Текст книги "Бинтуронги"

Как хранить чужие секреты

Средь Пикулёвой Глуши на берегу Фроглэйка в просторной дубовой щепетильне пресветлый Лёхарик держал речь перед верными соратниками своими.

Кончил же он так:

«Мне просто надо было выговориться. Я надеюсь, парни, всё это останется между нами».

И каждый из четырех произнёс нерушимое «не ссы».

Взял Миханьмунд чужую тайну и схоронил её в мифриловой дарохранительнице, а ту поставил в корундовый ларец, а его отнёс в глубокую пещеру Ууублю, где опустил в железную раку, скованную булатными цепями. И приставил к той пещере двух мохнатых HR-менеджеров с секирами.

Тогда Костягерд взял ту тайну и поместил её в зачарованный тубус с кодовым замком, что всегда при себе носил. А кодом служило то, что его первой супруге в опочивальне нравилось. Никто не догадается.

Кирилберт разделил тайну на три части. Одну часть поведал мудрым филинам, другую – осторожным коростелям, а третью – быстрым соколам. И сделал так, чтобы они никогда не встречались.

Вальдемар же принял тайну чужую, покрутил в руках, почесал ею затылок, да и швырнул её через плечо куда-то в озеро.

Ответственность

Филипп всегда брал всю ответственность на себя.

Отчего такое решение, спросите вы?

Это элементарная метаматика.

Ведь если хотя бы кусочек ответственности прилюдно не взять, то сразу заметят и подумают себе в голову.

И даже могут пойти толки (talks).

А если взять лишнюю, то просто оглянутся, шмыгнут носом и ничего не заметят.

И вот покуда у всех мозг так устроен, Филипп берёт всю ответственность на себя.

И опять же совесть чиста.

Спросит Филиппа совесть: «А ответственность всю взял?»

«Да, вот», – покажет Филипп.

«Хорошо», – скажет совесть и станет дальше смотреть кинокомедию про ниндзя с Караченцовым в главной роли.

Удобно.

А ответственность таким образом профанируется, практически обесцвечивается.

Бывало, в Колумбии придёт к власти наркобарон и построит противозаконным путём всем детям бесплатные школы, а Филипп и за это ответственность на себя возьмет, сколько успеет.

Ему некоторые, возможно, сразу скажут: «Постой, ну здесь-то уж явно ты ни при чем! Однозначно незачем тебе ответственность за это на себя брать».

– Да? А вот это так прямо на мне-принамне лежит?

Так спросит Филипп, показывая, что он в прошлый раз на себя взял.

И в позапрошлый. И третье время назад.

«Ну да так-то», – согласятся сразу, возможно, некоторые.

Там столько уже этой ответственности накопилось, что она вся хоть и аккуратно разложена, но слежалась, спрессовалась как…

Если вы попробуете аккуратно какую-нибудь старую ответственность отделить от лишней, то, скорее всего, просто порвёте.

Самооборона

Однажды друг еле-еле уговорил меня посещать какой-то бойцовский клуб. Я не помню, как он назывался. Там было две аббревиатуры: тарам-парам-парам-с-оружием и тарам-парам-парам-без-оружия. Мы ходили на тарам-парам-парам-без-оружия. Уникальный вид единоборья для офисного планктона, превращающегося в полнолуние в офисный нектон.

Парни, придумавшие это, выглядели серьёзно, как будто они прошли две войны и три ремонта. Я по интернету видел. Всякие монахи в камуфляже, разработавшие неповторимый стиль. Им удалось соединить подводное самбо гималайских грабителей и трехэтажный мат прапорщиков. Обладатель коричневой тесёмки в прыжке криком убивает котёнка.

В обилии демонстрировался бесконтактный бой для брезгливых людей.

Правило у этого клуба только одно – не проглатывать капу.

Капа – это такая штука из гибкой пластмассы, надеваемая на зубы с целью защиты от выбивания этих самых зубов. Купил я эту капу, прочитал инструкцию: нужно поместить капу на пару минут в кипящую воду и, когда капа станет мягкой, надеть себе на зубы.

Через час жена заходит на кухню: «Ой, а что это у нас там сегодня?»

Я отрываюсь от книги, перестаю помешивать и произношу нехорошее слово.

А тренировки проходили следующим образом.

Сначала шла так называемая разминка. Это такой ад, после которого ты на всё готов. Тренер выбирал взглядом человека, у которого то или иное упражнение получается лучше всех, и ждал, пока он не начнёт трястись от напряжения.

Пары общего пота конденсировались на всех носах.

Затем отрабатывались конкретные удары и блоки в спарринге. Но на самом деле там решались всего лишь две задачи.

Первая, относительно лёгкая для нашего брата, интеллигента, тем более после «разминки», – не бояться получать удары в лицо.

Вторая посложнее – не бояться наносить удары в лицо. И желательно не себе.

Потом шли всякие интересные игры. Типа «коридор боли».

А в конце давали иногда побаловаться. Помимо перчаток и наголенников надевались маски, как у пещерных хоккейных вратарей, и разрешалось делать с напарником всё что угодно. Я обнаружил у себя способность бегать по стенам.

Ну, допустим, она не очень развита. Как и музыкальный слух. Никогда на свой музыкальный слух не жаловался. Но в отличие от многих знакомых нет у меня такой проблемы, чтобы я пытался заснуть душной ночью при открытом окне на семнадцатом этаже, а в соседнем дворе гопники орали песни под гитару и пятая струна не строила на четверть тона.

В общем, это оказалось очень весело – драка.

А затем несколько мужчин стояли каждый в своей душевой кабинке и стонали от изнеможения и удовольствия. И кто-то даже сказал, что это лучше, чем с женщиной. И все согласились. И я тоже согласился, но потом поправил: но когда с женщиной, это остаётся на твоём счету, а вот это забудется.

Выходишь на улицу оглушённый. То есть, собственно, достигший нужного эффекта, для которого всё это и затевалось. Оглушённым жить гораздо легче.

Идёшь, например, по улице, и перед тобой все расходятся. И даже милицанеры. Делают вид, что что-то вон там интересное увидели и расступаются. Не видят тебя совершенно. И сам ты это отражаешь, когда уже прошёл мимо, но лень задумываться. Тело вместе с мозгом занято тем, что пьёт воду. Потому что после такой тренировки начинаешь разбираться в лакомствах. А лучшее лакомство – это вода!

А что касается практических навыков, они мне только один раз пригодились.

Когда мы с женой стояли на набережной и смотрели на закат, она протянула руку, чтобы убрать ресничку с моей щеки, а я такой чисто на рефлексах опа-опа – и технично ушёл вниз и влево.

Красавчик!

Трубы

Однажды смотрел я немецкий короткометражный фильм про то, как одинокая томящаяся дама в пеньюаре вызвала к себе домой сантехника для ремонта труб под мойкой (раковиной) на кухне. Сантехник пришёл молодой, высокий, статный как кирасир или даже драгун. Какое-то время он возился с трубами, а дама всё ходила вокруг и подбоченивалась на разные лады, пока во время передачи разводного ключа между двумя людьми не вспыхнула страсть. Возможно, она перерастёт во что-то большее, возможно, она их погубит – неизвестно. И с трубами тоже неясно.

Раньше, с какого-то неопределённого момента, всё – и учёба, и выбор профессии, и работа, и отдых, и правила дорожного движения, и служба пожарным пограничником, и умение ориентироваться под землёй, и знание советских кинокомедий – всё это было лишь трубами под мойкой.

Чем-то таким, с чем самое главное становится гораздо интереснее. А что было главным – я не знаю.

Но было что-то самое главное.

И трубы под мойкой.

Люблю февраль

Люблю февраль за то, что его не жаль.

За то, что время никуда не летит как полоумное.

А значит, заниматься можно чем угодно: румынский учить, корейское кино смотреть, в древнекитайскую настольную игру играть, клеить макет эскадренного госпиталя «Помешанный», мастерить мумию Ленина из папье-маше.

Люблю морозы за то, что никуда не пойдёшь – и тут уж ничего не попишешь, следовательно, не будешь корить себя, что не пошёл.

А если и поедешь с друзьями под сугроб на дачу, то не скучно от того, что не придумали, чем бы позаниматься. Просто топите печь и жмётесь друг к другу в немодных, но тёплых свитерах. А чтобы стать героем дня, достаточно выбежать во двор и наколоть новых дров.

И вообще нет повода сожалеть об отсутствии в жизни экстрима.

Если друг оказался вдруг

И не друг и не враг, а – так,

Если сразу не разберёшь,

Плох он или хорош,

Парня прикурить аккумулятор на пять минут из офиса тяни. А впрочем, к чёрту его, аккумулятор этот, побежали обратно.

Люблю морозы за то, что можно прибежать в офис и пить горячий чай. И планёрка превращается в «да какая ещё планёрка, чаю!».

За ясность того, что к чёрту эти много денег на стройке или на вахте (или в рейсе, или в поле). Отчётливую ясность.

Люблю за то, что их нельзя отменить ни в каком чтении, нельзя купить, нельзя обхитрить, проявив смекалку, отругать, проявив жёсткость. Эти стихия.

Люблю снегопады за то, что всё замело, всё встало в пробки. Да и ну его, это всё.

Люблю за то, что можно позвонить своим на юг и похвастаться морозами, а потом позвонить своим на север и почувствовать тепло.

Но главное, за то, что не жаль, что это скоро закончится.

Швеция

Сегодня сны мои закончились тем, что я – Швеция.

Возможно, потому что я спал головой на юг. С запада у меня была стена и спинка дивана Скандинавских гор, а с востока – ковёр на полу Ботнического залива. Одну руку подложил себе под Уппсалу, а другую свесил в Балтику, почти касаясь своим Мальмё гладильной доски Дании. С нею у меня было связано что-то культурное.

Я знал, что складки рек на одеяле все до одной ниспадают в Балтику. Я чувствовал, как к холодной ноге моей, торчащей из-под одеяла лесов далеко на север, текут через всего меня тёплые уютные поезда.

Так уж сложилось исторически, что моё население и вся моя общественная жизнь сосредоточились на подушке. Ряд правительственных мер способствовал достижению высокого уровня неги в этом регионе.

Лёжа животом на балтийском щите, почувствовал я под утро нового тысячелетия, как богаты мои недра, и захотелось поразрабатывать.

Труд

Например, может быть так.

Меня в детстве родители приучали к труду, если можно так выразиться.

Во-первых, у меня были определенные обязанности (ежедневные, еженедельные, плавающие, основные, дополнительные). И, что характерно, в детстве и всяком там отрочестве, когда количество этих обязанностей было конечным – помыть посуду, купить сметаны, пропылесосить, выгулять собаку, тогда был смысл их быстро и качественно выполнить, доведя этот процесс до филигранности, и потом с чистой совестью заниматься «своими делами».

Помню, как родители с сестрой уезжали на шопинг в Свердловск, недавно превратившийся в Екатеринбург, а я, «раз уж оставался дома», должен был тогда вот это всё переделать. А нас, аутистов, хлебом не корми, дай только одним дома остаться.

Родители вставали в выходной пораньше, собирались, и как только они закрывали за собой дверь, я вскакивал, надевал костюм Супермена (синее или чёрное трико), и вжжих – через полчаса всё было сделано.

Они ещё даже пост ГАИ на выезде из Асбеста не проехали, а у меня уже был полностью мой, абсолютно свободный день. Допустим, восемь часов непрерывного прослушивания музыки с такой степенью погружения и концентрации, что по сравнению с этим пилот реактивного истребителя – просто расслабленный дачник, летающий в облаках.

При этом делал всё качественно, но если бы я рассказал, сколько времени у меня на это ушло, то заставили бы переделывать. Пыль же не может с такой скоростью исчезать – это нарушение ритуала.

Впоследствии, когда количество обязанностей перестало быть конечным (а в дальнейшем и само понятие «обязанность» куда-то поплыло), исчез и смысл их сразу все «выполнять». Причём мгновенно, без всякой инерции.

Во-вторых, помимо регулярных обязанностей и специальных поручений, было такое своеобразное времяпрепровождение в труде. От забора и до обеда. И от полдника до пока дождь не пойдет. Это главным образом поездки с родителями в сад и походы с отцом в гараж.

Именно там всё и ковалось, да.

Ну были ещё отдельные песни типа сбора картошки, когда картошку сегодня нельзя перестать собирать, пока всю не соберёшь. С определённого момента это стали делать мы с отцом вдвоём. Сначала, конечно, не веришь, что её можно всю сегодня собрать. Это же поле. Как можно руками собрать поле?!

Соответственно, психика заставляет думать, что у меня и нет в планах такого абсурда. Просто в охоточку покопаемся. И вот в такие моменты формировалось умение работать и не обращать внимания на тяготы или монотонность процесса, а просто думать о чём-нибудь хорошем, интересном, пока работа сама делается. И вообще во всём видеть всё хорошее.

Замечать его вокруг.

Не уподобляться ни стонотикам, ни халявщикам, которые за счёт других хотят поменьше сделать или побольше получить. Не торопиться. Чтобы, во-первых, не переделывать, во-вторых, себя об лопату не сломать – это вообще первое правило в любом деле.

Вот когда будет середина, тогда перекусим. Но середину нельзя торопить. Быстрее всего она наступает, когда её совсем не ждёшь. Как любовь.

Поэтому нельзя стремиться приближать завершение работы. К тому же это ведь жизни твоей кусок.

Я даже когда зимой приходил из школы без ключа и понимал, что мне теперь смотреть на работу электросчётчика три часа, я всё равно запрещал себе хотеть, чтобы маленький кусочек жизни быстро пролетел. Мне всегда это казалось святотатством.

Так и с паслёновыми.

Сначала второе дыхание, потом третье, потом четвёртое, потом я сбиваюсь.

В общем, когда появляешься помытым на диване, можно смотреть выключенный телевизор.

И не сказать, чтобы какое-то особое удовлетворение от проделанной работы, хотя и не без этого, но просто во мне столько правды. Как в возвращающихся из Берлина солдатах в 1945-м, которые могут убить взглядом, если не успеешь отбежать, пока они голову поворачивают!

Но и удовлетворение тоже есть, спасибо картошке.

Другое дело, что такое удовлетворение можно получить за 20 минут секса. А бывал и такой секс, что я как будто собрал 80 тонн бананов и ещё сам приплыл с ними в Европу и успешно продал. Выходишь на балкон покурить, и даже птичкам ясно, какой ты молодец.

О, гараж!

Запах чего-то горючего и гнилого. Громкое дыхание паяльной лампы. И кто-то эмигрировавший или мёртвый поёт из открытой дверцы автомобиля.

Обычно отец туда ходил один. Должен же человек хотя бы час в сутки побыть один. Но зачастую брал и меня.

Приучать вроде как. Так же вроде надо делать, если сын у тебя растёт? А то вдруг гомосеком вырастет. Я бы так же делал. Отец своего сына может научить принципиально одной вещи – как быть отцом своему сыну. Остальное факультативно.

Он мне сразу поручал что-нибудь интересное: снег с крыши скидывать, папоротника в лесу набрать, что-нибудь шкурить. Машину интереснее мыть в саду, когда полоть надо – это и дураку понятно.

Что ещё может быть интересного в гараже? Смотреть, как насос воду из ямки откачивает. Что ещё? Вообще-то, много дел находилось. Всегда можно какой-нибудь херовиной громко стучать по другой херовине.

А ещё определять, что бы можно было поделать такого. Что можно начать, а там видно будет, надо оно или нет, а что совсем бессмысленно по разным причинам.

Вот если вот эту грязь убрать, то тогда надо и другую убирать, а то бессмысленно, а всю не уберешь – новую наделаешь. Вот и ходим, ищем подходящую работу. Куда она спряталась? Всё равно найдем.

Толстую инструкцию к ВАЗ-21063 я всю уже прочитал. Больше уже не интересно.

Это надо очень скучно жить, чтобы тебе в детстве было интересно, скажем, разобрать и правильно собрать коробку передач.

Да и вообще плотность потока сознания не оставляла никаких шансов задействовать его полностью и надолго всяким системам вида «две руки – две ноги – несколько предметов».

И вот приходилось практиковать разный дзен.

То есть опять же думать не о том, что ты делаешь и зачем это надо, а об основании нашей с друзьями колонии на Юноне. Это планета наша. Там, между прочим, высочайшая вершина – 10087 метров. Забыл название.

А сад?

Быстренько дров наколол, печь затопил, и пока они там распутываются, кто, где и что делает, иду в лес маленькую ножовку в пятиметровые пиканы (уральское название дудника лесного) метать так, чтобы она их срезала на лету. Или топорик в деревья.

Потом меня поймали, велели чёрную смородину собрать. Собираю. Музыку придумываю. Не спешу. Чем быстрее я выполню дело, тем быстрее мне поручат следующее. А их тут много.

Даже невооружённым глазом видно, что с делами тут полный порядок. Они прямо из земли прут в буквальном смысле.

И всегда может поступить неожиданное предложение. Рубить гниль в компосте.

Жечь корни.

Выпрямлять гвозди.

Плющить тазики.

Вязать веники.

Просеивать труху.

Кремировать кротов.

Дуть пылесосом наружу на кедровые орехи, пока они катятся по жёлобу из линолеума, чтобы от них отлетали шелушки. Пойти поискать в лесу кусок линолеума. Это моё любимое. Только сейчас топорик возьму.

А может, я машину помою?

Нужно просто всегда поступать правильно, по совести, не нарушать основные заповеди, а работа – она сама сделается. Достаточно ею просто заниматься. Делай, что должно, и будь что будет.

Рыцарский девиз.

Так всегда было.

И вдруг, оказалось, что это не работает.

А бывают люди, которых в детстве не приучали к работе.

Лентяи.

Только о своих собственных потребностях и пекутся. И всегда нацелены на результат. А следовательно, не разборчивы в средствах. Тут третьего не дано. Либо не разборчивы, либо не только на результат.

Либо – либо. Хотя гипотетически я, конечно, могу быть толще вас вдвое, но при этом в полтора раза стройнее. Для этого мне просто нужно быть в три раза выше.

Но это редкость. И кто его знает, чем за это платят.

Игрушечный

Недалеко от нашего дома, на центральной улице, был магазин игрушек, который все называли игрушечным. Иногда мы с мамой заходили туда зачем-то. По делам по каким-то. Не знаю. Наверное, мама смотрела, не появилось ли чего достойного.

Я никогда ничего не просил у родителей. Я знал: они каждый день на весь день уходят работать, чтобы вернуться вечером, приготовить ужин, поесть и лечь спать. Пусть им будет легче во сне. Что сами посчитают нужным купить, то и купят.

Но я всё внимательно разглядывал и запоминал. Что запомнил, то – моё. В любом случае мне потом просто сидеть или ходить, вертеть в руке какую-нибудь палочку и представлять, что я сижу или хожу, например, дома и играю во что-нибудь.

В следующей жизни игрушечный магазин превратился в небольшое кафе. В нём праздновали мою свадьбу. Я ещё, помню, сижу такой и думаю: «Ну всё, дядь Вась, валить отсюда надо. Сам видишь, что творится.» Это я так свой голос внутренний называл – дядь Вась.

И свалил. А вместо меня попросили походить одного муравьеда в скопированной с меня оболочке, привезённой с двенадцатой планеты системы Альфа Насоса на космическом крейсере «Арго». Пообещали муравьеду, что он слова говорить будет. И халву. Кстати, увидите его – привет передавайте от меня.

Всё-таки по-своему героический муравьед.

Ранняя эротика

Лет в тринадцать-четырнадцать меня посетила такая фантазия.

Я собрался зачем-то на заведомо летальный подвиг.

Я заботился о своих крестьянах больше, чем кто-либо. И должен был их отстоять, защитить от действия тёмной силы. И к тому же у меня были к этому демону какие-то не вполне понятные личные счёты.

Был я не в меру образован, чрезвычайно одухотворен, и связан такими обязательствами, какие никому не приходится выбирать.

Дело было морозной зимой.

Я при помощи слуг оделся, облачился в доспехи и поскакал на своём любимом коне. Играла тревожная, но воодушевляющая природа.

Долго ли, коротко ли, достиг я проклятого замка в призрачных лесах, по случаю зимнего солнцестояния нарядившихся в хрустальные обновки. На которые так приятно смотреть из окна натопленного зала, когда твой лучший друг подбрасывает дрова в камин и осторожно выражает сомнения по поводу этой дамы, потому что переживает за тебя, ведь таких, как ты, больше нет.

Там вдали большой отчий дом и библиотека на верхнем этаже. А здесь прыгают пушистые белки, и никого окрест.

И обратный путь далёк.

Я спешился и попрощался с конём.

Я даже не стал брать щит.

Обнажив большой двуручный меч, я устремился наверх.

Через двор замка. По каменной лестнице. Я не достиг донжона. Враг явился мне на открытой галерее стены.

Я взмахнул мечом и ударил, что было силы.

Меч переломился. Меня чем-то долбануло.

Я очень долго и плавно летел вниз. Шлем свалился с головы, и всё стало более чем честно. Я рухнул с большой высоты в сугроб.

Окровавленный, я стал замерзать.

В лесах тихонько шла зима, куда ей было надо.

И только тогда начался подвиг.

Я принял решение сразу.

Я полз триста тридцать три вечности, чтобы найти врага.

В одной из башен на лестнице, прислонившись к стене, я сидел или лежал с обнажённым кинжалом и ждал.

Но никого не было. Только я и зима. И очень много характерных для такого положения вещей мыслей.

Я увидел рассвет. Великое зло куда-то ушло, совершенно не считаясь с таким пустяком, как моё существование.

Я видел по розовым лучам, проникавшим сквозь бойницу, что солнце золотит стволы сосен, нимало не заботясь о том, как такой оборот воспримет несуществующий читатель.

Я исчезал.

Когда совсем рассвело, я увидел в тёмной нише, которая, скорее всего, была началом тайного хода, сверкающие глаза леприкона.

Он наблюдал за мной. Он здесь давно жил. Сегодня, когда я умру, у него будет славный обед. Больше всего он любил глаза.

Я ждал.

И он ждал.

Каким-то невероятным образом я помню, как он долго затаскивал мой труп к себе в логово, а труп то не пролазил, то не пролезал. Помню, как леприкон злился, как ругался.

Прошло сто лет.

Молодая девушка с налившейся грудью, стирающая бельё прекрасным летним днём, увернулась, и тряпка, брошенная её хохочущей подругой, пролетела мимо.

– Лорзетта-Гринзетта, кто последняя, та и невеста призрака Турненгемского рыцаря!

Визжа и хохоча, подруги бросились к овину.

За ними увязалась их большая собака.

Подобные присказки были знакомы девушке с детства, но она вдруг впервые почувствовала что-то новое. Она оглянулась в ту сторону, где за поросшими лесом хребтами должен был возвышаться тот самый замок. На цветок клевера опустился шмель, это важно.

Некоторое время она думала о том, что никто никогда не узнает, а потом улыбнулась и побежала вслед за своими подругами, прижимая к груди корзину с прополосканным бельём.

Вот такая раньше была эротика.