Текст книги "Там, где кончается арена…"

Глава двадцать вторая

Более странную пару, чем эти двое, трудно было себе представить. От него вечно пахло соляркой и пылью дорог. От неё – хорошими духами и стерильностью медкабинета. Судя по всему, в их личных отношениях царила тоже медицинская стерильность. Счастливыми они не выглядели. Тем не менее, как-то продержались пятнадцать лет. У них была дочь-подросток. Из-за этого обстоятельства, судя по всему, они и тянули все эти годы семейную лямку…

Познакомились они, когда им не было и тридцати. Она – молодой врач-аспирант, без пяти минут кандидат медицинских наук. Дерматолог. Занимающаяся наукой. Практически лишённая личной жизни. Он – лихой дальнобойщик, пока подсменщик, но с перспективой. Красивый, разухабистый малый, на три года её моложе. Встретились на дне рождении общих друзей. Туда-сюда, шуры-муры – молодость!.. Она в декрете, он на трассе. Опомнились, когда уже и жить нельзя и расставаться поздно – дочка в первый класс пошла. Вроде всё ничего, а что-то не так…

Он любил дорогу, путешествия до самозабвения! Его не смущали бандиты, которые в ту пору бомбили фуры, грабили-убивали водил, облагали всех данью. Его как-то Бог миловал – то ли ездил не туда, то ли возил не то – знал обо всём этом только понаслышке. Замерзал пару раз зимой. В финальный раз еле спасли с напарником – занесло сугробом под крышу. Один раз фура утащила в кювет, когда заклинили тормоза. Кувыркались, но остались живы. Это его не испугало, не отвадило от кочевой романтики ни на мгновение, как жена его не умоляла. Дома он чаще появляться не стал. Рейсы были по всей стране. Он жил дорогой, ей дышал! «Не могу я, пойми! Это как если отрубить птице крылья, а мне – ноги!..»

Когда подросла дочь Маша, он стал брать её с собой в рейсы, ну, в те, что недалеко. Она росла пацанкой, не в мать. На своих сверстниц похожа была мало! С отцом друг друга понимали без слов, взглядами. Оба были не из болтливых! Мать бесилась, а поделать ничего не могла! Машка предпочитала юбкам рваные джинсы, шпилькам – кроссовки, дискотекам – автомобильные выхлопы и километры дорог с плеером в ушах. Приглашения в рейс ждала, как Моисей – манну небесную! Вирус бродяжничества, бациллы путешествий были навсегда посеяны в нежной несовершеннолетней душе! Оставалось лишь ждать всходов…

Отец перестал её брать с собой в рейс после одного случая. Перестал брать категорически! Его решение было окончательным и бесповоротным. Дочь спорить не стала – потеря времени. Она знала своего отца..

Дело было так. Они расположились на берегу красивой реки. Здесь дальнобойщики частенько останавливались на ночлег. От трассы недалеко, красиво, безлюдно. Машка на «Шмеле» варила суп. Тот только что закипел. Ещё минут пять-десять и будет готово. Отец нарезáл кругляшки домашней колбасы и сыр с хлебом.

Подъехали ещё две фуры, припарковались рядом. Стали располагаться на ночёвку. Вытащили складные стулья, начали распаковывать пакеты с едой. Один водитель подошёл, глянул на номера, на регион, поздоровался. Криво улыбнулся, окинув взглядом малолетнюю кухарку. Та сидела на корточках и помешивала суп.

– Слушай, ты, педофил! Не боишься, что тебе за неё дадут столько, сколько ей лет?

Ромашин-старший воткнул нож в доску, на которой нарезáл еду, медленно приподнялся с корточек. Подошёл сменщик вопрошающего. Присвистнул, глянув на Машку.

– Угости «плечевой», даю магарыч за неё! – и похотливо осклабился.

Машкин отец лаконично, с одного удара, объяснил, что это его дочь, сломав нос любителю клубнички. Дёрнувшийся было другой водила, тут же получил недоваренную порцию супа в физиономию. Это Маша угостила «дядю» со всей широтой своей ярославской души. Тот с воплем стал махать себе ладонями на ошпаренное лицо. Под хохот других дальнобойщиков этот доблестный экипаж, забыв пакеты и стулья, рванул с места, как на ралли Париж – Дакар! Видимо, заторопились в ближайший медицинский пункт…

Рассказ Ромашиной продолжился…

Глава двадцать третья

– …Она приехала ко мне объясняться! С ребёнком! Представляете? – Лариса Сергеевна едва сдерживала слёзы от возмущения.– А что тут объяснять – девочке пять лет! Пять лет он жил на две семьи – обманывал все эти годы. Хоть бы было там на что посмотреть – ни кожи, ни рожи!..

Ларисе Сергеевне, как опытному дерматологу, насчёт кожи было, конечно, видней. А вот, как женщине, скорее всего, в голову не приходило, что её мужику все эти годы чего-то не хватало. Может самого главного… Вот и променял он Ярославль на глубинку, а красивую «рожу» на посредственную «кожу». Бывает такое. Машка, у которой теперь появилась сестрёнка, разрывалась между отцом, который периодически заезжал, и разведённой матерью. Молча понимала одного и жалела другую. Люди они были хорошие. Вот только вдвоём им было неуютно…

Когда отец перестал её брать в рейсы, в жизнь молодой девчонки вошёл цирк. Он не вошёл – ворвался! И захватил её настолько, что для неё это стало навязчивой идеей. Она собиралась поступать в цирковое училище в Москве, а пока пропадала в цирковой студии днями и ночами. У матери, ведущего специалиста горбольницы, кандидата медицинских наук, мир перевернулся, как тогда фура у мужа. Тормоза снова заклинило!..

Потом неожиданно ушёл муж. Собрал вещи и был таков. Это уже была не авария, это была катастрофа, в которой ещё надо было выжить…

Что можно хорошего ждать от людей «перекати-поле», у которых ни кола ни двора – сегодня здесь, завтра там, ни обязательств тебе, ни привязанностей! Одно слово – цыганьё!.. Поэтому мамаша Ромашиной Маши к Сарелли отнеслась с открытой враждебностью. Никакой цирк в её планы не входил даже в страшном сне, и своей дочери она, естественно, не желала такой судьбы! Но дочь решила по-своему! Зная её характер, догадывалась, что плетью обуха не перешибёшь, но! Лариса Сергеевна в отчаянии заняла круговую оборону, заявившись к Сарелли за подмогой и сочувствием. Одновременно, презирая того всеми фибрами своей обманутой женской души! Все бродяги – одинаковы!..

– Моя дочь свяжется с циркачами! Непостижимо!

Что её ждёт?

Слово «циркачи» резануло слух Сарелли. Он решил в долгу не оставаться – фехтоваться так фехтоваться!

Алигер ком алигер! Он знал, куда наносить укол!

– Поверьте, это ни чуть не хуже, как если бы она стала врачихой, как вы.

– Я не врачиха! Я – врач! – с яростным возмущением одёрнула она Сарелли.

– Я тоже не циркач, а артист цирка! Ну, или – цирковой! Люди так же часто обижают пожарных, называя их «пожарниками». Никому в голову ведь не приходит называть военных «военниками»…

– Ну, предположим, я не знала таких тонкостей, что это вас, цирковых,– она это слово выделила, произнеся практически по слогам,– так задевает! В арии Мистера Икса поётся же: «Да, я шут, я циркач! Так что же?..»

– Он дальше, для особо одарённых, объясняет, что…– тут Сарелли исполнил фрагмент известной арии.– Пусть зовут так меня вельможи!.. Это они его так зовут, понимаете, не он сам себя!..

– О-о! Браво! – с показной издёвкой похлопала в ладоши Лариса Сергеевна.– Он ещё и поёт!.. За мою одарённость – отдельное спасибо!

Она, как маленький ребёнок, реагировала на каждое слово, исключительно беря всё на свой счёт. Это был – оголённый нерв, человек без кожи – сплошной рецептор, реагирующий на малейшее дуновение ветерка!

«Да-а, досталось бабе,– подумал Сарелли.– Интересно, она хоть знает, что такое нежность, доброта, мужская ласка? Вообще, какая она? Правда, любопытно…»

– Моя девочка – жонглёр! Ха и ещё раз ха! Даже не воздушная гимнастка, не дрессировщица или что там у вас есть для женщин? Жонглёр! Руками махать! Что там женского, скажите мне на милость?..

– А почему вы решили обратиться именно ко мне? – Сарелли в самом деле был заинтригован. На манеже его уже не было несколько лет. Ему казалось – прошла целая вечность!..

– Посоветовали. К тому же я посмотрела ваши фотографии в фойе на стене второго этажа. Жоглируете там своими колечками, красуетесь! Судя по всему – дела давно минувших дней! – прыжок, выпад, укол! Один-ноль в её пользу!

– Ну, не таких уж и давних! – Сарелли припоминал, что его фотографировали в этом цирке лет десять-двенадцать тому назад. Слово «жонглируете» Ромашина произнесла так, словно застукала его за каким-то непристойным занятием. Да и «колечки» звучало не лучше. Он решил слегка «щёлкнуть» по её симпатичному, чуть вздёрнутому носику. Ну так, для острастки, чтобы не задиралась. Заодно наступить на больную мозоль! Тоже чуть-чуть…

Сарелли в этот момент был убеждён в своих словах, как никогда, хотя на самом деле имел мнение совсем противоположное.

– Это самый что ни на есть подходящий жанр для девушки! Грациозный, балетный, художественный,– вспомнил он слова своего педагога из циркового училища.– И артистка цирка, к тому же жонглёр,– самая лучшая профессия в этом мире! Я двумя руками – за!..– Шпага Сарелли рассекла воздух! Лёгкая царапина на дерматологе осталась. Почти один-один!

– Вам, в вашем преклонном возрасте, меня, как мать, конечно, не понять! – Ромашина решила пойти в атаку, в очередной раз забыв рассказать о цели своего визита. Она наконец нашла то, чего так долго искала – спор! Ей надо было выплеснуть на кого-то всё накопившееся, невысказанное. И этот час настал! Она была великолепна в своём негодовании! Шпаги были отброшены в сторону. Это уже были бои без правил!

– Своих детей, насколько я знаю, у вас нет! Ну, может, если только где-то на стороне, как у вас там, у мужчин, водится!..– Это был запрещённый приёмчик, удар, как говорится, ниже пояса. Одновременно его виртуозно прощупали. Ход был за Сарелли. И он его сделал! Не менее изощрённо.

– Вы для своих пятидесяти, безусловно, неплохо сохранились, но я вас прекрасно понимаю, как ровесник ровесника! – выход один на один, удар!..

О-о! Это был красавец гол! «Сухой лист!» По дуге, в девятку! Или куда там ещё у женщин?..

– Мне сорок два! – она взвизгнула, метнув копьё Немизиды. Видимо, для неё тема уходящей молодости была ах, как актуальна! Со стороны Сарелли это был лёгкий «страйк», он даже немного смутился от своей бестактности – увлёкся…

– Я пошутил! Вы выглядите на целый месяц моложе! – «О, ёлы-палы! Да что со мной? Что я несу! Кто меня за язык дёргает?» – Сашка уже и сам не знал, как прекратить эту словесную баталию. Он выдохся, начал нести банальности и полную чушь! Лариса Сергеевна тоже выглядела не лучше – уставшая от своего не короткого, путанного рассказа, поникшая, с опущенными уголками всё ещё прелестных губ.

Сашка протянул руку.

– Мир?

– Я с вами не воевала. К тому же даме мужчина первым руку не подаёт! – из последних сил она попыталась его царапнуть затупившимся коготком.

– Насколько я успел понять, вы пришли ко мне именно за этим – чтобы я вам протянул руку…

Они перешли на мирный тон. Общались уже спокойно, как давние знакомые.

– Хотите посмотреть нашу программу? Я вам устрою лучшие места!

– Я не люблю цирк!

– А когда вы последний раз смотрели представление?

– Не помню. Возможно, никогда.

– А как же можно не любить того, чего не знаешь?

– Я знаю, что мне не понравится. Не люблю, когда мучают животных! Да и люди там у вас выворачиваются наизнанку, чтобы удивить,– противно!

– Интересная версия… Мне тут срочно нужно решить один вопрос, не хотите со мной пройтись по цирку? Ненадолго. Заодно договорим нашу тему.

Лариса Сергеевна неопределённо пожала плечами. Это, надо было понимать, она дала согласие на променад. Сарелли повёл Ромашину по цирку…

– …Я не совсем понял вашу просьбу, точнее, совсем не понял. Так что вы хотели, чтобы я сделал?

– Я хотела, чтобы вы отговорили мою дочь от жонглирования, от цирка. Ну, не место ей здесь! – она повела рукой вокруг.

Сарелли провёл её через боковой проход зрительного зала к манежу. Там репетировал Виктор Евтехов со своими лошадьми. Он стоял в центре, практически не двигаясь. Вокруг него носилась гривастая шестёрка, в нужный момент перестраиваясь в замысловатые фигуры, реагируя только на голос дрессировщика. Сарелли знал, что делает.

Он ненавязчиво знакомил Ромашину с работой настоящего Мастера конного жанра. Нужно было совсем не иметь сердца, чтобы не восхититься этим шедевром!

Они присели на места первого ряда. Она не отрывала взгляда от манежа.

– Честно говоря, я тоже не люблю женщин жонглёров.

– Что? – Лариса Сергеевна отвлеклась, невольно зачарованная конной рапсодией.

– Говорю, не люблю женщин жонглёров! Я лукавил.

Жанр этот крайне сложный, тут нужно обладать характером, силой волей, просто силой, упорством! Вряд ли это всё есть в вашей девочке.

– Зачем вы так о Маше! Всё это в ней есть, как нет в ином мужчине! Вы просто её не видели! Знаете, она какая!

– Так в чём же дело, может, не мешать?

– Не ловите меня за язык, я не в этом смысле!

Сарелли взял паузу.

– Витя! Можно тебя на минуточку! – Они с Ромашиной встали со своих мест.

– Слушаю! – Евтехов, мягко улыбаясь, подошёл к барьеру манежа. Он держал на коротком поводу бесподобного по красоте белоснежного жеребца. Виктор был человеком интуитивным, сразу понял, что от него требуется.

Ради этого он на минуту прервал свою репетицию.

– Вы можете его погладить, он любит ласку! – Евтехов обратился к незнакомке, незаметно подмигнув Сарелли. Та робко протянула руку к раздувающимся после бега трепетным ноздрям коня. Прикоснулась…

Евтехов с Сарелли поговорили о каких-то пустяках, специально для ушей гостьи возведённых в степень. Та улыбалась, гладя шелковистую шею лошади. Маслины глаз животного дружелюбно поглядывали на Ромашину.

– У него такие нежные ноздри! Сеном пахнут! – Она улыбалась, сияя глазами, как ребёнок.

Евтехов продолжил репетицию.

– Тут надо ещё в одно место зайти, сказать, что корма привезли. Медведей не боитесь?

– Не знаю, я их видела только по телевизору. Ну, если они в клетке…

В медвежатнике их встретили также дружески и любезно. Сарелли, как одного из организаторов гастролей, уважали и любили, тем более, что он был известным мастером. Двери ему были везде открыты. А цирковые понимают цирковых с полувзгляда, с полунамёка – всё отработано…

Дрессировщик медведей, народный артист, обратился к Ромашиной, которая оглядывала медвежатник с широко распахнутыми глазами.

– Мы сейчас будем медвежат кормить. Они месяц назад только открыли глаза – совсем масяки! Поможете?

Ларисе Сергеевне выдали чистый фартук, чтобы она не испачкала свой наряд, медвежонка и тёплую бутылочку молока. Она сидела на стуле с выражением полного умиления, держа на руках коричневый комочек, который жадно вцепился в соску. Такое выражение на лице бывает у недавно родивших женщин, которые кормят грудью своего первенца. Это было – таинство!..

– Он урчит! Как моторчик! Без перерыва. Вздыхает и вякает, как младенец…

Сашка залюбовался Ромашиной. В ней было столько нерастраченной материнской любви, столько нежности, что его сердце невольно сжалось. Она ему нравилась всё больше и больше. Безо всяких дурацких но…

– Пожалуйста, прошу вас, как мать, как женщина, убедите Машу бросить цирк! Пусть не коверкает себе судьбу! Не оставляет меня одну!

«Вот она, где собака зарыта! – осенило Сарелли.– Она просто боится одиночества! Потеряла мужа, теперь боится потерять и дочь! Да-а, ситуация…»

Ему вдруг по-человечески стало жаль эту красивую, издёрганную, одинокую женщину. Он впервые за всё это время, не рисуясь, взглянул на неё с искренней теплотой и симпатией. Она ему глазами ответила тем же.

«Никакая она не Фурия!..»

– Ладно! Пусть приходит. Посмотрю её. Сделаю всё, что смогу. Не думаю, что это серьёзно. Тут одной цирковой романтики мало! Нужно – призвание! Пойдёмте пить кофе. С шоколадом! Швейцарским!..

Глава двадцать четвёртая

Хм! Баба жонглёр – нонсенс! Фигня! Ну, были в цирке неплохие девчонки, но всё равно – это мужской жанр.

Тут и выносливость нужна, и упорство. Привязан сутки напролёт к реквизиту, как раб на галерах. Вечная пахота! Подкачиваться нужно постоянно, чтобы мышечный аппарат набить, иначе откуда энергия? Ни сна тебе, ни отдыха! Ни выпить, ни закусить!.. Сделала бы какой-нибудь номерок с хула-хупами – ноль проблем! Крути себе на талии, завлекай кавалеров своим «сексопилом № 5». Нет, надо выбрать самый тупой жанр! Сплошная долбёжка!

– Дядя Саша!

– Что?

– А вы?

– Что я?

– Вы почему выбрали этот жанр?

– Я? Да потому что – идиот!.. И потому, Машка-Ромашка, что это… это самый лучший жанр в цирке! Ладно, хватит меня ловить за язык! Давай, вкалывай!..

Сарелли репетировал с Марией в спортзале цирка который день. Он забыл о данном Ромашиной-старшей обещании «отговорить» её дочь заниматься жонглированием. Не помогли и убойные репетиции, как проверка на состоятельность. Это был ребёнок – кремень! К тому же невероятно одарённый! Сарелли понял это с первой их встречи. Он решил сделать всё, чтобы мечта этой девочки осуществилась, чего бы ему это не стоило! Он теперь был готов выдержать нападки всего мира, любых мам-пап, сражаться за неё до последнего! Она стоила того!..

Сегодня репетиция не клеилась. Бывают такие дни у жонглёров. Он вымотался сам и совсем загонял девчонку. У той никак не получался точный бросок, хоть убей! Кольца разлетались веером, падали. Она их собирала по всему залу в сотый, а может, уже и в тысячный раз, раскладывала в руках, подбрасывала и… Они с дробным стуком снова оказывались на полу. Сарелли ей предлагал немного отдохнуть, но она, с едва сдерживаемыми слезами на глазах, упрямо сопела и не сдавалась! «У-ух! Упёртая! Вся в меня!..»

«Дядя Саша» сидел на стуле, но всем своим существом незримо бросал кольца вместе со своей подопечной. Все его мышцы рефлекторно отзывались на неточный бросок, вплоть до судорог! Руки сами собой неожиданно дёргались, он работал плечами, приподнимался и… плюхался в отчаянии на жёсткое сидение. Это, как опытные певцы хватаются за горло, если кто-то фальшивит рядом. Их связки вибрируют сами по себе, без всякого участия мозга или чего там ещё…

– Маша! Выше! Ну, выше же, девочка! Ты не успеваешь отрабатывать руками! Опускай их перед броском! От локтя работай, не кистью! Не задирай руки! Из-за этого ты перекручиваешь! Поэтому кольца улетают за спину! Ну, прошу тебя, опусти руки перед броском, затяни темп и дай высоту! Не гони! Ровный темп! О-о!.. Ёлы-палы!.. Ну не то, не то!..

– …Саша! Опусти руки перед броском! Неторопливо выброси первое кольцо на высоту, остальные без суеты туда же – на ту же высоту! Без рывков, плавно! Держи спину! Всё легче, воздушней, балетней! Создавай рисунок! Жонглирование – это не безмозглое соревнование, кто больше предметов подбросит и кто чаще их поймает! Это, прежде всего – красота, гармония! Ты – Творец! Ты – Рафаэль, Микеланджело! Создатель ритмического рисунка, существующего секунды в этом пространстве бытия! Ты – Бог мгновения! Соответствуй!..– Виолетта Николаевна Кисс, выдающийся педагог циркового училища и в прошлом известнейшая артистка, увещевала третьекурсника Сашку Сарелли, объясняя ему основные премудрости древнейшего жанра циркового искусства, приравненного когда-то к магии и колдовству. Рядом с ней сидел её родной брат Александр Николаевич Кисс, жонглёр-легенда, народный артист РСФСР. Говорят, он в своей жизни на манеже не сделал ни одного завала, да и на его репетициях редко кто мог припомнить подобное! Все его летающие предметы были именно летающими, а не падающими на ковёр, как это обычно бывает у жонглёров. А трюки у него были рекордными, до сей поры не повторённые другими!

Сейчас он как-то странно подёргивал плечами, его кисти в такт вздрагивали, тонкие пальцы шевелились, словно он ими перебирал невидимые чётки…

– Что скажешь? – Виолетта Николаевна повернулась к брату и полушёпотом задала свой вопрос.

– Не знаю, не знаю… Потенциал, в общем-то есть! Как будет трудиться. А вообще, парень неплохой. Поздравляю!..

Потом, по жизни, Александр Николаевич долго держал Сарелли в поле своего зрения. Почти всё время, до своего ухода в тот мир, где и манежи просторней, и, говорят, света побольше, и компания поинтересней…

Сашка Сарелли вспомнил, как однажды его наставник неожиданно приехал в один из его гастрольных городов. Кисс, прямой потомок знаменитого рода Чинизелли, на пару дней бросил руководство студией по подготовке новых номеров и аттракционов, где он был главным режиссёром, и решил взглянуть на молодого Мастера, о котором в последнее время столько много говорили.

Сарелли, когда об этом узнал, пришёл в состояния коматоза, какого-то ступора. Так жуки замирают от неожиданно навалившегося холода или кролики при встрече с удавом. Он нутром понимал, что Александр Николаевич более чем его доброжелатель и старший товарищ, который к нему благоволит. Но степень ответственности перед мэтром, выданные ему авансы, которые надо было ещё отработать, приковали руки к бёдрам, язык – к сухой гортани, а ноги – к цирковому ковру. Музыки оркестра он не слышал, колец не видел, как вышел, как ушёл с манежа, не помнил. Так он никогда не волновался и не позорился! Ни до, ни после…

– Твою ма-ать!..– Сашка в сердцах бросил кольца на реквизитный ящик.

– Ну, как? – Кто-то из артистов подошёл поинтересоваться, как отработалось. Всё-таки главковский начальник сегодня сидел в ложе, да и уважаемый человек к тому же! Всех немного потряхивало…

– Как, как?.. Обосра…лажался по полной! Сс-сука-невезуха! Мм-м! – Сарелли, рыча, в отчаянии сжал кулаки и задрал подбородок в потолок.

В антракте постучали в дверь его гримёрной. На пороге стоял Кисс. Худощавый, выдержанный, с аскетическим, не лишённым привлекательности лицом, немного напоминающий Великого Фреда Астера. Сарелли стоял перед ним в махровом халате и трепетал. Вот он – истинный Бог жонглирования, руку протяни! Круче него, говорят, да и то спорно, был только итальянец Энрико Растелли, которому поставили памятник ещё при жизни!

Александр Николаевич присел на край гримировального столика. Он прекрасно понимал, что сейчас творится в душе его подопечного, но говорить что-то было надо.

– Ну что, Александр! Поразил ты меня сегодня, порази-ил! Это тоже своеобразное выдающееся достижение, которое можно занести в книгу рекордов Гиннеса. Твои авторские трюки, из-за которых другие жонглёры себе все пальцы погрызли, по сравнению с сегодняшним – просто ничто! Я такого в истории цирка не припомню! Поздравляю! От души поздравляю, от всего сердца, печени, почек и прочих нижних органов, куда ты сегодня засунул все мои советы и наставления! Чёртова дюжина завалов у одного жонглёра! На всю программу хватит!

– Александр Николаевич…– Сашка сделал вялую попытку оправдаться.

– Не-ет, ты не расстраивайся! С «кидостью» у тебя по-прежнему всё в порядке! Вот только с «ловостью» хх-х…– Кисс, интеллигентнейший человек, явно хотел использовать крепкое словцо, соответствующее моменту. И уже было начал с первой буквы этого самого слова, имеющего бесконечные значения у русского народа, но усилием воли сдержался. Пожалел! Лицом он был спокоен и холоден. Движения его были неторопливыми и величественными. То, что Мастер находился в сдержанной ярости и был глубоко расстроен, можно было догадаться лишь по его подрагивающим ресницам…

– …Машка! На сегодня всё! Всё, я сказал! Хороший трюк одним днём не делается. С кидостью у тебя сегодня хорошо. Вот с ловкостью… Ладно, завтра будет новый день и будет пища! Закругляемся…