Текст книги "Кавказский дебют. От Екатерины II до Павла I"

– Корабль ни в коем случае не сдавать, а при безвыходном положении затопить!

Это были его последние слова…

Ныне Дюпти Туар – национальный герой Франции, на примере которого воспитано уже немало поколений французских моряков. И это совершенно правильно, ибо только самые высокие подвиги способны зажечь огонь самопожертвования в молодых сердцах.

Вскоре, прекратив отвечать на огонь англичан, «Тоннант» удалился под ветер и занял новое место в строю впереди «Вильгельма Телля». Преследовать его противник не решился.

В полной темноте сражение несколько поутихло, лишь в отдельных местах пальба так и не прекратилась. Однако с первым лучом солнца оно было снова продолжено, причем с еще большим ожесточением. В 4 утра французы силами четырех кораблей (среди которых был и неутомимый «Тоннант»!) обрушились на «Александер» и уже порядком избитый «Меджестик». Однако и здесь добиться перевеса французам не удалось. Вскоре к двум британским линкорам подошли еще два – «Тезей» и «Голиаф». Дав несколько залпов, спустил флаг французский фрегат «Аретуза», командир которого необдуманно выскочил перед ними. С «Тезея» отправили было на «Артемиз» шлюпкой призовую партию, но французы, съехав на берег, взорвали свой фрегат. Тем временем еще четыре французских линкора и два фрегата, дрейфуя под ветер от английских кораблей, намеревавшихся их атаковать, оказались вскоре вне досягаемости английских пушек.

Около 6 часов утра «Зилиес», «Голиаф» и «Тезей» снялись с якоря. Повинуясь сигналу Нельсона, они снова атаковали французские корабли. Вскоре еще два французских линкора «Эрю» и «Меркурий» выбросились на мель и подняли белые флаги.

В 11 утра линейные корабли «Женере», «Вильгельм Телль» и «Тимолеон» с фрегатами «Джустик» и «Диана», до этого практически не участвовавшими в сражении, подняли все возможные паруса и в самый крутой бейдевинд устремились на выход из бухты. Шедший последним линкор «Тимолеон», находясь под ветром, не сумел выйти из бухты одним галсом, а потому выбросился на берег. Бежавших французов пытался преследовать «Зилиес», однако был возвращен к эскадре сигналом Нельсона.

Командующий не желал более рисковать, так как дело и так было сделано и сделано блестяще. Из тринадцати французских линейных кораблей один был взорван, а восемь захвачены. Два линкора с двумя фрегатами бежали, а последние два линейных корабля, разбитые вконец, стояли неподалеку от английской эскадры не в силах дать ход. Это были «Тимолеон» и храбрый «Тоннант». На последнем матросы, выполняя приказ своего погибшего командира, прибили флаг к мачте гвоздями. Но и у Нельсона уже тоже не было сил атаковать. В таком неопределенном положении противники провели остаток дня и целую ночь.

* * *

Лишь утром 23 июля «Тезей» и «Леандр» снялись с якоря и подошли к «Тоннанту». Тот отбиваться уже не мог. Поэтому остатки французской команды взорвали свой корабль и переправились на берег. С собой они унесли и обезображенное тело Дюпти Туара.

Вскоре на «Вэнгард» к Нельсону прибыл шлюпкой капитан Джеймс Сомарец. Нельсон встретил его на шканцах. Голова контр-адмирала была забинтована. Сомарецу тоже досталось. У него были контужены бедро и бок. Вначале капитан поздравил Нельсона с победой, и тот заулыбался в ответ. Но затем Сомарец решил высказаться об ошибках Нельсона.

– Очень жаль, что мы не… – только и успел произнести он.

Не желая слушать от подчиненного критику в свой адрес, Нельсон оборвал Сомареца, прокричав в ответ:

– Слава богу, что мы не находились в желаемом вами порядке!

С этими словами он опрометью бросился вниз со шканцев и скрылся в своей каюте. Обескураженному Сомарецу не оставалось ничего другого, как убраться на свой корабль. Историки считают, что Сомарец решил упрекнуть Нельсона за маневр между французским флотом и берегом, который он считал излишне рискованным и невыгодным. Именно эта стычка на шканцах «Вэнгарда» будет стоить Сомарецу карьеры. Нельсон не смог никогда простить опытнейшему капитану (который был к тому же старше его возрастом) даже попытки критики в свой адрес. Он отказался представить его к награждению по итогам сражения, где Сомарец сыграл далеко не последнюю роль!

Окончательным итогом Абукирского погрома была потеря французами 11 кораблей и 5 тысяч человек. Английские потери составили 895 человек. Французского Средиземноморского флота больше не существовало!

23 июля на эскадре победителей был отслужен благодарственный молебен, на котором все стояли со слезами на глазах. Затем Нельсон горячо благодарил своих капитанов. Тогда же офицеры английской эскадры собрали 600 фунтов стерлингов, чтобы раздать их вдовам и детям погибших матросов.

Узнав о трагедии в Абукирской бухте, Бонапарт был вне себя. Еще бы, теперь он был отрезан от Франции, а вместе с тем от всякой помощи и предоставлен самому себе. На людях Бонапарт еще держался и даже ободрял своих соратников:

– У нас больше нет флота. Что ж, нам остается только погибнуть или выйти отсюда великими, как древние!

Армия уже не слишком верила в своего полководца, впрочем, и он, оставаясь в одиночестве, хватался за голову:

– Брюес, несчастный, что ты со мной сделал!

Получив известие о разгроме при Абукире, члены французской исполнительной Директории распорядились срочно укрепить Корфу, Анкону, Мальту и Корсику, чтобы любая попытка их атаки с моря была обречена на неудачу.

* * *

Тем временем в Абукирской бухте Нельсон провел ревизию захваченным французским кораблям. Три из них из-за больших повреждений были сожжены. Остальные шесть под командой Джеймса Сомареца отправлены в Гибралтар в распоряжение командующего британским Средиземноморским флотом адмирала Сент-Винцента.

Весть об истреблении французского флота быстро достигла Тулона. Приморские города погрузились в траур. Почти в каждом доме оплакивали отца, сына, брата. Люди проклинали Директорию, однако до уличных беспорядков дело не дошло. Еще свежи были воспоминания о якобинском терроре.

Причинами сокрушительного поражения французов при Абукире (в Англии и сегодня принято называть его сражением при Ниле) историки единодушно считают выдающиеся командные качества Нельсона, прекрасную выучку команд на его кораблях, которая особенно бросалась в глаза на фоне слабой подготовки французских команд, ослабленных революционными репрессиями, нерешительность адмирала Брюеса и трусость командующего французским авангардом адмирала Вильнева. Последнее обстоятельство особенно волнует французских историков, которые вот уже более двухсот лет пытаются найти объяснение более чем странному поведению командира французского арьергарда.

В отношении преступного поведения Вильнева историк французского флота адмирал Журьен-де-ла-Гравьер писал: «Во власти Вильнева была единственная вероятность склонить перевес на сторону французов, и между тем, удерживаемые какою-то пагубною инерцией, корабли эти так долго оставались спокойными зрителями этой неравной борьбы! Они были под ветром у сражавшихся, но только мертвый штиль мог помешать им преодолеть слабое течение, господствовавшее у этого берега; штиля, однако, не было, и они одним галсом могли бы занять место, более чем приличное. Длина линии не превышала полторы мили, а им достаточно было подняться на несколько кабельтов, чтобы принять участие в деле. Корабли Вильнева имели в воде по два якоря, но они могли бы обрубить канаты в восемь, в десять вечера, чтобы идти выручать авангард, точно так же, как на другой день, в одиннадцать часов утра, они обрубили их, чтобы избежать поражения. Если бы даже они лишились средства вновь встать на якорь, то они могли бы сражаться под парусами, или, наконец, абордировать какой-нибудь из неприятельских кораблей. Словом, чтобы они не сделали, все было бы предпочтительнее, чем их бедственное бездействие…»

* * *

Что касается англичан, то и у них есть своя тайна Абукира. Дело в том, что по сегодняшний день остается вопрос: кто же принял судьбоносное решение обойти французский флот и атаковать его со стороны берега, Фолей или Нельсон? Этот спор весьма напоминает аналогичный спор английских историков о том, кто является автором знаменитого маневра прорезания французского флота в сражении при Мартинике, адмирал Родней или его флаг-капитан?

В случае Абукира авторство Нельсона, как и авторство Фолея, имеет множество свидетельств. Увы, даже этот частный факт наглядно показывает, как мало можно полагаться на память и на мнения людей! Достоверно известно, что Нельсон не делал никакого сигнала своим кораблям обходить неприятельскую линию. Очень характерное признание по этому поводу сделал капитан Гуд, который на своем корабле следовал за «Голиафом» Фолея, с которым они вместе атаковали французский линкор «Геррье»: «Этот корабль стоял всего на 35‐футовой (10,5‐метровой) глубине, и я все время боялся, что «Голиаф» и «Зилиес» станут на мель, и никак не допускал мысли, что мы попытаемся пройти между ним и берегом». Это признание доказывает, что Нельсон не давал на обход французов никаких указаний. Однако при этом некоторые капитаны утверждают, что такой маневр якобы обсуждался Нельсоном ранее и Фолей исполнил только то, что он него хотел командующий. Приоритет Фолея подтверждает и английский адмирал Броун, который служил позднее с Фолеем и не раз слышал от последнего рассказ об Абукире. Броун пишет: «Положительно, могу подтвердить тот факт, что Фолей вел британскую эскадру без предварительных условий и указаний». Капитан Берри утверждал: «Составленный Нельсоном план сражения был точно выполнен в бою».

Не соответствует истине утверждение английских историков об уникальности нельсоновского маневра. Именно проходом вдоль берега в 1676 году знаменитый французский адмирал Турвиль разбил объединенный голландско-испанский флот. А еще за 300 лет до этого английский же король Эдуард Третий аналогично выиграл сражение при Слюи. И совсем уж невозможно поверить, что англичане (включая и самого Нельсона) не знали о маневре с обходом под берегом турецкого флота, примененным в 1791 году вице-адмиралом Ушаковым в сражении у мыса Калиакрия.

* * *

Впрочем, Абукир имел еще и послесловие. Через день после сражения Нельсон вызвал к себе капитана Томпсона:

– Дорогой Томас, я предоставляю тебе честь первым известить мир о великой победе британского флота! Вот пакет с моими депешами по Абукиру, доставишь графу Сент-Винсенту!

– Благодарю за оказанную честь!

Спустя несколько часов 50‐пушечный линейный корабль «Леандр» покинул Абукирскую бухту, где еще догорали остатки французского флота. Среди трофеев Томпсон должен был отвезти шпаги плененных французских капитанов, которые Нельсон презентовал лондонскому лорду-мэру. На «Леандре» отправился и капитан «Вэнгарда» Берри.

На рассвете 18 августа с «Леандра» увидели к зюйд-осту неизвестный линейный корабль, приближавшийся попутным ветром.

Томпсон с тревогой смотрел на неизвестный корабль. Дистанция была еще очень далека, чтобы рассмотреть флаг, но капитан был обеспокоен. Дело в том, что во время сражения корабль уже потерял более трех десятков человек, помимо этого, перед выходом в море с «Леандра» передали на захваченные в сражении призы лейтенанта и пятьдесят лучших матросов. Таким образом, у Томпсона не хватало более трети команды. Кроме этого, «Леандр» никогда не принадлежал к хорошим ходокам, да и полсотни стволов для линейного корабля не бог весть что.

В своей биографии «Леандр» уже имел на счету один поединок с неприятельским линейным кораблем. В 1789 году, крейсируя у берегов Ост-Индии, он встретился с 74‐пушечным французским кораблем «Плутон». Тогда все было по-иному. «Леандр» атаковал, а «Плутон» защищался. После двух часов жаркого боя «Плутон» спасся бегством. Что получится на этот раз, не знал пока никто.

Видя, что уйти ему не удастся, Томпсон велел править так, чтобы с наибольшей выгодой встретить возможного противника. Он еще не знал, что наперерез ему спешит 74‐пушечный «Женере» капитана Лежоаля. Находясь в арьергарде французского флота при Абукире, Лежоаль успел обрубить якорь и выскочить в открытое море. Теперь у него был хороший шанс поквитаться за пережитый позор.

К 8 часов утра «Женере» под неаполитанским флагом приблизился на пушечный выстрел. «Леандр» в то время шел под всеми парусами в галфвинд левым галсом. Затем «Женере» сменил неаполитанский флаг на турецкий, но это было лишнее – англичане уже опознали противника.

В 9 часов утра французский линейный корабль привелся к ветру и стал выходить на позицию открытия огня.

Томпсон изо всех сил работал парусами, чтобы привести противника под свои пушки. Лежоаль, заметив это, разрядил орудия по «Леандру», не неудачно – большинство ядер пролетели перед носом английского корабля. Зато в ответ получил залп всего борта.

Поединок начался, корабли постепенно сближались. Французы приготовились к абордажу, имея большое численное превосходство в людях, Лежоаль рассчитывал на успех в рукопашной схватке. Еще один обмен залпами. Осколком щепы был ранен Томпсон. На этот раз точнее был «Женере». Английский линейный корабль получил большие повреждения в мачтах, парусах и такелаже. Вдобавок ко всему стих ветер, что тоже было на руку французам, так как мачты «Женере» были выше, чем на маленьком «Леандре».

Теперь Томпсон не мог уклониться от навала. «Женере» ударил носом в левый крамбол «Леандра», а потом протерся вдоль его борта, сорвав несколько портов нижнего дека. Огонь английских стрелков пока сдерживал французов от атаки. Орудия обоих кораблей в упор расстреливали друг друга. Но в это время подул небольшой ветер. Первыми натянулись паруса «Женере», и, отойдя от «Леандра», он повернул ему под нос. Английский корабль был в самом жалком положении. Вскоре «Женере» привелся к ветру, а «Леандр» развернулся и прошел у него за кормою. Томпсон воспользовался ситуацией и разрядил французу в корму свои пушки. Это был успех, но, увы, успех последний. Тут же француз развернулся и ответил всем бортом. А так как дистанция между кораблями была самая минимальная, ни одно французское ядро не пропало даром. Был ранен капитан Берри, в него попал оторванный человеческий череп. Дважды ранен был и Томпсон.

Ветер снова стих и на море воцарился полный штиль, но перестрелка не прекращалась. В это время «Женере», уловив легкий порыв, спустился к ветру и занял положение на левом крамболе «Леандра». Пушки английского корабля были завалены обломком фор-стеньги и не могли действовать. Лежоаль, видя, что противник прекратил огонь, прокричал:

– Так вы сдаетесь или нет?

«Леандр» находился к этому времени уже в совершенно беспомощном состоянии: нижние реи упали на планширь, а весь рангоут, исключая бушприт, был сбит ядрами «Женере». Напротив того, французский корабль имел весь рангоут, исключая крюйс-стеньги целым, а потому спускался вдоль «Леандра», намереваясь зайти ему с кормы. Понимая, что после этого залпа ему конец, Томпсон прицепил на шпагу французский гюйс и принялся размахивать им, крича:

– Мы сдаемся! Не стреляйте!

Так как все шлюпки на «Женере» были разбиты, боцман и несколько мичманов бросились в воду, переплыли на «Леандр» и вступили в командование призом.

Всего бой длился шесть часов. За время боя «Леандр» потерял трех мичманов и более трех десятков матросов, почти шестьдесят человек было ранено. Позднее англичане писали, что французы потеряли сотню убитыми и две сотни ранеными, но эти цифры сильно завышены. Вряд ли потери на «Женере» были больше, чем у англичан.

Историк Джеймс, сам пораженный поведением своих сдавшихся соотечественников, пишет: «Экипаж «Леандра», покорявшийся угнетениям новых владетелей, более всякого другого, доказал ненарушимость правил сдачи; львы превратились в ягнят, и неповиновение их оказалось только в самовольном спуске шлюпки для перевоза капитана Томпсона и офицеров на «Женере», также для взятия с французского корабля человека высших достоинств с более благородными чувствами, нежели бессмысленные мичмана, к нам прибывшие. Капитан Томпсон и офицеры его, ждавшие ласкового приема, скоро увидели свою ошибку. Французский командир совершенно ободрал их. Г. Лежоаль позволил пленнику оставить у себя только три рубашки и взамен платья дал ему старую шинель. Корыстолюбец не позволил даже храброму капитану удержать куртку, в которой он был ранен».

Томпсон и офицеры старались умилостивить французов, но тщетно.

– Очень жаль, но мои матросы привыкли грабить! – посмеялся Лежоаль над сетованиями своего английского коллеги.

В разговор вмешался капитан Берри:

– Пусть ваши люди вернут мне пару моих турецких пистолетов, их отнял какой-то ваш матрос.

– Это наглость! – согласился Лежоаль.

Матроса-мародера нашли, отобрали дорогие пистолеты, но они понравились Лежоалю, и он забрал их себе.

Отобрали французы ланцеты и у английского врача.

– А чем мне оперировать раненых? – опешил тот.

– Вначале наши врачи прооперируют наших раненых, а потом вы займетесь своими, впрочем, возможно, что к тому времени работы у вас будет уже не так много! – посмеялись французские матросы.

Тем временем английские матросы вооружили фальшивый рангоут, часть запасного такелажа перевезли для этого с «Женере».

Когда оба корабля двинулись к Корфу, вдалеке показался бриг «Мютэн», который вез дубликаты писем Нельсона. Увидев приближение английского брига, французы загнали на «Леандре» команду в трюм, забили люки и приготовились к бою. Любопытно, что на бриге избитый «Леандр» не опознали. Его приняли за французский «Вильгельм Телль», а потому предпочли обойти линейные корабли стороной.

На Корфу пленным английским офицерам разрешили вернуться в Англию под честное слово. Матросы же остались в плену.

* * *

В декабре в Константинополе неожиданно объявился небезызвестный в России Сидней Смит, тот самый, что столь неудачно помогал шведскому королю Густаву Третьему в его войне с Россией, а потом и сам едва не попал к нам в плен. Теперь коммодор Смит командовал в водах Порты отрядом английских кораблей. На должность эту известный авантюрист попал благодаря протекции своего брата британского посла в Турции Спенсера Смита. В Адмиралтействе поначалу сомневались, справится ли авантюрный коммодор со столь ответственной должностью, но затем решили, что двум братьям всегда проще между собой договориться, и согласились. В Константинополь Смит прибыл на 80‐пушечном «Тигре». Там он принял и нашего посла Томару.

– Я скоро отправляюсь к Александрии, чтобы надавать тумаков Бонапарту! – гордо объявил он. – Именно я завершу то, что начал Нельсон!

– Хорошо бы вам установить связь и с эскадрой Ушакова, – подал здравую мысль посол Томара. – Вдвоем всегда легче, чем одному.

– Когда этот один – английский коммодор, то он способен справиться и сам. Впрочем, я готов учредить сообщение с вашим адмиралом!

Смит был, как всегда, хвастлив и самонадеян. Несмотря на то что старший брат усиленно толкал его ногой под столом, коммодор пустился в откровения, из которых проницательный Томара быстро понял, что англичане намерены требовать от Ушакова действий многотрудных и опасных, но нисколько российским интересам не нужных.

Вежливо простившись, Томара поспешил в свою резиденцию, чтобы немедленно отправить Ушакову услышанные новости. В салоне «Тигра» брат Спенсер тем временем устроил головомойку брату Сиднею.

– Мальчишка! – кричал он уже без всяких дипломатических политесов. – Ты способен хотя бы о чем-то умолчать, о чем знаешь! У тебя только два врага – твой язык и твоя безмозглая голова!

– Может, русский посол все же не понял моих мыслей? – отвечал пристыженный коммодор.

– В этом я глубоко сомневаюсь! – рявкнул на брата Спенсер Смит и, выходя, что есть силы хлопнул дверью.

Выводы из разговора Томара сделал самые правильные. В своем письме Ушакову он решительно советовал адмиралу не поддаваться на посулы Сиднея Смита и Нельсона и «в удовлетворение требования лорда Нельсона отправя к Анконе по расчислению вашему довольно сильный отряд, самого вам главного пункта предприятий ваших, покорения крепости в острове Корфу, из виду терять не следует».

Глава пятая

А на другой стороне Средиземного моря в это время происходили события не менее значительные. Устроившись в Каире, Бонапарт приступил к организации управления Египтом. Вся власть отныне принадлежала французским комендантам, при которых создавались совещательные диваны. При себе Бонапарт учредил высший совет местных вождей. Среди местных шейхов Бонапарт обычно сидел в тюрбане, скрестив ноги, и ел руками. Отныне для них он был Султан-Кебир – Великий Султан.

Был упорядочен сбор податей и налогов. Продовольствия в Египте хватало, но со звонкой монетой были проблемы. В изыскании средств французы щепетильными не были. Из Александрии привезли в Каир шейха и первого богача Сиди-Мохаммеда Эль-Кораима.

– Ты обвинен в государственной измене! – объявили ему. – Впрочем, можешь откупиться тридцатью тысячами франков!

Увы, шейх оказался фаталистом.

– Если мне суждено умереть теперь, то ничто меня не спасет, и я отдам свои пиастры без пользы, – заявил он. – Если мне не суждено умереть, то зачем же мне их отдавать?

Взбешенный Бонапарт приказал отрубить упрямцу голову и провезти ее по улицам Каира с надписью: «Так будут наказаны все изменники и клятвопреступники». Денег, спрятанных казненным шейхом, однако, так и не нашли. Казнь шейха некоторую пользу французам все же принесла. После казни Эль-Кораима местные богатеи стали куда охотнее расставаться со своими сокровищами. Там было реквизировано четыре миллиона франков, которые поступили в армейское казначейство армии.

Если внутри Египта жизнь для французов понемногу налаживалась, то в остальном все было не так хорошо. Известие о Абукирской трагедии было не последним. Вскоре пришло новое – султан Селим возмущен вымыслом Бонапарта, будто тот не воюет с Оттоманской Портой, а только наказывает мамлюков за обиды, чинимые французским купцам, и за угнетение арабов. Поэтому Селим послал в Сирию большую армию.

Пополнив казну, Бонапарт задумался о новом походе. Теперь его целью была Сирия. Предприятие обещало быть трудным и опасным, но в случае успеха открывало дорогу не только на Константинополь, но и в Индию.

– Я повторю подвиг Александра Македонского, покорю Восток, потом навербую там огромную армию и вторгнусь через Константинополь в Европу! – мечтал честолюбец в ближайшем окружении.

Супруга Бонапарта Жозефина, как известно, плыть с ним в Африку отказалась. Вскоре до генерала дошли известия о ее развеселой жизни в Париже. Бонапарт в долгу не остался. Любовницей его стала жена некоего лейтенанта Фуре, очаровательная белокурая Полина Беллилот по прозвищу Милашка. Чтобы лейтенант не путался под ногами, его отправили с письмом во Францию на прорвавшем блокаду фрегате. Но судно перехватили англичане. Разведка у них работала превосходно, и вице-адмирал Кейт не отказал себе в удовольствии отпустить лейтенанта обратно в Египет. Перед этим он надорвал секретный пакет, и оттуда вывалилась… пачка прошлогодних газет.

Жену Фуре нашел во дворце Бонапарта, где та мылась в ванной, и избил плетью.

Оскорбленная Милашка потребовала от генерала:

– Арестуй его и брось в тюрьму!

Но Бонапарт был, прежде всего, военным, а потом уже любовником. Он ответил:

– Этого я сделать не могу. Но ты завтра же подавай на развод.

После оформленного развода Бонапарт уже открыто жил со своей наложницей.

Над Фуре смеялась вся армия, а начальник штаба Бертье острил:

– Этот бедняга Фуре не понял, какая удача ему выпала. С такой женой этот стрелок никогда бы не промахнулся!

Фуре пытался было вызвать своего командующего на дуэль, но его быстро поставили на место. Жене он был тоже не нужен, Милашка к моменту его возвращения была уже первой дамой Египта, которую солдаты насмешливо именовали Клиупатрой. Бонапарт мечтал о сыне, но Беллиот, как и Жозефина, так и не смогла забеременеть, а потому была вскоре позабыта. Клиупатра в долгу не осталась и в неспособности обвинила самого Бонапарта. Впрочем, история закончилась вполне благополучно. Рогоносец Фуре дослужился до полковника, а веселая Беллиот стала впоследствии… весьма известной писательницей.

Между тем в армии зрело недовольство, а в штабе даже составился новый заговор. Предполагалось схватить Наполеона, доставить его в Александрию и заставить вести переговоры с англичанами о свободном пропуске во Францию. Заговор был раскрыт, но репрессий не было, Бонапарт не хотел усугублять свое и так не простое положение.

А затем началось восстание в Каире. Недовольство зрело давно, но теперь дервиши начали кричать на базарах, что султан объявил войну неверным франкам. Ранним утром собравшиеся в мечети Цветов старейшины объявили о начале священной войны-газавата. Повсюду кричали:

– Пусть все, кто верит в единого Бога, направляются к мечети Аль-Азхар. Настал день расправы с кяфирами, пришла пора отомстить за наши обиды, смыть позор, который нас покрывает!

Известие о восстании застало Бонапарта на острове под Каиром. Он обсуждал с генералами подготовку к походу в Сирию. На обратном пути в свою штаб-квартиру на площади Эзбекия он был едва не растерзан многотысячной толпой. Некоторое время Бонапарт сомневался, топить ли восстание в крови или, наоборот, проявить милосердие. Когда же ему донесли, что в квартале Насрие осаждены его ученые и убит комендант Каира генерал Дюпюи, пытавшийся уговорить повстанцев разойтись по домам, Бонапарт принял решение. Он вызвал генерала Доммартена:

– Я буду жесток. На Востоке милосердие принимают как слабость и признают только силу! Возьми два батальона пехоты и артиллерию, займи возвышенность на северо-востоке от Каира и будь готов обстрелять мечеть Аль-Азхар с прилежащими улицами. Для открытия огня я пришлю адъютанта!

Пока же он послал адъютанта Сулковского с небольшим конвоем посмотреть дорогу в Бельбес. Выяснив, что дорога свободна, Сулковский повернул обратно. Он уже собирался въехать в город через ворота Баб-эль-Наср, когда взбунтовавшиеся жители предместья преградили ему дорогу. Адъютант устремился в атаку во главе своего конвоя, пластая саблей во все стороны. Он уже почти пробился, но конь поскользнулся на трупах и скинул с себя всадника. Толпа растерзала его в несколько минут.

А затем началась расправа над восставшими. Их в течение трех дней расстреливали картечью и пулями, рубили саблями. Затем начались массовые казни. Каждый день убивали десятки и десятки людей.

Каирское восстание нашло отголосок и в соседних селениях. Узнав о мятеже одного из племен, Бонапарт приказал своему адъютанту Круазье отправиться туда, окружить все племя, перебить всех мужчин, а женщин и детей привести в Каир. Так и было сделано. Многие дети и женщины умерли по дороге, а спустя несколько часов после этой карательной экспедиции на главной площади Каира появились ослы, навьюченные мешками, над которыми вились тучи мух. Затем мешки вытряхнули и по камням покатились сотни голов казненных. Эти зверские меры, по свидетельству очевидцев, на некоторое время усмирили население.

Теперь Бонапарт мог снова заняться подготовкой вторжения в Сирию.

* * *

Наконец армия двинулась в новый поход. Вскоре авангард достиг Хан-Юнус – первой деревни на дороге к первому сирийскому городу Гизе. В войсках только и говорили о Святой земле и библейских преданиях. Сопровождавшие армию сирийские католики показывали достопримечательности.

Уже на выходе из Хан-Юнуса произошла и перестрелка с конниками турецкого трехбунчужного паши Абдаллаха. Под его началом собрались мамлюки Ибрагим-бея, арнауты Джеззар-паши, дели из Дамаска и множество арабов. Всего двадцать тысяч воинов. На подходе было еще войско иерусалимского аги.

Абдаллах встречал французов на холмах Хеврона за деревней Хан-Юнус. Бонапарт спешно строил армию – Клебер на левом фланге, в центре генерал Бона, справа конница Мюрата. поддержанная тремя пехотными каре генерала Ланна. Первая же атака французов имела успех.

Собранные наскоро ополченцы тут же подались назад, не в силах противостоять регулярной армии. Отчаянно дрались, как всегда, лишь мамлюки Ибрагим-бея. Они даже опрокинули эскадроны Мюрата, но в запале ускакали слишком далеко, после чего были сами атакованы во флаг и отошли на рысях.

Всадники шейха Чорбаджии, хотя и дрались лучше арабов, не смогли выдержать ударов французских драгун. Французы преследовали турок, но те, не имея обоза, отходили столь стремительно, что вскоре оторвались от Бонапарта. Отступление прикрывали мамлюки.

Поход продолжился. Вскоре позади остались пальмовые леса Сахилии, и теперь вокруг расстилалась бесконечная пустыня. Впрочем, стоял январь, и пустыня была суха, солнце тоже палило щадящее. Как будет здесь летом, никто старался не думать. И пустыню, и Суэцкий перешеек армия Бонапарта преодолела всего за двенадцать дней. Наконец, впереди показался оазис Аль-Ариш и стены одноименной турецкой крепости.

На подходе к крепости авангард Ренье снова столкнулся лоб в лоб с войском Абдаллаха. Ночью, разделив дивизию на колонны, Ренье повел ее в дерзкую атаку. Освещая себе путь потайными фонарями, солдаты вплотную подкрались к неприятельскому лагерю, а потом ударили в штыки. Первым кинулся в бега сам Абдаллах, а за ним и остальные.

Затем началась осада Аль-Ариша. Генерал Каффарелли так умело расставил пушки, что вскоре вся крепостная стена зияла брешами. Настало время штурма. Но перед этим Бонапарт предложил осажденным сдаться, обещая жизнь. Ультиматум был подкреплен яростной бомбардировкой, после которой янычары сдались и были отпущены восвояси. В Аль-Арише был оставлен гарнизон, а армия двинулась дальше.

На окраине Гизы местные старшины, надеясь на снисхождение, вручили Бонапарту ключи своего города. Сирийские монахи читали местным феллахам французские прокламации. Феллахи мало что понимали, но уяснили главное – резни не будет.

Бонапарт был доволен. Когда-то Гизу осаждал сам Александр Македонский и не взял. Теперь же Гиза покорилась ему.

– Кажется, я удачливее великого Александра и поход обещает быть удачным! – весело говорил он своим генералам.

Армия встала лагерем в садах вокруг города. Непрерывно лил дождь, и в низинах все тонуло в грязи.

– Теперь на очереди Иерусалим! – объявил Бонапарт.

Солдаты уже мечтали ворваться в священный город, чтобы увидеть Голгофу и Гроб Господень.

– Там мы обязательно найдем много христиан, которыми пополним армию, – мечтали они. – Нам будет что рассказать нашим внукам!

Ветераны, служившие еще при Людовике, распевали духовные гимны и «Плач Иеремии».

Но Иерусалим был хорошо укреплен, и Бонапарт решил пока на него не отвлекаться. Время было дорого, и армия двинулась мимо него к стратегически важной приморской крепости Яффе. Надо было торопиться, так как турки спешно укрепляли оборону.