрет.

– Значит, я вам не верю. Да, нет, нет, это большое преувеличение моего сознания, что летать – по крайней мере – иногда:

– Но всё-таки можно.

– Я понимаю, вам нужно вдохновение, – сказал Буров, – и вы здесь – поймите меня правильно – ищите.

– Да, может быть, но не нахожу, – честно ответил Кетч. – Здесь не место для Мечты.

– Вот именно, дорогой друг, это ведьма – точно тебе говорю – летает.

– Вы предлагаете мне использовать Серебряную Ногу – в простонародии местных кабаков и шашлычных – забегаловок:

– Пудреницу в качестве ведьмы?

– Да.

– Да? Но где ее ступа?

– Я вот как раз над этим думал, что должна быть, но пока не вижу, не вижу. И да, – добавил капитан, – думать уже поздно, сейчас поступит приказ:

– Коммунарка!

– И нас повезут в Кузьминки? – спросил радостно Кетч.

– Почему, в Кузьминки, ты там жил?

– Не знаю, но почему-то думаю, что туда я смог бы долететь.

– Это значит, нам удастся совершить побег во время передвижения.

– Значит, вы тоже считаете, что отсюда нельзя?

– Да, потому что наверху натянута сетка.

– Так на то и РСН – Роза Серебряная Нога – чтобы её аннигилировать.

– Аннигилировать, вряд ли, а что еще она может, не могу даже себе представить.

И вдруг произошло почти чудо: пришли два рабочих из числа зеков и начали снимать защищающую небо проволочную решетку. В надежде начальства:

– Не решетки держат реципиентов здесь, а страх, – страх, однако:

– Жить на воле.

Произошло почти чудо. Пит и Кетч молча взялись за руки и поднялись на полметра в воздух. Это увидел только Буров, другие подумали, что ничего не было, так как:

– И не может быть никогда!

Пудреница, правда, подземным чутьем поняла, что происходит что-то экстра-ординарное, что в некоторых книгах уже предопределенное.

– Что бы это могло быть? – подумала она, и выбрала:

– Что еще, как не летать долгожданно собрались, – и успела тварь цапнуть за пятку Пита.

Капитан ужаснулся:

– Именно за эту уже удаляющуюся пятку он хотел зацепиться. – Как говорится:

– Эх, Ахиллес, Ахиллес, – не ту Гвине-веру ты взял на борт, и, следовательно, корабль не пройдет по единственно возможному пространству между небом и землей, между Сциллой и Харибдой.

– Поворачивай в Харитоньевский, – сказал Кетч.

– Не могу, друг, прости.

– Что случилось, Пит?

– Что-то тяжелое повисло у меня на пятке.

– Не думаю, что это благородный рыцарь.

– Спасибо за поддержку. Но Боливар, как ты знаешь, друг, не выдержит даже двоих. Мы начинаем падать раньше времени.

– Я согласен вступить в неравный бой даже на территории кремлевских конюшен.

– Окей.

Но РСН успела спрыгнуть раньше и не разбиться, так как упала точно в Царь Пушку, поднятую ради этого праздника солидарности чертей радикально азимуту. Однако, ядро, которым она была всегда заряжена на случай беспорядков, могущих быть предпринятыми некоторыми личностями из посетителей кремлевских выставок оружия и золота, могущих от наслаждения додуматься до того, что:

– Вот эта Шапка Мономаха раньше была моей, точно, ибо при примерке на экскурсии – подошла точно.

И кинжал Ивана Грозного – есть не что иное, как эманация внеземной стрелы, направленной в самого Ивана, но в это время услышавшего голос Сирены Горгоны:

– Пожертвуй сына своего ради спасения Нашего Небесного Рода.

И он поднял его только с одним словом, в неспособности возбуждения придумать что-либо еще более противоестественное:

– На-те-с!

Именно с этим же лицом Принц Джон пытался изнасиловать леди из королевского рода, пока ее родственник, Король Львиное Сердце:

– Пытался добиться от мусульман:

– Ну, теперь, каково ваше мнение, кто из нас более:

– Дик и рьян! – Риторический Вопрос, ибо здесь можно смело поставить знак равенства.

Так и Джон резюмировал еще не свершившееся событие:

– Щас, щас, я буду равен вам по крови!

– Но каким образом? – не совсем поняла ми-леди. – Ибо тогда я должна вас родить, а не трахнуть!

– Так-то бы, да, очень дорогая девочка, но вы и родите меня!

– Так бывает? – спросила она в надежде, что нет, конечно.

– Нет, конечно, обезумел он ее, но один раз можно.

Ну, и значится, родила Фью-Черса.

– Кто?! – ахнул кремль всеми своими подвалами. – Точнее:

– От кого?

– От Царь Пушки.

– Если так и бывает – пусть не часто – а только один раз, непонятно, что делать со вторым?

– Если вам это малоизвестно, дорогой сэр, то знайте – его никто не признал за Посланца Ориона и даже его собаки Сириуса, и сейчас он, правда, здесь, но работает простым истопником, единственной радостью которого является фляжка Хеннесси, выдаваемая ему на Седьмое Ноября и на Старый Новый Год, иногда и на Рождество по старому стилю.

– На Первое Мая?

– Нет, ибо это не его заслуга, – был краткий и лаконичный ответ.

И к ужасу служителей Кремлевского Культа, чинно и благородно ждавших этого Второго пришествия:

– Явились сразу трое. – Это были Пит и Кетч, явившиеся, хотя и запылившиеся и, успевший, как пострел, уже повзрослеть до нужной кандишэн сын РСН и Царь Пушки.

Саму – в простонародии Пудренницу – пока найти не смогли, ибо и не знали:

– Кого, собственно, искать?

По случаю этого праздника из подвала на минус седьмом этаже был вытащен сам предсказатель этого второго пришествия, по древне-мармонскому имени, и как он сам себя называл:

– Их бин Распутин, – а рядовой кабацкой Москве известный, как:

– Ленька Пантелеев.

Вот так, кто может поверить, что Ленька Пантелеев – это и есть друг бывшего царя Николая и его Виктории. – Ответ:

– Никто, – но только:

– До нашей эры, в её второй производной. – Ибо сейчас на помощь здравому смыслу пришла подруга, могущая поставить знак равенства даже между адом и жизнью вечной, и имя этой подруги в земной её эманации:

– Роза Серебряная Нога, – в европейской транскрипции:

– Диктатура Пролетариата-та-та-та, – говорит пулеметчик:

– Та-та-та, – послушно лопочет за ним Максим. – Тоже европейского сочинения. – И становится:

– Всё возможно, – ибо веруем мы в иво и иё:

– По-честному-му-му. – Но не надо говорить при всех, что свиней, ибо пусть это будут благородные, еще от бога:

– Коровы.

– Му-у. У-у-у!

И обратились два приспешника – соперника к Григорию – пока еще в цепях и паутине:

– Кто из них царь новый, Нас-та-я-щий?

– Сымите поначалу паутину с ланит моих, чтобы мог видеть антихристов.

– Во-вторых?

– Вы кито?

– Так Хар-чик и Троль-чик.

– Я думал вас уже расстреляли, – ответил Распутин, но только после поднесения к нему поближе тазика Мадеры.

– Ну-у!

– Три желания, – ответил наглый Гришка.

– Гут.

– Пусть говорит, – был чей-то голос и из президиума.

– Бабу.

– Оживить ее уже не состоянии.

– Розу хачу.

– Она тебе не жена.

– Хочу на ней жениться, – ахнул Гришка, что у некоторых даже в президиуме волосы закачались, аки наше будущее в виде его трехметровых – пока еще не самих кукурузных початков, но – стеблей, однозначно, ибо:

– Уже стояли, стояли, как лист перед травой.

– Как грива у Конька Горбунка, – опять подтвердил правду тот же ревизионер из президиума.

– Она аннигилировала, – сказал Троль-чик.

– Правда? – обратился Распутин к Харчику.

– Просто неизвестно, куда она делась после попадания в цель.

– А именно?

– В Царь Пушку.

– Это слишком рационалистический взгляд на позиции духовного интернационализма, – возразил Троль. – Ибо уверен, она здесь, и может быть, даже сидит сейчас – нет, конечно, не в президиуме пока что, но скорее всего:

– Под ним.

– Вы только сказали, что она аннигилировала, – возразил Хар, предполагая, видимо, начать внутрипартийную дискуссию.

– Или всё-таки вы допускаете, что она может продолжать своё черное дело – заниматься сексом в под-трибунном помещении, забыв, что мы не на футболе:

– Спартак – Динамо, – через забор, и – тама!

Далее, какое третье желание Распутина?

– Ну-у!

– Щас, щас вспомню, о чем мечтал до падения на Землю звезды Бетельгейзе.

– Твоё место в Подземелье! – зачем-то рявкнул опять тот же ревизионер из президиума, и это могло не понравиться не только Некоторым, но и Всем. Ибо Распутина давно не видели, и сейчас, вопреки предсказаниям, не могли налюбоваться. Ибо, как сказал один:

– Анахронизмы уже надоели.

– Вы, наверное, думали: Ана-хореты? – спросил Харчик, ведущий, как и Трольчик, в форме адвокатов допрос Распутина, а бывало и:

– Всех остальных.

– Он пошутил, – сказал Хар-чик.

Но это не прошибло Распутина, он даже перестал распутывать паутину десятилетней – пожалуй – давности на своей распоясанной временем шее.

– Нет, я не шутил, и более того: никогда не расставался с мечтой.

Многие замерли от продолжения, и пока только гадали:

– Чего хочет?

Глава 26

– Аннигилировать, – посоветовал один.

Но вот этот ревизионер из президиума насмешливо посоветовал:

– Пусть будет председателем совета министров.

Но улыбнулись только некоторые, а не засмеялся:

– Никто.

– Я против, – сказал Аннигилятор.

– Я тоже, – сказал Ревизионер.

И.

И предложили единодушно проголосовать, чтобы человека нейтрального, незаинтересованного назначить:

– Временно смотрящим за проведением реинкарнации, а именно:

– Кто из них Председатель Настаящий!

Фью, Кетч или Пит?

– Точнее, – было доложено, – никаких Фью, но в то же время непонятно:

– Кто третий?!

Но пока что про ужас этой неразберихи забыли, и Харчик попросил у народа разрешения задать только один вопрос:

– Вон он сидит здесь пьет с наслаждением Мадеру, как обычно прямо из таза, а?

– Да?

– Мне непонятно, как он мог наводить шухер по кабакам Москвы и Петербурга, ибо путы паутины на нем еще средневековые. Практически.

– Просто реинкарнация, или что у них еще там, – ответил оппонент Трольчик.

– Пусть Расс ответит сам, – тут же дал ему псевдоним, Ревизионер.

Расс – Распутин допил почти всю мадеру, за исключением одного глотка величиной с пол-литра, и молвил почти русским языком:

– Пришли мне завтрева на маленьку дачку посыльного – нарочного с тугаментами.

– Вы ему продиктуете мемуары? – спросил Трольчик.

– Нет, я грить ничего не буду, – он сам запишет эманацию моей башки по данному диаметру.

– Так кто это должен быть, чтобы записывать такие мемуары? – ужаснулся Харчик.

– Есть у вас один, – только и вякнул Расс, допив одним глотком махонький иво остаток.

Распутин уехал на гусеничном тракторе импортного производства на Малую Дачу, а Президиум и его штатные оппоненты, Хар и Тро – сели подумать, где найти Фью, ибо Расс точно имел в виду его, так как больше некого.

Но после недельной канители поняли, наконец:

– Ни Пит, ни Кетч, бродящие по кремлевским галереям в качестве вольных слушателей, не в состоянии принять сигналы от потусторонних миров.

– Следовательно, – решил Мо, – мы, – он указал на Во и Бу, – как полные члены президиума, в отличие от иво кандидатов Харчика и Трольчика:

– Сами пойдем в эту ходку, и:

– Залегистлируем иво, – начали даже заикаться подсобные ребята. – Как говорится:

– Так бывает, что чек то выговаривает букву, но иногда и забывает это произносить.

– Это от ужаса, – сказал Бу, а Во его поддержал:

– Мы не сможем выудить из этого древнего мага даже место, где он доставал Мадеру, сидя на цепи в подвале Лубянки.

– А уж человека – фул-хауса, тем более, – решился сказать правду и Бу.

Но Мо, решивший закрепить за собой место Фью-Черса на случай его полной аннигиляции, выразился:

– Я пойду, а вы только меня прикроете.

– Как нам написать в случае чего? – спросил Во.

– Да, – добавил Бу, – Аннигилятор или Ревизионер?

– Чего тут непонятного, – ответил Мо, – так-то аннигилятор, а в натуре: ревизионер.

И действительно, многие думали, когда выступал Мо, клеймя направо и налево проституток империализма и местных трутней, отлынивающих от политической борьбы по мотивам личной ненависти к её проведению, что:

– Бьется он не на жизнь, а на смерть:

– Сам з собой! – То, как Ревизионер, а то, как его:

– Аннигилятор.

И человек умный – но не Во и Бу – мог бы уже понять, что искать Фью надо у него дома, авось даже замаскировал его под:

– Кота домашнего Сибирской породы.

Нет, честно, я поверю, если не сейчас, то:

– Скоро, скоро.

Далее, допрос Распутина с пристрастием.

Медиум:

Майер и Фью разыграли своё будущее в преферанс, как люди не только умные, но и:

– Никуда не спешащие в виду уже близкой вечности.

– У тебя сколько?

– Мизер.

– У меня больше.

– И ты всё равно не сдаешься?

– Нет.

– Ладно, я выберу вечность в Мавзолее, но торгую каждый месяц проводить поблизости концерты народных артистов плюс.

– Плюс? Ах, плюс! Что именно, обед из кремлевской столовой?

– Не надо, я, когда надо, сам приду и не заметите.

– Как не заметите, кому-то точно суп из белых грибов или креветки по-Мадагаскарски не достанутся.

– Мне, собственно, не так важны тольятелли, креветки или другая чешуя, как сам шухер твоих причандалов по этому поводу.

– А! вот так, окей, мне надо только знать, надо за этот шухер повышать, или, наоборот, опускать?

– Не ты будешь это делать, увы, увы.

– Хорошо, мне же лучше, я всегда мечтал работать истопником, чтобы в свободное время не только с чистой, но и теплой душой пить Хеннесси. Но кито тогда?

– Шесть мистических символов, – ответил Май.

– Мо, Бу, Во – среди них?

– Да, и еще трое сменяемых, ибо жертвы будешь приносить мне во всех системах мироздания.

– И только мы оба будем вечно:

– Наслаждаться.

– Да, но вечно – это только я, ты – если говорить фигурально-тезисно:

– Не совсем.

– Тогда, может, еще сыграем, и я пойду в мавзолей, а ты гоняй их по кругу, как невыезженных лошадей.

– Спасибо за предложение, но я и так иногда буду приходить, чтобы милостиво принять жертву.

– Отлично, только обещай, чтобы было не очень страшно.

– Жаль, но так не бывает, ибо жертва и приносится ради страха.

– Честно, мне иногда хочется посмеяться.

– Всё это уже в прошлом, теперь: кто смеется – тот досмеется.

– Как же цирк?

– В этом и заключается цирк: чтобы смеялись, когда лучше всего поплакать.

Пит и Кетч шли по галерее подлинников работ импрессионистов Ван Гога, Тулуз Лотрека, Сезанна.

– Это Пабло Пикассо? – спросил Пит.

– Да, сам не знаю, почему он повешен отдельно. Ибо.

– Да, я тоже не вижу большой разницы между ним и Ван Гогом.

– Ван Гог поцветней будет.

– У тебя в голове должна быть своя подсветка.

– Да? Мы не знали.

– Я вообще раньше думал, что импрессионист только Клод Моне.

– Зря.

– Почему? Потому что нет никого умнее самого человека? Да, я тоже так думаю, хотя вот интересно:

– Бог живет и на той территории, или по крайней мере:

– Хоть иногда бывает?

– Вообще-то для Него не может быть Запретной Зоны.

– Так ты думаешь, здесь ЗП – Запретная Зона?

– Уверен.

– Значит, нам уже не улететь через её забор.

– Надо прикинуться шпионами.

– Бесполезно, через полчаса нас повезут на Большую Дачу.

– Но там нет Распутина, кто-то другой выйдет с нами на контакт?

– Я думаю Серебряная Нога.

– Зря напомнил. И знаешь почему? Потому что вот именно через тебя она уже начала свой допрос.

– Честно?

– Да, я чувствую ее щупальца на своем сердце.

– Так бывает?

– Не часто, но сейчас есть. И знаешь, что?

– А именно?

– Я уже знаю твой вопрос, и тоже скажу: вот именно:

– Кто ты?

– Я – Кетч.

– Нет, я Кетч, а ты Пит.

– Фантастика! Эта тварь и у меня помутила разум, хотя по логике – значит – я Пит, что вот нет! Я кто-то другой.

– Я могу тебе сказать, кто ты.

– Да, я вас слушаю.

– Ты – Май-ер.

– Да ты что?! А – так сказать – он, значит, Пит?

– Вот видишь, ты уже думаешь, как он, Анти-Дюринг, анти-логически.

– Но если думать через Зальцбург – всё сходится.

– Так бывает?

– Нет, но вопреки здравому смыслу, и тем более научному осмыслению – всё сходится. Сюда бы Ивановского!

– Да, жаль, теперь уже не вырвется, сгниет в каталажке.

– Почему?

– Потому что по всякому поводу – не удержится, и будет предлагать научное обоснование.

– Да, у них душа это не терпит. Может, эта, пойти на поклон к Розе?

– Это к какой Розе, с Кузнечной?

– Не-ет-т, со Слободки.

– Да ты что к ней всегда очередь.

– Такая покорная, покорная-я, что ли?

– Но не за даром. Но это тем лучше, пока мы здесь, зайдем, как будто просто так, в Оружейную Палат-шоу, и попросим – возьмем Копью Судьбы, о котором, она – сама плела – еще не родившись мечтала.

– Оно имеет смысл?

– Да, хотя я и сам забыл, какой именно, но ясно, что, как обычно:

– Победитель получает всё.

– Если есть копье – есть и тот, кто будут против его потрясания.

– Да брось ты, здесь уже нет таких, так как.

– Да, друг, именно, так как все наши друзья по тюрьмам разбрелись, да по казино.

– Ты очень правильно вспомнил, тут может помочь только Че, если после очередного проигрыша в Лас Вегасе или Монте Карло – еще не завербовался в кубинские партизаны.

РСН шла им навстречу, и до такой степени уверенно семенила, что Кетч не удержался, и – правда не выходя на встречную – спросил:

– Как ваше здоровье?

И, о ужас! – дама споткнулась, и:

– И они побежали, так как слышали байку:

– Человек, споткнувшийся перед вами – это не добру. —

Если?

– Если дама, – то лучше вам вообще прикинуться пушечным ядром рядом с Царь Пушкой, или олухом царя небесного рядом с его Колоколом.

– Чего бояться? – спросил Пит.

– За нами гонятся.

– Уже?

– Можешь повернуться, если не боишься, – смело ответил Кетч. – Я – честно – не могу уже: шея не столбенеет.

– Наоборот, уже не поворачивается.

– Так тоже бывает, но не в этот раз, ибо я:

– Ка-ме-не-ю-ю.

– Серьезно?

– Точно тебе говорю и, скорее всего, в последний раз.

И точно, на следующий вопрос – теперь уже не важно, какой он был – Кетч не ответил. А так только прокашлял:

– Ня буду, я читать тебе морали-ме, юнец, но если без меня победишь Фью-Черса, то с Серебряной Ногой – точно тебе пою:

– Пой-й-дешь-ь под роспись в загсе Камергерского Переулка, что у Никитских Ворот. – И не опасайся, ибо координаты иво измерены не здесь, а намного точнее:

– С Бетельгейзе, – едва не погасшей намедни, можно сказать в тот день, когда вы упали прямо к нам в цепкие – как пишется в реноме к очередному покойнику:

– Ручки – пожалуйста – вот они. – И знаете почему так происходит, что куда вы ни бежите, а всё равно попадаете в них?

– Нет.

– Потому что Мертвая звезда и Сверх Новая – это две, да, но не очень большие разницы.

– Как что? – автоматически, но про себя прочирикал, как воробей, но именно для того, чтобы его не узнали Кетч.

И невнятный голос был, как из-за плотно закрытой двери или, как из шкафа за комнатной дверью, как – представьте себе – к вам пришла родная, но уже умершая кошка, чтобы вы могли вместе порадоваться этой встрече на мосту времени:

– Как перепрыгнуть через кремлевскую стену.

И побежали, но не быстрее, чем занимать очередь в недавно открывшийся пивной бар, а как просто люди, у которых пятая – богатая:

– Включена еще со вчерашнего разу.

– Впереди часовой с очень злыми винчестерами в глазах.

– Документов нет.

– Надо бежать быстрее, как-нибудь проскочим.

– Нет, в этом случае надо, как следует.

– У меня больше нет скоростей, даже виртуальных.

– Значит, вот так это и бывает, когда: всё – наконец, кончилось.

Раздался визг тормозов.

– Хорошо, что не пёрнули серой, – согласились оба, ибо бежать быстрее было уже нельзя, а попытаться:

– Всё еще можно, что и значит только одно:

– Одно сердце – не выдержит.

Они уже почти объединили два сердца в одно, чтобы пройти с аннигилирующей скоростью мимо полосатой будки часовых, когда их:

– Как будто ветром перемен сдуло, – но!

Но запах даже самой хорошей машины – как грится:

– Тем более не пропить, ибо работаете вы с ней на разных сертификатах.

– Куда? – только и спросил Пит. Кетч добавил:

– Если по пути – завезите сразу на Малую Дачу, к этому, как его? – от ужаса один из ни забыл секретное имя Распутина.