Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Война Николая Никулина

Книга «Воспоминания о войне» вышла впервые небольшим тиражом в издательстве Эрмитажа, где долгие годы работал после войны ее автор, с предисловием директора музея Михаила Пиотровского. Никулин написал ее в 1975 году, когда «броня страха, стискивавшая наши души, стали давать первые трещины». В то время о том, что на самом деле творилось в осажденном Ленинграде и на фронтах вокруг него, писать было еще нельзя. 30 лет пролежало поразительное произведение – страшная правда о войне – в письменном столе автора.

Николай Николаевич родился в 1923 году в селе Погорелка Мологского уезда Ярославской губернии. В 1941 году окончил десятилетку и сразу со школьной скамьи добровольцем ушёл на фронт. Воевал солдатом на самых на самых кровавых участках фронта под Ленинградом, был четыре раза ранен, дошел до Берлина. После демобилизации поступил и с отличием окончил исторический факультет Ленинградского государственного университета. В 1957 году успешно окончил аспирантуру при Государственном Эрмитаже и защитил диссертацию. С 1949 года работал в Государственном Эрмитаже экскурсоводом, а затем научным сотрудником отдела западноевропейского искусства, где трудился более 50 лет, а также преподавал в Институте имени И. Е. Репина. Стал член-корреспондентом Российской академии художеств, ведущим научным сотрудником и членом Учёного совета Государственного Эрмитажа. Умер 19 марта 2009 года.

Воспоминания Никулина, конечно, больно и горько читать. Автор и сам понимал это, а потому не хотел свою книгу печатать, сделав это всего лишь немногим более, чем за год перед смертью и уже много лет спустя после окончания войны. Он, чудом уцелевший, предчувствовал, что найдутся те, кто будет его за эту беспощадную правду осуждать. Сам писал, что тому есть несколько причин, «во-первых, потому, что живы остались, в основном тыловики и офицеры, не те, кого посылали в атаку, а те, кто посылал. И политработники. «Последние, – считал он, – сталинисты по сути и по воспитанию. Они воспринять войну объективно просто не в состоянии». Во-вторых, он сам сделал оговорку, что рассказывает о войне с точки зрения того, кто ползет на брюхе по грязи и сидит в окопах на передовой, кто сам ходил в смертные атаки на пулеметы. По этой причине в его книге и нет анализа сражений с точки зрения генералов и штабистов, нет эпической панорамы битв и сражений, звона литавр и барабанного боя, а есть всего лишь описание ужасов и тягот самой страшной в истории войны, пережитой простым солдатом.

Никто не мог предполагать…

«…Весной 1941 года в Ленинграде многие ощущали приближение войны, – вспоминает Никулин. – Информированные люди знали о ее подготовке, обывателей настораживали слухи и сплетни. Но никто не мог предполагать, что уже через три месяца после вторжения немцы окажутся у стен города, а через полгода каждый третий его житель умрет страшной смертью от истощения. Тем более мы, желторотые птенцы, только что вышедшие из стен школы, не задумывались о предстоящем. А ведь большинству суждено было в ближайшее время погибнуть на болотах в окрестностях Ленинграда. Других, тех немногих, которые вернуться, ждала иная судьба – остаться калеками, безногими, безрукими или превратиться в неврастеников, алкоголиков, навсегда потерять душевное равновесие…

Объявление войны я и, кажется, большинство обывателей, встретили не то чтобы равнодушно, но как-то отчужденно. Послушали радио, поговорили. Ожидали скорых побед нашей армии – непобедимой и лучшей в мире, как об этом постоянно писали в газетах. Сражения пока что разыгрывались где-то далеко. В первые военные дни в городе сложилась своеобразная праздничная обстановка. Стояла ясная, солнечная погода, зеленели сады и скверы, было много цветов. Город украсился бездарно выполненными плакатами на военные темы. Улицы ожили. Множество новобранцев в новехонькой форме деловито сновали по тротуарам. Повсюду слышалось пение, звуки патефонов и гармошек: мобилизованные спешили в последний раз напиться и отпраздновать отъезд на фронт. Почему-то в июне-июле появилось в продаже множество хороших, до тех пор дефицитных книг. Невский проспект превратился в огромную букинистическую лавку: прямо на мостовой стояли столы с кучами книжек. В магазинах пока еще было продовольствие, и очереди не выглядели мрачными».

Нож в масло

В начале войны немецкие армии, рассказывает Никулин, вошли на нашу территорию, как раскаленный нож в масло. Чтобы затормозить их движение не нашлось другого средства, как залить кровью лезвие этого ножа. Постепенно он начал ржаветь, тупеть и двигался все медленней. А кровь лилась и лилась. Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Но вот нож остановился. Был он, однако, еще прочен, назад его подвинуть никак не удавалось. И весь 1942 год лилась и лилась кровь, все же помаленьку подтачивая это страшное лезвие. Так ковалась наша будущая победа.

Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в бой необученные новобранцы…

– Атаковать! – звонит Хозяин из Кремля.

– Атаковать! – телефонирует генерал из теплого кабинета.

– Атаковать! – приказывает полковник из теплой землянки.

И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали. Все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было нелегко. Недавно один ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они все идут и нет им конца.

Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже некоторых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6–7 тысяч штыков, а в конце операции ее потери составляли 10–12 тысяч – за счет постоянных пополнений…

Один лишь номер

От дивизии нашей давно остался один лишь номер, повара, старшины да мы, около пушки. Скоро и наш черед… Каша опять с осколками: когда подносчик пищи ползет, термос на его спине пробивает… Хочется пить и болит живот: ночью два раза пробирался за водой к недалекой воронке. С наслаждением пил густую, коричневую, как кофе, пахнущую толом и еще чем-то воду. Когда же утром решил напиться, увидел черную, скрюченную руку, торчащую из воронки…

Гимнастерка и штаны стали как из толстого картона: заскорузли от крови и грязи. На коленях и локтях – дыры до голого тела: проползал. Каску бросил, тут их мало кто носит, но зато много валяется повсюду. Этот предмет солдатского туалета используется совсем не по назначению. В каску обычно гадим, затем выбрасываем ее за бруствер траншеи, а взрывная волна швыряет все обратно, нам на головы… Покойник нестерпимо воняет. Их много здесь кругом, старых и новых. Одни высохли до черноты, головы, как у мумий, со сверкающими зубами. Другие распухли, словно готовы лопнуть. Лежат в разных позах. Некоторые неопытные солдаты рыли себе укрытия в стенах траншеи, и земля, обвалившаяся от близкого взрыва, придавила их. Так они и лежат, свернувшись калачиком, будто спят, под толстым слоем песка. Картина, напоминающая могилу в разрезе. В траншее тут и там торчат части втоптанных в глину тел: где спина, где сплющенное лицо, где кисть руки, коричневые, под цвет земли. Ходим прямо по ним.

«Что делают, гады!»

…Уже третий день пехота штурмовала деревню. Сперва пошла одна дивизия – 6 тысяч человек. Через два часа осталось от них две тысячи. На другой день оставшиеся в живых и новая дивизия повторили атаку с тем же успехом. Сегодня ввели в бою третью дивизию, и пехота опять залегла. Густая россыпь трупов была нам хорошо видна на склоне холма. «Что делают, б…!» – твердил полковник, а на холме бушевал огонь. Огромные языки пламени, клубы дыма, лес разрывов покрывал немецкие позиции. Били наша артиллерия, катюши, минометы, но немецкие позиции оставались целы и косили наступавшие полки. «Что делают, гады! Надо же обойти с флангов! Надо же не лезть на пулеметы, зачем гробить людей!» – все стонал полковник. Но «гады» имели твердый приказ и выполняли его…

Хозяин из Москвы ткнул пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявлять инициативу. Приказ: «Вперед!», и пошли умирать безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано! Выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте, да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних – пригонят других. Иногда солдаты погибали, не успев познакомиться перед боем…

Великий Сталин, не обремененный ни совестью, ни моралью, создал столь же великую партию, развратившую всю страну и подавившую инакомыслие. Отсюда и наше отношение к людям…

«Что делают, гады! Ах, что делают, сволочи!» – все твердил наш полковник. Мы сидели рядом и смотрели с высоты на творившееся перед нами злодейство. Вдруг связист позвал полковника. Выслушав то, что говорили ему по телефону, полковник повернулся к нам: «Разведчиков и радистов накрыло тяжелым снарядом на подступах к деревне. Собирайтесь, пойдете им на смену!» Он указал пальцем туда, на холм, в кромешный ад огня и дыма. «Есть!» – ответили мы.

Но нужно ли это? Нужна ли нам страшная правда Никулина? Не есть ли это «очернение» нашего подвига, великой Победы нашего народа, как считают некоторые? Нет, наоборот! Страшная, беспощадная правда Николая Никулина поднимает этот подвиг на небывалую высоту, убедительно показывает, что, несмотря на все то, о чем он с горечью и болью писал, мы победили сильнейшую армию мира, а именно потому бессмертный подвиг народа, подвиг миллионов Никулиных становится еще более величавым и поражающим воображение.

На языке готов

В книге Никулина есть поразительные страницы, свидетельствующие о неоспоримом моральном превосходстве русского солдата над гитлеровцами, которые надменно считали, что воюют со страной «унтерменшей», недочеловеков. Однажды, пишет автор, в зимние дни конца 1943 года, когда холод сковал тундру и скалы Кольского полуострова, русские разведчики притащили из вражеского тыла здоровенного рыжего верзилу – майора. Фамилия его начиналась с приставки «фон». На допросах он молчал, презрительно глядя на своих противников с высоты своего двухметрового роста… Его допрашивали много раз, лупили, но безуспешно. Наконец, кто-то из переводчиков, устав, решил обратиться к Дьяконову (тоже переводчику, мобилизованному ученому из Ленинградского университета – прим. ред.). Игорь Михайлович предложил немцу закурить и, помолчав, спросил его: «Кем Вы были до войны?» Тот удивился: немецкий этого русского был безупречен… Он процедил сквозь зубы, совсем не уверенный, что этот варвар поймет; «Филологом». – «Да, чем же вы конкретно занимались?» – «Языком времен готов». Дьяконов был взволнован. Давно-давно, в детстве, ему с братом попалась рукопись стихотворения готских времен из библиотеки отца. Это стихотворение не

было опубликовано, о нем знали только узкие специалисты, человек восемь-семь на всем земном шаре. С трудом вспоминая, Дьяконов стал декламировать готские стихи… И вдруг верзила-немец словно сломался, согнулся, опустил голову, и крупные слезы покатились из его глаз. Он обнял Дьяконова, несколько минут приходя в себя, переживая крушение своих представлений о русских, о мире, и потом заговорил, заговорил, заговорил…

Переводчики пристали к Дьяконову с расспросами, как он сумел добиться такого успеха? Но понять это им было не дано, так же, как многие не понимают, почему вообще русские победили немцев в этой страшной войне.

Так кто же победил?

Как ни странно, лучше всех это понял Сталин. Еще в 1941 году, убедившись в том, что в армии развал, а от войск, стоявших на границе, осталось всего восемь процентов и стране грозит катастрофа, он обратился к тем, кого топтал, над кем измывался долгое время – к народу: «Братья и сестры…» Позже он ослабил пресс, придавивший церковь, ввел погоны в армии, тем самым возродив дореволюционные традиции, упразднил институт комиссаров, распустил Коминтерн, реабилитировал многих арестованных ранее военачальников. Великие полководцы прошлого – Суворов, Кутузов, еще недавно обливаемые грязью самим Сталиным, вернулись на русские знамена… И народ сплотился, тем более, что немцы своими безобразиями, убийствами, насилием над мирным населением уничтожили всякие иллюзии, связанные с ними в начале войны: многие крестьяне, загнанные в колхозы, жители ГУЛАГа, да и просто население городов и деревень, ждали их, как освободителей. Теперь эти иллюзии рухнули. Немцы увидели перед собой единый, вставший против них народ. Так кто же победил немцев? Сталин и его партия? Или Дьяконов и миллионы других, подобных ему?» – спрашивает Никулин в конце своей книги. Ответ ясен: победил русский народ. А потому, как ни страшны те военные ужасы, которые описаны у Никулина, это – глубоко патриотическое произведения. Оно показывает, что не смотря на тяжелейшие испытания, наш народ разгромил сильнейшую армию мира, спас Европу и весь мир от фашистского рабства. Вот это и есть настоящий, а не бутафорский патриотизм. Это и есть подлинная правда войны. Быть патриотом, – это значит, не бояться открыто, во весь голос говорить правду, какой бы горькой, она порой ни была. Что и сделал в своей книге профессор Эрмитажа, дошедший до Берлина русский солдат Николай Никулин. Он имел на это право. Он завоевал его кровью. Вечная ему память, вечная слава!

Любимый писатель президентов США

Как ни удивительно, но это действительно так. Речь идет о самой известной в США писательнице. А ее книга «Атлант расправил плечи» – вторая по тиражам в Америке после Библии. Но самое главное, что речь идет об авторе, родившемся в Петербурге, об Алисе Розенбаум, которая уже за океаном превратилась в легендарную в Америке Айн Рэнд.

Ее отец в Петербурге управлял аптекой на Вознесенской площади (ныне площади Восстания, 2), где на втором этаже жила семья будущей писательницы, а покинула она родину только в 1924 году. Несмотря на то, что за океаном она обрела и славу, и благополучие, и даже богатство, а из СССР была вынуждена бежать, она все равно продолжала обожать Петербург. А вот ее родном городе, на доме, где жила известная во всем мире писательница, нет мемориальной доски. Американскому корсару Джемсу Куку мемориальная доска в Петербурге есть. Есть доски петербуржцам Бродскому и Довлатову, тоже оказавшимися за океаном, а Айн Рэнд, куда более знаменитой во всем мире, – нет.

А вот вот, как она писала о Петербурге, в своей первой изданной за океаном книге «Мы – живые»:

«Города растут как леса, расползаются как сорняки. Но Петроград не рос. Он явился в окончательном совершенстве. Петроград не ведает природы. Это творение человеческих рук. Природе свойственно ошибаться и рисковать, она смешивает цвета и не имеет представления о прямых линиях. Петроград был создан человеком, который знал, чего хотел. Величие Петрограда осталось незапятнанным, а убожество – ничем не смягченным. Его линии, ровные и четкие, – свидетельство упорного стремления человека к совершенству.

Города растут вместе со своими жителями, борются за первенство среди других городов, медленно поднимаясь по лестнице времени. Петроград не поднимался. Он явился, чтобы стоять на высоте, чтобы повелевать. Еще не был заложен первый камень, а город уже стал столицей. Это монумент силе человеческого духа…»

Проникновенные строки

Странно, что до сих пор в нашей стране, и тем более в Петербурге, мало кто знает писателя, который написал о северной столице такие проникновенные строки. Впрочем, так произошло со многими гениями, которым пришлось покинуть родину, когда власть в ней захватили большевики. А что было делать, если их родителей ограбили, а некоторых убили, да и им самим, благодаря происхождению тоже угрожал или лагерь, или же пуля в подвале НКВД? А оказавшись на чужбине, на родине они были заклеймены и прокляты, и, как «предатели», обречены на долгое забвение. Такое долгое, что даже сейчас, их имена у нас многим неизвестны.

В Петербурге Алиса училась в престижной гимназии Марии Николаевны Стоюниной. А учителем Айн по логике и философии был самый известный тогдашний русский философ той эпохи Николай Лосский. Учеба там не только познакомила ее с семейством Набоковых, но и дала первые уроки: в 13 лет она написала работу по персонажам поэмы Пушкина «Евгений Онегин», после чего учитель рассказал ей о причинно-следственных связях в литературе, научил оценивать героев в связи с конкретными событиями или действиями.

И вот еще один поразительный отрывок о Петербурге из уже упомянутой книги:

«…Невский разрезан потоком мутной бурлящей воды, через который перекинут мост. Четыре черные статуи украшают этот мост. Может быть, они всего лишь случайные декорации, но возможно, в них затаен истинный дух Петрограда, города, воздвигнутого человеком вопреки воле природы. Каждая статуя – это дуэт мужчины и лошади. В первой – ужасные копыта хрипящего животного зависли в воздухе, готовые раздавить стоящего на коленях обнаженного мужчину, протягивающего руки в попытке укротить чудовище. Во второй – мужчина уже стоит на одном колене, в апогее борьбы он из последних сил удерживает уздечку, его торс изогнулся назад, мышцы его ног, его рук, его тела готовы разорвать кожу в клочья. В третьей – они лицом к лицу, мужчина твердо стоит на ногах, его голова находится у самых ноздрей удивленного животного, впервые почувствовавшего хозяина. В четвертой – лошадь покорена, она ступает спокойно, ведомая рукой высокого стройного человека, который, гордясь своей победой, с высоко поднятой головой, твердым взглядом и непоколебимой уверенностью идет прямо в неизвестное будущее…»

Бегство

Когда Алиса после революции 1917 года бежала вместе с семьей в Крым, то ее будущее тоже не было известно. Но не этот ли могучий и необыкновенный город, с которым она с таким восторгом и восхищением описывает, хотя чуть сама в нем не погибла, дал ей потом силы, что в далекой и чужой стране стать знаменитой и богатой? Не этот ли город породил и других исполинов русской культуры, которым пришлось его покинуть: Набокова, Рахманинова, Репина, Георгия Иванова, Шаляпина, Мережковского и многих других?

В США ее жизненный путь не был поначалу усыпан розами. Ее первый роман «Мы – живые» о жизни лишенцев в СССР, который она писала шесть лет, успеха не имел. Только в 1942 году Муссолини дал санкцию на экранизацию, сочтя его критикой советского коммунизма.

Да и ставший потом бестселлером ее роман «Источник» сначала тоже отклонили 12 издательств. Но потом, как и «Атлант расправил плечи» имел огромный успех.

«Сверхчеловек» для США

Но популярность получили не только её книги, но ещё и её идеологическая система. Джон Грэй назвал Айн Рэнд самым влиятельным атеистическим мыслителем XX века, полагая, что Джон Голт – главный герой её программного романа «Атлант расправил плечи» – заменил собой ницшеанского «сверхчеловека». Проповедуемая в нём её философия объективизма основана на принципах индивидуализма и эгоизма, являющихся интеллектуальным обоснованием капиталистических ценностей в противовес социализму. Айн Рэнд привлекла к себе молодых правых и стала лидером идей либертарианства и экономической политики Белого дома в 1970-х и 1980-х годах. Её книгами зачитывался знаменитый «охотник за красными», сенатор Барри Голдуотер. Учеником и соратником Айн Рэнд стал Алан Гринспен, на протяжении многих лет председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы США. Но ещё более знаменитой писательница стала после своей смерти.

Проповедник морали капитализма

Восторженно относился к ней Рональд Рейган. А нынешний президент США Дональд Трамп сразу после избрания окружил себя, как пишут, коллегами-объективистами, т. е. последователями философии и идеологии Айн Рэнд. Бывший государственный секретарь Трампа Рекс Тиллерсон сообщил, что роман «Атлант расправил плечи» – его любимая книга. Майк Помпео, нынешний госсекретарь США, назвал писательницу главным источником, все годы вдохновлявшим его в личной жизни и профессиональной деятельности. Республиканский лидер Палаты представителей Пол Райан признался, что дарит её книги всем знакомым в качестве рождественских подарков и даже заставляет своих стажёров читать их.

Когда Алиса Розенбаум умерла в Нью-Йорке в марте 1982 года, группа её друзей и последователей собралась в метель у её могилы и положила у гроба венок в форме знака доллара – именно его чертил на песке герой – «Атланта» Джон Голт… Как знак цивилизации, которая поклоняется золотому тельцу.