Текст книги "Жизнь Маяковского. Верить в революцию"

Парижская дилогия о любви

Созданная Маяковским в октябре – ноябре 1928 года поэтическая дилогия – «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» и «Письмо Татьяне Яковлевой» – принадлежит к вершинным произведениям любовной лирики поэта. Предметом лирического диалога с читателем становятся размышления автора о любви и ревности, о соотношении личного и общественного, о личном счастье, о социальной значимости и месте любви в общественной жизни.

Правомерен вопрос о соотнесенности лирического героя и авторского «я» поэта, об их слиянности и различии. Важен и генезис поэтических образов, соотношение в поэтике Маяковского-лирика художественного вымысла и реальности, «быта», биографии. В ряде работ 1960–1990-х годов убедительно показана высокая степень «автобиографичности» лирики Маяковского, доходящая до неразличимости лирического героя и автора[183]183
  Перцов В.О. Маяковский: Жизнь и творчество. М. 1972. Т. 1–3, и переиздания; Паперный 3. Поэтический образ у Маяковского. М., 1961; Петросов К.Г. Маяковский: Биография поэта и его творчество // Изв. АН СССР: Серия лит. и яз. М., 1993. Т. 52. № 3. С. 3–15; Крыщук Н. Искусство как повеление: Книга о поэтах. Л., 1989.


[Закрыть]. Время и место написания дилогии устанавливаются с достаточной определенностью. Оба стихотворения написаны в сравнительно короткий промежуток времени: вторая половина октября – ноябрь 1928 года. Место написания – Франция: Париж, присутствующий в заглавии одного и в концовке другого стихотворения, Ницца – в черновых набросках стихов.

Правда, по крайней мере одна поэтическая заготовка – строфа «Письма товарищу Кострову…» об энергетике любви, заставляющей влюбленного на морозе «рубить и колоть дрова»[184]184
  Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955–1961. Т. 9. С. 525. В дальнейшем ссылки даются в тексте, в скобках после цитаты; первая цифра – номер тома, последующие – страницы.


[Закрыть], – была сделана значительно раньше, весной 1928 года, еще в Москве, задолго до зарубежной поездки.

Хронология этой поездки поэта во Францию такова. 8 октября 1928 года Маяковский выехал из Москвы в Берлин. 15 октября он – в Париже. 3 декабря выехал из Парижа в Берлин, 9 декабря 1928 года вернулся в Москву[185]185
  Катанян В. А. Маяковский: Хроника жизни и деятельности. 5-е изд., доп. М., 1985. С. 444–446. Какие-либо упоминания о знакомстве или встречах Маяковского с адресатом «Письма Татьяне Яковлевой», а также какие-либо сведения о поездке поэта в октябре 1928 года в Ниццу в «Хронике», созданной В. А. Катаняном, отсутствуют.


[Закрыть]. Во Франции в период с 20 по 25 октября поэт побывал в Ницце[186]186
  О поездке в Ниццу см., напр.: Янгфельдт Б. О Маяковском и «двух Элли» // Литературное обозрение. М., 1993. № 6. С. 43–48.


[Закрыть]. По возвращении из Ниццы в Париж, 25 или 26 октября 1928 года, Маяковский впервые встретился и познакомился с Т. А. Яковлевой (1906–1991), молодой модисткой, недавно (в 1925 году) по ходатайству своего дяди, парижского художника, перебравшейся из Советской России на жительство во Францию. Эта встреча вскоре получила и поэтическое отражение: Татьяна Яковлева стала адресатом одного из стихотворений рассматриваемой лирической дилогии.

Сравнительно незначительные разночтения между текстами в записной книжке, подаренной поэтом Т. Яковлевой, опубликованным текстом «Письма товарищу Кострову…» и сохранившимся привезенным в Москву беловым автографом «Письма Татьяне Яковлевой»[187]187
  Записная книжка В. В. Маяковского № 65 ГММ, Р-243 (ГММ – Государственный музей В. В. Маяковского, Москва).


[Закрыть] показывают, что дальнейшей доработке, переделке после отъезда из Парижа стихотворения дилогии практически не подвергались.

Из контекста обоих стихотворений следует, что их литературным героем и адресатом является женское лицо, принадлежащее к русской эмиграции («Вы к Москве порвали нить…» – «Письмо товарищу Кострову…»; «Я все равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоем с Парижем» – «Письмо Татьяне Яковлевой»). Вплоть до 1980-х годов на анализе стихотворений дилогии сказывалась известная идеологизация маяковедения. Основной акцент делался на «советской» позиции лирического героя и автора и т. п. Со второй половины 1980-х годов, в связи с «возвращением на родину» литературы, культуры, истории русского зарубежья, появляется ряд более детальных публикаций о проживавшей в США Т. Яковлевой, адресате стихотворения «Письмо Татьяне Яковлевой» и, как полагали авторы этих публикаций, единственном прототипе литературной героини обоих стихотворений дилогии. В начале 1990-х годов появляются изложения интервью с Т. Яковлевой, сообщения о встречах с ней. Наш анализ, однако, показывает, что «парижская» любовная лирика Маяковского 1928 года связана отнюдь не только с Татьяной Яковлевой. Более того, многие ключевые, эмоционально наполненные, значимые строки дилогии появились в черновиках поэта еще до знакомства с Татьяной Яковлевой!

У Маяковского в русском зарубежье была и иная (для него – очень важная) любовная и бытийная коллизия, нашедшая отражение в текстах «Писем» о любви.

Каковой же представляется реальная картина создания поэтом лирической дилогии 1928 года? Особенности вопроса стало возможным прояснить лишь в 1990-е годы, когда в США открыто заявила о себе дочь Маяковского – Хелен-Патриция (Елена Владимировна) Томпсон, о «виртуальном» существовании которой ранее было известно лишь узкому кругу лиц[188]188
  См.: Бабич С. Патриция Томпсон, дочь Маяковского // Эхо планеты. 1990. № 18. 29 апреля – 4 мая. С. 39–44.


[Закрыть].

Летом 1925 года Маяковский посетил Соединенные Штаты Америки. В Америке Маяковский встретил и полюбил Элли Джонс (Елизавету Петровну Зиберт, 1904–1985), из русских немцев, покинувших Россию в первые годы после революции. Все время пребывания Маяковского в Америке они были вместе. Непростым было и их расставание, Елизавета и Владимир уже знали, что у них скоро будет ребенок.

15 июня 1926 года у Элли Джонс в США родилась дочь Хелен-Патриция. Сохранилась (не полностью) переписка родителей. Новая встреча Маяковского с Элли Джонс состоялась уже в Европе. Осенью 1928 года Элли Джонс с дочерью приехала во Францию, в Ниццу. В октябре – во Франции и Маяковский. Приехав в Париж, он, не задерживаясь, отправляется в Ниццу – на обусловленную встречу. И здесь, в Ницце, в 20-х числах октября 1928 года поэт впервые увидел свою двухлетнюю дочь. Маяковский, которому «30 уже и у 30-ти / пошел пробиваться хвост» («Домой!», 1925, черновая рукопись, строки, не вошедшие в окончательный текст. – 7, 428), испытывает особый – «Ураган, / огонь, / вода» («Письмо товарищу Кострову…» – 9, 385) – поток эмоций и чувств. Он стал отцом! У него есть дочь, семья. Впервые после поэм «Люблю» и «Про это» (1922–1923) поэт вновь возвращается к любовной лирике. Делает в Ницце первые «заготовки» для стихов, составивших вскоре поэтическую дилогию «Писем» из Парижа. Сохранилась записная книжка поэта с этими первыми набросками.

По воспоминаниям Элли Джонс, встретившись в Ницце, они проговорили и «проплакали» всю ночь. Через распахнутое окно гостиничного номера были видны спящий город, море, горы, ночное небо. В записной книжке появляются наброски важнейших строк, ключевых смысловых рифм будущих «Писем» о любви: «<море> пятнится / спит, спит Ницца»; «…ревность двигает горами», «брови / с бровью вровень»; «голосит / …только слушать согласись»; «любовь / …я говорю тубо»; «звезд – до черта / …звездочета»; «в целованьи рук ли, / губ ли / красный шелк / моих республик» и другие (9, 525–528; 10, 299). Все эти рифмы, заготовки, строчки, строфы созданы и записаны до 25 октября 1928 года, еще до знакомства с Т. Яковлевой, о существовании которой Маяковский тогда даже и не подозревал! Очевидно, единственной «вдохновительницей» и прототипом героини начавшегося складываться лирического произведения на том этапе могла быть только Элли Джонс, мать его дочери.

25 или 26 октября 1928 года Маяковский вернулся из Ниццы в Париж, находясь в состоянии активного творческого подъема. 26 октября 1928 года – дата письма Маяковского в Ниццу из Парижа: «Две милые Элли! Я по вас уже весь изсоскучился. Мечтаю приехать к вам еще хотя б на неделю. Примите? Обласкаете? Ответьте пожалуйста. Paris 29 Campagne Premiere Hotel Istria (боюсь только, не осталось бы и это мечтанием. Если смогу, выеду в Ниццу сразу в четверг)… Целую вам все восемь лап. Ваш Вол. 26/Х.28»[189]189
  Эхо планеты. 1990. № 18. С. 44.


[Закрыть].

Надо представить, оценить и состояние Маяковского-человека в эти дни. Встретившись с «двумя Элли», впервые, в свои 35 лет, увидев родную дочь, он испытал обилие новых, непривычных чувств («Сонм видений / и идей / полон до крышки…» – (9, 384).

Различные обстоятельства, в том числе заботы, связанные с добыванием денежных средств, не позволили Маяковскому вновь посетить Ниццу[190]190
  Подробнее об этом см. наст изд. С. 179–225.


[Закрыть].

Как раз в эти же дни Маяковского знакомят в Париже с Татьяной Яковлевой. Яковлева становится одним из первых слушателей, а затем, в отдельных деталях, и объектом – собеседником создаваемых лирических произведений, к которым поэт вскоре вновь обратился.

По-видимому, в этот период прототип лирической героини любовной поэтической дилогии, связанный в первую очередь с Элли Джонс, становится до некоторой степени раздваивающимся – «Моя жизнь какая-то странная…» (из письма тех дней в Москву). В образную систему лирического повествования включаются картины, связанные не только с Элли Джонс, но, отчасти, и с Татьяной Яковлевой. С именем первой связаны образы эмоционально насыщенные, лирически исступленные, почти надрывные, метафорически усложненные. С именем второй – образы более простые, повествовательные, но географически привязывающие действие к Парижу. Уже в первой половине ноября 1928 года складывается «ядро», идея, «сущность» и основной корпус текста стихотворения «Письмо товарищу Кострову…». В стихотворение включены главным образом строки и строфы «абстрактно» любовные, в целом почти «безадресные» относительно объекта любви. Большая часть стихотворения посвящена определению самого понятия любви как таковой, ее «сущности». «Любовь не в том…», «Любить – это значит…», «Любить – это с простынь…», «Нам любовь не рай да кущи…» и т. д. Хотя отдельные образные выражения стихотворения восходят к конкретным жизненным реалиям, в целом стихотворение остается практически не содержащим целостного, последовательного любовного сюжета. Как и в серии «любовных» стихов американского цикла 1925–1926 годов (связанных с Элли Джонс), какие-либо индивидуальные черты героини «Письма товарищу Кострову…», глубинные мотивы появления этого послания, подтексты остаются зашифрованными, неизвестными читателю и непосредственно из текста стихотворения никак не выводимыми. Такова, очевидно, и была здесь творческая задача поэта.

По воспоминаниям встречавшихся с поэтом в ноябре 1928 года в Париже, Маяковский неоднократно читал это стихотворение слушателям как в узком кругу знакомых, так и в более широких аудиториях. Как обычно у Маяковского, в таких устных чтениях текст стихотворения уточнялся, сокращался и дополнялся. При этом, по-видимому, «обкатывались» и отдельные строфы, чуть позднее вошедшие во второе стихотворение лирической дилогии.

Эмоциональная наполненность поэта, глубоко личные, скрытые, но очень важные переживания, во многом уже словесно оформленные в виде поэтических «заготовок», строф, требовали своего разрешения, закрепления. И в середине – конце ноября 1928 года Маяковский «доверил бумаге» вторую часть общего лирического замысла, вторую часть дилогии. В этой части, названной «Письмо Татьяне Яковлевой», повествование строится в виде обращения к любимой женщине и содержит явные интонации трагизма.

Представляется, однако, что Маяковский просто долго не решался записать вторую, наиболее интимную и наиболее значимую для него часть уже сложившейся лирической дилогии. Возможно, окончательное решение все-таки «перевести на бумагу» текст «Письма Татьяне Яковлевой» было принято поэтом вместе с формулировкой его заглавия, вместе с возникшей в какой-то момент идеей адресовать это «Письмо…» Татьяне Яковлевой.

После смерти Маяковского Элли Джонс абсолютно «пропала», выпала из поля зрения читателей и исследователей творчества Маяковского, в том числе и тех, кто что-то знал об этой зарубежной любовной истории Маяковского. Отсутствие контактов с соотечественниками явилось сознательным выбором Элли Джонс. Письма же ее 1920-х годов Маяковскому оказались после смерти поэта у Л.Ю.Брик и были недоступны исследователям. О судьбе Элли Джонс не было ничего известно вплоть до 1990-х годов.

Но из опубликованных к настоящему времени воспоминаний и писем Элли Джонс Маяковскому прояснился ряд важных реалий этой стороны жизни поэта. Оказалось возможным соотнести с этими реалиями как значительное количество строк, образов, реплик из стихов американского цикла (1925–1926), так и некоторых других лирических стихотворений второй половины 1920-х годов, в том числе стихотворений рассматриваемой дилогии. В целом генезис образной структуры дилогии парижских «Писем» представляется существенно иным, значительно более сложным, чем это считалось ранее.

«Письмо товарищу Кострову…» было опубликовано Маяковским сразу же по возвращении в Москву – оно появилось уже в первой январской книжке журнала «Молодая гвардия» за 1929 год, где главным редактором был в то время Тарас Костров. «Письмо Татьяне Яковлевой» при жизни Маяковского опубликовано не было. С полным текстом второго «Письма» дилогии читатели смогли ознакомиться лишь в 1955–1956 годах!

Публикации «Письма Татьяне Яковлевой» 1955–1956 годов вызвали определенную критическую реакцию. Уже в сопроводительном комментарии к первой отечественной публикации стихотворения в «Новом мире» (1956. № 4) Н.Реформатская попыталась очень кратко определить его место в творчестве поэта. «Оба «Письма» написаны в жанре лирического разговора и тесно связаны между собой: безымянный персонаж «Письма товарищу Кострову…» с намеком на его (персонажа) биографию («Вы к Москве порвали нить. Годы – расстояние») называется во втором «Письме» по имени и самый разговор принимает гораздо более личный, драматический характер. Так же как «Письмо товарищу Кострову…», это второе «Письмо» «о сущности любви», раскрывающее в личном контексте поэта его чувства советского человека, гражданина и патриота, является одним из лучших образцов лирики Маяковского, в которой каждая личная тема раскрывается как тема общественного значения и каждая общественная тема – как личная»[191]191
  Маяковский В. В. Письмо Татьяне Яковлевой / Публ., вступ. заметка («Неизвестное стихотворение Маяковского: К выходу нового Полного собрания сочинений поэта») и коммент. Н.Реформатской // Новый мир. 1956. № 4. С. 62.


[Закрыть].

Итак, в 1956 году в читательский и научный обиход вошло новое художественно и эстетически яркое поэтическое произведение Маяковского – «Письмо Татьяне Яковлевой». Известный ранее лирический монолог поэта – «Письмо товарищу Кострову…» – превратился в поэтическую дилогию «Писем». Поэт, казалось бы, «изученный до последних йот», открылся новыми незаезженными и привлекательными гранями.

Этот факт, несомненно, не мог не стимулировать более пристального литературоведческого интереса к позднему этапу творчества Маяковского, в частности, к его «поздней лирике», к его стихотворениям парижского цикла 1928–1929 годов. И уже в 1960-е годы в маяковедении дилогия «Писем» становится предметом рассмотрения в контексте всего творчества Маяковского[192]192
  См., например, соответствующие разделы в книгах: Метченко А. Творчество Маяковского: 1925–1930. М., 1961. С. 566–585; Перцов В. О. Маяковский: Жизнь и творчество (Кн. 3).


[Закрыть], а в ряде работ 1970–1980-х годов – объектом самостоятельного исследования[193]193
  Ружина В. А. Ревнуя к Копернику… Любовная лирика Маяковского конца 20-х годов. Кишинев: Штиица, 1973; Никольская Л. Н. Парижские «Письма» 1928 года // Никольская Л. Н. Человек и время в художественной концепции В. Маяковского. Львов, 1983. С. 95–101; Она же. Об одной жанровой форме в поэзии В. Маяковского // О жанре и стиле советской литературы. Межвуз. тематич. сб. науч. трудов. Калинин: Калининский гос. ун-т, 1988. С. 41–51: Гиршман М., Дубинина Д. Любовь это сердце всего (о стихотворении В. Маяковского «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви») // Литературная учеба. 1986. № 4, июль – август. С. 213–222; Черняков М. В. О стихотворении Маяковского «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» // Русская литература. 1988. № 2. С. 191–197: Бодров М. С. Время и человек 20-х годов в поэзии Маяковского, философско-этические проблемы. Рига. 1987. С. 60–97.


[Закрыть].

Введение в 1956 году в читательский и научный обиход «Письма Татьяне Яковлевой», нового, ранее неизвестного стихотворения Маяковского, имело не только чисто литературоведческий, историко-литературный или даже идеологический аспект. Существенной оказалась и биографическая, бытовая сторона вопроса. Эта особенность «Письма Татьяне Яковлевой» связана с появлением в биографии поэта нового, ранее неизвестного (точнее, известного очень узкому кругу) персонажа и реального лица – Татьяны Яковлевой, заглавного адресата стихотворения.

Рассмотрим имеющиеся (сохранившиеся) автографы, черновые и беловые, стихотворений «Письмо товарищу Кострову…» и «Письмо Татьяне Яковлевой». На одной из страниц записной книжки № 52, которой поэт пользовался в Москве в конце 1927 – первой половине 1928 года[194]194
  Описание записных книжек поэта см. в кн.: В.В.Маяковский: Описание документальных материалов. Вып. 2. Рукописи. Записные книжки. Живопись. Рисунки. Афиши. Программы. Записи голоса. М., 1965. Записная книжка № 52 на с. 237–238 этого издания.


[Закрыть], имеется сделанный карандашом поэтический набросок: «Любовь – это кажется выше рост / и кажется грудь здорова / и ты бежишь на мороз / рубить и колоть дрова».

В окончательном, переработанном виде этот набросок-заготовка превратился в строки 68–77 «Письма товарищу Кострову…». Здесь же (в записной книжке № 52) – ряд бытовых записей: фамилии, телефоны, адреса, в том числе адреса предстоящих выступлений поэта. Некоторые из этих записей сделаны явно позже стихотворного наброска, причем могут быть точно датированы. Это позволяет уверенно датировать поэтическую заготовку – не позднее весны 1928 года. Таким образом, набросок сделан еще задолго до осенней зарубежной поездки Маяковского и никак не связан с пребыванием в Париже, со знакомством с Т. Яковлевой и другими обстоятельствами этой поездки. Возможно, это стихотворная запись «по горячим следам» какого-то весеннего впечатления, настроения (возможно, ранней весны – «бежишь на мороз…»). О своих встречах с Маяковским в этот период в Москве вспоминала, в частности, Наталья Брюханенко[195]195
  Брюханенко Н. Пережитое // Имя этой теме: любовь! Современницы о Маяковском. М., 1993. С. 175–210. Н. Брюханенко, в частности, вспоминает о неудачной театральной постановке, на которую она ходила вместе с Маяковским. Поэт откликнулся на этот спектакль стихотворным фельетоном «Товарищи, где свистки? (Вместо рецензии)», появившимся в газете «Рабочая Москва» 4 марта 1928 г. См. там же. С. 203.


[Закрыть].

Очень важные для нашего исследования черновые наброски находятся в записной книжке № 64, все записи в которой относятся к октябрю – декабрю 1928 года, ко времени зарубежной поездки Маяковского.

На первом развороте записной книжки (оборотная сторона форзацного листа и лицевая сторона 1-го листа) вперемежку, «в рабочем беспорядке» записаны заготовки отдельных рифм, строк, двустиший, сюжетов «Письма товарищу Кострову…», «Письма Татьяне Яковлевой» и нескольких других стихотворений того периода.

По-видимому, первыми в записной книжке появились строки на лицевой стороне 1-го листа (по архивной нумерации ГММ – л. 2): «Как приятно со снегу / вдруг увидеть сосенку… Мне сия Силезия / влезла в селезенки…» Набросок, очевидно, был сделан еще в дороге, по пути следования Маяковского во Францию через Польшу и Германию. Позднее эти строки вошли в стихотворение «Они и мы» (10; 42, 298), опубликованное в марте 1929 года.

На левой стороне разворота (по архивной нумерации ГММ – л. 1 об.) в верхней части листа – набросок стихотворения «Лошадь сказала, взглянув на верблюда…». Это – «Стихи о разнице вкусов» (9; 371, 520)[196]196
  Реконструкцию обстоятельств, связанных с написанием этого стихотворения, см. в наст. изд. С. 209–211.


[Закрыть].

Черновые наброски в нижних частях обеих страниц этого разворота менее упорядочены, более фрагментарны, разбросаны. Не всегда с полной уверенностью можно определить и временную последовательность их появления. В то же время явная неизменность почерка, размера и наклона букв в том или ином фрагменте текста, относительное расположение и общий наклон (угол записи) строки или группы строк позволяют уверенно говорить о том, что этот набросок, заготовка, фрагмент строфы записаны «в один прием», единовременно.

На правой стороне разворота, по-видимому, первой (после черновика «Они и мы» – под ним и примерно в центре свободной нижней части страницы) появилась запись строк: «Стрелы молний злы и прямы / Нет не гром, а знаю это / Ревность двигает горами». Это – будущая строфа 39–48 «Письма Татьяне Яковлевой»:

 
В черном небе
молний поступь,
гром
ругней
в небесной драме, —
не гроза,
а это
просто
ревность
двигает горами (9; 367, 528).
 

Ниже записана заготовка: «голосист / ты только слушать согласись». Это будущая строфа 28–34 «Письма товарищу Кострову…» (9; 381, 525).

Еще ниже – неиспользованная заготовка рифмы: «Рядом / рад вам». Рифма, конечно. Но и эмоционально значащая запись! Как и следующая, сделанная здесь же, под ней и тем же почерком: «брови, / странно видеть с бровью вровень». Эти слова, рифмы (очевидно – эмоции) вошли в двустишие 20–23 «Письма Татьяне Яковлевой» (9; 386, 528).

Затем на этой же странице на свободных местах более мелким почерком вписываются (втискиваются) еще более эмоционально насыщенные строки, оставшиеся, однако, так и не использованными ни в «Письме товарищу Кострову…», ни в «Письме Татьяне Яковлевой»: «Если скажешь, что не надо / не ворвусь грозиться на дом / губ насильно не помну» (запись – над «Стрелы молний…»).

«Это старый пережиток / в глубине моей души / по-другому пережита…» (запись – между «голосист… согласись» и «рядом – рад вам») (9; 528).

На левой стороне разворота (в центре нижней половины страницы; в верхней половине – черновик «Стихов о разнице вкусов»), по-видимому, первой появилась запись – смысловая, тематическая заготовка рифмы: «прямота / промотал».

Эта рифма не была использована автором ни в одном из «Писем». Но тема, идея этой заготовки воплотилась в первую строфу (строки 1–10) «Письма товарищу Кострову…», где, кстати, употреблена почти синонимическая неиспользованной рифменная пара: «душевной ширью – …растранжирю» (9; 381).

Затем здесь появились строки, записанные, очевидно, в один прием, одним довольно размашистым крупным почерком:

 
Пятнится
спит
спит Ницца
любовь
я говорю тубо
собакам беспокойной
страсти.
 

Вторая часть этой записи стала основой строк 11–19 «Письма Татьяне Яковлевой» (9; 336, 527), а первая не вошла в дилогию «Писем», но рифма была использована в стихотворении «Монте-Карло» (строки 1–9), опубликованном в журнале «Огонек» лишь в мае 1929 года (10; 47, 229, 346).

Наконец, в свободных местах левой страницы разворота, видимо, уже после указанной размашистой записи, более «экономичным» почерком вписаны два наброска: «звезд – до черта / звездочета» – ср. строки 109–116 «Письма товарищу Кострову…» (9; 384, 526) – и:

 
в целованьи рук ли,
губ ли
красный шелк
моих республик.
 

(Ср. строки 1–9 «Письма Татьяне Яковлевой» (9; 386, 527).

Таковы все интересующие нас записи первого разворота записной книжки № 64.

Таким образом, по крайней мере, часть этих поэтических набросков сделана раньше набросков о «спящей Ницце». И по-видимому, большая часть записей (если не все) этого первого разворота была сделана непосредственно в Ницце (а набросок строк о Силезии – «Они и мы» – был сделан еще ранее).

Здесь, в Ницце, поэт побывал 20–25 октября 1928 года, и здесь он встретился с Элли Джонс и своей малолетней дочерью Хелен-Патрицией. В этот период Маяковский еще не был знаком с Татьяной Яковлевой и вообще не знал о ее существовании.

Географическая привязка этих черновых набросков подтверждается некоторыми образами (спит Ницца, ревность двигает горами…).

Многие из фрагментов этого разворота имеют достаточно мощный любовный эмоциональный подтекст. Если считать, что эти поэтические строки диктовались музами, среди которых Эвтерпа – муза поэтического вдохновения и лирики вообще, а Эрато – муза эротической поэзии и любовного волнения, то здесь пером (карандашом) Маяковского в большей мере двигала именно Эрато.

Но в этих строчках, заготовках – не просто эротический подтекст. В них запечатлен серьезный конфликтный характер любовных отношений героев, некий, но явный разлад, может быть, даже неожиданный для автора отказ от любовной близости.

На этом этапе (которому соответствуют записи первого разворота записной книжки № 64) будущая лирическая дилогия «Писем» Кострову и Яковлевой складывалась у поэта, очевидно, еще как некая единая, синкретическая художественная целостность, еще не имеющая заглавия и еще явно не разделяемая на две составные части.

Следующие за первым разворотом 8 страниц записной книжки № 64 заняты черновыми автографами «Стихотворения о проданной телятине» и «Стихов о красотах архитектуры».

Очевидно, Маяковский, возвратясь из Ниццы в Париж, на некоторое время отложил работу над любовной лирической темой. Отложил во имя выполнения «социального заказа», во имя срочного написания этих публицистических стихотворений, тематика которых восходит к материалам французской прессы тех дней…

Однако далее на следующих 4 страницах записной книжки следует черновик строк 1–121 «Письма товарищу Кострову…». Это уже вполне связный текст (без заглавия), хотя его строфы первоначально записаны в ином, отличном от окончательного, порядке, а затем пронумерованы. В этот текст уже в доработанном виде вошли три черновые заготовки с первого разворота записной книжки и более ранняя заготовка из записной книжки № 52 – строки 1–10, 28–34, 68–77, 109–116. Окончание стихотворения «Письмо товарищу Кострову…» (строки 122–180) в автографе записной книжки № 64 отсутствует.

Беловой автограф, по которому была осуществлена публикация «Письма товарищу Кострову…» в журнале «Молодая гвардия» (1929. № 1), неизвестен. Беловой автограф (вариант) этого стихотворения, подаренный Маяковским Татьяне Яковлевой, описан Р. Якобсоном[197]197
  Новые строки Маяковского / Подгот. к печати Р. Якобсона: I. Текст и примечания; II. Якобсон Р. Комментарий к поздней лирике Маяковского // Русский литературный архив. Нью-Йорк., 1956. С. 173–206.


[Закрыть].

Все известные на сегодня автографы стихотворений дилогии парижских «Писем» сделаны Маяковским до 2–3 декабря 1928 года, до отъезда из Парижа.

Большинство воспоминаний, впечатлений, «свидетельств современников» о пребывании Маяковского в Париже в 1928 году, о его встречах с Яковлевой и его отношении к ней являются записями, сделанными по прошествии многих лет после событий, отнюдь не «по горячим следам» (Р. Якобсон[198]198
  Jakobson R. Unpublished Majakovskij // Harvard Library Bulletin. Cambridge (Mass.). 1955. Vol. IX, № 2. Spring. P. 285–287; Якобсон Р. Неизвестные стихи Маяковского // Новоселье. Нью-Йорк, 1942. № 2. С. 57–59; Он же. Комментарий к поздней лирике Маяковского // Русский литературный архив. Нью-Йорк, 1956.


[Закрыть], Лев Никулин[199]199
  Никулин Л. Владимир Маяковский: Воспоминания. М., 1955. С. 35.


[Закрыть], В. И. и В. Ф. Шухаевы[200]200
  Шухаевы В. И. и В. Ф. Три времени // Маяковский в воспоминаниях родных и друзей. М., 1968. С. 375–381.


[Закрыть], Эльза Триоле[201]201
  Триоле Эльза. Заглянуть в прошлое // Имя этой теме: Любовь! Современницы о Маяковском. М., 1993. С. 44–48.


[Закрыть], Андрей Седых[202]202
  Седых Андрей. Далекие близкие. М., 1995. С. 265–266.


[Закрыть], Н. В. Михаловская[203]203
  Михаловская Н. В. Глазами и сердцем актрисы. М., 1986. С. 97–100.


[Закрыть]).

Отсюда – определенная заданность некоторых оценок, впечатлений, интерпретаций событий, принятие «желаемого за действительное». Или, напротив, – применительно, например, к воспоминаниям Эльзы Триоле, – преувеличение оценок оттого, что «у страха глаза велики». Это же относится и к поздним «свидетельствам» самой Татьяны Яковлевой.

Потому наиболее достоверными сведениями о тех днях следует признать несколько сохранившихся писем Яковлевой матери в Пензу, написанных в декабре 1928 – начале 1930 года, то есть действительно «по горячим следам» событий.

В декабре 1928 года, вскоре после отъезда поэта в Москву, Яковлева писала матери: «В. М. (Маяковский) вернулся из Парижа. <…> Очень мне было тяжело, когда он уезжал. Это самый талантливый человек, которого я встречала, и, главное, в самой для меня интересной области. Он хочет устроить вечер в Пензе специально, чтобы побывать у тебя. Я думаю, тебе будет интересно послушать стихи, которые называются «Письмо Татьяне Яковлевой» и «Письмо о любви…». <…> Он мне оставил «мои» стихи в двух экземплярах, посылаю тебе. Пока никому не показывай. Скоро они будут в печати. Он читал их здесь, и они имели колоссальный успех. Это его лучшие лирические вещи. Но, мамуленька – это все пишется откровенно, только для тебя…»[204]204
  «…Здесь нет людей его масштаба…». Письма Т. А. Яковлевой в Россию / Публ. О. К. Земляковой // Литературное обозрение. М., 1993. № 6. С. 51.


[Закрыть]

В следующем письме, датируемом парижским штемпелем 24 декабря 1928 года и написанном, очевидно, после получения ответа на предыдущее письмо, Яковлева вновь говорит о Маяковском: «…я видела его ежедневно и очень с ним подружилась. Если я когда-либо хорошо относилась к моим «поклонникам», то это к нему, в большой доле из-за его таланта, но в еще большей из-за изумительного и буквально трогательного ко мне отношения. В смысле внимания и заботливости (даже для меня, избалованной) он совершенно изумителен. Я до сих пор очень по нему скучаю. Главное, люди, с которыми я встречаюсь, большей частью «светские», без всякого желания шевелить мозгами или даже с какими-то, мухами засиженными, мыслями и чувствами. М. же меня подхлестнул, заставил (ужасно боялась казаться рядом с ним глупой) умственно подтянуться, а главное, остро вспомнить Россию… <…> Я тоже люблю его последние стихи. Раньше лирики этого рода у него почти не было, но, по-моему, она у него выходит не хуже чего другого. Бабушка и тетка – «классики», и, конечно, этого сорта людей не понимают и стихи его им непонятны. Он несколько раз заходил за мной к нам и был любезен с ними невероятно, это их немного покорило. Но у моих «культурных» знакомых он имел дикий успех (а я как укротительница), я умоляла его не хвалить разные вещи, а то моментально заворачивали в бумажку. Стихи его покоряют даже французов, ритмом и силой читки. «Мои» стихи имели здесь большой успех… Он всколыхнул во мне тоску по России и по всем вам. Буквально, я чуть не вернулась. Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след… <…> Я, конечно, не читала М. моих стихов, но ты тоже их ему не читай, это ведь было написано в «ранней молодости», но забавно то, что я чувствую, что могу писать, ведь то: «холодит лицо окно вагона…» совершенно не придумано, а вышло случайно. Но если я буду этим заниматься – пропадут мои шляпы, т. ч. лучше – не надо. Что думаешь?..»[205]205
  «…Здесь нет людей его масштаба…». С. 49–50. В этой публикации 1-е и 2-е письма Т. А. Яковлевой перепутаны местами.


[Закрыть]

Эти письма, написанные, повторимся, непосредственно в «те же дни», требуют «медленного чтения», позволяют сделать некоторые наблюдения.

Во-первых, Яковлевой и до знакомства с Маяковским была не чужда поэзия. И не только как читатель, слушатель. Она сама «в ранней молодости» писала стихи «для себя». (В одном из посланий матери начала 1930 года она описывает свои впечатления от пребывания в Италии поэтическими строчками. Стихи – традиционные, но отнюдь не «графоманские», технически почти «профессиональные», не лишенные незаезженной образности.) Маяковский, очевидно, почувствовал и сумел оценить у Яковлевой этот искренний, подлинный интерес к поэзии, понимание и знание (явно превышающие таковые ее «культурных» сверстников) ею русской поэзии вообще… В письме от февраля 1929 года Яковлева вновь пишет матери о Маяковском: «Надо любить стихи, как я, и это одно его вечное бормотание мне интересно. Ты помнишь мою любовь к стихам? Теперь она, конечно, разрослась вдвое»[206]206
  Там же. С. 52.


[Закрыть].

Во-вторых, в ходе общения с Яковлевой выяснилось и еще одно психологически довольно важное для Маяковского обстоятельство. Оказалось, что у них есть давние общие знакомые, так что они как бы и сами «почти знакомы» уже 15 лет!.. В 1914 году Маяковский вместе со своими товарищами Д. Бурлюком, В. Каменским совершили знаменитое «турне футуристов» – поездку по городам России с выступлениями. «Посетили Пензу, – писал о тех днях В.Каменский. – В Пензе уже существовал «футуристический дом» – семья Константина Карловича Цеге, где часто гостили известные художники-футуристы: Владимир Бурлюк, Владимир Татлин, Аристарх Лентулов. Сам Цеге учился в пензенской гимназии вместе с Мейерхольдом. В доме Цеге жили наши книги, картины, музыка, стихи»[207]207
  Каменский В. В. Путь энтузиаста. М., 1931. С. 190.


[Закрыть]. Семейство же Цеге и семья Яковлевых в Пензе, как говорится, «дружили домами». Татьяне было в 1914 году восемь лет. Но не исключено, что тогда в Пензе Маяковский мог видеть ее мать… Здесь же, в Париже, поэт кроме стихов был занят и дописыванием пьесы «Клоп» – как раз для Мейерхольда[208]208
  Маяковский подарил Т. Яковлевой экземпляр машинописи писавшихся в Париже отрывков комедии «Клоп» с надписью: «Танику – Волище» (см.: Тата (Татьяна Яковлева) [Каталог выставки]. М., 2003. С. 96).


[Закрыть].

Думается, что факторы какого-то духовного поэтического соучастия, общения «почти коллег» (а не просто мужчины и женщины) оказались для Маяковского важными. А творчески, при отмеченной уже его лирической наполненности, «беременности» стихами (именно любовной лирикой) к моменту знакомства с Яковлевой – весьма благоприятными, способствовавшими подлинному самовыражению поэта. Возможно, здесь – одна из составляющих, определивших заглавие второго стихотворения дилогии: «Письмо Татьяне Яковлевой».

В-третьих, из писем, однако, ясно следует, что уровень, «градус» их «любовно-дружеских» человеческих отношений, отношений мужчины и женщины (с обеих сторон) в общем-то вполне соответствовал обычному для тех лет (и той среды) нормальному уровню нескольких первых недель – первого месяца знакомства симпатизирующих друг другу людей. При всей «колоссальности» и «трогательной заботливости» Маяковского о своей новой знакомой.

В июле 1929 года, уже после вторичного посещения Маяковским Парижа, Яковлева пишет о нем матери: «Именно это я в нем ценю. Бесконечная доброта и заботливость… Здесь нет людей его масштаба. В его отношениях к женщинам вообще (и ко мне в частности) он абсолютно джентльмен. Очень хочу, чтобы вы встретились…»[209]209
  «…Здесь нет людей его масштаба…». С. 52.


[Закрыть]