Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Тайна смерти Мандельштама

Трагическая история гибели этого знаменитого поэта – страшный пример того, когда стихи могут убивать. Он стал жертвой собственного стихотворения-памфлета о «Кремлевском горце» – Сталине. Борис Пастернак на это его стихотворение отреагировал так: «То, что Вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но факт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия». Это и в самом деле оказалось самоубийством…

Осип Эмильевич родился в Варшаве в еврейской семье. Отец будущего поэта был мастером перчаточного дела, купцом. В 1897 г. его семья переехал в Петербург. Там Мандельштам поступил в Тенишевское училище, несколько месяцев посещал лекции в Санкт-Петербургском университете. В 1908 году он отправился во Францию, где поступил в Сорбонну и Гейдельбергский университет. Но в 1911 году из-за сложного финансового положения семьи Мандельштаму пришлось вернуться в Петербург. Он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, но курса так и не окончил.

Его первые стихотворения были опубликованы в петербургском журнале «Аполлон». В столице Мандельштам познакомился с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой и стал постоянным участником заседаний «Цеха поэтов». В 1913 году увидел свет его первый сборник стихов поэта – «Камень» и вскоре был избран членом Всероссийского литературного общества.

Во время гражданской войны поэт скитался по России, Украине, Грузии. У него был шанс уехать с белогвардейцами в Турцию, однако он предпочел остаться в России. В 1925 году увидела свет автобиографическая его повесть «Шум времени», а в 1928 году вышли последние прижизненные книги Мандельштама – «Стихотворения» и «О поэзии».

В ноябре 1933 года Мандельштам написал свое знаменитое стихотворение о Сталине,

 
Мы живем под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца, —
Там помянут кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища…
 

Самоубийственные стихи

В те времена такое было действительно равносильно самоубийству. Вряд ли можно предположить, что Мандельштам не знал, что за эти строки об «отце народов» его будет ожидать. Однако поэт поначалу даже не пытался скрыть столь опасное произведение, а прочитал его полутора десяткам человек, будто сознательно идя на «самоубийство».

Затем, боясь обыска в своей квартире, Мандельштам уничтожил все записи этого стихотворения. Эмма Герштейн в своих мемуарах писала: «Утром неожиданно ко мне пришла Надя (жена Мандельштама), можно сказать влетела. Она заговорила отрывисто. «Ося написал очень резкое сочинение. Его нельзя записать. Никто, кроме меня, его не знает. Нужно, чтобы еще кто-нибудь его запомнил. Это будете вы. Мы умрем, а вы передадите его потом людям. Ося прочтет его вам, а потом вы выучите его наизусть со мной. Пока никто не должен об этом знать».

8 января 1934 года умер поэт Андрей Белый. На похоронах на Мандельштама случайно упала крышка его гроба. Присутствующие расценили это как страшное предзнаменование, на что сам поэт ответил с иронией: «Я к смерти готов».

В ночь с 13 на 14 мая 1934 года поэта арестовали по доносу. «Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара…», – вспоминала Анна Ахматова. Мандельштам назвал всех, кому читал опасное стихотворение, но никто из них арестован, как практиковалось в те времена, не был.

Жена Мандельштама в отчаянии обратилась к Николаю Бухарину, который симпатизировал поэту, с просьбой вступиться за арестованного. Бухарин согласился, но узнав, что поэт оказался в руках НКВД «за эпиграмму на Сталина» пришел в ужас. Но все же написал письмо вождю. Получив его, Сталин неожиданно позвонил Пастернаку.

Знаменитый разговор

Сталин: Дело Мандельштама рассматривается. Все будет хорошо. Почему вы не обратились в писательские организации или ко мне? Если бы я был поэтом и мой друг поэт попал в беду, я бы на стены лез, чтобы ему помочь.

Пастернак: Писательские организации не занимаются этим с 1927 года, а если б я не хлопотал, вы бы, вероятно, ничего не узнали.

Сталин: Но ведь он же мастер? Мастер?

Пастернак: Но дело не в этом!

Сталин: А в чем же?

Пастернак ответил, что хотел бы встретиться и поговорить.

Сталин: О чем?

Пастернак: О жизни и смерти.

На этом Сталин в явном раздражении бросил трубку.

Но есть другие версии этого разговора, который вошел в историю литературы. В 1988 году в журнале «Новый мир» появились мемуары свидетеля, который вспоминал о том, как он присутствовал в этом коридоре, как он снял трубку, как он позвал Пастернака. Жена Пастернака, Зинаида Николаевна, в это время болела. Это переводчик Николай Вильям-Вильмонт. Снимается трубка, вопрос о Мандельштаме. Ответ Пастернака, что он ему не очень близок как поэт, и сразу ответ: «Мы, большевики, никогда не сдавали своих друзей». Все. Никаких разговоров «о жизни и смерти», никаких «мастеров».

Зачем же Сталин вообще звонил Пастернаку? Представить, что он звонил писателю, чтобы узнать подробности дела, невозможно. Тогда зачем ему понадобился этот разговор? По мнению Бенедикта Сарнова, Сталин хотел выпытать ценность Мандельштама как поэта, величину его таланта. Он понимал, что потомки будут вспоминать его не по тем стихам, которые были написаны из лести, а по тем, которые смогут донести его величие искренне и талантливо.

Неожиданная «милость»

Уже будучи в ссылке, Мандельштам действительно написал несколько восхваляющих вождя сочинений. Фазиль Искандер даже полагал, что Сталину понравилось критическое сочинение Осипа Эмильевича. С одной стороны, герой стихотворения предстает здесь в гиперболизированном и даже «мерзком» образе тирана, с другой – за этим обликом скрывается «неодолимая сила Сталина»: его слова «как пудовые гири, верны», он «играет услугами полулюдей» и вся страна живет в страхе перед ним, так как даже «речи за десять шагов не слышны».

Все с трепетом ожидали, что после ареста Мандельштама ждет неминуемая казнь. В те времена расстреливали и не за такое. Но в случае с поэтом вдруг произошло чудо. Сталин не просто смягчил ему приговор, а приказал его «изолировать, но сохранить». Как считают сегодня историки, все дело в том, что в то время вождь подчеркнуто демонстрировал заботу о писателях, что не всем в его окружении нравилось. А потому он понял, что «дело Мандельштама» оппозиция в ЦК пытается использовать против него и решил не обострять ситуацию. На письме Бухарина он даже поставил резолюцию: «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…»

В результате Мандельштам был сослан на три года в город Чердынь Свердловской области, куда вместе с ним разрешили выехать и его жене. Вскоре и эта ссылка была отменена: Осип Эмильевич пытается покончить жизнь самоубийством, выбросившись из окна, Надежда Яковлевна в отчаянии пишет друзьям и знакомым в Москву. И благодаря письму Бухарина, о котором упомянуто выше, Мандельштамам позволяют поселиться где угодно, исключая двенадцать крупнейших городов страны. Мандельштамы выбрали Воронеж. Жили в нищете, изредка им помогали деньгами немногие не отступившиеся друзья. Время от времени Осип Эмильевич подрабатывал в местной газете, в театре.

Второй арест

В 1937 году срок ссылки закончился, и поэт получил разрешение выехать из Воронежа. Пробыв недолгое время в Москве, он вместе с женой уезжает в профсоюзную здравницу, где в ночь с 1 на 2 мая Мандельштама неожиданно арестовывают вторично. На этот раз поводом к аресту послужило заявление секретаря Союза писателей СССР В. Ставского, в котором предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме», чьи стихи являются «похабными и клеветническими». Письмо было адресовано новому наркому внутренних дел Николаю Ежову. Появление такой просьбы и ее немедленное исполнение, как считают историки литературы, свидетельствуют, что в новом аресте поэта был заинтересован сам Сталин. Почему после освобождения он решил его снова арестовать, неизвестно. Вероятно, когда на поэта поступил очередной донос, счел, что второй раз заступаться за него нецелесообразно. Или попросту играл, как кошка с мышкой?

В обвинительном заключении говорилось: «Антисоветские элементы из среды литераторов использовали Мандельштама в целях враждебной агитации, делая из него «страдальца», организовывали для него денежные сборы среди писателей. Мандельштам на момент ареста поддерживал тесную связь с врагом народа Стеничем, Кибальчичем до момента высылки последнего за пределы СССР и др. Медицинским освидетельствованием Мандельштам О. Э. признан личностью психопатического склада со склонностью к навязчивым мыслям и фантазированию. Обвиняется в том, что вёл антисоветскую агитацию, то есть в преступлениях, предусмотренных пост. 58-1О УК РСФСР. Дело по обвинению Мандельштама О. Э. подлежит рассмотрению Особого Совещания НКВД СССР».

Гибель

2 мая Мандельштама отправили по этапу в лагерь на Дальний Восток и по дороге, 27 декабря 1938 года, Осип Эмильевич погиб. Однако дата смерти на одном из пересыльных пунктов во Владивостоке не является точной. До сих пор неизвестна и причина, по которой он скончался. По одной из версий – от тифа. В официальном же заключении НКВД указано – паралич сердца. Тело поэта несколько месяцев лежало непогребенным. А затем всех заключенных, не переживших зиму, похоронили в братской могиле, место которой до сих пор не известно.

Предвидением собственной судьбы стало переведённое Мандельштамом ещё в 1921 году стихотворение грузинского поэта Н. Мицишвили:

 
Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,
И некуда будет душе уйти от чугунного хлада —
Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.
И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.
Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,
И девы цветов не рассыплют над чёрной могилой…
 

Добрый доктор Айболит?

В историю литературы родившийся в Петербурге писатель Корней Чуковский вошел, как автор веселых стихов для детей и большой «друг советской детворы». Мало кто знает, что в свое время он написал письмо Сталину с предложением… создать ГУЛАГ для детей, а излюбленным местом его развлечений… был устроенный большевиками первый в России крематорий в Петрограде.

Во многих нынешних сочинениях о сталинских временах с негодованием говорится об указе, допускавшим изоляцию «социально-опасных» детей начиная с 12-летнего возраста. Но, оказывается, что «друг детей», известный писатель Корней Иванович Чуковский не мог примириться с тем, что на свободе остаются «социально-опасные» первоклассники – то есть 7-8-летние! Цитируемое послание лишний раз свидетельствует, что разграничение людей 1930—1940-х годов на «сталинских опричников» и «гуманных интеллигентов» не столь легко провести. К тому же Сталин не оправдал выраженных в письме надежд Чуковского, не предпринял предложенных «мер» по созданию детского ГУЛАГа…

Глубоко уважаемый Иосиф Виссарионович!

После долгих колебаний я наконец-то решил написать Вам это письмо. Его тема – советские дети. Нужно быть слепым, чтобы не видеть, что в огромном своем большинстве они благородны и мужественны. Уже одно движение тимуровцев, подобного которому не существует нигде на земле, является великим триумфом всей нашей воспитательной системы. Но именно потому, что я всей душой восхищаюсь невиданной в истории сплоченностью и нравственной силой наших детей, я считаю своим долгом советского писателя сказать Вам, что в условиях военного времени образовалась обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу.

Хуже всего то, что эти разложившиеся дети являются опасной заразой для своих товарищей по школе. Между тем школьные коллективы далеко не всегда имеют возможность избавиться от этих социально-опасных детей.

Около месяца назад в Машковом переулке у меня на глазах был задержан карманный вор. Его привели в 66-е отделение милиции и там оказалось, что этот вор-профессионал, прошедший уголовную выучку, до сих пор как ни в чем не бывало учится в 613-й школе! Он учится в школе, хотя милиции отлично известно, что он не только вор, но и насильник: еще недавно он ударил стулом по голове свою мать за то, что она не купила ему какой-то еды. Фамилия этого школьника Шагай. Я беседовал о нем с директором 613-й школы В.Н.Скрипченко и она сообщила мне, что он уже четвертый год находится во втором классе, попрошайничает, ворует, не хочет учиться, но она бессильна исключить его, так как Рай-ОНО возражает против его исключения.

Я не осмелился бы писать Вам об этом случае, если бы он был единичным. Но к сожалению, мне известно большое количество школ, где имеются социально-опасные дети, которых необходимо оттуда изъять, чтобы не губить остальных.

Вот, например, 135-я школа Советского района. Школа неплохая. Большинство ее учеников – нравственно здоровые дети. Но в классе 3 «В» есть четверка – Валя Царицын, Юра Хромов, Миша Шаковцев, Апрелов, – представляющая резкий контраст со всем остальным коллективом. Самый безобидный из них Юра Хромов (с обманчивой наружностью тихони и паиньки) принес недавно в класс украденную им женскую сумочку.

В протоколах 83-го отделения милиции ученики этой школы фигурируют много раз. Сережа Королев, ученик 1-го класса «В, занимался карманными кражами в кинотеатре «Новости дня». Алеша Саликов, ученик 2-го класса «А», украл у кого-то продуктовые карточки. И т. д. и т. д. Стоит провести один час в детской комнате любого отделения милиции, чтобы убедиться, как мало эффективны те меры, которые находятся в распоряжении милицейских сержантов, – большей частью комсомолок 17-летнего возраста. Комсомолки работают очень старательно, с большим педагогическим тактом, но вряд ли хоть один вор перестал воровать оттого, что ему в милиции прочитал наставление благородный и красноречивый сержант.

Особенно смущают меня проявления детской жестокости, которые я наблюдаю все чаще. В Ташкентском зоологическом саду я видел 10-летних мальчишек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам, чтобы обезьянки ослепли. И одна из них действительно ослепла. Мне рассказывали достоверные люди о школьниках, которые во время детского сеанса, воспользовавшись темнотою зрительного зала, стали стрелять из рогаток в актеров, – так что спектакль пришлось отменить.

Но как бы я ни возмущался проступками этих детей, я никогда не забываю, что в основе своей большинство из них – талантливые, смышленые, подлинно-советские дети, которых нельзя не любить. Они временно сбились с пути, но еще не поздно вернуть их к полезной созидательной работе. Для их перевоспитания необходимо раньше всего возможно больше трудколоний с суровым военным режимом типа колонии Антона Макаренко. Режим в этих колониях должен быть гораздо более строг, чем в ремесленных училищах. Основное занятие колоний – земледельческий труд. Во главе каждой колонии нужно поставить военного.

Для управления трудколониями должно быть создано особое ведомство, нечто вроде Наркомата Безнадзорных детей. В качестве педагогов должны быть привлечены лучшие мастера этого дела, в том числе бывшие воспитанники колонии Макаренко. При наличии этих колоний можно произвести тщательную чистку каждой школы: изъять оттуда всех социально-опасных детей и тем спасти от заразы основные кадры учащихся. А хулиганов – в колонии, чтобы по прошествии определенного срока сделать из них добросовестных, дисциплинированных и трудолюбивых советских людей!

Может быть, мой проект непрактичен. Дело не в проекте, а в том, чтобы сигнализировать Вам об опасности морального загнивания, которая грозит нашим детям в тяжелых условиях войны. Прежде чем я позволил себе обратиться к Вам с этим письмом, я обращался в разные инстанции, но решительно ничего не добился. Зная, как близко к сердцу принимаете Вы судьбы детей и подростков, я не сомневаюсь, что Вы, при всех Ваших титанически-огромных трудах, незамедлительно примете мудрые меры для коренного разрешения этой грозной проблемы.

С глубоким почитанием,

писатель К. Чуковский

Ул. Горького, 6, кв. 89.К-5-11-19

Но Сталин «мудрые меры» не принял, и на письмо «друга детей» вообще не ответил.

В крематорий, как в театр

А вот другие записки Чуковского, рассказывающие о том, как он вместе с чекистом Каплуном посещал в Петрограде первый в нашей стране крематорий, созданный большевиками. Отрывок, который тоже говорит сам себя:

«Вчера чёрт меня дернул к Белицким. Там я познакомился с черноволосой и тощей Спесивцевой, балериной, – нынешней женой Каплуна. Был Борис Каплун – в жёлтых сапогах, – очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. – Не поехать ли в крематорий? – сказал он, как прежде говорили: «Не поехать ли к «Кюба» или в «Виллу Родэ»»? – А покойники есть? – спросил кто-то. – Сейчас узнаю. – Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников.

– Едем! – крикнул Каплун.

Я взял Лиду (дочь Чуковского – прим. ред.), она надела два пальто, и мы двинулись.

Мотор чудесный. Прохожие так и шарахались. Правил Борис Каплун. Через 20 минут мы были в бывших банях, преобразованных по мановению Каплуна в крематорий…

В печи отверстие, затянутое слюдой, – там видно беловатое пламя – вернее, пары напускаемого в печь газа. Мы смеёмся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах.

Я пошел со Спесивцевой в мертвецкую. Мы открыли один гроб (всех гробов было 9). Там лежал – пятками к нам – какой-то оранжевого цвета мужчина, совершенно голый, без малейшей тряпочки, только на ноге его белела записка «Попов, умер тогда-то».

– Странно, что записка! – говорил впоследствии Каплун. – Обыкновенно делают проще: плюнут на пятку и пишут чернильным карандашом фамилию.

В самом деле: что за церемонии! У меня все время было чувство, что церемоний вообще никаких не осталось, всё начистоту, откровенно. Кому какое дело, как зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее – вот и всё…

Для развлечения гроб приволокли раньше времени. В гробу лежал коричневый, как индус, хорошенький юноша красноармеец, с обнаженными зубами, как будто смеющийся, с распоротым животом, по фамилии Грачев. (Перед этим мы смотрели на какую-то умершую старушку – прикрытую кисеей – синюю, как синие чернила.) Долго и канительно возились сифилитики с газом. Наконец молодой строитель печи крикнул: – Накладывай! – похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки.

Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх – «Рука! рука! смотрите, рука!» – потом сжигаемый весь почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. «Горит мозг!» – сказал архитектор.

Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: «раскололся череп», «загорелись легкие», вежливо уступая дамам первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до того нашел в углу… свалку человеческих костей. «Летом мы устроим удобрение!» – потирал инженер руки…».

Такие вот «жизнерадостные» записки от добродушного Корнея Ивановича Чуковского, автора всем известных веселых стихов для детей. Нужны комментарии?

Ни могилы, ни памятника…

Последние годы в Петербурге с невероятной поспешностью устанавливают монументы литераторам. Не успели поставить памятники Бродскому и Довлатову, как буквально через несколько месяцев после смерти открыли памятник Даниилу Гранину. Однако целому ряду других выдающихся поэтов и писателей, которые жили в нашем городе, памятников до сих пор нет. Нет, например, памятника гению русской поэзии Федору Тютчеву, нет памятника замечательному писателю Николаю Лескову. Нет памятника и злодейски расстрелянному большевиками выдающемуся русскому поэту Николаю Гумилеву. А между тем памятники ему есть в Бежецке, в Коктебеле, в Харькове на Украине, в Латвии в усадьбе Арендоле и даже в США – памятный знак на Аллее поэтов в Гай Мейсон парке в Вашингтоне. Но ни в Петербурге, ни в Царском Селе, ни в Кронштадте их до сих пор нет. Даже место захоронения Гумилева до сих пор точно не установлено.

Гумилев родился в дворянской семье кронштадтского корабельного врача Степана Яковлевича Гумилева. В детстве он был слабым и болезненным ребёнком, его постоянно мучили головные боли. Стихи начала писать рано, первое четверостишие создал в возрасте шести лет. Поступил в знаменитую Царскосельскую гимназию, однако, проучившись лишь несколько месяцев, из-за болезни перешёл на домашнее обучение. Он снова в нее поступил, когда семья вернулась в Царское Село после поездки на Кавказ. Но учился плохо, гения поэзии едва не исключили, при окончании гимназии в его аттестате была всего одна пятерка – по логике. Уже тогда Гумилева больше всего интересовали стихи, и за год до окончания гимназии была издана его первая книга стихотворений.

Затем молодой поэт уехал учиться во Францию. Слушал лекции по французской литературе в Сорбонне, изучал живопись, издавал литературный журнал. В Сорбонне Гумилёв познакомился с молодой поэтессой Елизаветой Дмитриевой, которая через несколько лет сыграла роковую роль в его судьбе.

Муза дальних странствий страстно влекла поэта. Он побывал в Италии, в Турции, в Египте, в Греции. Много путешествовал по Африке, бродил по пустыням, испытал множество приключений. Всем запомнились его волшебные строки:

 
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
 

В Аддис-Абебе русский поэт побывал на парадном приёме у негуса. В Хараре познакомился с расом Тэфэри, впоследствии ставшим императором Хайле Селассие I. Поэт подарил будущему императору ящик вермута. В результате своих путешествий Гумилев стал одним из крупнейших исследователей Африки. Привёз в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру) в Санкт-Петербурге богатейшую коллекцию.