Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Яростный борец за правду

У Федора Александровича был страстный темперамент борца. Поэтому, начиная с самых первых своих произведений, Абрамов яростно сражается за правду. Его первая большая статья в журнале «Новый мир» «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» буквально «взорвала» общество. Автор резко обрушился на тех, кто рисовал лубочную идиллическую картину послевоенной деревни: с плясками и весельем (как, например, в фильме «Кубанские казаки»), когда на самом деле в деревне, с неимоверным трудом поднимавшей разрушенное войной, хозяйство, царили голод и нищета. После войны Абрамов посетил родную деревню и там ему открылась ещё одна народная трагедия – «бабья, подростковая и стариковская война в тылу», где голодные, разутые дети, бабы и старики взвалили на себя всю мужскую работу – в поле, в лесу, на сплаве. Правда Абрамова была настолько жестокой, что редактора «Нового мира», поэта Твардовского сняли с должности. А самого автора статьи подвергли разгромной критике, грозили взысканиями и прочими неприятностями, – делали все, чтобы Абрамов отказался от своей позиции.

В 1958 году вышел его роман «Братья и сестры». На этот раз критика приняла его труд хорошо: к тому времени уже появилась литература, рассказывающая достаточно правдиво о жизни деревни в военные и послевоенные годы. Продолжение романа – «Две зимы и три лета» – увидело свет через десять лет – в 1968 году, в журнале «Новый мир». Но до этого в журнале «Нева» появляется повесть Абрамова «Вокруг да около». За нее автор был снова подвергнут разгромной критике. Было даже выпущено постановление Ленинградского горкома КПСС об искажении в повести колхозной жизни.

Но писатель продолжал упорно трудиться. Вскоре затем появился второй роман трилогии «Пряслины». Появление романа «Две зимы и три лета» в «Новом мире» вызвало шквал благодарных и восторженных читательских откликов.

И, несмотря на то, что «Роман-газета» отказалась печатать роман, сославшись на то, что нет единого мнения о его значении и художественной ценности, «Новый мир» выдвинул «Две зимы и три лета» на соискание Государственной премии СССР, которую ему так и не дали. А после того, как Абрамов написал письмо в защиту Солженицына, которого исключили из Союза писателей, «по указанию сверху» в «Ленинградской правде» была напечатана статья, оценивающая повесть негативно. Удостоен госпремии за трилогию «Пряслины» писатель был только позднее. В 1974 году режиссер Юрий Любимов в Московском театре драмы и комедии на Таганке ставит по повестям Абрамова спектакль «Деревянные кони», ставший знаменитым.

Последняя книга из цикла о Пряслиных, роман «Дом», был задуман автором практически сразу же по окончании работы над «Братьями и сестрами». Критики считают, что это произведение по праву можно считать лучшим романом Федора Абрамова. Как отмечали критики, книги Абрамова высвечивают великий подвиг народа и страдания тех, кто остался в тылу и обеспечил Победу в страшное лихолетье войны, повествуют о судьбах русской деревни. В них автор предстаёт как подлинный мастер создания разнообразных характеров, изображения сложного многоцветья жизни, яркой палитры людских отношений. В центре – перипетии судеб семьи Пряслиных. В романе «Дом» нарисована горькая, но правдивая картина: уходят старики, спиваются бывшие фронтовики, погибает Лизавета Пряслина – хранительница пряслинской совести и родного очага, а Михаил Пряслин, хозяин и труженик, ничего не может сделать с разрушением Дома на фоне всеобщего распада. Обо всех проблемах Абрамов писал прямо, не отступая от своего призыва: писать «только правду – прямую и нелицеприятную».

В августе 1977 года в родную деревню Абрамова Веркола приехал курс студентов Ленинградского театрального института со своим руководителем Львом Додиным. Студенты собирались ставить дипломный спектакль по «Братьям и сестрам». Молодые актеры попробовали себя в сельскохозяйственных работах, знакомились с местными жителями, и скептическое поначалу настроение Федора Александровича довольно скоро сменилось радостью. Спектакль, поставленный весной 1978 года, стал лучшим в театральном сезоне Ленинграда.

Став знаменитым, Абрамов много путешествовал, его приглашали зарубежные издательства. Но от США у него остались тяжелые впечатления. Его поразила царившие там бездуховность, делячество. Писатель не выдержал, не дождался окончания официальной программы пребывания и улетел из Америки на несколько дней раньше. «Америка – это антипод поэзии… Неужели по этому пути идти всему человечеству? Неужели у людей нет другого пути?» – с горечью записал Абрамов после возвращения из поездки. – «Человек, которого мы жаждем сегодня, – это не радость. Он непременно вырождается в дельца».

Правда без оговорок

Федор Абрамов был награжден многими орденами и медали, он был страстным патриотом России, страстно и бескомпромиссно боролся за правду в литературе и в жизни. Он был замечательным оратором, трибуном. «Слушать его было почти потрясением», – вспоминал академик Д. Лихачев. Федора Александровича называли проповедником, народным трибуном, рожденным для того, чтобы вести за собой массы.

«Сегодня, – писал Абрамов, – иногда приходится слышать: о войне надо писать правду такую, которая бы не разоружила нас духовно. Я думаю, есть одна правда. И настоящая правда никогда никого не разоружает. А потом, – разве правда о войне с оговорками – не оскорбление тех, кто погиб?»

Сам о войне Абрамов не писал долго. Почему? Все еще удивлялись: как же так? Писатель-фронтовик, а все о деревне и о деревне, а о войне – ни слова! Наверное, потому, что по тем временам правду писать было нельзя, а врать или писать полуправду, создавать «военный лубок», как некоторые, он не хотел. Его единственная книга «О войне и Победе» была издана только после смерти писателя. В ней нет описаний побед и парадов. А только горькая правда страшной народной трагедии, мучений и бед народа, разгромившего врага ценой невероятных страданий и лишений. Вот, к примеру, короткая зарисовка «В день Победы»: «У нас Ваня Пахомов самый веселый в палате был, хотя обеих ног не было. Всех утешал, всех на жизнь наставлял. А утром, как только объявили победу по радио, выбросился из окна. Почему выбросился-то? Жена была злая? Не думаю. Пока война была, держался, а из войны в мир переступить не мог. Ног-то у него не было».

Или вот другая зарисовка: «Ужасы блокады». «Анна с ужасом вспоминает блокаду: ее почти год не выпускали на улицу. Почему? Потому что она была полненька, розовенькая девочка (мать работала на фабрике пищеконцентратов) и дома боялись, что ее съедят. За годы блокады семья Анны завела три сейфа. А колец, серег, браслетов – этого не сосчитать».

Писатель много и мучительно размышлял о войне, о причинах наших неудач в ее начале, о страшной цене победы и о непростых судьбах ветеранов после ее окончания. «Да что же это такое? Немцы нас не разбили, а бюрократизм, может быть, и разобьет», – с горечью писал Абрамов в 1969 г., но яростно бороться за правду не прекращал. «В литературу должны идти те, кто хочет служить людям», – был уверен писатель.

Правда для него всегда была самым главным. В конце 1960-х гг., когда подлинная правда о блокаде была еще запретной темой, он отказался от предложения Алеся Адамовича написать совместно «Блокадную книгу», и тот обратился тогда к другому известному писателю. Абрамов неустанно повторял, что возрождение России, путь социальных реформ без нравственного, духовного оздоровления нации «не может дать должных результатов». «Две силы должны править миром, – считал писатель, – закон и совесть».

Он трезво оценивал свое поколение: «Какие мы были чистые и возвышенные!.. Но и ограниченные!» За все послевоенные бедствия Абрамов возлагал вину не только на чиновников и бюрократов, но и на рядовых граждан, простых тружеников, которые проявляли героизм в борьбе с фашизмом, но не сумели потом противостоять недальновидным и даже преступным действиям власть имущих, неразумным социально-экономическим реформам, забвению подлинных духовных истин и ценностей.

Умер Федор Александрович в 1983 году в Ленинграде, но был похоронен на родине – в селе Веркола на правом берегу реки Пинега. Когда гроб с телом Абрамова опускали в могилу, в небе вдруг появилась стая журавлей. Увидев, как птицы, словно прощаясь с Федором Александровичем, сделали, курлыкая, круг над полями, люди стали говорить: «журавли провожают только праведников»…

На левом берегу Пинеги, напротив могилы писателя находится Артемиево-Веркольский монастырь, вопросом восстановления которого Абрамов был озабочен в конце жизни. В Верколе открыт музей Абрамова, а в Петербурге его именем названа улица.

О войне и Победе

Федора Абрамова традиционно причисляют к «писателям-деревенщикам». Его замечательная военная проза почему-то менее известна. В рамках выпускаемой сейчас по инициативе Комитета по печати и взаимодействию со СМИ правительства Санкт-Петербурга серии книг «Писатели на войне, писатели о войне», издан его сборник «О войне и Победе». Эта книга включает художественные и документальные материалы Федора Абрамова о Великой Отечественной войне и Победе. Среди них – уникальные дневниковые записи времен войны (1942–1945) и последующих лет, повести, рассказы, свидетельствующие о многолетних размышлениях писателя о минувшей войне. Везде он страстно убеждает нас, что жить и работать «по высшим законам совести и справедливости, с сознанием вечного и неоплатного долга перед погибшими».

Слов многих не произноси…

Казалось, поэзии у нас больше нет. Никто стихи не читает, их почти не издают и не покупают. Таковы, как нас уверяют, суровые данные статистики. Вот вам и страна Пушкина, Лермонтова и Тютчева! Однако настоящие поэты на Руси все-таки не перевелись. Жаль только, что далеко не все это знают.

А началось это у нас, в стране, создавшей самую великую в мире литературу, вовсе не в 1990-х, как нас уверяют, а довольно-таки давно. Еще Маяковский, хотя и названный «лучшим другом советских поэтов» самым гениальным и самым выдающимся, однажды признался:

 
Хорошо у нас в стране советской:
Можно жить, работать можно дружно,
Только вот поэтов, к сожаленью, нету…
Может, это и не нужно?
 

Написал, да и сам потом пустил себе пулю в лоб. Не лучше кончили и многие другие, которых «черт догадал», родиться в СССР сумом и поэтическим талантом: Гумилева расстреляли, Блок, которого не пустили лечиться за границу, преждевременно умер в страшных мучениях, Есенина убили, повесив в «Англетере» уже его изуродованный пытками труп, Цветаева повесилась сама, Мандельштама уморили в лагере, Ахматову много лет не печатали… А сколько великих талантов бежало и тихо угасло потом в безвестности и без читателей на чужбине?

Потом, правда, когда расстреливать и тайно убивать за стихи перестали, поэты вдруг стали собирать стадионы, книги их выходили миллионными тиражами. Но где все эти прославленные, увенчанные и многократно награжденные Евтушенки, Вознесенские и Рождественские сегодня? Забыты и никто их не читает. Значит, кумиры и таланты были ложные? Или это мы и страна стали другими?

Неожиданное открытие

Думается, дело все-таки – в другом. Настоящих поэтов, которые сейчас живут рядом с нами, мы попросту не знаем. Нам навязывают другие ценности и других героев. Вот попались недавно такие строки:

 
Тракторист в картузе мятом
Мимо дома пробежал;
На ходу богатым матом
Чувства мысли выражал.
Хорошо, что мы под крышей,
Что нам ливень, что гроза?
У хозяйки волос рыжий
И горячие глаза.
 

Изумительные строки! Но кто поэт? Сказали: Александр Люлин, наш, питерский. Жил одно время в городе, выпивал, говорят, квартиру, как и положено на Руси поэту, пропил (“Водку пить мы привыкли стаканами, потому что в бутылках она…»), а теперь будто бы ютиться где-то под городом, в деревне «Христа ради» у какой-то дамы, ни с кем не встречается. Но, говорят, пишет и его стихи иногда кое-где все-таки появляются. Стихи великолепные, мудрые:

 
Слов необузданных, случайных,
Слов многих не произноси:
Подвижническое молчание
Существовало на Руси.
Больной бесцельно суетиться,
А умные живут молча,
А ну, как вправду воплотиться
Все сказанное сгоряча?
Покуда не одряхло тело,
Источник света не погас, —
Знай: слово это тоже дело:
Добро твори не на показ.
В уединении слышнее,
Будь ты монах ли, офицер,
Отчетливее и страшнее
Движение незримых сфер.
Как необъезженные кони,
Слова не слушаются нас…
Но есть молитвы, есть иконы,
Есть храм, алтарь, иконостас!
 

Скупые сведения

Сведения о поэте – скупые. Родился в 1955 году в деревне Посадниково Вологодской области. Мать – крестьянка, отец военный моряк, затем механизатор, председатель колхоза. Младенческие годы Александра прошли в доме его крестной матери – тайной монахини. В деревне Люлин работал подпаском, пастухом. Деревенскими мотивами детства навеяно, например, его стихотворение «Играет мама на гармони»:

 
Крестьянина и гегемона
К труду приученная дочь,
Играет мама на гармони,
А за окном – луна и ночь.
Играет мама на гармони,
Ведет низы, берет верха…
Словно резиновые волны,
Растягиваются меха.
И выплывают из гармони
Амбары, мельница, река;
Бегут встревоженные кони,
Махая гривами, в луга…
 

В 1966 году Люлин переехал в г. Отрадное Ленинградской области, где окончил школу. После службы в армии работал на производстве… Вот, пожалуй, и все, что можно почерпнуть об этом замечательном поэте из литературных справочников и Интернета.

Еще известно, что его первая публикация появилась в 1976 году в газете «Ленинское знамя» в г. Тосно. Он занимался в ЛИТО «Радуга», а в 1993 году был принят в Союз писателей России. Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького. С 1995-96 гг. работал в петербургском храме Георгия Победоносца. Где сейчас работает и, на что живет, неизвестно. Хотя ясно, что на гонорары сегодня поэту, когда сборники стихов издаются мизерными тиражами, прожить никак нельзя.

 
А сам о себе он так говорит в своих стихах:
Жили – как жили. С ошибками.
Не интересно без них.
Не подменяйте фальшивками
Ни биографий, ни книг!
 

Славянский марш

Между тем стихи Александра Люлина уже были замечены, оценены. В 1994 году он получил премию им. Н.Рубцова, а также несколько других. Однако в литературных тусовках в Петербурге не мелькает, в семинарах не участвует, в президиумах не сидит. Его темперамент политического борца и русского патриота – в его стихах. Один из рецензентов прямо так охарактеризовал его творчество: «Александр Люлин в своей поэзии представляется не только лирическим отшельником и философом, но и русским былинным богатырем…» Последнее полностью подтверждает такое, например, его стихотворение, озаглавленное им, как «Славянский марш»:

 
За Отчизну плененную нашу
Разгорается сердце огнем:
Мы поднимем военные марши,
Мы знамена свои развернем.
Молодые, суровые лица…
Ты, мамаша, не плачь, не тужи:
Восстановим святые границы,
Государственные рубежи.
Нет, еще не погибла Россия!
Сыновей, дочерей соберет
Нерушимая грозная сила —
Называется Русский народ.
В небесах не устанут молиться
За Россию святые мужи:
Восстановим святые границы,
Государственные рубежи…
 

Тайна и загадка

О своем творчестве зрелого периода сам поэт говорит так: «Больше всего меня поражает жизнь как феномен, как вечная загадка и тайна. Воспитан на классической русской литературе во всем ее разнообразии и богатстве… Основные мотивы творчества – эсхатологические». Что и подтверждает своими стихами:

 
Бояться мертвецов не надо,
Бояться следует живых.
Я за кладбищенской оградой
Сквозь слезы капель дождевых
Смотрю на скромные портреты…
Крестьяне, русичи, народ…
Здесь рядом девяносто третий
И тридцати девятый год.
Мне жаль и старца, и ребенка…
Но смерть безжалостно кося, —
Что делать? – под одну гребенку
Причесывает всех и вся.
Кресты, и от военкомата
Пятиконечная звезда.
Кругом растут ромашка, мята,
И зверобой, и резеда.
Стоит у дерева лопата
Сосновой рукояткой вниз,
На сельском кладбище, ребята,
Обыкновенный коммунизм.
Жужжат заботливые пчелы,
Гудят встревоженно шмели:
Уж вечер размывает села,
Покашливает гром вдали.
Все живы – загляните в святцы!
Их много – как в лесу листвы.
Не нужно мертвецов бояться:
Возможно, это мы – мертвы.
 

Священный дар поэта

Вместе с тем поэт понимает, что обладает «священным даром», который накладывает на него особые обязательства и которому он служит. И, несмотря ни на что, он знает цену и себе самому, и своему творчеству:

 
Мы рухнем однажды – так молния
Ломает и рушит дубы…
Прости, мировая гармония,
Трагедия частной судьбы!
Лирическое сумасшествие —
Оплакивать свечку, когда
Сгорает в пожаре торжественном,
Как бабочка ночи, звезда.
Жалею не массу телесную,
А малую искру огня —
То невыразимо-чудесное,
Что ввысь устремляло меня.
Вы знаете, все-таки верится,
Что люди – не пища костру;
Что мир на мгновенье изменится,
Споткнется, когда я умру.
 

Загадки Даниила Гранина

Не так давно в Москве прошло заседание Правления Союза писателей России. На нем обсуждался вопрос об учреждении премии им. Даниила Гранина. Имя этого писателя всем хорошо известно, в Петербурге почти сразу после смерти ему был установлен памятник. Как представитель блокадного Ленинграда, писатель-фронтовик, он выступал перед депутатами немецкого Бундестага. Именно Гранина на официальном уровне провозгласили не только писателем № 1 современной России, но и фактически «совестью нации». Казалось, писатели должны были единодушно одобрить такое предложение о премии. Но оказалось, что мнения на Правлении разделились, и в итоге было принято постановление решение по этому вопросу отложить. Почему?

К недавнему столетию со дня рождения Гранина было опубликовано множество восторженных статей. В том числе большая статья ректора Санкт-Петербургского гуманитарного университета Александра Запесоцкого в «Литературной газете», который его хорошо знал. В ней после самой высокой оценки его литературного творчества Запесоцкий приводит такой эпизод из рассказов Гранина: «У меня дома, – сообщил Даниил Александрович, – есть железная коробка, где я храню различные награды. Когда я положил в нее свой немецкий орден, там поднялся невообразимый шум. Больше всех шумели мои фронтовые ордена. Они хотели выбросить немца. Участвовать в этом скандале не хотелось, и я ушел, решив, что сами разберутся. Так и случилось. Прошло время, шум утих. Видимо, что-то позволило им теперь быть вместе…».

«Больше всех шумели мои фронтовые ордена…», – написал Гранин. Прекрасный образ! Но все дело в том, что «шуметь» его фронтовые ордена никак не могли. По той простой причине, что никаких фронтовых орденов у писателя Гранина или Германа, какова его настоящая фамилия, в годы войны, не было. Для того чтобы в этом убедиться, достаточно открыть энциклопедию, где подробно перечислены все его награды. Из этого перечня явствует, что хотя всякого рода наград и орденов у него и в самом деле было много, но за период с 1941 по 1945 гг. упомянута только одна его награда – Орден Красной Звезды, врученный 2 ноября 1942 года. Тут же указана и мотивировка награждения: «за образцовое выполнение боевых заданий командования фронтом по восстановлению и ремонту боевой техники».

Ясно, что «фронтовой» такую награду никак назвать нельзя. Ремонтировать боевую технику дело, конечно, тоже очень важное и необходимое, но это все-таки не то, чтобы ходить под пулями в атаку или мчаться на врага на танке. Да и ремонтируют танки, как известно, не на фронте, а в тылу. Других наград у Гранина много, в том числе и орденов. Но все они были им получены уже после войны. Орден Великой Отечественной войны – в 1985 году, орден Ленина – в 1984 году и т. д. Так что и эти награды – не фронтовые.

Рядовой или старший политрук?

Согласно официальной фронтовой биографии Гранина, «Даниил Герман в июле 1941 г. ушел в народное ополчение, отказавшись от брони инженера танкового конструкторского бюро Кировского завода, воевал на Ленинградском фронте в дивизии народного ополчения, в партию вступил в 1942 г., потом был направлен в Ульяновское танковое училище. Войну закончил командиром роты тяжелых танков в Восточной Пруссии (Кузьмичев И.С. Гранин // Русские писатели. XX век: Биобиблиографический словарь. М., 1998). Незадолго до смерти сам Гранин в интервью петербургской интернет-газета «Фонтанка» утверждал, что в Красную армию он записался добровольцем, поступил в ряды действующей армии рядовым, а поскольку был при политотделе, его считали политруком. Но на групповой фотографии того времени Гранин-Герман изображен в офицерской форме.

Во время отступления начального периода войны Гранину (тоже с его слов) пришлось некоторое время командовать 347-м стрелковым полком в составе дивизии, заменив полковника И.И. Лебединского, получившего тяжёлое ранение, однако через два дня покинул линию фронта вместе с подчинёнными, описав это так: «17 сентября 41-го мы просто ушли в Ленинград с позиций с мыслью: „Всё рухнуло!“ Я, помню, сел на трамвай, приехал домой и лёг спать. Сестре сказал: „Сейчас войдут немцы – кинь на них сверху гранату (мы на Литейном жили) и разбуди меня“.

Но как это так? Ушел (без приказа!) с позиций на фронте, пришел домой и «лег спать»! Значит, дезертировал? Но 18 сентября 1941 года, его, явившегося в Штаб народного ополчения, направили комбатом в отдельный артиллерийско-пулемётный батальон под Шушары. Однако по прибытии оказалось, что в батальоне уже есть другой командир, который отправил Гранина простым рядовым в пехотное подразделение. В этом качестве он, по его словам, и провёл всю блокадную зиму, после чего его направили в танковое училище и выпустили оттуда уже офицером-танкистом на фронт, где он закончил войну командиром танковой роты под Кенигсбергом.