Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Трудное детство

Такими невероятными событиями, придуманными им самим, которые многие цитируют, путая с подлинными, пронизана вся жизнь писателя. А родился автор «Алых парусов» в захолустном городке Вятской губернии в 1880 году в семье ссыльного поляка-повстанца. Настоящая его фамилия – Гриневский, а Грин – взятый позднее литературный псевдоним. «Эй, Грин!» – так окликали его ребята в школе. Мать была русская, но она умерла, когда Александру было всего 13 лет, а отец начал жестоко пить. «Я не знал нормального детства», – писал потом Грин в своей «Автобиографической повести». От реальной жизни мальчик уходил в мир грез и фантазий. Делал химические опыты, пытаясь открыть «философский камень», учился гадать по руке. «Я понял одну нехитрую истину, – говорил он позднее, – она в том, чтобы делать чудеса своими руками».

Семья жила очень бедно, учился Грин плохо, и все предсказывали ему печальную судьбу бродяги, солдата «золотой роты», как тогда говорили. Так и получилось. В четвертом классе Вятского городского училища Грин сочинил эпиграмму на учителей, за что и был исключен. Занялся самообразованием, а потом решил отправиться путешествовать. Дома его не удерживали.

Годы странствий

Уехал в Одессу с одним узелком белья, имея в кармане всего шесть рублей. Нанялся на шхуну матросом, удалось побывать даже в Египте. В память о морских приключениях у него на груди на всю жизнь осталась татуировка – шхуна под двумя парусами. Потом работал лесорубом, плотогоном, рыбаком, золотоискателем на Урале. Однако в царской России юноша призывного возраста долго не погулял – его быстро «забрили в солдаты». Нравы в Оровайском резервном пехотном батальоне, где он оказался, царили жестокие. Оттуда Грин бежал, сблизился с эсерами, попал в тюрьму, а потом в ссылку. Из ссылки он бежал, и тогда ему достали паспорт умершего почетного гражданина Мальгинова. С ним Грин и прибыл в Петербург. Но потом снова оказался в ссылке. Только после Февральской революции писатель смог вернуться в Петроград. В 1919 году он был призван в Красную армию, где служил связистом, а потом заболел сыпным тифом. «Мой жизненный путь был усыпан не розами, а гвоздями», – вспоминал потом Грин о тех годах, полных лишений.

Фантастические истории

Он был человеком со сложным причудливым характером. Не любил, когда его расспрашивали о его жизни, и, чтобы отделаться от назойливых собеседников, часто рассказывал о себе самые фантастические истории. Свои первые рассказы Грин опубликовал в Петербурге. Самый первый «Заслуга рядового Пантелеева» не понравился цензуре, был конфискован и сожжен. А свою знаменитую повесть-феерию «Алые паруса» Грин написал в Петрограде в 1916 году. Странно, но именно северная столица, город туманов, пасмурного неба и холодных дождей, стала местом рождения самых ярких фантазий о приключениях в теплых морях.

В повестях и рассказах Грина фигурировали выдуманные миры, сильные и мужественные герои, невероятные приключения. Он прославлял людей, которые могли подняться над обыденностью, добиваться исполнения своих желаний. «Мечта нужна людям, потому что это одно из самых могучих орудий переустройства мира», – считал Грин. Критики поначалу хором его ругали, обвиняя в подражании Киплингу и Эдгару По. Однако сам он с этим решительно не был согласен, ведь в отличие от По его художественная палитра была светлой и радостной.

Алые паруса

Славу принесли Грину «Алые паруса», «романтическая феерия», как он сам ее назвал. Это рассказ о Великой любви, о бедной девушке Ассоль, к которой однажды пришел корабль под алыми парусами, на котором явился благородный капитан Артур Грей. Приехав в Петроград, Александр Грин сначала поселился в доме № 44 по 11-й линии Васильевского острова. Там он написал свой первый рассказ. Потом он переселился в дом № 1 по 6-ой линии того же Васильевского острова на самом берегу Невы. После развода с первой женой, с которой он познакомился, сидя в «Крестах», писатель оказался бездомным. Благодаря Горькому он смог получить пристанище в так называемом Доме искусств на Невском проспекте, 15 (на углу с Мойкой). Там же жили многие другие знаменитые писатели: Гумилев, Зощенко, Мандельштам и др. Последним адресом Грина в нашем городе стал дом № 21 по улице, которая ныне называется 8-я Советская.

Память в празднике

Оттуда он вместе со второй женой Ниной, уехал в Крым. А как же быть с доской на улице Декабристов, где он якобы «жил и работал»? Ее установили в Ленинграде по инициативе районных властей во времена хаоса перестроечных времен. Какими именно соображениями они при этом руководствовались, неизвестно… Хотя, если верить фантазиям самого Грина, то на самом деле он, быть может, обитал вообще не в Петрограде, а… в придуманном им сказочном Зурбагане!

Грин прожил всего 52 года и умер в Крыму. Перед смертью он опять сильно нуждался, с луком охотился в горах на диких птиц. Но зато потом у его дома поставили удивительный памятник – девушку, бегущую по волнам. В Петербурге о нем сегодня напоминают великолепный праздник выпускников «Алые паруса», когда летней ночью на Неве появляется корабль под алыми парусами, и мемориальная доска на доме, в котором он на самом деле никогда не жил.

Под трехцветным флагом

«Поэты Первой мировой войны» – книга под таким названием вышла в Петербурге. Сборник включает биографии и стихи 36 поэтов, людей удивительной судьбы. Одни из них хорошо известны, но о большинстве знают немногие, при этом большинство – родом из города на Неве. Книга издана по инициативе Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России.

Первая мировая, говорится в предисловии, многие десятилетия оставалась белым пятном в учебниках России. В СССР ее называли «империалистической», хотя это Германия напала на Россию, а подстрекали ее руководители тех стран Европы, которые сейчас пытаются задушить нашу страну экономическими санкциями. Еще меньше известно о русских поэтах, которые в ней участвовали, надев солдатские и офицерские шинели. В России грянула Гражданская война, и ее участники оказались по разные стороны баррикад, а многие были вынуждены бежать потом за границу, спасаясь от арестов и расстрелов.

Федор Касаткин-Ростовский

Строго запрещено было в советские времена упоминать имя князя Федора Николаевича Касаткина-Ростовского, автора гимна Добровольческой армии. Представитель старинного рода, он окончил в Петербурге Пажеский корпус и был выпущен подпоручиком. В 1912 году его песня «1812-й год» победила на конкурсе патриотических песен. В годы войны был фронтовым корреспондентом и продолжал писать стихи. В сражениях получил ранение и четыре контузии.

После убийства большевиками его матери, вступил в Добровольческую армию, сформировал в Новороссийске Сводно-гвардейский полк. В 1919 году возглавлял в Киеве подпольную офицерскую организацию. После окончания Гражданской войны оказался во Франции.

Там вместе с женой основал Русский театр, в котором ставились и пьесы собственного сочинения. Умер в Париже и был похоронен на Русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Его перу принадлежит «Трехцветный флаг» или «Победная песнь Добровольческой армии», которая стала ее гимном:

 
Подобно витязям-варягам,
Чтоб воедино Русь собрать,
Идет на бой с трехцветным флагом
Без страха смерти наша рать.
Ей не страшны в пути лишенья,
Смешон кровавых страхов бред,
Она несет нам возрожденье
В сиянье радостных побед.
 

В эмиграции он тосковал по далекой родине, призывая эмигрантов не забывать о России, и писал об этом в стихах, обращаясь к русским детям:

 
Копите силы молодые,
В изгнанье, в дальней стороне,
Не забывайте о России,
О нашей русской старине.
Не забывайте ширь и дали,
Лесов Руси, ее степей,
Ее прибежища в печали:
Святых церквей, монастырей…
О мощи дней ее прошедших,
О силе, вере, простоте
И славе в вечный мир ушедших
Служивших правде, красоте
Ее сынов, ей жизнь отдавших,
Заветам следуя отцов,
Ее сбиравших, создававших
На протяжении веков.
 

Георгий Гончаренко (Юрий Галич)

Немногие даже сегодня знают, что стихи популярной песни «Четвертые сутки пылают станицы…» написал бывший белый генерал Георгий Иванович Гончаренко, писавший под псевдонимом Юрий Галич.

Он родился в Полтаве, потом окончил петербургское Николаевское кавалерийское училище, учился в Академии Генерального штаба. Воевал отважно, дослужился до звания генерал-майора, был награжден многими орденами. Во время Гражданской войны оказался на Украине, потом через Дальний Восток пробрался в Китай. В конечном итоге обосновался в Риге. Это ему принадлежат строки:

 
Четвертые сутки пылают станицы,
Горит под ногами Донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, седлайте коня…
Ах, русское солнце – великое солнце,
Корабль-император застыл, как стрела…
Поручик Голицын, а может, вернемся?
Зачем нам, поручик, чужая земля?
 

Но сам поэт в Россию не вернулся. В 1940 году, когда прибалтийские республики вошли в состав СССР, после вызова в НКВД он покончил с собой…

Павел Булыгин

Павел Булыгин, из старинного дворянского рода, начал службу в лейб-гвардии Петроградском полку. Прошел «мясорубку» сражений на реке Стоход, чудом остался жив, получил орден Св. Анны с надписью «За храбрость». Потом воевал в Белой армии, предпринял неудачную попытку освобождения из плена большевиков императора и его семьи, и умер в эмиграции. Ему принадлежат эти строки:

 
Слава погибшим бойцам,
С жизнью умевшим бороться,
Пусть их порыв, по сердцам
Нашим гудя, пронесется.
В дикие хмурые дни
Злого и страшного века
Нам показали они
Силу любви человека.
Годы, сменяясь, пройдут,
Пусть же всегда для народа
Жгучим примером пройдут
Дни Ледяного похода…
 

Николай Бруни

Николай Бруни родился в Санкт-Петербурге, учился в консерватории, а на фронт ушел добровольцем. Воевал летчиком, был награжден тремя Георгиевскими крестами. После аварии спасся чудом и принял сан священника. После революции был расстрелян по приговору тройки УНКВД.

 
Ему принадлежат строки:
Сильней симфоний и стихов
Греметь мы будем кандалами,
И мученики всех веков,
Как братья старшие над нами.
Пусть нам свободы не вернуть,
Пусть мы бессильны и бесправны!
Но наш далекий, трудный путь
Постигнет прозорливый правнук…
 

Олег Романов

На фронтах Первой мировой сражался правнук Николая I князь Олег Романов, сын известного русского поэта и великого князя Константина Константиновича (К.Р.). Он окончил Полоцкий кадетский корпус и императорский Александровский лицей, с золотой медалью. Был необычайно талантлив и с детских лет мечтал стать писателем, его кумиром был Пушкин.

Однако грянула война, и юный князь ушел на фронт, хотя ему предлагали поступить ординарцем в Главную квартиру. Но уже в августе 1914 года он был тяжело ранен в бою и скончался в лазарете. Князь Олег Романов стал единственным членом Российского императорского дома, погибшим на Первой мировой.

В 1939 году кладбище, где он был похоронен, снесли. Сохранились его стихи:

 
О, дай мне, Боже вдохновенье,
Поэта пламенную кровь.
О, дай мне кротость и смиренье,
Восторги, песни и любовь.
О, дай мне смелый взгляд орлиный,
Свободных песен соловья…
О, дай полет мне лебединый,
Пророка вещие слова…
 

Борис Савинков

Стихи писал даже знаменитый террорист Борис Савинков. В годы Первой мировой, оказавшись во Франции, он вступил добровольцем во французскую армию, воевал с немцами. Потом принимал участие в заговорах белогвардейцев, был завлечен чекистами, в рамках операции «Трест», на территорию СССР. Стихи свои не печатал, они были изданы только после его смерти.

 
Когда понесут мой гроб,
Пес домашний залает
И жена поцелует в лоб,
А потом меня закопают.
Глухо стукнет земля,
Сомкнется желтая глина,
И не будет того господина,
Который называл себя: я.
 

Но умереть Савинкову было суждено не дома, он был приговорен в СССР к смертной казни и погиб в тюрьме ОГПУ.

Николай Новиков

Поэт Николай Новиков в годы войны, после окончания Павловского военного училища в Петрограде, прапорщиком был отправлен со своим полком в составе русского экспедиционного корпуса во Францию. В декабре 1916 года он погиб в боях под Верденом. В кармане его френча боевые товарищи обнаружили листок бумаги, на котором было написано замечательное стихотворение в прозе «Моей Родине»:

«Из прекрасной Франции я вижу тебя, моя милая и далекая, бесконечно любимая Родина. Мое сердце тянется к тебе и грустит непонятной грустью, вместе с твоими широкими, необъятными просторами.

Я грущу по твоим лесам дремучим, по твоим зеленым приволжским полям, среди которых лентой могучей развернулась наша красавица – Волга. Я грущу по тебе, мой родной старый дед – мой угрюмый – Урал. И по вас я грущу, белые тихие стены старинных монастырей, утренние, на заре, колокольные звоны.

Грущу и по вас, широкие казацкие степи – ваш шелковый ковыль грезится мне, и наше южное солнце целует мои щеки… Я люблю тебя, моя милая, грустная такая, бесконечно родная, бесконечно любимая Родина. Как влюбленный пламенным сердцем тянусь я к тебе и грущу о том, что мы далеки друг от друга…».

Власть соловецкая

Имя Бориса Ширяева мало кому у нас известно. Родился он в Москве, а в Петербурге окончил Императорскую военную академию. Но после революции, когда будущий писатель сидел в первом советском концлагере на Соловках, 84-летний профессор-серб Кривош-Неманич, занимавшийся магией и хиромантией, предсказал, что он умрет в Италии. Ширяев не поверил, однако ему удалось спастись, и свою книгу о советской каторге «Неугасимая лампада» он закончил на Капри. В ней он не только описал все ужасы зарождавшейся тогда в СССР организованной системы рабского истребительного труда, но и привел многочисленные примеры необыкновенной высоты духа, героизма и самопожертвования безвестных мучеников Соловков.

Ширяев вместе с другими узниками прибыл на Соловки на пароходе «Глеб Бокий», названный так по имени известного тогда чекиста. Новую партию осужденных встречал сам начальник лагеря свирепый «товарищ Ногтев». Он выстроил прибывших на берегу и заявил: «Вот, надо вам знать, что власть у нас здесь не советская, а соловецкая! Обо всех законах надо теперь позабыть. У нас свой закон…». Как действует это закон, товарищ Ногтев тут же и показал. Один за другим заключенные проходили мимо будки, в которой он сидел с карабином, хладнокровно убив несколько человек. «Он делал это, – вспоминает Ширяев, – не силу личной жестокости, он скорее был добродушен во хмелю. Но этими выстрелами он сразу стремился нагнать страх на новоприбывших, внедрить в них сознание полной бесправности, безвыходности, пресечь в корне возможности попытки протеста».

Фрейлина трех императриц

Однажды на Соловки доставили старую баронессу, «с известной всей Россией фамилией», служившей при дворе фрейлиной «трех императриц». Ее специально поместили в барак, в котором жили проститутки, уголовницы, бывшие содержательницы притонов, торговки кокаином. Там баронесса была встречена не «в штыки», а даже еще более жестоко и враждебно. «Стимулом к травле было ее прошлое. Женщины не умеют подавлять в себе, взнуздывать это чувство и всецело поддаются ему. Слабая хилая старуха была ненавистна не сама по себе в ее настоящем, а как носительница той иллюзии, которая чаровала и влекла к себе мечты ее ненавистниц.

Прошлое, элегантное, утонченное, ярко проступало в каждом движении старой фрейлины, в каждом звук ее голоса. Она оставалась аристократкой в лучшем, истинном значении этого слова, и а Соловецком женбараке, в смраде матерной ругани, в хаосе потасовок она была тою же, какой ее видели во дворце. Она не чуждалось, не ограничивала себя от окружающих, не проявляя и тени того высокомерия, которым грешит ложный аристократизм».

Тотчас по прибытии баронесса была, конечно, назначена «на кирпичики» – тяжелейшую работу по тасканию кирпичей, которую редко кто выдерживал более двух-трех месяцев. «Баронесса! Фрейлина! Это тебе не за царицей хвост таскать!» – ликовали уголовницы. Они не спускали с нее глаз и жадно ждали вопля, жалобы, слез бессилия, но этого им не пришлось увидеть. Самообладание, внутренняя дисциплина, выношенная в течение всей жизни, спасла баронессу от унижения. Не показывая своей усталости, она доработала до конца, а вечером, как всегда долго молилась, стоя на коленях перед маленьким образком». То же повторялось и в последующие дни. Баронесса спокойно и мерно носила сырые кирпичи, вернувшись в барак, тщательно чистила свое платье, молча съедала миску тресковой баланды, молилась и ложилась спать на свой аккуратно прибранный топчан. Она не чуждалась никого и со всеми разговаривала совершенно одинаковым тоном. Она делала и говорила «что надо», так, как делала это всю жизнь.

Таинство пробуждения Человека

Нарастающее духовное влияние баронессы чувствовалось в бараке все сильней. Проститутки и воровки начали относиться к ней с явным уважением. В ее присутствии

стали сдерживаться, переставали материться. «Это великое таинство пробуждения Человека совершалось без насилия и громких слов», – отмечает Ширяев. Когда пришла пора выбирать кандидата на «блатную» должность – уборщицы барака, то уголовницы единогласно выбрали баронессу. Это было большой «милостью» к ней. Работа считалась легкой, за место уборщицы жестоко боролись. Во время страшной эпидемии сыпняка, срочно понадобились санитарки в барак к умирающим. Туда, на верную смерть, посылали на добровольной основе, но никто из заключенных сам идти не хотел.

– Так никто не хочет помочь умирающим? – спросила начальница санчасти.

– Я хочу, – тихо ответила баронесса. И тут же за ней записалось еще несколько женщин.

Работа в сыпнотифозном бараке была страшной. Больные лежали вповалку на полу и сестры руками выгребали из-под них пропитанные нечистотами стружки. Но баронесса работала днем и ночью, так же мерно и спокойно, как носила кирпичи и мыла пол женбарака. Но час пробил, и на руках и шее баронессы появилась зловещая сыпь.

– Баронесса, идите и ложитесь в особой палате… Разве вы сами не видите? – сказала начальница.

– К чему? – спокойно ответила та. – Вы же знаете, что в мои годы от тифа не выздоравливают. Господь призывает меня к себе, но два-три дня я еще могу служить ему. Надзирательница не выдержала, обняла и поцеловала умирающую…

Душу за други

Убежать с Соловков было невозможно. У чекистов имелись быстроходные катера и даже самолет. Однако несколько морских офицеров все же решились на побег. Душой заговора был князь Шаховской, более известный на Соловках под фамилией Круглов. Им помог случай. Талантливый морской инженер Стрижевский сконструировал для морских прогулок начальника лагеря глиссер-моторный катер с воздушным винтом (кстати, первый в мире!), развивавший скорость вдвое большую, чем катера обычного типа, которые были у чекистов береговой охраны.

Но оставался самолет. Он хранился в ангаре, который охранялся и днем и ночью. Уход за самолетом вел некто Силин. О нем было мало, что известно. Говорили, что в прошлом он был знаменитым морским летчиком, носившим другую фамилию. Он и взял на себя главную роль в осуществлении побега, пообещав вывести самолет из строя. «Это не был риск, – пишет Ширяев, – это было осознанное обречение себя на гибель. Сам он бежать не мог, потому что находился под постоянным наблюдением. На сохранение жизни у него не было ни единого шанса. Он шел на неотвратимую смерть. Но он пошел».

Отважные беглецы вышли в море ночью. Часового при катере оглушили и связали. Их отсутствие было обнаружено только на утренней поверке. Беглецы могли уйти за ночь на 250–300 километров. «Самолет!» Мотор его был разобран для генеральной чистки. Некоторые его части оказались негодными. Силин был расстрелян, но никого не назвал на допросах. Он «положил живот свой за други своя» и совершил этот подвиг, следуя славной традиции Русского императорского флота. Он был верен ей до конца.

Неугасимая лампада

«Однажды, – пишет Ширяев в заключение своей книги, – глухой безлунной ночью я возвращался пешком из отдаленной командировки». Дорога шла лесом, и он сбился с тропинки. Вдруг в темноте мелькнул отблеск какого-то луча. Подойдя вплотную, автор понял, что свет идет из крохотного оконца землянки. Заглянув в него, он увидел стоящего на коленях возле раскрытого гроба отшельника. Горела лампадка, и бледные отблески ее света падали на темный лик древней иконы… До рассвета пораженный заключенный стоял у окна, не в силах войти. «Я думал, – пишет он, – нет… верил, знал, что пока светит бледное пламя Неугасимой, жив и дух Руси – многогрешной, заблудшейся, смрадной, кровавой… кровью омытой, крещенной ею, покаянной, прощенной и грядущей к воскресению…».