Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

«Не поднять мне тяжелых ресниц…»

Однако расставание с Родиной далось писательнице нелегко. На корабле «Шилка», на котором она покидала Россию, Тэффи написала пронзительные стихи, более нам известные по знаменитой «Песне о родине» в исполнении Александра Вертинского:

 
К мысу радости, к скалам печали ли,
К островам ли сиреневых птиц,
Все равно, где бы ни причалили,
Не поднять мне тяжелых ресниц.
 

«Причалила» она, в конечном счете, в Париже. Хотя уже на палубе парохода вдруг остро почувствовала, что не вернется на родину никогда. Никогда не вернется туда, где остались ее уютная московская квартира, друзья и близкие, обожавшие ее читатели, литературная слава.

Впрочем, в Париже знаменитая писательница не бедствовала, как другие эмигранты. Во французской столице многие годы жил ее брат, генерал Н. Лохвицкий, командующий экспедиционным корпусом во Франции во время Первой мировой войны. Поэтому ее жизнь в эмиграции с экономической точки зрения сложилась поначалу вполне благополучно, она не голодала и не была вынуждена мыть тарелки в ресторанах. Но что-то с ней произошло, переломилось. Она продолжала писать, ее охотно печатали, но что-то неуловимое в ней ушло, умерло – «не поднять мне тяжелых ресниц…»

«Фер-то кё?»

В первом номере парижской газеты на русском языке «Последние новости» был в 1920 году напечатан ее знаменитый рассказ «Кё фер». Эту фразу на французском, означающую в переводе «Что делать?», произносит старый русский генерал-беженец. Оказавшись в центре Парижа, он «стал у обелиска на пощади Согласия, внимательно поглядел вокруг, на площадь уходящую вверх – до самой Этуали – неповторимую перспективу Елисейских полей, вздохнул, развел руками и сказал: «Все это хорошо… Очень даже хорошо…Но кё фер? Фер-то кё?» Эти слова из рассказа писательницы стали своего рода паролем для всех русских, оказавшихся в невольной эмиграции.

Был у нее в эмиграции и первый опыт романа – «Авантюрный роман». Выпустила она также несколько сборников рассказов, написала несколько пьес. Вторую мировую войну и гитлеровскую оккупацию Тэффи пережила, не покидая Парижа из-за болезни. Она голодала, но отказывалась сотрудничать в коллаборационистских издания, куда ее усиленно зазывали. Только иногда соглашалась выступать с чтением своих рассказов перед эмигрантами, не уставая уже повторять: «Все мои сверстники умирают, а я все чего-то живу…». Ироничной и жизнерадостной Тэффи становится свойственна просветленность и смирение перед неумолимой судьбой.

Последние годы своей жизни писательница была занята мемуарными очерками, создавала литературные портреты известных людей, с которыми ей довелось встречаться, в том числе Керенского, Ленина, Коллонтай, Бальмонта, Бунина, Куприна, Репина и других. Многие поклонники ее творчества считали, что эти портреты были, пожалуй, самыми лучшими страницами в ее разнообразном творчестве. Скончалась Тэффи 30 сентября 1952 года в возрасте 80 лет. Того времени, когда ее книги снова стали печать на родине, она так и не дождалась…

«Железный занавес» Василия Розанова

Книги выдающегося русского писателя и критика Василия Розанова в советские времена были запрещены, да и сегодня Розанова читают немногие. Однако очень часто приводят его знаменитую цитату о «железном занавесе»:

«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историей) железный занавес.

– Представление окончилось. Публика встала.

– Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Образ глухого железного занавеса, который после революции отрезал советскую Россию от остального мира, впервые появился именно у Розанова.

А родился будущий философ и писатель в Костромской губернии в мае 1856 г. в заштатном городке Ветлуга. Его отец, мелкий чиновник лесного ведомства, умер, когда Василию было всего четыре года. Их многодетная семья переехала в Кострому и жила там, сильно бедствуя. Когда Василий был 14-летним подростком, скончалась еще и его мать, и родителей ему заменил старший брат Николай.

«Нет сомнения, что я совершенно погиб бы, не «подбери» меня старший брат Николай, к этому времени закончивший Казанский университет. Он дал мне все средства образования и, словом, был отцом», – вспоминал потом Розанов. Однако ужасающая нищета, в которой он начинал свою жизнь, мучила потом писателя постоянно: «О, моё страшное детство… О, моё печальное детство… Почему я люблю тебя так, и ты вечно стоишь передо мной…».

Образование будущий философ и писатель начал получать в Костромской гимназии, а потом в гимназии Нижнего Новгорода. Однако усердием не отличался, два раза был второгодником, занятиям предпочитая чтение. Тем не менее в 1874 г. он поступил на историко-филологический факультет Московского университета.

Еще студентом 24-летний Василий Розанов женился на 41– летней Аполлинарии Сусловой, которая до замужества была любовницей женатого Достоевского. Брак оказался неудачным, а супруга не давала ему развода. Из-за этого второй брак Розанова и его дети (в 1891 году Розанов тайно обвенчался с Варварой Бутягиной, вдовой учителя Елецкой гимназии) оказались вне закона. Однако его вторая жена была полной противоположностью неистовой Сусловой. Очень набожная, верная, преданная и сострадательная, она всю свою жизнь посвятила служению семье и мужу. В этом браке у них родилось пятеро детей.

«У меня за стол садится 10 человек с прислугой. И все кормятся моим трудом», – с гордостью писал Розанов. Но семейное счастье оказалось хрупким, жена тяжело заболела, единственный сын умер, а одна из дочерей покончила жизнь самоубийством.

Чувство Бога

«Чувство Бога», как вспоминал потом Розанов, пришло к нему на первом курсе университета, и не оставляло его больше никогда. Это был настоящий духовный переворот, определивший всю его дальнейшую судьбу. В те же годы завязалась переписка с Константином Леонтьевым, выдающимся русским мыслителем.

Окончив университет, Розанов не стал сдавать экзамены на магистерскую степень, предпочтя свободное творчество. Работал учителем истории, географии в различных учебных заведениях Ельца, Брянска, Симбирска, Вязьмы, Белого. Однако работа учителем не была призванием для Розанова. Он едет в Петербург, где ему была обещана должность в Государственном контроле. Петербург рисовался в воображении Василия Васильевича как то, куда вечно стремятся помыслы пишущего, литературно одаренного русского человека. И может быть, не случайно свой рассказ о жизни в Петербурге Розанов начал с зарисовки основателя города: «Петр вылетел гоголем на взморье, думал: корабли, торговля. Шумел. Печатал. Бил. Больно бил. „Вечно испугались“. Но до времени и в частности на минуту. На взморье Русь „уселась“».

Но жалованье в столице оказалось скромным и, чтобы прокормить семью, Василий Васильевич помимо службы постоянно что-либо писал для периодической печати. Известность он получил в 1894 г., когда вышла его книга «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского». Достоевский предстает в ней, как мыслитель, собравший в себе проблематику и всей русской литературы, и всей человеческой истории. Все, что было как-либо сказано о Боге и человеке, о смысле земного существования, сосредоточено, по его мнению, в «Легенде» Достоевского.

Вскоре Розанов был зачислен в штат газеты «Новое время», с которой он сотрудничал до 1917 г. Он публикует ряд сборников статей «Сумерки просвещения», «Религия и культура» и др. В результате становится известным журналистом, сотрудничает с рядом других изданий. Входит в число основателей Религиозно-Философского Общества. В журнале «Новый путь» Розанов на протяжении 1903–1904 гг. вел рубрику, позволявшую проследить его религиозно-философские убеждения. Но при этом он, как отмечали его биографы, одновременно печатался и в консервативном «Новом времени», и в либеральном «Русском слове» (под псевдонимом Варварин), как он сам говорил, писал «во всех направлениях», «черносотничал» и «эсерничал».

Ненавидели не только левые, но и правые

Так события революции 1905–1907 гг. он освещал в «Новом времени» как монархист и черносотенец, а в других изданиях объявлял революцию «новым христианством», а ее деятелей – «тихими ангелами». В ноябре 1905 г. Розанов принял участие в «дионисической мистерии» – кощунственной пародии на Причастие – инициированной В.И. Ивановым на квартире Н.М. Минского. В этой связи праведный Иоанн Кронштадтский написал: «Господи, запечатлей уста и иссуши пишущую руку у В. Розанова».

В 1909 г. Комитет по делам печати постановил уничтожить книгу Розанова «Русская церковь. Дух. Судьба. Ничтожество и очарование» на том основании, что «содержание книги заключается, с одной стороны, в целом ряде весьма разных нападок на русскую Церковь, с другой – в совершенно отрицательной критике христианского вероучения. Рассматривая вопрос о влиянии Церкви на жизнь русского народа, автор категорически утверждает, что влияние это в общем было весьма вредное. Особенно вредным оказалось оно в отношении к семейной жизни русского народа».

В итоге получилось, что Розанова ненавидели не только левые, но и правые. Какие только прозвища не давали ему его собратья по перу: «Смердяков русской литературы», «гений юродства», «Иудушка» и т. п.

А он отвечал своим критика так: «Мне ровно наплевать, какие писать статьи, «направо» или «налево». Всё это ерунда и не имеет никакого значения… Что бы я ни делал, что бы ни говорил и ни писал, прямо или в особенности косвенно, – признался сам Розанов в одной из своих автобиографий, – я говорил и думал, собственно, только о Боге: так, что Он занял всего меня, без какого-либо остатка, в то же время, как-то оставив мысль свободною и энергичною в отношении других тем».

Всемирная миссия России

В своей статье «Возле «русской идеи» Розанов рассматривает ее через отношения с Германией. Вспоминает, что будущий ее канцлер Бисмарк был отправлен послом в Россию, и там с ним случилось неприятное происшествие: заблудился на медвежьей охоте. Поднялась пурга, дорога была потеряна, и Бисмарк очутился в положении поляков с Сусаниным: лес, болото, снег, дороги нет. Он считал себя погибшим. Но мужик с облучка все время поворачивался к нему и утешал: «Ничего! Ничего, выберемся!» Бисмарк на всю жизнь запомнил эти слова, много раз повторявшиеся. И когда стал канцлером, то в затруднительных случаях любил повторять на непонятном для окружавших его языке: «Ничего. Nitschevo».

Продолжая идею Достоевского, Розанов отмечал всемирную миссию России в истории: докончить строительство европейского дома, как женщина доканчивает холостую квартиру, когда входит в нее «невестою и женою домохозяина». Мужчина берет женщину в жены, но как только берет, то сразу меняется. Отсюда древняя пословица: женишься – переменишься. Женщина, выходя замуж, только по документам теряет свое имя. На самом деле, имя свое и, главное – лицо и душу – теряет мужчина. Муж добровольно и счастливо отдает господство жене.

А незадолго до революции Розанов прозорливо указывал: «Провалитесь вы, мессианцы, с вашим Карлом Марксом и Энгельсом»… Спасение, и реальное, действительное России… заключается в том, чтобы, сняв шапку перед всем честным народом, сказать Плеханову, сказать кн. Кропоткину, сказать Герману Лопатину, сказать благородному Дейчу:

– Всю-то мы жизнь ошибались. И завели мы тебя, тёмный и доверчивый народ, – завели слепо и тоже доверчивые русские люди, – в яму. Из которой как выбраться – не знаем. А только ты уж прости нас грешных. Всё делали по доверию к этим западным звездочётам, вместо того, чтобы смотреть под ноги и помогать нашей слабой Руси делом, словом и помышлением».

Новым этапом в творчестве Розанова и в каком-то смысле – всей литературы стала его книга «Уединенное», которую он считал своим лучшим произведением. Вместе с продолжением – «Опавшие листья» – эта книга снискала Розанову славу прекрасного и тонкого стилиста, большого русского писателя.

После февральской революции 1917 г. Розанов вместе с семьей переехал из столицы в Сергиев Посад, чтобы избежать политических преследований. А кроме того, чтобы иметь возможность общаться с близким ему по духу Павлом Флоренским.

«Русъ слиняла в два дня…»

Но вскоре власть захватили большевики. Вызванные Октябрьским переворотом разрушения, голод, нищета и другие превратности лишили Розанова остатков душевного спокойствия. Отражением его настроений в этот трагический период русской истории стала его последняя книга – «Апокалипсис нашего времени», которая выходила с ноября 1917 г. по октябрь 1918 г. в нескольких выпусках. В ней потрясенный гибелью вековой империи, автор объявил конец российской истории. «…В человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается все: троны, классы, сословия, труд, богатства. Все потрясено, все потрясены. Все гибнут, всё гибнет», – такими словами начал он эту книгу.

В ней Розанов, в какой-то мере уподобляясь Иоанну Богослову, описывает русский Апокалипсис: «Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была – эпоха, «два или три века». Здесь – три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего».

Розанов ужасался происшедшим, казалось, в одно мгновение, переменам: «Мы умираем как фанфароны, как актеры. «Ни креста, ни молитвы». Уж если при смерти чьей нет креста и молитвы – то это у русских. И странно. Всю жизнь крестились, богомолились: вдруг смерть – и мы сбросили крест. «Просто, как православным человеком русский никогда не живал». Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно «в баню сходили и окатились новой водой». Это – совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар…»

Но «дикий кошмар» был еще и в другом. Что именно русская интеллигенция горячо рукоплескала крушению монархии и с восторгом приветствовала Февральскую революцию, что потом и привело к почти полному истреблению ее самой.

«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

– Представление окончилось. Публика встала.

– Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Образ глухого железного занавеса, который отрезал советскую Россию от остального мира, впервые появился именно у Розанова.

Виновник катастрофы – литература

Но кто виноват в случившейся катастрофе? Один из главных виновников по мнению Розанова, – русская литература, которая стала, по его словам, несчастьем русского народа. И она непригодна для воспитания подрастающих поколений, так как пропитана проклятиями и насмешками в адрес своей земли, родного дома, своего родного порога. “По содержанию литература русская – писал Розанов, – есть такая мерзость – такая мерзость бесстыдства и наглости, как ни единая литература”.

Он называл Кантемира и Фонвизина изменниками. Ответом им, по его мнению должны быть не критические статьи, а виселица. Грибоедов, по Розанову, литератор, искавший грязь. Он сделал посмешище из того, над чем нельзя было глумиться. Мыслитель сожалел, что русская литература “прошла мимо Сергия Радонежского”. Розанов остро критиковал Гоголя, Белинского, Герцена, Добролюбова, Соловьева за их неуважительное отношение к отечеству. Результатом такого отношения русских писателей к своей Родине и своему народу, восхваление нигилистов, стало углубление аморализма в обществе, нарастание неуважения людей друг к другу. В нем становится все больше людей, игнорирующих исполнение общественного долга.

Литература, по мнению Розанова, показывала людям только «нестройности» жизни, вызывая стремление изменить мир вокруг, взбунтоваться. В этом смысле наиболее антисоциальным, по мнению Розанова, было творчество Некрасова: «Ни от кого нищеты духовной и карманно-русского юношества не пошло столько, как от Некрасова». А к чему призывали русские литераторы? «Да уж давно мы писали в «золотой своей литературе»: «Дневник лишнего человека», «Записки ненужного человека». Тоже – «праздного человека». Выдумали «подполья» всякие… Мы как-то прятались от света солнечного, точно стыдясь за себя…

Помимо всего прочего, русская литература заставила читателя презирать русскую армию: «…начало слагаться пренебрежение к офицеру как к дураку, фанфарону, трусу, во всех отношениях к – ничтожеству и отчасти к вору».

Скалозуб у А.С. Грибоедова, генерал Бетрищев у Н.В. Гоголя, генералы у Л.Н. Толстого. Все эти персонажи подготовили русскую публику к знаменитому Приказу № 1, «превратившему одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор». По этому приказу Петроградского совета в армии фактически отменялась воинская дисциплина, воинские части должны были создавать выборные комитеты из нижних чинов, которым они должны были подчиняться. Титулование офицеров отменялось, оружие передавалось под контроль солдатских комитетов. Армия развалилась и солдаты побежали с фронтов.

Пророчества, исполнившиеся буквально

Революцию Розанов принял как катастрофу, знаменующую собой трагический конец истории России. По своим взглядам Розанов оказался чужд как либеральной русской интеллигенции, так и, конечно, большевикам. В советское время его имя было предано забвению, и лишь перед началом нового тысячелетия было впервые предпринято издание нескольких его книг.

«Я считаю В.В. гениальным человеком, – писал Максим Горький, – замечательнейшим мыслителем, в мыслях его много совершенно чуждого, а – порою – даже враждебного моей душе, и – с этим вместе – он любимейший писатель мой».

«Монархизм Розанова и его пророческий дар, – сказал на конференции, посвященной творчеству Розанова историк Владимир Шульгин, – это две константы внутреннего мира мыслителя-консерватора. Удивительно: пророчества Розанова о Революционной России исполнились вполне и буквально. Его провидческий дар был сродни таковому у его главного учителя, Ф.М. Достоевского, и товарища по переписке, – К.Н. Леонтьева. Последнее обстоятельство – точное и ясное предвидение Розановым того, что случится с Россией в XX в., с Россией, обречённой и сегодня всё ещё «переваривать» Революцию, дополнительно заставляет нас обратиться к теме «Розанов – пророк»… Не затрагивается тот пласт его по сути пророческих характеристик Западноевропейской либеральной цивилизации, которую, по Розанову, ждёт неизбежная гибель. Розанов замечал, что происходящее на Западе свидетельствует об «ужасающей «убыли души»» цивилизованного человека, который «оставляя псалтири бежит забыться около шарманки». В результате Запад мечтает лишь о комфорте и технических усовершенствованиях, не ведая о духовной основе жизни.

Известный литературовед и публицист Вадим Кожинов обратился в 50-е годы XX в. за советом «что читать?» к выдающемуся мыслителю М.М. Бахтину. Кожинов вспоминал: «… при первой же встрече с Михаилом Михайловичем в 1961 году он на вопрос о том, кого из русских мыслителей необходимо изучать, прежде всего, почти не раздумывая, сказал: «Читайте Розанова!».

«Приведите ко мне простого батюшку…»

Перед кончиной Розанов бедствовал, голодал, в конце 1918 года обратился со страниц своего «Апокалипсиса» с трагической просьбой: «К читателю, если он друг. – В этот страшный, потрясающий год, от многих лиц, и знакомых, и вовсе неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную, и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год. <…> За помощь – великая благодарность; и слёзы не раз увлажняли глаза и душу. «Кто-то помнит, кто-то думает, кто-то догадался». <…> Устал. Не могу. 2–3 горсти муки, 2–3 горсти крупы, пять круто испечённых яиц может часто спасти день мой. <…> Сохрани, читатель, своего писателя, и что-то завершающее мне брезжится в последних днях моей жизни…»

Но кто тогда мог ему помочь, когда в муках голода корчилась вся страна? Последние дни Василий Васильевич уже не вставал, но продолжал диктовать дочери Надежде свои мысли. Измученный и голодающий Розанов тихо скончался в Сергиевом Посаде 5 февраля 1919 г. от инсульта. Когда перед смертью его хотел исповедовать Павел Флоренский, Розанов отказался. «Нет, где же Вам меня исповедовать. Вы подойдете ко мне с «психологией», как к «Розанову», а этого нельзя. Приведите ко мне простого батюшку, приведите «попика», который и не слыхал о Розанове и который будет исповедовать «грешного раба Василия». Так и сделали…