Текст книги "Брат мой названый"

Глава 18

Хозяйка с Анной возвращаются через несколько дней. В первый же вечер рассказано было много, я слушал более из вежливости. Какое мне дело до её кумы? Единственно понимаю, что Байловское точно не затопит, а значит, когда-нибудь можно будет съездить посмотреть. Просто так.

Через неделю Аксён засобирался в Питер. Как сказали бы у нас, за импортом. Оказалось, ездит он туда раз в год, обычно зимой. Привозит какие-то очень, как сам говорит, хорошие английские замки – не конструкции английской, а настоящие, из Англии. Да и не только их, много чего ещё – всё на полках разнообразнее. Товар хотя и дорогой – а берут. Есть у него, как и положено, в Питере постоянные поставщики. Могут и скидку дать. Почему ездит зимой, а не летом-осенью, когда товар морем приходит? А очень просто. Новый товар они и у себя в столице выгодно продадут, а что помедленнее расходится, в провинцию отправляют. Что плохого? И им не накладно, и нам хорошо.

Однако дня за три до отъезда его что-то сильно прихватило. Жар, кашель, боли в спине. Пришёл доктор. До больницы, правда, дело не дошло, но неделю полежать дома придётся, потом ещё неделю не выходить на улицу. После ухода доктора я собираюсь с его рецептами в земскую аптеку. Оказывается, для постоянных жителей уезда лекарства в ней бесплатно и без всякой страховки. Вот уж не думал! И не потому что был воспитан на идее всеобщей плохости до семнадцатого года – это скорее касается двух-трёх предыдущих поколений – просто никогда с такой бесплатностью не сталкивался.

Наутро Аксён зовёт к себе и объявляет, что в Питер еду я. Сам он сможет в лучшем случае к Рождеству, если не к Новому году, а в это время никто там никакими делами не занимается. Товар же нужен сейчас, поскольку самая торговля в середине зимы. Люди не на землю, а на дом больше смотрят.

Надо ли говорить, что я сразу соглашаюсь. С Аксёном у меня последние дни установились совершенно доверительные отношения. Дело за эти месяцы я узнал насколько можно совершенно. Мне стало казаться, что торговлю чувствую чуть ли не изнутри, что-то вроде рыбы в воде. Появился в хорошем смысле профессиональный азарт. Даже как-то мысль мелькнула – а не заняться ли мне чем-то в этом роде дома, там. Мелькнула – и ушла, видимо, поняла, что не до неё сейчас.

В Питер, однако, меня влечёт не просто желание город лишний раз посмотреть, хотя увидеть его центр без модерновых построек начала двадцатого века само по себе интересно. В своё время армейский год я провёл именно там. И не просто в столь знаменитом городе, что немного гладит душу, а в самом центре – из окна казармы была видна верхушка Исаакиевского купола. Что я в Питере хочу найти особенного? Да ничего. Просто пройду по Конногвардейскому переулку, через решётку на окна посмотрю. Одно дело, когда в солдатской парадке идешь вдоль этой самой решётки на КПП, другое – когда через пару лет после службы гуляешь там же в цивильном, смотришь несколько свысока на рядовых (салажня-с!), встречаешь знакомых офицеров и мило разговариваешь с ними, и совершенно третье, когда на эту решётку смотришь сто лет назад. И полк там не какой-нибудь мотострелковый, а, понятное дело, конногвардейский. В первом этаже не гаражи и склады, а конюшни. И люки с третьего и второго на первый, через которые по тревоге слетали по шестам конногвардейцы прямо к своим коням, ещё не замурованы. Пойду мимо, а навстречу подполковник Шкаф, командир полка. Моего мотострелкового, конечно, не конногвардейского. Шкаф, естественно, не фамилия. А какое ещё прозвище могли дать двухметровому, если не выше, красавцу совершенно атлетического вида с настоящей гвардейской выправкой (хоть в кино снимай!) в мундире не менее чем пятьдесят восьмого размера? Командуй он здешним конногвардейским, так коня такому поди подбери… Да мало ли что в Питере сейчас можно увидеть!

Вечером Аксён собирает меня в дорогу. Я аккуратно записываю все адреса и фамилии, кто чем торгует, у кого какое качество, цены и всё такое. Отдельно интересуюсь характерами, привычками их и прочими мелочами. Некоторым моим вопросам Аксён прямо диву даётся. У кого когда именины? Вот уж никогда не думал, на день-два приезжаю, не до этого. Да и зачем? А как же, говорю. Вдруг в эти дни? Поздравишь – и человека к себе расположишь. Обоим приятно, связи крепче, может, и выгода какая будет. Да и не только выгода. Человеческие отношения – святое дело. Аксён соглашается.

Наутро сам собираюсь. Перво-наперво документы. Новенький почти честный паспорт. Почти – потому что фамилия, имя и отчество самые что ни на есть настоящие. Происхождение – из крестьян. Сущая правда. Ни дворян, ни духовного звания в роду не было никого – это точно. Сословная принадлежность – мещанин. Тоже верно. Вероисповедание – православное. В каком-то смысле без меня меня женили, но графу в любом случае нужно было заполнить. Впрочем, я давно уже заметил, что здешнюю религиозность воспринимаю как-то очень естественно. Той стены, что была там, точно нет, и что в этом смысле будет у меня дальше – как знать… Дата рождения – число и месяц с учётом стиля мои, а год как ни крути пришлось поставить реальный для здесь, а для меня более чем фантастический. Заодно и возраст на пять лет уменьшили – хоть не девица красная, а пригодится. Стало быть, родился я 12 февраля 1871 года. С таким годом рождения можно оказаться где-то в самых старших символистах и на Блока несколько свысока смотреть. Это с другими, конечно, исходными данными вроде происхождения, образования и общей культуры. Ну и местом постоянного жительства Молога записана. В самой-то Мологе можно и без паспорта совершенно законно хоть всю жизнь прожить. Но если уехал из своего города далее полусотни вёрст, изволь иметь паспорт. По закону положено. А Питер, как известно, подале.

Следующее – одеться. По-нашему, прикид какой. Опять же декабрь, питерская мокрая зима достаточно неприятна, хотя там бывает и настоящая. Однако в сеть не войдёшь, погоду не узнаешь. Тёплые сапоги, тулупчик, шапка. Прошли летние времена, когда всё моё на мне было. Тем более что и платит мне Аксён куда как поболее летних восьми рублей, поскольку товарооборот заметно вырос, и к зиме на гардероб подкинул. О кадрах заботится!

Деньги на себе прячу. Эх, где привычные наши электронные переводы да пластиковые карты! Как бы славно и просто было. А вещей немного – в стареньком саквояже вроде врачебного полно места. В целом вид как вид. Вполне себе молодой провинциал в столицу едет, а зачем – кому какое дело.

Ехать можно, в сущности, с любой станции. Хоть с давно знакомого мне Кобостова, хоть с противоположного берега Волги от моста, хоть с Некоуза, однако лучше всего добираться было по нашему тракту до города. Часа за четыре можно успеть. Потом, правда, в поезде лишних часа два, но зато тракт наезженный, кто угодно довезёт. Да и станция конечная, садиться проще. Опять же к Нике заскочить – святое дело.

Последние наставления выслушаны, прощаемся, присаживаемся на дорожку, и я отправляюсь.

Всё начинается как нельзя лучше. Ещё накануне узнаю, что сосед за товаром поедет, и договариваюсь с ним. Отправляемся как собирались. Волга давно уже замёрзла, быстро выезжаем на тракт, сани идут ходко. Деревни по дороге сменяются одна другой. Только по времени прикидываю место – сколько проехали, сколько осталось. Часа через три проезжаем очередную деревню. Рыбари? Они самые. Чутьё, что ли, сработало, ведь дорогу эту и знать не могу по определению. Стало быть, по моим меркам мы уже в городе. Но это по моим, а по нынешним ещё вёрст десять. Интересно, кстати, пиво здесь сейчас варят?

Вот вдали показались и тюремный замок, и церковные купола. Значит, проезжаем Иваново. Дела у соседа были на Сенной площади, где мы и расстаёмся. До вокзала десять минут пешком. Минаш там появится лет через пять, сейчас стоит перпендикулярно путям скромный Рахау. Сгорит он года через четыре, поскольку деревянный. Так что пока всё в старом здании.

Билет покупаю в третий класс – перед кем выпендриваться? До отправления три часа. Ника уже должен вернуться из гимназии, так что буду небольшим сюрпризом.

А красиво в городе зимой! Снег всю грязь укрыл, по дорогам санные колеи. Конские яблоки создают некий дорожный стиль. Хотя их немного, видимо, убирают. Никаких правил уличного движения, извозчики правят кто куда. Или это только кажется, и какие-то правила, официальные или стихийные, есть?

Иду по кратчайшей через Бабарыкин луг, потом мимо театра на бульвар. Замечаю, что в Коммерческом клубе, на который ещё летом обратил внимание, что-то намечается на сегодняшний вечер, хотя вроде бы и пост. Выхожу на Казанский. Знакомый дом, захожу без стука – двери запираются только на ночь.

Лукерья Матвеевна всё такая же. Зовёт в дом. Захожу, спрашиваю Никиту. Она смотрит на меня с удивлением, и до меня почти сразу доходит, что что-то не так. Оказывается, Игнат ещё летом приезжал, сказал, что Никита учиться больше не будет, вроде куда-то далеко уезжает с родителями. А сейчас он, Игнат то есть, в гимназии был и документы забрал. В комнату поднялся, посмотрел вещи Никитины, что остались, взял. Ушёл быстро, дело-то уж к вечеру шло, знать, домой торопился. А ты разве не знаешь?

Я ошарашенно что-то мямлю, мол де уехал ещё летом в Питер, вот сейчас сюда ненадолго, а вечером на поезд и обратно. В деревне не был, а мне никто не написал. Знал бы, так остался на день, съездил да всё узнал, а тут некогда и ехать надо.

Мы прощаемся, и я отправляюсь обратной дорогой. Ничего не понятно. Вроде учиться собирался, всё складывалось – и на тебе! Или что-то с ним произошло, ведь Ника сюда не приезжал. В голову лезут какие-то глупые мысли, и я понимаю, что этот паренёк мне действительно очень дорог, хотя и виделись-то всего недели полторы прошлым летом в доме Лукерьи Матвеевны. Или он действительно тот самый брат, которого мне всю жизнь не хватало? Стал таковым? А после Питера нужно бросить всё, не дожидаясь Рождества, ехать в деревню и самому во всём разобраться.

Ни о каких «пакостях» Игната, вроде год позабавились-поучились, и будет, я не думаю. Не такой он человек. Хотя мало ли что, вдруг казённый кошт кончился, и надо теперь платить. И денег у них на это нет, да и вообще они учить его совершенно не обязаны. Своего же Стёпку не учат. А слова об отъезде просто отговорка для Лукерьи. И Ника хорош, хоть бы написал. Или не мог? Да и есть ли в Сельцове почта? Может, ему проще было в Мологу приехать, прямо тогда? Или и приехать не получилось?

И сам я не лучше! Давно бы день выкроил да съездил. Хоть ещё летом в деревню, хоть сюда осенью. И в том, последнем разговоре в лесу не зря Ника предчувствовал. Я вроде пытался отшутиться, а он не поддержал. Но у меня же и в мыслях не было его бросить!

Тут я понимаю, что начинаю в чём-то оправдываться перед самим собой. Верный признак неправоты. Да что гадать? Ехать надо. И до деревни не грузить себя бессмысленными вопросами. Если что случилось, то ещё летом. И сейчас, поехав в деревню хотя бы на будущей неделе, я смогу в лучшем случае что-то узнать. А повлиять на это что-то вряд ли получится.

По пути захожу в первую попавшуюся лавку, покупаю стандартный для всех времён колбасный перекус в дорогу, потом в хлебную за парой французских булок, в бакалейную за колотым сахаром (сообразил спросить помельче, поскольку щипцов с собой, конечно, нет) и вечером, как говорится, согласно купленному билету отбываю в столицу.

Глава 19

Здешние новости так сильно отвлекают меня, что только в поезде вспоминаю – Василий уже второй месяц живёт в городе и служит у Аксёнова. Ещё двадцать седьмого октября он ушёл из дома пешком в Мологу, сел там на пароход, заплатив за билет шестьдесят копеек из единственного имевшегося у него рубля, выданного не очень-то, похоже, щедрым Ксенофонтом, и приехал сюда, как потом оказалось, на всю жизнь. В первый свой день работы не нашёл, остался к вечеру с двадцатью копейками, за пятачок переночевал на постоялом дворе среди множества клопов и тараканов. Назавтра почти целый день бродил безрезультатно, а к вечеру встретил знакомого из Плёса, Барышева, который и посоветовал идти к Аксёнову.

Так, Плёс. Лёха малый, помнится, говорил, что где-то между Бобровом и Иловной есть Большой и Малый Плёс. Видимо, Барышев этот, нечаянно ставший на много десятилетий вперёд благодетелем нашей семьи, оттуда. Из какого именно Плёса и кто он такой – совершенно неважно. Не попадись навстречу – вернулся бы Васька домой несолоно хлебавши, и история семьи пошла бы совершенно в другом направлении.

В мыслях это отмечается просто так, обычным фактом, как в дневнике было. Ни где это – у Аксёнова, ни где живёт – то ли у хозяина, как я, то ли отдельно снимает, понятия не имею. Да, работает приказчиком в хлебной лавке! В одной я уже был, но кто там стоял за прилавком – в голове совершенно не отложилось. А лавок в городе должно быть много, не пойдёшь же по всем. Ладно, отметим для памяти.

Вагон полупустой. Магистраль и через сто лет не особенно скоростная, а тут подавно. Правда, двухпутка. Вторым путям ещё лет сорок с лишком лежать, пока в войну не снимут – а и не вернут потом на место.

За окном едва видны незнакомые знакомые станции. Тихменево, Кобостово, Волгу переезжаем (мост должен быть ещё старый, неарочный – ночью не различить), Некоуз… Подслеповатые фонари. Ужинаю километров тридцать. Вместо чая простой кипяток из титана – понял ценность пакетиков. Да ладно. Без мобильника и всякого прочего полгода живу, а уж без этой мелочи… В голове всё смешалось. Ника, Василий, Молога, город… И везде я в разных ипостасях. И что на самом деле? Ладно, спать пора. Устал. Утро… вечера… как его…

Утро оказалось не то что мудренее, а просто утро. И весь день почти ещё ехать. Некрасов лет сорок назад летел быстро по рельсам, а наш поезд куда быстрее, но тащится. Вот уж действительно…

В купе кроме меня ещё трое. Девица лет двадцати с лицом курсистки до Питера и пожилая пара простоватого вида. У них пересадка в Бологом, так что скоро выйдут.

И книги никакой с собой нет. Просто не сообразил взять. Любой ерунде был бы рад. Раз в кои веки время свободное появилось – и то занять нечем. Может, стихи повспоминать? Специально, правда, никогда не учил… Заодно и память проверю.

Начинаю с самых известных, что все знают. Идут легко. Потом посложнее, со сбоями. Но с грехом пополам кое-какие осиливаю. Вспоминаю куски из «Онегина». Всего, правда, никогда не знал, но кое-что, оказывается, ещё со школы в памяти уцелело. Отвлекаюсь и от дороги, и от белой пелены за окном. Глаза полузакрыты.

Вот придётся жить здесь, так буду иметь высокую книгочейскую репутацию. Только надо чётко отслеживать публикации и о ненапечатанном не говорить. А вышла книга – и пожалуйста, хвост павлиний можно немного подраспустить. В литкругах, конечно, вращаться ни в коем случае нельзя. Пусть сами пишут. А то встречусь, к примеру, с Булгаковым в середине двадцатых в Москве – почему нет, он же не классик с портрета, а живой человек, моложе меня лет на двадцать, по улицам как простой смертный будет ходить. Так вот встречусь с ним и заговорю хотя бы о собаках – а повесть и не опубликована, и ещё шестьдесят с лишком лет не будет, не считая, естественно, самиздата. И что он подумает – что я из того самого учреждения, которое он только через десять лет в другой свой роман вставит? В лучшем случае спишет с меня кого-нибудь из известной свиты в том романе, свиты, которая всё обо всех знает. Сомнительный повод для сомнительной гордости, ежели вернусь.

И самому ничего писать не надо, потому как ни поэта, ни прозаика с моим именем не было. Впрочем, есть вариант. Буде творческий зуд появится и что-то будет написано да вторичным, что в моём положении наиболее вероятно, не покажется – псевдоним взять или спрятать далеко-далеко, чтобы, пока жив буду, не нашли. А после меня найдут, так выяснится всего-навсего, что был на рубеже ещё тех веков никому не известный бумагомаратель да так писал, что время своё опередил лет на сто…

А вообще я могу такие шуточки сейчас откалывать… Взять тетрадочку нынешнюю, записать в неё несколько стихотворений. Хоть по здешней, хоть по будущей орфографии. Стихи, понятно, не свои, но поэтов, очень, к примеру, в конце двадцатого века известных. Авторство, конечно, не указать или поставить никакую фамилию. И в каком-нибудь архиве закопать. Найдут тетрадочку веке в двадцать втором – и что подумают?

Что подумают в двадцать втором веке – ты, любезный, всё равно не узнаешь. А вот сейчас ты чётко понимаешь, что в очередной раз глупо играешь, сценарий строишь на тему какой-то пакости. На порядочных людей тень кинуть. Будто им при жизни мало доставалось от всяких…

Что только в голову от безделья не приходит, хорошо если простая глупость без последствий… Нет уж, нет уж. Нынче ветрено, и волны с перехлёстом…

Чувствую на себе чей-то взгляд. Точно, девица смотрит, и так внимательно:

– Что с Вами?

– А что такое?

– Да Вы губами шевелите.

– Это я стихи вспоминаю. Делать-то всё равно нечего.

– А я тоже стихи люблю, и на чтениях разных часто бываю. А чьи стихи Вы сейчас читали?

– Да разные. И из «Онегина» отрывки…

– А разве это интересно? Пушкин ужасно старомоден.

– Не уверен, мне он кажется вечным.

– Ну что Вы, его только старики да старухи читают, у нас другое.

– Ну да, все на Блоке помешаны!

– Блок? А кто это?

– Здрассьте пожалуйста! У них другое, а Блока не знают. Кого же Вы знаете?

– Как кого? Надсона читала, правда, он умер давно, Брюсова знаю, Мирру Лохвицкую, Мережковского…

Ну да, Блока девица действительно не может знать. И не только она. Ему ведь восемнадцать едва исполнилось, студент начинающий, и не то что сборника – даже в журналах вроде бы ещё ничего не было. Это тебе не «Ионыч». Прокол, однако. Ладно, ерунда.

– Ничего, скоро узнаете.

– И мне понравится?

– И не только Вам.

– А может, Вы и есть этот самый Блок?

– С чего Вы так решили?

– По виду Вы явно провинциал, едете в столицу. Может, покорить её хотите своими стихами, а по дороге тихо репетируете. Разве не так?

– Именно что не так. Блок петербуржец.

– Так это Ваш знакомый? Познакомьте меня с ним.

– Если знакомый, то только в некотором роде. Как Пушкин. Стихи знаю, а самого нет.

– Тоже сравнили, Пушкина нет давно.

– Так я и говорю. Стихи мы знаем, но с Пушкиным незнакомы.

– А что, Блок этот тоже…

– Успокойтесь, ему всего восемнадцать лет.

– И что, очень талантлив?

– Прочтёте – сами поймёте.

– Ну, прочитайте хоть что-нибудь его.

– И не просите, бесполезно, скоро в журналах начнут печатать. Прочтёте – и случайного попутчика-предсказателя вспомните.

– Скоро – это когда?

– Года через три.

– Ждать долго…

Девица корчит небольшую гримаску. Сейчас начнётся – почему не раньше, если уже написано… Где прочитать можно или хотя бы послушать? И почему так уверенно говорю, что именно через три, будто будущее знаю…

Но я ошибаюсь, она здесь не зацепилась:

– Ну ладно. А вот Вы ещё читали…

– Что читал?

– А вот строчка такая: «Я сижу в своём саду, горит светильник, ни подруги, ни прислуги, ни знакомых…» Это тоже Блок?

– Я это читал? Но я же не вслух, про себя.

– Вы шевелите губами, будто проговариваете. А у меня сестра глухонемая, я с ней научилась по губам понимать.

Ещё прокол. Ладно хоть не куриные мозги моя визави услышала, а то и на свой счёт, может, ума хватило бы принять. Пришлось бы оправдываться. А следующие после мозгов этих строки в моём положении вообще двусмысленные. Не Фрейд ли подтолкнул эти письма вспомнить? Кстати, Фрейд уже или ещё? Конечно, могу назвать любую фамилию, хоть настоящую, хоть свою. Эти стихи ждать ещё семьдесят с лишком лет, девица точно не дождётся. А вдруг запомнит и будет у всех там в Питере расспрашивать, строчки в оборот войдут. Когда время придёт, их прочитает тот, кто написать должен – и не напишет. Вроде маленькая бабочка, можно сказать, комар – а поди ж ты.

– Да приятель у меня. Иногда сочинит красивую строчку, а к ней потом ещё два десятка корявых. Вот одна такая и случилась.

– Обманываете, так не бывает. Ну не хотите сказать – и не надо. Наверняка у кого-то вычитали и цену себе набиваете.

Пусть так. Набиваю так набиваю. Всё равно за разговором время идёт. Вдруг девица спохватывается:

– Что ж мы, говорим, а не представились.

– Действительно. Михаил.

– Анна.

Анна вторая в этом мире. А если добавить будущую жену Василия, то третья. Оказалось, Анна действительно учится на Бестужевских курсах, даже на вроде бы совершенно по идее не женском физико-математическом отделении (А что, разве мы глупее университетских?). Но пришлось в урочное время по семейным, как она сказала, делам съездить к тётке. Приглашает на какой-то поэтический вечер (Вот увидите, будет очень интересно!), но расстраивается, узнав, что я в Питер ненадолго.

Конечно, стоило бы попасть на какие-нибудь чтения. Сидишь себе в зале как все – и совершенно не как все! Слушаешь и даже аплодируешь, а в голове проскакивает – этот, сейчас внешне вроде бы успешный, через пять лет в каком-то непонятном творческом кризисе покончит с собой; другой через полвека нищим умрёт в оккупированном Париже; третьего ждёт парадный фрак и знаменитая церемония; четвёртый вдруг резко бросит писать, уйдёт в спокойное, размеренное и ничем не примечательное существование, потому и уцелеет, проживёт долгую жизнь – и даже не в эмиграции… Да мало ли ещё что! Ладно, увидим. Если получится, почему бы и не сходить.

Разговор наш продолжается более в литературном направлении, но иногда задеваем и художественные сферы. Мне интересны её взгляды на современную литературу, а её удивляет моя нестоличная начитанность (можно подумать, мы в Мологе лаптем щи хлебаем!). Физики я благоразумно не касаюсь, а Анна, видимо, не предполагает, что провинциальный приказчик в ней хоть сколько-нибудь может разбираться.

Время, однако, ползёт вместе с поездом. Старики давно вышли, мы уже выбрались на Николаевскую дорогу. Начинаются знакомые даже для меня пригороды, и вот Николаевский вокзал обрывает короткое дорожное знакомство. Через сто лет обменялись бы телефонами, потом по сети сбрасывали бы друг другу новые стихи, обсуждали и прочая и прочая. Здесь просто прощаемся.

В Питере вообще всё как всегда и в целом знакомо. Кое-чего, правда, ещё нет. Нет ротонды метро – это понятно, потому как нет и ещё лет шестьдесят не будет самого метро. На этом месте, естественно, храм, почему-то Входа Господня в Иерусалим. Почему – ведь площадь-то Знаменская? Но храм выглядит скучно. Может, и характер такой? Нет ещё даже знаменитого и всё-таки несправедливо прозванного комода-бегемота-обормота. Однако Невский, как ему и полагается, на месте, и у меня остается сегодня немного времени на дела, отдых оставим на потом.

Перейдя Лиговку, уверенной походкой по знакомому тротуару до Гостиного двора, перед ним влево по Садовой – и вот он, Апраксин. Далее сложнее. Складов да лавок сотни, но мне нужна Мариинская линия.

Линию нахожу довольно быстро, а там язык хоть до Киева… Хозяин ещё на месте. Ему, естественно, привет от Аксёна, то бишь Авксентия Васильевича из Мологи. А что не сам? Так заболел. Смотрю, что есть, проверяю качество, начинаю отбирать товар.

Уже вечер, решаем закончить завтра. Хозяин гостиничку присоветовал. Совсем рядом, недорого, чисто и надёжно. А что, бывает? Да как сказать, где-то и да, а здесь не бойся, спокойное место. Ну и хорошо.

Захожу. На первом этаже трактир, стало быть, поужинаю. Кормят вполне сносно плюс рюмка водки для отдыха. Поднимаюсь на второй этаж. Маленький чистенький номер абсолютно без претензий, для небогатых провинциалов, которым только переночевать, то есть как раз для меня. Кажется, сегодня высплюсь.

Наутро, немного поторговавшись, заканчиваю дела на Мариинской. Следующий адрес по соседству, там тоже всё вполне успешно. Будто ведёт меня кто – в свои-то времена командировки шли далеко не всегда так просто и легко. Вроде бы и договоришься предварительно, и согласуешь, и договор согласованный, бывало, скинешь – поездка формальностью должна быть. Ан нет, какая-нибудь кошка дорогу перебежит – и сыплется то одно, то другое, и тратишь силы и время. Ниточки лопнувшие связываешь. А тут как по маслу всё.

К концу второго дня весь товар упакован и сдан в багаж. Билет беру на завтрашний вечер. Сутки – свободен.

Конечно, роль подгулявшего провинциального купчика не по мне. Не моё амплуа. Вечером можно просто пройтись по Невскому в сторону центра, себя ощутить, что и делаю.

В какой-то момент мне кажется, что опять попал в кино. В смысле не в кинозал, а на съёмочную площадку костюмно-исторического фильма. Всматриваюсь в сумеречные дома и лица прохожих. Дома и вывески выглядят более естественно, а вот все окружающие как-то некиношно, поскольку никакие не актёры и даже не массовка. Живут они здесь. Просто живут и ни для кого не играют.

Оказывается, вечерний Невский в любом веке интересен. Огней сейчас, конечно, поменьше, да и яркость не та. Но развлечься вариантов, похоже, ничуть не меньше. И публика – ежели здешнюю закинуть на сто лет вперёд, так адаптируется за полдня, а вечером от нашей не отличишь. Разве что гардеробчик поменять да к парикмахеру сводить.

Однако на этом Невском я только наблюдатель. И дело не только в том, что местных точек не знаю. Наверняка на все вкусы найти можно – и для тугих бумажников, и что-нибудь артбогемное. Вот только компании моей питерской – увы… Друзья, с которыми уже в послеармейские времена пару раз безо всякого повода проходили по цепочке чуть ли не десяток разного рода кафешек и забегаловок от Аничкова к центру, в каждой из них понемногу причащаясь, – где вы?.. А одному разве что по-джентльменски зайти в какое-нибудь скромное место с очень хорошей кухней, лаконично поужинать и точно так же уйти.

Но место подобное надо ещё поискать, да и прикид не тот… Хотя на улице ничем не выделяюсь. Разве что все вокруг домой спешат, а я толпу разрезаю да на публику продолжаю смотреть. Опять же экзотика местная – пролётки, щёголи, офицеры, дамы… А что ещё ждать от Невского? Через сто лет разве что пролёток не будет. Ладно, вечерняя прогулка по знаменитому проспекту – сама по себе достойное занятие. Зато завтра…

А завтра великолепная, хотя и вполне стандартным туристским маршрутом прогулка по центру. Поначалу появляется даже мысль пойти в Русский музей, но быстро отпадает. Сейчас туда нужно идти знакомиться с его нынешним содержанием на весь день с чувством, с толком, с расстановкой. А по будущему своему обыкновению на час-два в избранные залы просто глупо. Хотя музей работает ещё всего ничего, даже аборигенам должен быть внове. Может, и задержался бы на денёк-другой посмотреть, с чего всё начиналось да где что висит, но билет взят, товар должен быстрее попасть на полки, а мне в Сельцово надо…

По прежней будущей привычке останавливаюсь ненадолго на Казанском мосту. Вот уж где архитектурный музей! Впереди роскошная с претензией на Рим колоннада Казанского собора. На месте, куда он денется! Наша Казанская по сравнению с ним Золушка. Аккуратная, но всё таки… Зато с колокольней. Пока. Справа… А справа Зингера нет! Ещё – нет! Мне почему-то всегда нравился его некий диссонанс с Казанским. С ними обоими по-своему диссонирует Спас на крови. Поворачиваюсь в сторону канала. Спаса, естественно, тоже нет, но – строится. Так что правильно летом Лукерье Матвеевне сказал. И понятно, что будет что-то очень интересное. Мне – понятно. Только я представляю, что здесь будет. Если не считать, конечно, архитектора Парланда и заказчиков. Но они пока лишь теоретически. И то – без Зингера. Всем остальным надо ждать. Потом ещё долго все кому не лень будут ругать это несочетаемое сочетание трёх ключевых зданий, пока через много десятилетий с таким ансамблем окончательно не свыкнутся.

А Парланду в жизни повезёт как минимум дважды. Петербургский Спас в двадцатом веке уцелеет. Вроде уже сносить соберутся, да война помешает. И где-где, а здесь в это время совсем будет не до этого. После войны других дел полно окажется, а потом в этом смысле общество чиновное и нечиновное поумнеет. И у нас он скоро заказ хороший получит и построит среди одноэтажных кварталов коммерческое училище под стать настоящему столичному университету. Через семьдесят лет всю мелочь перед училищем снесут, сделают до Крестовой обширную площадь и раскроют здание во всей красе. Думал ли он о таком будущем, когда проектировал?

Сейчас же на Невском никакого модерна. Не только Зингера, Елисеевского тоже нет. Даже как-то не по себе. Эти-то два всегда были. Что-то похожее я испытал, когда прошлым летом не обнаружил на месте новую биржу.

Далее пошёл спортивный интерес, высматриваю ещё не построенное. Туризм наоборот. Обычно ищут знакомое, общеизвестное. Как это – быть в Питере и не посмотреть на Зимний, на знаменитые соборы, в Катькин сад не зайти, на Аничковом мосту не остановиться? О Стрелке уж не говорю. А я в тот день всё это великолепие только фиксирую – на месте мол, а где им ещё быть? Разве что на граните под конями выбоин от осколков снарядов нет и долго ещё не будет.

Небольшая петля влево по Михайловской к Русскому музею. В моё время это улица Бродского. Не того, конечно, который волны с перехлёстом и чёрный фрак. Забавная ситуация!

Пушкина, естественно, нет и ещё лет шестьдесят не будет. Вспоминаю свою фотошутку десятилетней давности – несколько снимков этого аникушинского творения в нестандартных ракурсах. И не все отгадывали, в каком городе памятник стоит! Инерция восприятия, что поделать…

Иду по Невскому, в боковые улицы заглядываю. Так, ДЛТ на Большой Конюшенной, понятное дело, отсутствует. Как нет и банка на Большой Морской около арки Главного штаба и рядом Дома моделей. Место это больше запомнилось встречей с патрулём, который заметил в последнее мгновение. Впрочем, увольнительная была в полном порядке, внешний вид тоже. А придраться, что не откозырял, они просто не успели. Хотя по глазам было видно…

И вообще нынешние питерцы счастливые. Никто им ещё не напоминает, что при артобстреле эта сторона Невского проспекта наиболее опасна…

А вот Дворцовая площадь вроде бы один к одному. Похоже, ничего не изменилось. Дворцовая набережная – мосты пока не перестроены. Можно прогуляться. Зимой здесь не менее интересно. Сейчас все перебираются с берега на берег по льду, это понятно.

На тот берег до крепости не иду – времени маловато. Дохожу до середины Невы. Останавливаюсь, смотрю по сторонам и вверх. Сегодня толстый слой облаков, но солнце сверху всё-таки пытается пробиться, отчего облака немного розового цвета, остатки которого достаются и невскому снегу. Всё это мне и в той жизни с набережной запомнилось. Здесь же в этой бело-серебристо-розовой панораме к Стрелке и крепости добавились дворец и Адмиралтейство – получилась просто зимняя сказка!