Текст книги "Кавказский дебют. От Екатерины II до Павла I"

Глава третья

В нескольких верстах от Дербента наши передовые разъезды были встречены пальбой засевших по горам и оврагам стрелков. Перестрелка продолжалась более трех часов, пока спешившиеся гребенские казаки и батальон егерей не выбили застрельщиков из засад, заставив бежать в крепость. Подойдя к городу, войска расположились на окружавших его с северной стороны холмах.

Зубов с генералитетом провел рекогносцировку. Неприятельская крепость состояла из трех самостоятельных укреплений. Первое (верхнее) почти примыкало к горам. Это был расположенный на возвышенности хорошо укрепленный передовой замок Нарын-Кале с передовой четырехъярусной башней. Далее располагался сам город, обнесенный крепостной стеной, сложенной из дикого камня высотой в семь саженей с большим количеством больших и маленьких башен. Наконец, у самого моря находилось третье укрепление – Дубари, так же хорошо укрепленное и с самостоятельным гарнизоном. В Дубари жители согнали и весь свой скот. На стенах укреплений были установлены пушки и фальконеты. Кроме того, по сообщениям лазутчиков Зубов знал, что порох жители изготовляют в городе сами. Почему-то дербентцы больше всего боялись ночного штурма, а поэтому ночами заполняли башни и стены, а днем отсыпались, оставляя наверху лишь дозорных. Проведя рекогносцировку, генералы собрались на совет.

– Предлагаю, прежде всего, овладеть передовой башней, которая, закрывая большую часть стен, препятствует не только устройству батарей, но и сообщению между войсками.

– Хорошо бы овладеть башней до подхода отряда Булгакова, – поддержал его генерал-майор Римский-Корсаков, – тогда бы руки у нас были бы развязаны.

После совещания Зубов приказал немедленно открыть артиллерийский огонь по разным частям города, чтобы вызвать если не пожары, то хотя бы панику. Единственная двенадцатифунтовая пушка была поставлена подле передовой башни.

Однако первые четыре ядра просто отскочили от ее каменных стен. Раздосадованный Зубов только махнул рукой:

– Огонь прекратить! Нечего попусту тратить порох!

Генералы снова начали совещаться, решив брать башню штурмом.

В ближайшую ночь на 3 мая к башне был выдвинут батальон Воронежского пехотного полка во главе с полковником Кривцовым и две гренадерские роты. Общая команда была поручена генерал-майору Римскому-Корсакову. Но штурм провалился. Воронежцы добежали до башни, попытались влезть на нее прямо по штурмовым лестницам и выступающим из стены камням. Но из этой затеи ничего не получилось.

Один из участников похода так описывал эту попытку: «Пользуясь темнотою ночи, наши подошли очень тихо и приставили к башне лестницы, не быв примечены; но когда солдаты готовились лезть на оные, то караульные в башне проснулись, и персияне стали защищаться отчаянно. Град пуль и камней посыпался с верха башни; наши принуждены были отступить; ибо от первых выстрелов полковник Кривцов получил три раны в голову, а майору Веревкину прострелили обе ноги; сверх того, ранено еще 3 офицера, 15 рядовых и убито 6 человек». Видя, что потери множатся с каждой минутой, Римский-Корсаков велел барабанщикам бить отступление. Раздосадованный Зубов приказал заложить батарею в четыре пушки против внешних башен, расположенных по северную сторону замка Нарын-Кале. Одновременно хан направил пятьсот воинов на прикрытие передовой башни, разместив их во рву, между башней и крепостной стеной.

Все это время об ушедшем в обходной маневр отряде Булгакова не было никаких сведений. Каждый день Зубов посылал казачьи дозоры на ближайшие дороги, но всякий раз они возвращались ни с чем.

Нервничая, Зубов послал несколько казаков через Табасаранские горы с приказанием найти Булгакова и передать ему, чтобы как можно скорее шел к Дербенту, а подойдя, атаковал тыловое старое укрепление.

* * *

Что касается Булгакова, то ему пришлось пройти в обход Дербента более восемьдесяти верст, из которых более двадцати вообще были козьими тропами. Русский отряд сопровождал лично табасаранский кадий. По воспоминаниям Булгакова, он «ежеминутно выпрашивал себе разные подарки и с особым удовольствием слушал музыку и полковых песенников». Увы, но Кавказ есть Кавказ, и пребывание табасаранского кадия в русском лагере не помешало его брату предупредить Шейх-Али-хана, что к Дербенту идет отряд русских в восемь тысяч человек. Как ни странно, это сыграло нам даже на руку. Получив известие о наступлении не слишком большого отряда, дагестанский хан успокоился. Каково же было изумление Шейха-Али-хана, когда после соединения под Дербентом всех русских сил их оказалось многим более двадцати тысяч.

Переход по горам дался нашим солдатам очень тяжело. 1 мая Булгаков начал подъем на главный Табасаранский хребет близ селения Дарбах по узкой тропе среди непролазного леса, по которой с большим трудом могла пройти только одна фура. Трехверстовой подъем был столь крут, что пушки и повозки солдаты вытащили практически на себе. Надо ли говорить, что растянувшаяся по тропе колонна была в тот момент очень уязвима, и, если бы дербентцы устроили здесь засаду, ее последствия были бы для нас плачевны.

В течение двенадцати часов ценой неимоверного труда удалось переправить через хребет только один батальон пехоты и казаков с их обозами. При этом практически все солдаты и верховые лошади были задействованы в помощь упряжным. К довершению всех напастей после полудня хлынул проливной дождь, не утихавший до следующего утра. Намокшая глина стала настолько скользкой, что пробираться по ней можно было разве что ползком. Теперь каждую пушку, помимо шести лошадей, тащили до двух сотен измученных солдат, но и тогда они едва ли могли сдвинуть их с места. Только к одиннадцати часам утра 2 мая Булгаков смог подняться с отрядом на горный хребет. Изможденные солдаты падали на камни и лежали, приходя в себя. Рядом с ними проносились облака и безмолвно кружили кавказские орлы, обеспокоенные вторжением чужаков в их владения.

Понимая, что силы у людей на исходе и при не менее сложном спуске с хребта обессиленные солдаты просто не удержат пушки и повозки, Булгаков после небольшого привала решил оставить обозы при двух гренадерских ротах и далее идти налегке. Спустившись с горы, отряд вступил в тесное и глубокое ущелье, по дну которого текла речка. По этому ущелью в течение следующей ночи Булгаков вышел на долину Девечумагатан, где начинались уже собственно владения дербентского хана.

Так как обозы остались далеко позади, офицеры и солдаты были принуждены провести ночь без палаток. При этом проливной дождь не прекращался. Более того, из-за этого в горной речке быстро прибывала вода. Вскоре река вышла из берегов и в несколько часов затопила все окрестности. За неимением сухого места всю ночь и офицерам, и солдатам пришлось простоять по колено в воде, не смыкая глаз и не имея ни малейшей возможности отдохнуть. Наконец, утром 3 мая дождь стих, несколько погодя, вошла в русло и река. Затем выглянуло солнце и сразу стало тепло. Кое-как разожгли костры из сырого хвороста, после чего удалось сварить горячей каши и немного обсушиться. В одиннадцать утра Булгаков приказал барабанщикам бить марш-поход, и в час пополуночи 4 мая его отряд наконец-то подошел к Дербенту.

Во время последнего перехода посланная вперед казачья сотня взяла в плен несколько вражеских лазутчиков. На подходе к Дербенту дозор был встречен большим неприятельским отрядом, который вступил с казаками в перестрелку. В помощь казакам Булгаков отправил оба своих драгунских полка. Часть драгун, спешившись, стала теснить персов с фланга, а казаки атаковали с фронта. Дербентцы бежали к крепости. Столпившись у ворот, они были расстреляны картечью выдвинутых вперед легких орудий.

После того как остатки персов были впущены в город, Булгаков блокировал Дербент от моря до соединения с правым флангом главных сил.

Докладом Булгакова командующий остался доволен.

– Спасибо вам за службу, Сергей Алексеевич. – сказал он, пожимая руку генералу. – О вашем героизме и героизме ваших солдат я непременно извещу государыню! – пообещал он генералу.

* * *

С отступлением неприятеля Булгаков протянул цепь с одной стороны до самого моря, а с другой – до соединения с цепью отряда графа Зубова. Отныне Дербент был полностью отрезан от всего остального мира и предоставлен собственной судьбе.

Пытаясь сохранить связь с союзниками, Шейх-Али-хан пытался устроить сообщение морем, выслав из города лодку с гонцами. Отойдя подальше от Дербента, лодка должна была подойти к берегу, после чего гонцы должны были отправиться по разным дорогам к хану Бакинскому, хамбутаю казикумухскому и другим дагестанским правителям с просьбой о помощи и с известием о первой победе Шейх-Али-хана над русскими: «Войско беззаконных город Дербент совсем окружило и в одну ночь сделало приступ к новой нашей батарее с тысячью человек лучших воинов, но, при помощи Аллаха, много мы из них побили; после же сего, хотя и стреляют они в город, но ни мало тем не вредят».

Но порадоваться за дербентского хана его друзьям не удалось. Лишь только лодка причалила к берегу, как была сразу же захвачена казаками. Посланцы хана не ожидали, что русские пошлют свои разъезды столь далеко от города, и потому, высаживаясь, считали себя вне всякой опасности. За то и поплатились. Посланцев доставили к Зубову, который их допросил, обещая в случае честного рассказа отпустить.

Посланцы показали, что в городе считается более двух с половиной тысяч домов, из которых шестьдесят армянских, что Шейх-Али-хан имеет десять тысяч вооруженных ружьями воинов, четыре сотни конных казикумухцев, до полутора тысяч союзных кубинцев (губинцев), а также около двух тысяч каракайдаков, акушинцев и представителей других разных мелких племен.

– Почему Шейх-Али-хан желает войны, а не мира? – спросил посланцев Зубов.

– Причиной тому является Ага Мохаммед-хан, обнадеживший его. Повелитель Персии заверил нашего хана, что как только русские приблизятся к Дербенту, он подаст нам скорую помощь!

Властитель Персии хвалился, что не только не боится русских, но сам скоро пойдет на Кизляр. Говорят, что у Ага Мохаммеда больше ста тысяч лучших воинов и многие дагестанские владетели верят, что вы с ним не совладаете.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! – хмыкнул Зубов, прекратив на этом свой допрос.

От своих лазутчиков граф уже прекрасно знал, что именно в это время персидская армия ускоренными маршами уходит с Кавказа, а сам Ага Мохаммед уже на полпути к Тевризу.

Младший брат персидского шаха Нури-Али-хан разбил свой роскошный шатер в некотором отдалении от основного лагеря, но так, чтобы дозорные казаки его охраняли. Удивительно, но если из Кизляра Нури-Али-хан выехал в составе войскового обоза в полном одиночестве, то теперь его свита насчитывала уже за сотню всевозможных проходимцев и дармоедов, которых Зубову приходилось и одевать, и кормить.

Начались болезни, увы, неизбежные в гнилостном южном климате. Личше всех переносили местные условия привычные к ним гребенские, волжские, кубанские казаки и калмыки.

Приятной неожиданностью для офицеров и солдат оказалось изобилие вина у «непьющих» местных-мусульман. Поэтому во избежание заразных заболеваний Зубов установил твердое правило – воды из рек не пить, а только молодое виноградное вино. Наверное, это был один из самых популярных его приказов за всю военную карьеру. Дважды повторять никому не пришлось.

При этом Зубов категорически запретил пить виноградную водку, которая на жаре сразу валила людей с ног. Поэтому по водке был приказ особый: кого поймают с ней – тому сразу дюжину палок, а продающих солдатам водку шинкарей вешать на ближайшем суку! Впрочем, лупить и вешать никого не пришлось, так как и шинкарей, и солдат вополне устроил вариант с продажей и потреблением вина.

Нелегкий переход к Дербенту сказался и на здоровье самого, еще окончательно не окрепшего после ранения Зубова. Из-за сильных болей в увечной культе он теперь показывался перед войсками нечасто, предпочитая отлеживаться в своем шатре под красным шелковым балдахином. Вызываемых к себе генералов и офицеров Зубов обычно принимал лежа, впрочем, всегда с вежливостью, предлагая между делом отведать фруктов, вина и кофея с вареньем. Штаб-лекарю Зубов жаловался:

– Днем еще ничего, а вот по ночам культя болит отчаянно. Вы не поверите, но болит именно та часть ноги, которую у меня отрезали!

– Очень даже поверю, – кивал головой штаб-лекарь. – Сие явление именуется «фантомной болью» и встречается весьма часто. Такие боли усиливаются от перенесенных переживаний и тревог, а также от переменчивости погоды.

– Тревоги и переживания мне обеспечены надолго, – грустно усмехнулся Зубов. – Значит ли, что сия «фантомная боль» будет преследовать меня до конца жизни?

– В принципе, да, – поправил сползшие на нос очки штаб-лекарь, – но их сила и частота со временем все же пойдет на спад.

– Что же мне делать?

– Молиться и принимать мои травяные отвары! – улыбнулся штаб-лекарь. – Здесь на Кавказе очень целебные травы. Вот выпейте чашку моего настоя и вам сразу станет легче.

Он налил из пузырька полную чашку мутной жидкости и протянул графу.

– Что там? – недоверчиво спросил тот, беря чашку.

– Барбарис, боярышник и кое-что еще! Пейте и вы сразу спокойно уснете.

В ту ночь Зубов впервые за долгое время действительно спал спокойно.

Рассказы о том, что у русского командующего одна нога золотая, вызывали среди ханов и их окружения немало толков. Отныне на Кавказе Зубова величали не иначе, как Кизил-Аяг, т. е. «золотая нога». Что касается императрицы Екатерины, то она удостоилась еще более оригинального прозвища Хуршид-Кулаг, что значит… «солнцешапочная»…

* * *

А осадное кольцо вокруг Дербента сжималось с каждым днем. В ночь с 6 на 7 мая осаждающие поставили вторую брешь-батарею на три 12‐фунтовые пушки. Со следующего утра батарея открыла огонь по передовой башне, впрочем, не слишком удачно. После восьми десятков выстрелов оказалось, что удалось только сбить зубцы на стенах, сами же стены, сложенные из огромных гранитных валунов, остались невредимы.

– Так можно до второго пришествия палить! – с горечью сетовали артиллеристы, вытирая грязные от сажи лбы.

Кроме этого, не удалось заложить и траншею напротив башни, так как та стояла на каменной скале.

– Что ж, господа, теперь остается только штурм! – объявил Зубов, когда ему доложили о неприступности треклятой башни.

В приказе командующего корпуса говорилось: «Башню надо взять непременно, что штурм произойдет на глазах всех жителей Дербента и неудача может повлечь за собой торжество персиян, которые издревле привыкли трепетать перед русским именем».

В состав штурмующей колонны назначены были уже штурмовавшие башню две гренадерские роты Воронежского полка и батальон Кавказского егерского корпуса. В девять с половиною часов утра, 7 мая, граф Зубов самолично выехал на передовые позиции. Все стены Дербента были черные от любопытствующих, желавших насладиться созерцанием еще одной неудачи московитов.

– Братцы! Хочу увидеть вас на стенах сей башни! Сделайте мне такой подарок! – крикнул Зубов проходящим мимо него ротам.

– Ты нас там увидишь! – отвечали гренадеры.

После этого забили барабаны, и гренадеры с егерями с криком «ура!» бросились на приступ. На этот раз к штурму готовились со всей ответственностью – у солдат были и штурмовые лестницы. Не обращая внимания на огонь противника, воронежцы быстро окружили башню, и спустя какую-то минуту поручик Чекрыжев с несколькими гренадерами был уже на ее вершине. Там началась отчаянная рукопашная схватка. Пока одни гренадеры кололи персов штыками, другие штыками, камнями ломали перемостки, чтобы спуститься на средний и нижний этажи. Наконец, перемостки обрушились на головы засевших в среднем и нижнем этажах, после чего воронежцы бросились вниз и перекололи всех штыками.

Пока гренадеры штурмовали башню, егеря атаковали располагавшееся за башней стрелковое прикрытие. Видя падение башни, сидевшие в овраге предпочли спасаться бегством. Около полудня башня была в наших руках, несмотря на отчаянную храбрость ее защитников. Зубов обозрел в подзорную трубу Дербент – стены крепости были уже пусты…

Падение башни, впрочем, нисколько не умалило решимости Шейх-Али-хана защищаться дальше. Правитель Дербента все еще надеялся на помощь дагестанцев, клятвенно обещавших оказать помощь. Действительно, вскоре на дальних холмах появились отряды горцев, которые, однако, приблизиться к русским войскам так и не решились.

Но в чем-то напакостить у них все же получилось. Дело в том, что оставленный Булгаковым в горах обоз еще не пришел, так как, не выдержав горных дорог, многие повозки окончательно сломались, а волы изнурились до последней крайности. Пришлось за обозом снаряжать целую вооруженную экспедицию. По недосмотрению двенадцать фур ушли далеко вперед от основного отряда, были атакованы из засады казикумухцами и захвачены в плен. Кадий табасаранский хотя и преследовал хищников, но без успеха. Впрочем, говорят, что он не слишком-то усердствовал в этом преследовании. Как бы то ни было, но в тот же день обоз, под прикрытием сильного конвоя наконец-то добрался до стоявших под Дербентом войск.

Из донесения графа Валериана Зубова: «Я, обложив неприятельский город, есмь теперь взаимно как бы окружен неприятелями. За всем сим, Всемилостивейшая Государыня, буде по теперешнему моему положению и долженствую содержать денно и ночно в сугубом напряжении воинскую в станах осторожность, но при порядке, который, впрочем, не токмо не изнуряет солдат, но еще придает им бодрости и духа, твердо уповаю разрушить все злоумышления противников воле Вашего Величества и наказать их одного за другим».

Снова был собран генеральский совет. Главной проблемой Кавказского корпуса было отсутствие тяжелой осадной артиллерии, ибо тащить огромные осадные пушки через горы было просто немыслимо. Теперь же предстояло пробивать вековые стены Дербента 12‐фунтовыми орудиями. Для этого следовало хотя бы подтащить их как можно ближе к стенам.

После взятия передовой башни осаждаюшие, спустившись с каменистых высот, наконец-то смогли заложить траншеи в весьма близком расстоянии от города и, прежде всего, напротив доминирующего в системе обороны города замка Нарын-Кале.

К утру 8 мая была вырыта первая траншея и поставлены две брешь-батареи: одна на пять, а другая – на шесть 12‐фунтовых пушек. Причем последнюю удалось поставить всего в сорока саженях от крепостной стены. Сразу после этого началась и бомбардировка. Уже к полудню стало понятно, что толку от этой бомбардировки никакого. Каменные дома в Дербенте упорно не желали загораться. Более того, будучи построены, как и стены, из каменных валунов, каждый из домов по своей сути являлся укрепленным замком. Зубов нервничал. Он то сидел в походной палатке, обхватив голову руками, то ходил вокруг нее, хромая на протез.

Стены Дербента стояли нерушимо. Это значило, что его надо будет штурмовать так, как штурмовал Измаил Суворов. Но Зубов понимал, что он далеко не Суворов. Учитывая узкость дербентских улиц, можно только представить, какой крови стоил бы штурм города. Засев в своих домах и имея запас продовольствия, дербентцы могли обороняться упорно и долго. Оставить же город и уйти Зубов также уже не мог. Это было бы расценено кавказскими племенами как слабость, после чего его предали бы все союзники. После чего поход был бы обречен на провал.

Пока артиллерия продолжала не слишком эффективную бомбардировку, а граф Зубов пребывал в тягостных раздумьях, в Дербенте началось окончательное выяснение отношений между враждующими партиями. При этом местные жители, преобладающие числом перед приезжими, начали брать верх, вначале в спорах и драках на городском базаре, а затем и во дворце хана. Причем с каждым днем партия мира все более множилась числом. Вскоре уже и в ближайшем окружении хана большинство вельмож начало ратовать за мир с русскими. В этой ситуации Шейх-Али-хану надо было опасаться не столько русских, сколько собственных заговорщиков. Поэтому на второй день бомбардировки Шейх-Али-хан отправил в русский лагерь для переговоров приближенного муллу. Выйдя из крепости, мулла направился в лагерь к Булгакову.

– Мой господин и повелитель, да хранит Аллах его драгоценную жизнь, просит вас отправить к нему одного из ваших доверенных лиц, знающего их язык.

– Для чего нам отправляться к вам? – спросил, будто не понимая о чем речь, Булгаков.

– Для переговоров, – смиренно ответил мулла.

О предложении дагестанского хана Булгаков немедленно известил Зубова. Тот распорядился отправить муллу домой под предлогом, что ему придется долго ждать ответа.

– Что я могу сказать своему господину? – поинтересовался мулла, когда его выпроваживали за пределы лагеря.

– Что завтра Шейх-Али-хан может отправить своего посла прямо к русскому главнокомандующему графу Зубову и тот его примет, – объявили ему.

После известия о появлении муллы Зубов заметно повеселел.

– Совершенно ясно, что дербентские обыватели не намерены больше противиться нашим усилиям, а желают сдать крепость при первом удобном случае.

– Но ведь мы до сего времени не сделали своими бреш-батареями ни одного пролома? – засомневался было Цицинатов.

– Все это так, – улыбнулся Зубов. – Но горожане в этом ничего не понимают, зато слышат с утра до вечера гром пушек. А поэтому завтра мы начинаем палить по крепости с утроенной силой, так чтобы у дербентцев полопались барабанные перепонки!

10 мая батареи взревели еще более яростно и палили, не переставая, до двух часов пополудни. Тогда же вдалеке на морском горизонте показались многочисленные паруса – то спешила к юго-западному берегу Каспия флотилия контр-адмирала Федорова – легкие прамы и бриги с провиантом и боеприпасами. Мористее держались фрегаты, готовые поддержать следующие вдоль побережья войска тяжелой артиллерией…

– Смотрите! Смотрите! Кажется, у нас получается! – закричали неожиданно возле палатки командующего. Зубов, болезненно морщась, вышел из палатки

Даже без зрительной трубы было видно, как кусок стены напротив ближайшей к городу брешь-батареи осел, а затем отвалился, подняв тучу пыли. Итак, первая брешь в стене была пробита. Это значило, что за ней будут и другие. Тогда защитникам останется только молиться Аллаху.

А буквально через час, не выдержав непрерывных ударов ядер, рухнула и одна из крепостных башен.

– Ура! – раздалось по всей осаждаемой линии.

«Через образовавшийся пролом, – доносил впоследствии Зубов, – блеснуло в очи неприятелю победоносное оружие Вашего Императорского Величества, приготовленными к штурмованию замка воинами носимое».

– Прекратить пальбу, – распорядился Зубов. – Посмотрим, что они нам скажут теперь!

* * *

Между тем в городе поднялся страшный шум и крики. Как выяснилось впоследствии, в это время там начался мятеж, который поддержало не только большинство жителей, но практически и все воинство. Главой мятежа выступил первый богач города некий Хызыр-бек, сын Хаджи-бека Керчи. Уж ему-то было что терять в случае штурма города! Буквально через четверть часа крепостные ворота неожиданно растворились настежь, и оттуда хлынула толпа народа, во главе которой шествовали старшины и представители племен, пришедших на помощь к Шейх-Али-хану.

– Ну, вот, кажется, война и завершилась! – с облегчением перекрестился генерал Булгаков.

Подойдя к русской передовой линии, многотысячная толпа внезапно упала на колени. Затем от нее отделился едва движущийся седобородый старец, несший на вытянутых руках серебряные ключи Дербента.

Это был тот самый старейшина, который семьдесят четыре года до этого точно так же выносил ключи города императору Петру Великому.

Приняв ключи, Зубов через переводчика сообщил старшинам, что прощает всех жителей города.

«Те же ключи, от того же старца, принял 10‐го мая 1796 года», – написал в донесении императрице Екатерине граф Зубов.

По самым скромным подсчетам, было тогда старейшему дербентцу сто двадцать лет от роду…

Затем в воротах показался и сам Шейх-Али-хан в сопровождении своих чиновников. Он шел, понурив голову, повесив в знак смирения на шею саблю. Но Зубов отказался принять хана, повелев ему находиться в отдельном шатре под охраной солдат.

– Кто в Дербенте есть самое почитаемое и важное лицо после хана? – спросил он ханских вельмож.

– Его сестра Хараджи-ханум! – упали те в ноги. – О, пощадите ее скромность и благородство!

– Я наслышан о красоте и уме солнцеликой Хараджи-ханум. Пусть не беспокоится о своей участи и спокойно остается в своем доме.

Однако старшая сестра хана решила, что должна разделить участь своего непутевого брата и вскоре, закутанная в покрывало, сама приехала верхом в русский лагерь.

– Отведите ее к брату, пусть поговорят, – махнул рукой Зубов, когда его известили о появлении столь важной особы. – Но после отправьте домой, нечего ей делать среди солдат. Наша политика в здешних краях должна сочетать в себе не только «волчью пасть», но и «лисий хвост».

«Крепость войсками Вашего Императорского Величества занята, – доносил граф Зубов в Петербург. – Хан, с саблею на вые, в знак, по их обычаю, признания преступления и повиновения без изъятия, предстал мне с своими чиновниками и содержится в стане моем. Гарнизон обезоружен. Я даровал всем жизнь, да лобызают мысленно, с благоговейным ужасом и любовию побеждающую и вместе всех милующую десницу Вашу».

* * *

Взятие Дербента стоило нам трех офицеров и 47 солдат убитыми, 8 офицеров и 160 солдат ранеными. Победителям досталось также три десятка орудий, пять знамен и более одиннадцати тысяч ружей.

Затем четыре пехотных батальона с барабанным боем и развернутыми знаменами вступили в цитадель. В городских воротах, на крепостных стенах около орудий и у караван-сарая, куда снесли трофейное оружие, встали караулы. При этом никаких враждебных действий со стороны местных не отмечалось. При этом все улицы и крыши домов были заняты толпами народа.

Комендантом крепости был назначен генерал-майор Савельев, который и вступил в Дербент во главе четырех батальонов. Управлять же внутренней жизнью города Зубов назначил ханскую сестру Хараджи-ханум. Забегая вперед, скажем, что Екатерина II «весьма одобрила» отношение графа Валериана Зубова к принцессе, находя, что он поступил с ней «как честный человек», по-рыцарски, и от себя послала Хараджи-ханум бриллиантовое перо, серьги и перстень. Упрямый Шейх-Али-хан был лишен своих владений и объявлен почетным пленником, при этом ему была предоставлена почти полная свобода. Торжественный въезд в поверженную крепость Зубов при всем своем нетерпении отложил на несколько дней. Командующий желал, чтобы вступление в поверженный город выглядело настоящим триумфом, а для подготовки триумфа требовалось некоторое время.

13 мая граф Зубов, в парадном мундире и при всех орденах, наконец, торжественно въехал в поверженный Дербент. Вначале, в сопровождении многочисленной свиты и большого конвоя, он подъехал к воротам города. Со стен города главнокомандующему залпами салютовала трофейная артиллерия. У ворот Зубов был встречен армянским архимандритом, с крестом, дербентскими беями, старшинами и местными муллами, а также многочисленной толпой народа. Старейшины поднесли Зубову традиционные хлеб-соль. Осмотрев достопримечательности города, Зубов проехал в незаселенную часть к ставке коменданта Савельева. Улицы Дербента были украшены коврами и флагами. Из окон домов к ногам зубовского коня бросали охапки весенних цветов.

Рядом со ставкой была устроена временная церковь, в которой и был отслужен благодарственный молебен. По окончании молебна Дербентское ханство было объявлено присоединенным к Российской империи. Затем генералы уселись за праздничный обед, который, разумеется, сопровождался многочисленными тостами. Генералы шутили:

– В ворота мы уже вошли, теперь посмотрим, что там дальше за воротами!

Изрядно подуставший от всего этого, ближе к вечеру Зубов вернулся к себе в лагерь. Народ по-прежнему стоял на улицах и бросал под ноги его коня цветы…

С известием об одержанной победе Зубов отправил в Петербург своего любимца – подполковника Мансурова. Через два дня к императрице с ключами от Дербента выехал и подполковник Меллер-Закомельский. С ним из корпусного штаба отправили наградные листы на отличившихся. Наград Зубов испрашивал для своих подчиненных так много, что, узнав о его запросах, злоречивый Суворов не преминул пошутить:

– Граф Зубов, похоже, захватил не заштатную каспийскую крепость, а сам Константинополь!

Императрица Екатерина, впрочем, узнав о падении Дербента, была обрадована:

– Мы вернули то, что было завоевано еще Петром Великим. Теперь надо стать твердой ногой на южных берегах моря Каспийского навечно! – с жаром говорила она фавориту Платону Зубову.

Брату же его Валериану писала так: «С особливою благодарностью получили мы донесение ваше о покорении победоносными войсками нашими, под вашим предводительством, города Дербента. Приобретение сей важной крепости, обеспечивая совершенно пределы наши, подает сугубые возможности держать горские народы в вящем обуздании и, открывая врата в Персию, долженствует возыметь на последующие успехи дел, вам порученных, весьма полезное влияние. Вследствие чего, отдавая полную справедливость вашим благоразумным и искусным распоряжениям, как в приобретении помянутого города, так и в провождении войск, вам вверенных, чрез толь дальний и трудный путь, не токмо без всякой утраты, но и без изнурения, и похваляя деятельную подвижность предводимого вами храброго воинства, восхотели мы ознаменовать наше Монаршее благоволение, как к предводителю их, так и ко всем тем, кои, по засвидетельствованию вашему, оказали себя достойными награды».

Участники похода были награждены весьма щедро. Так, сам главнокомандующий получил за взятие Дербента орден Святого Георгия 2‐й степени, крест и звезду с алмазами Святого Андрея Первозванного и в придачу алмазное перо на шляпу. Генерал-майоры Булгаков, Савельев, Римский-Корсаков и барон Беннингсен получили ордена Святой Анны, бригадир граф Апраксин – Владимира 2‐й степени. Пожалованы чинами и орденами были также многие штаб-офицеры. Что касается обер-офицеров, то для них было отправлены в корпус по шесть орденов Георгия и Владимира 4‐й степени. Среди прочих Георгиевский крест получил и поручик Чекрышев, первый поднявшийся с боем на крышу передовой башни. Всем солдатам и казакам было выдано по традиционному серебряному рублю.

В честь победы Зубов, по доброте душевной, одарил все еще пребывавшего при нем младшего брата персидского шаха Нури-Али-хана всеми драгоценностями, которые были изъяты у властителя Дербента. Увы, богатства и почести не сделали Нури-Али лучше и благороднее. Как истинный перс, он не имел никакого понятия о нравственном благородстве и был всегда готов на самую коварную измену, ожидая только подходящего случая.