Текст книги "Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги"

Одиночество Сергея Довлатова

На доме № 23 по улице Рубинштейна в Петербурге, в котором жил этот писатель, уже установлена мемориальная доска. Между тем в СССР не было напечатано ни одной его книги, а знаменитым он стал только в эмиграции. Как и другой литератор из нашего города советской эпохи лауреат Нобелевской премии поэт Иосиф Бродский, он умер и был похоронен на чужбине. Бродский – в Венеции, а Довлатов – в Нью-Йорке.

Довлатов родился в Уфе, где оказались в эвакуации его родители, театральные работники, в 1941 году. Однако уже в 1944 году его семья возвратилась в Ленинград. После окончания школы будущий писатель поступил на отделение финского языка филологического факультета Ленинградского университета. Проучившись в нем два с половиной года, был исключен за неуспеваемость – не сдал экзамен по немецкому языку. После отчисления из Университета три года прослужил в армии. Попал во внутренние войска, в охрану исправительных лагерей в республике Коми, где познакомился со страшной изнанкой «другой» советской действительности. После армии поступил на факультет журналистики ЛГУ, работал в студенческой многотиражке. С 1972 по 1975 гг. жил в Эстонии, где работал в местных газетах, писал рецензии для журналов. В 1976 году за публикации в иностранной прессе был исключен из Союза журналистов СССР. Набор его первой книги, подготовленный в эстонском издательстве, был уничтожен по указанию КГБ. В 1978 году Довлатов эмигрировал и поселился в США.

Жизнь коротка…

О своей жизни сам он написал так: «Я родился не в очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из Университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. А в Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски. В моем родном Ленинграде построили дамбу. В моем любимом Таллине происходит непонятно что. Жизнь коротка. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой…».

Когда говорят, что литература – это зеркало жизни, то это в полной мере относится к Довлатову. Он писал только о том, что хорошо знал, – абсурдную жизнь советского человека и еще больший абсурд жизни мыкающегося за границей эмигранта. По сути дела, во всех своих произведениях Довлатов описывал свою собственную жизнь. Его «Зона» – записки лагерного надзирателя из войск МВД, в которых он служил. «Компромисс» – рассказ о жизни писателя в Эстонии и его работе журналистом. «Заповедник» – история его работы экскурсоводом в Пушкинских горах. «Наши», «Чемодан» – рассказ о своей семейной жизни и вывезенном за границу житейском скарбе.

Получилось так, что еще в юности, в армии он столкнулся с очень страшной стороной жизни. «Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая», – пишет он в «Зоне». И не отделяет себя от тех, кого он охранял.: «Мы были очень похожи и даже взаимозаменяемы». Говорили на одном приблатненном языке, распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения. «Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы».

Страшная реальность «зоны»

Из армии Довлатов, по словам знавших его в то время, вернулся как бы оглушенным. Ошеломленным той страшной реальностью, с которой он невольно столкнулся. Оказавшись потом за пределами родины, писатель не испытал на себе ужасных последствий распада СССР и того хаоса, которые воцарились на просторах прежде «единого и могучего». Но тот опыт абсурда, который он уже получил во время своего пребывания на «зоне», еще до этого ошеломил его и наложил неизгладимый отпечаток на всю его жизнь и на все его творчество. Именно зона сделала Довлатова Довлатовым. «Одним из серьезных ощущений, связанных с нашим временем, стало ощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением», – говорил писатель.

Довлатов писал простым и ясным языком. Его проза лаконична, лишена каких-либо украшений, в ней нет описаний сложных психологических коллизий, изысканных картин природы. Его персонажи говорят тем языком, который мы слышали на улицах и на кухнях коммунальных квартир, и который он услышал в эмигрантских кварталах Нью-Йорка. Как и у Чехова, в его рассказах трагическое и комическое, абсурдное и смешное, ирония и юмор тесно переплетены. Писатель в своих книгах неотделим от своих персонажей, как его вертухай был неотделим от зэков, которых он охранял. Довлатов пил, как часто пьет по-черному разочарованный происходящим вокруг русский интеллигент, хотя его отец был еврей, а мать – армянка. Пьянство в его рассказах неотделимо от самого писателя, как оно, увы, до сих пор неотделимо от российского быта. Близко знавший Довлатова Александр Генис писал: «Сергей ненавидел свои запои и бешенно боролся с ними. Он не пил годами, но водка, как тень в полдень, терпеливо ждала своего часа. Признавая ее власть, Сергей писал незадолго до смерти: «Если годами не пью, но помню о Ней, проклятой, с утра до ночи».

В Америке

За двенадцать лет жизни в эмиграции Довлатов издал двенадцать книг в США и Европе. Вместе с друзьями начал издавать в Нью-Йорке газету на русском языке «Новый американец», тираж которой составлял 11 тысяч экземпляров. Его прозу переводили на английский. Довлатов стал вторым после великого В. Набокова русским литератором, писавшим в престижном журнале «Нью-Йоркер». Однако много литературных наград при жизни он так и не получил. Ему была присуждена премия американского ПЕН-клуба за лучший рассказ 1986 года. Но от премии писатель отказался. По условиям конкурса, премия присуждалась неопубликованной вещи, а Довлатов предпочел опубликовать свои рассказы.

Непростой была и его личная жизнь. Он дважды состоял в официальном браке. У него родились три дочери, третья – от его гражданской жены, а последний ребенок – сын Коля в эмиграции от Елены Довлатовой. В Советском Союзе писателя все-таки знали и при жизни. Но только из публикаций в «Самиздате» и авторской передачи по радио «Свобода». Вернулся ли бы он на родину, в ставший Петербургом родной Ленинград, когда рухнул СССР и границы открылись? Трудно сказать. Довлатов умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. Теперь его книги в нашей стране издаются большими тиражами.

Неизвестный Бродский

В своих стихах лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский, как известно, писал, что «придет умирать» на Васильевский остров в родном Ленинграде. Однако умер он в Нью-Йорке, а был похоронен в Венеции. В России поэт сегодня тоже знаменит, однако некоторые его стихи многим неизвестны до сих пор.

…Вечер 27 января 1996 года Бродский, высланный до этого из СССР, проводил в своем доме в Нью-Йорке. Пожелав жене спокойной ночи, поэт сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Утром, на полу в кабинете его и обнаружила жена. Бродский был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга. Инфаркт – констатировали врачи. Похоронили его на следующий день – в склепе на кладбище при храме Св. Троицы на берегу Гудзона. Впрочем, высказанное в стихах пожелание:

 
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать
На Васильевский остров
Я приду умирать…
 

вполне могло быть исполнено. Но присланное телеграммой предложение депутата Государственной Думы Галины Старовойтовой – похоронить поэта на Васильевском острове – было отвергнуто.

Поэт и переводчик Илья Кутик рассказал, будто за две недели до своей смерти Бродский купил себе место в небольшой часовне на нью-йоркском кладбище по соседству с Бродвеем и составил достаточно подробное завещание. Однако это не подтверждается другими источниками, близкими к поэту, которые заявили, что Бродский не оставлял указаний относительно своих похорон и не покупал место на кладбище.

По словам вдовы Бродского итальянки Марии Соццани, «идею о похоронах в Венеции высказал один из его друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего. Кроме того, рассуждая эгоистически, Италия – моя страна, поэтому было лучше, чтобы мой муж там и был похоронен. Похоронить его в Венеции было проще, чем в других городах, например, в моем родном городе Компиньяно около Лукки. Венеция ближе к России и является более доступным городом».

Впрочем, желание быть похороненным на Сан-Микеле встречается в шуточном послании Бродского Андрею Сергееву:

 
Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишенное родимой глины,
оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…
 

В 1997 году на кладбище Сан-Микеле в Венеции Иосифа Бродского похоронили во второй раз. Устроить могилу между могилами Стравинского и Дягилева, как собирались, оказалось невозможным – Бродский не был православным. Также отказало в погребении и католическое духовенство. В результате решили похоронить тело в протестантской части кладбища…

Становление поэта

А родился поэт в мае 1940 года в Ленинграде. Отец, вернувшись с войны, работал фотографом и журналистом в газетах. Мать была бухгалтером. В 1942 году после блокадной зимы его мать вместе с Иосифом уехала в эвакуацию в Череповец. Вернулись они в Ленинград в 1944 году. В 1947 году Иосиф пошёл в школу, но так ее и не закончил. После седьмого класса бросил учебу и стал работать учеником фрезеровщика на завод «Арсенал».

 
В автобусе утром я еду туда,
где ждет меня страшная рожа труда.
 […] в конце ноября, в темень, слякоть и грязь,
спросонья в нем едут, вахтеров боясь,
угрюмые толпы с гнилыми зубами.
Полощется ветер, злорадно смеясь.
 

В это время его семья получила жилье в «доме Мурузи». Этот большой доходный дом, изукрашенный в «мавританском» стиле, был построен для князя А.Д. Мурузи годах на участке, некогда принадлежавшем Н.П. Резанову, известному своим роковым плаванием в Калифорнию в 1803 году. Бродский жил в описанных им позднее «полутора комнатах» до самого отъезда из России. Там же до конца своих дней оставались его родители. Из окна своей комнаты с детства поэт видел Спасо-Преображенский собор. «Все детство я смотрел на его купола и кресты, на звонаря, на крестные ходы, на Пасхи, на заупокойные службы – сквозь окна, на факелы, на венки и жезлы центурионов, обильно украшавшие его белые стены, на легкий классический бордюр его карнизов», – вспоминал потом Бродский

Безуспешно пытался поступить в школу подводников, а потом вдруг загорелся идеей стать врачом. Но поработав месяц помощником прозектора в морге при областной больнице, отказался от медицинской карьеры. Бродский трудился также истопником в котельной, матросом на маяке, рабочим в геологических экспедициях в Сибири. В то время такая работа была для него чуть не единственной возможностью вырваться из отупляющей рутины заводских будней.

 
Ступая неловко,
Шагом
ухожу навсегда.
Пахнет новенькая спецовка
Ветром свободы,
огнем труда.
 

В это время Бродский много читал, в первую очередь, поэзию, стал изучать английский и польский языки, а также начал писать стихи. 14 февраля 1960 года состоялось первое крупное публичное выступление Бродского на «турнире поэтов» в ленинградском Дворце культуры им. Горького с участием местных поэтов Кушнера, Горбовского и Сосноры.

Его биографы рассказывают, что во время поездки в Самарканд в декабре 1960 года Бродский и его друг, бывший лётчик Олег Шахматов, рассматривали план захвата самолёта, чтобы улететь за границу. Но осуществить этот план они не решились. 29 января 1961 года Бродский был задержан КГБ, но через двое суток был освобожден. Постепенно Бродский становится известным в среде ленинградских поэтов. В августе 1961 года в Комарове Евгений Рейн познакомил Бродского с Анной Ахматовой. Первым опубликованным стихотворением Бродского стала «Баллада о маленьком буксире», напечатанная в сокращенном виде в детском журнале «Костёр» в 1962 году.

Суд и ссылка

29 ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья «Окололитературный трутень». Ее авторы клеймили Бродского за «паразитический образ жизни». Началась травля поэта. Затем «Вечерний Ленинград» опубликовал подборку писем читателей с требованиями наказать «тунеядца Бродского».

13 января 1964 года его арестовали по обвинению в тунеядстве. Протокол судебного заседания был потом распространен в самиздате и переправлен на Запад, где его опубликовали.

Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт, поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал… я не думал, что это даётся образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это… (растерянно) от Бога…

В итоге Бродский был приговорён к пяти годам принудительного труда. Он был сослан в Коношский район Архангельской области и поселился в деревне Норенская. Но потом в интервью Волкову Бродский назвал это время, как это ни странно, самым счастливым в своей жизни.

 
А. Буров – тракторист – и я,
сельскохозяйственный рабочий Бродский,
мы сеяли озимые – шесть га.
Я созерцал лесистые края
и небо с реактивною полоской,
и мой сапог касался рычага.
 

В ссылке Бродский изучал английскую поэзию, в том числе творчество Уистена Одена: «Я помню, как сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочёл… Я просто отказывался верить, что ещё в 1939 году английский поэт сказал: «Время… боготворит язык», а мир остался прежним».

Сторонники Бродского, а также некоторые видные деятели культуры СССР, в том числе Шостакович, Твардовский, Паустовский и другие писали письма в защиту Бродского в партийные и судебные инстанции. В сентябре 1965 года под давлением общественности (в частности, после обращения к советскому правительству Жан-Поля Сартра и ряда других зарубежных писателей) срок ссылки был сокращен и Бродский вернулся в Ленинград.

Между тем, сам Бродский противился навязываемому ему – особенно западными средствами массовой информации– образу борца с советской властью. Он не любил рассказывать о перенесенных лишениях, не старался прослыть «жертвой режима». Бродский делал утверждения вроде: «Мне повезло во всех отношениях. Другим людям доставалось гораздо больше, приходилось гораздо тяжелее, чем мне» и т. п.

Положение Бродского, как поэта, в СССР было трудным. В конце 1965 года он сдал в Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» рукопись своей книги «Зимняя почта (стихи 1962–1965)». Но рукопись была возвращена. Пришлось заниматься переводами. Поэт интенсивно работал, и стихи его появлялись в самиздате. Он стал популярным у иностранных журналистов и славистов, приезжавших в СССР. В результате его стали издавать на Западе, присылать приглашения, что раздражало власти и КГБ.

Вызов в ОВИР

10 мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР, а уже 4 июня 1972 года, лишенный советского гражданства, поэт вылетел из Ленинграда в Вену. О своем прибытии на Запад он сам потом написал так: «Самолет приземлился в Вене, и там меня встретил Карл Проффер… он спросил: «Ну, Иосиф, куда ты хотел бы поехать?» Я сказал: «О Господи, понятия не имею»… и тогда он спросил: «А как ты смотришь на то, чтобы поработать в Мичиганском университете?».

Так закончив всего 7 классов средней школы, поэт стал преподавателем в университете (он сменил их несколько – в США и Англии), преподавая историю русской литературы, поэзию, теорию стиха, выступал с лекциями и чтением стихов на международных литературных фестивалях и форумах, в библиотеках разных стран. Как рассказывали его друзья, поначалу Бродский вообще не знал, как надо преподавать. Он регулярно появлялся перед студентами и говорил с ними о том, что сам любил больше всего на свете – о поэзии…

Но в СССР к нему отношение не изменилось. Родители Бродского несколько раз подавали заявление с просьбой разрешить им повидать сына, но каждый раз получали отказ. Когда они умерли, Бродскому не позволили приехать на их похороны. В 1977 году Бродский принял американское гражданство. В 1990 году женился на Марии Соццани, итальянской аристократке, русской по материнской линии.

В 1987 г., в возрасте сорока семи лет, Бродский был награжден Нобелевской премией по литературе «за всеохватное авторство, исполненное ясности мысли и поэтической глубины». Таким образом, он стал одним из самых молодых лауреатов Нобелевской премии за все годы ее присуждения.

Домой так и не вернулся

Его проза, по крайней мере, а не только поэзия, сделала имя Бродского широко известным миру за пределами СССР. Американским Национальным советом литературных критиков сборник «Less Than One» был признан лучшей литературно-критической книгой США за 1986 года. Вместе с тем усложненность его работ – особенно «позднего» Бродского – отталкивала от него даже некоторых литераторов.

Библиотека Конгресса избрала Бродского Поэтом-лауреатом США на 1991–1992 годы. Незадолго до смерти Бродский решил основать в Риме Русскую академию. Осенью 1995 года он обратился к мэру Рима с предложением о создании академии, где могли бы учиться и работать художники, писатели и учёные из России. Эта идея была реализована уже после смерти поэта. Прожив многие годы за границей, Бродский стал говорить о себе так: «Я – еврей, русский поэт и американский гражданин».

Перестройка в СССР прорвала завесу молчания на родине, произведения Бродского стали, наконец, широко публиковать и в России. В 1995 году поэту было присвоено звание почётного гражданина Санкт-Петербурга, мэр Анатолий Собчак настойчиво приглашал его вернуться. Но Бродский откладывал приезд. Говорят, его смущала публичность такого события. Мешали и проблемы со здоровьем, больное сердце. В оправдание же он говорил: «Лучшая часть меня уже там – мои стихи».

Загадки Бродского

Бродский политикой не занимался и даже когда оказался за границей, всячески избегал делать негативные заявления об СССР. Мало того, он писал стихи, некоторые из которых те, кто пытался создать ему репутацию активного диссидента и противника советской власти, всячески замалчивали и даже заявляли, что они ему не принадлежат.

Прежде всего, речь идет о стихотворении «На независимости Украины», которое Бродский написал после того, как Украина стала участником программы НАТО «Партнерство ради мира». Вот его текст:

 
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
Слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
Время покажет «кузькину мать», руины,
Кость посмертной радости с привкусом Украины.
То не зеленок – виден, траченный изотопом,
Жовто-блакытный реет над Конотопом,
Скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене.
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
С залитыми глазами жили как каторжане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго:
Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря – в мундире,
По адресу на три буквы, на стороны все четыре.
Пусть теперь в мазанке хором гансы
С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая в чаще,
А курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе – хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит.
Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набиты,
Отторгнутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом, вашего хлеба, неба
Нам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду,
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях покопом.
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом,
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает, вам, калунам, покоя.
Ой, ты левада, степь, краля, баштан, вареник,
Больше, поди, теряли – больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза
Нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
Будете вы хрипеть, царапая край матраса,
Строчки из Александра, а не брехню Тараса.
 

Это стихотворение было прочитано 28 февраля 1994 года на вечере в Квинси-Колледже (США). А когда его опубликовали в 1996 году в газете «Вечерний Киев», то оно вызвало на Украине бурю негодования. Да и у нас некоторые заявляли, что Бродский никоим образом не мог написать это стихотворение. Утверждали, что стихотворение якобы вообще «плохо написано», и Бродский не мог написать такой «слабый текст». В любом случае это стихотворение не было включено в собрание «Сочинений Иосифа Бродского» (СПб., 2001) и в настоящее время доступно только в интернет-версии.