Текст книги "Брат мой названый"

Эти полдня Питер, который именно сейчас хочется называть только Петербургом и никак иначе, откровенно и определённо затягивает. Вдруг появляется желание пойти туда, туда и ещё туда. Это набережные, Староневский и лавра. На самом Невском хотя бы дня два-три и столько же вечеров. А есть и Царское, Петергоф, Павловск… Правда, зимой там бывать не приходилось, но всё равно должно быть интересно. Понимаю, что сейчас наговорю сам себе программу на неделю-другую…

Но у антитуриста на всё про всё только один сегодняшний день, так что возвращаюсь на Дворцовую и иду дальше. На Исаакиевской всё чин чином, что и должно быть. Портики, купол и прочее – храм-император! Именно так, храмом-царём будет тот, что строят на Екатерининском. Да, «Астории» не вижу и тяжеловесного германского посольства.

Далее мимо Манежа в Конногвардейский. В казармы попасть, конечно, и думать нечего. А в остальном что ожидал, то и вижу. Если вернусь, свяжусь с ребятами – точно не поверят. Но цифровичка опять-таки нет, доказать нечем. Славка напишет, что я откровенно заливаю, потребует разговора в скайпе, чтоб уличить эту нагло врущую рожу, его земляк сержант Толик понимающе рассмеётся. Вологодский мужичок Игорёк будет под мой трёп подкладывать житейско-алкогольное обоснование, архангелогородский Санёк тоже позабавится. А в целом сойдутся на мысли, что я их просто от скуки развлекаю – поболтать захотелось.

Ладно, иду к Мариинке. Здание новенькое, почти с иголочки. Ещё и полувека нет, а уже перестраивали недавно. К слову, тот же Шретер, которому у нас в городе так не повезёт. Впрочем, он об этом несчастье не узнает, и слава Богу.

Обратно тем же путём. Конечно, прохожу под аркой на Почтамтской – как без неё? Потом мимо Айзика (именно о том, как к этому Айзику пройти, спросил у Славки однажды какой-то англичанин, видимо полагая, что солдат на питерской улице всё знает; Славка, как сам потом искренне удивлялся, почти сразу понял, кто такой Айзик, и любопытство иностранца с помощью жестов и нескольких случайно всплывших в голове английских слов с южнорусским акцентом удовлетворил). Далее по Невскому, уже по нечётной его стороне. Захожу в Гостиный Двор, покупаю подарки моим благодетелям. С хозяевами понятно. Анне – чтобы без намёка. Во всяком случае пока. Времени это занимает немного. Себе что-нибудь на память – зачем?..

Глава 20

С чувством выполненного долга замыкаю питерское кольцо по тому же самому тротуару, что и в первый вечер. Правда, с заходом в соответствующие колбасно-хлебно-бакалейные лавки. На вокзале всё дежурно и штатно. Товар багажом пойдёт, я опять в третьем классе. Всё то же, но в обратном порядке. Те же тридцать километров неторопливого ужина. Здоровый и крепкий сон. Достаточно скучный день. Соседи по купе вполне обыкновенные, таковы и темы разговоров. Впрочем, в стране ничего особенного не происходит. Сама Россия сейчас ни с кем не воюет, до японской ещё лет пять вроде бы спокойной жизни, испано-американская, о которой иногда пишут в газетах, от нас далеко и особо в народе не обсуждается, а до англо-бурской, которая в Европе эмоции сочувственные вызовет, почти год.

Весь вагонный трёп крутится вокруг разного рода малозначащих полуполитических и общественных новостей, в которых я почти профан. Однако некоторые из этих мелочей в моей голове сами собой завязываются на весьма немелкие события будущего, ложась, как маленькие кирпичики, в их фундамент. В мыслях выстраиваются логические цепочки, выводящие меня то на Русско-японскую, куда я по возрасту теоретически вполне могу попасть, то на Первую мировую. Дело даже не в том, боюсь я этого или нет (понятия, кстати, не имею, как здесь армия комплектуется), просто участвовать в войне с заранее тебе известным результатом, слыша все патриотические призывы и понимая, что цели они в конце концов не достигнут… В каком-то смысле интересно было бы ещё раз надеть погоны. Как и прошлый раз – рядового, без лычек и звёзд. Надеюсь, здесь не как у нас – одни и те же люди могут рассуждать о том, как закосить очередной призыв, на фоне своих же разговоров на патриотические темы. Но для меня с военной службой всё просто, в смысле пока нигде не числюсь. А ещё семнадцатый впереди, хотя там по документам мне будет сорок шесть, не мобилизуют… Да и сражаться с мозгами двадцать первого века ни на красной, ни на белой, ни на какой другой стороне просто невозможно. Знаю слишком много, больше чем нужно. Потому особо не встреваю, чтобы не показать свою полную в этом смысле пустоту или случайно не сказать то, что говорить ни в коем случае не надо. Вообще-то, кое-что в качестве предположения и можно было бы высказать, благо что соседи в разговоре особо не стесняются, и иногда звучат верные догадки. Но граница между предположением и точным знанием кажется мне столь неопределённой, что я почитаю за благо больше молчать и показываю себя таким образом неинтересным в компании человеком. Тем более что компания только до конечной станции, то бишь до города.

Поезд приходит поздно, ехать в Мологу в ночь бессмысленно и невозможно (времена не те), Лукерью Матвеевну будить тоже не хочется. Ночую на вокзале. Утром нанимаю извозчика, загружаю товар и еду домой с намерением завтра же отправиться в деревню.

Аксён моей поездкой вполне доволен и по товару, и по деньгам. Подарки тоже приходятся кстати. Но завести разговор о небольшом отпуске я не успеваю. Заходит хозяйка. Оказывается, вчера приезжал Стёпка и привёз для меня большое письмо. Подаёт несколько двойных тетрадных листов.

Что от Ники – понятно. Кто ещё мне писать будет, да так много. И чьё ещё письмо мне мог привезти Стёпка. Привезти явно просто так, иначе бы дождался.

Читать на ходу не буду, не записка в полстранички. Замечаю только, что написано по новой орфографии. Похоже, и вопросы появятся – и кому их задать? Иду к себе.

Письмо Ники

Здравствуй, названый брат мой старший Михаил свет Дмитриевич!

Во первой строке письма шлю тебе привет.

А со второй строки кончаю трёп и начинаю собственно письмо. Ещё когда ты уезжал, я понял, что буду его писать. Если здесь увидимся – передам тебе сам или всё расскажу. Если встретимся там – тоже проще будет. А уж если разминёмся – то тем более.

О чём пишу? А обо всём.

Ты уехал как-то неопределённо, в никуда. Я понял, что опять остаюсь один. Что ж, не привыкать. Как прокричал герой одного знаменитого фильма про войну – будем жить! Но он прокричал это за несколько мгновений до гибели. Не пугайся, надеюсь, до этого не дойдёт. Разве что через двадцать лет, если я здесь настолько задержусь, когда времена такие наступят. Впрочем, об этом мы с тобой говорили, зачем повторяться.

Через неделю после твоего отъезда мне пришлось совершить героический подвиг. Тётка Марья прибежала, кричит, мол, лодка посередине Волги перевернулась, человек тонет и о помощи кричит. Мы со Стёпкой побежали туда, лодки на берегу нет, он сказал, что не доплывёт, сил не хватит.

Уже на берегу я с себя штаны да рубаху скинул куда попало, поплыл один, разогнался, будто на мастера сдаю, успел. Оказалось, девка какая-то, я даже не понял кто, уже воды нахлебалась и без сознания. За лодку схватилась, лодка вот-вот утонет и её с собой утащит. Как я сообразил ударить ей по запястью, чтобы судорога отпустила – сам не понимаю. Спасать нас учили, так что потащил её на вытянутой руке по воде за волосы, чтобы она меня не схватила и не утопила. Вытащил на берег, там уже все причитают, будто по мёртвой, попа хотят звать, урядника. А я начал искусственное дыхание делать, как учили, хотя раньше никогда не приходилось. Как у нас говорят, на автопилоте. Даже и не думал, получится или нет. Вдруг меня стали оттаскивать от неё, да ещё орут – чего, мол, девку мёртвую тискаешь, да ещё прилюдно, и не совестно. Ну и дальше всякое такое. А я ни о какой такой девке и не думал, человека спасать надо. И вдруг из меня такое попёрло, я и сам не думал, что так могу. Обложил их всех сам не знаю сколько этажным матом, да так, что они замерли на месте и заткнулись. А Стёпке я крикнул, чтобы помогал. Он быстро понял, что надо делать.

Откачивали долго, я уж подумал было, что зря стараемся, но всё-таки вырвало её водой, потом понемногу дышать начала. Только тогда я увидел, что это Стешка с того конца деревни, она года на три старше меня. А там и бабы вокруг неё крутиться начали, поднимают, успокаивают, голосят вовсю. Им стало не до нас, да и нам здесь делать уже было нечего. Стёпка помог мне одежду найти, сам не знаю куда побросал, и мы пошли домой. Он всё удивлялся дорогой, но не столько тому, что сумели Стешку оживить, сколько моим знаниям, как он сказал, разных ругательных слов. А потом добавил, что иногда, может, они и нужны бывают. Вот как сегодня.

А дня через три я пошёл в лес, ягод захотелось, земляники много было. Иду мимо сарая, а тут Стешка навстречу, смотрит на меня и просит помочь ненадолго, что-то там в сарае переложить. Чего ж не помочь?

Зашли. Начали сено на одну половину перебрасывать. Вдруг она толкнула меня, я упал и в сене даже запутался. Я ещё подумал, чего она такая нерасторопная. А она заговорила, что, мол, отблагодарить меня хочет, что жизнь спас и дальше в том же роде. Я сначала не понял ничего, а она уж сарафан с себя стаскивает. Дёрнулся, а она не пускает. Скинула с себя всё, потом за меня принялась. На меня как оцепененье нашло, ни рукой ни ногой пошевелить не могу.

А дальше и рассказывать не буду. Да об этом, наверное, и не рассказывают. Ты же взрослый и всё сам сообразил. Сколько времени прошло – не знаю. Потом она отряхнулась, сарафан натянула и быстро убежала, а я всё это пытался понять. Вдруг спохватился – я же так и сижу в сене как был! Сразу оделся и пошёл в лес. Настроение какое-то непонятное. Что это когда-нибудь произойдёт – и так знал. Я ведь всего-навсего человек, как и все, не хуже и не лучше. Хотя до сих пор не понимаю, что с нами произошло, почему мы здесь. Но не с Марса же! Ещё там мой сосед в тринадцать с чем-то лет хвастался. Я ему, правда, не верил, но кто его знает. Да и выглядел он явным акселератом. А здесь, что, я действительно в этом мире вырос?

После леса пошёл на Волгу и дольше обычного плавал, даже на скорость, как-то особенно зло и яростно, будто с себя что-то смыть хотел.

Вечером, когда спать пошли, Стёпка вдруг спросил о Стешке. Я сначала не понял, а он заговорил про сарай. Откуда знает – да сама Стешка сказала. Да ладно, говорит, ничего, у меня с ней самый первый раз ещё два года назад было. Чего было – а то самое и было. Мне стало так противно, сам не знаю почему, что я начал его бить. Он мне ответил, но мы всё же быстро успокоились. Чего нам делить? Не Стешку же.

Миша, у нас много говорят о пороках общества в двадцать первом веке. Что в прошлом жили все как-то очень хорошо и очень правильно. А тут и телевизор развращает, и сайтов непотребных сколько угодно, и всякое такое. А в здешнем прошлом ни того ни этого, а путаются все в деревне чуть ли не с детства, да и пьют не меньше, чем в нашем. Может, дело не в телевизоре? Может, вообще всё это нормально, а взрослые просто лицемерят и сами в детстве были такими?

А через неделю письмо пришло. Сестра тётки Марьи, ну та самая, у которой тот Никита, пишет, чтобы документы его ей прислали. Никита учиться надумал, вроде как за ум взялся. Делать нечего, дядя Игнат поехал в город, забрал документы и сразу отправил, а потом и посылку с мундиром, поскольку мне он теперь без надобности. Ему, правда, придётся перескочить через класс, да и мои оценки явно повыше, чем у него были. Но это уже, как говорят у нас, его проблемы. И что мне теперь делать, неясно.

Не то чтобы я о гимназии очень жалел, хотя и привык, и получалось, и друзья появились. Но знаешь, в пятнадцать лет хочешь не хочешь, а о будущем думать надо. У нас-то ещё пара лет – и институт выбирай, а то в армию загремишь (впрочем, твой пример меня вполне поддерживает – я этого не боюсь, по крайней мере сейчас). А тут – на правах крестьянского сына лет через пять жениться на какой-нибудь Стешке и на ближайшие полвека… В общем, понятно. Но об этом мы уже говорили.

Или по твоим стопам в приказчики пойти, в лавке торговать, потом своё дело начать и т. д. Ну не этого я хотел ещё год назад, не этого, и всё тут. Да и ты, я понимаю, не на век в эту лавку засел – Мологу посмотреть да юного прадеда повидать. А может, крах с гимназией – это сигнал, пора домой собираться? Попутешествовал, и будет? Не знаю.

И стала в голове всплывать твоя теория о временном туннеле и всё такое прочее. Может, действительно надо только знак поменять? Тогда считаем. Из нашего времени я исчез в ночь с седьмого на восьмое августа, здесь оказался утром двадцать пятого июля. Это я точно помню. Поскольку момент раскрытия туннеля не почувствовал, будем тоже считать, что в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое. Как и почему всё это случилось – понятия не имею, можно предположить, что Земля при движении вокруг Солнца в какое-то время через что-то там проходит, и туннель открывается. А если так, то это может происходить ежегодно. Конечно, Солнечная система и сама вращается вокруг центра Галактики, и, может быть, влияет именно этот самый центр или там ещё не знаю что. Тогда рассуждать абсолютно бесполезно, но об этом думать не хочется.

Так вот. Если ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое июля я проведу на том же самом месте, может, туннель откроется, и появится шанс утром восьмого августа выйти на дорогу, пойти на станцию и уехать первым же поездом домой? Правда, наш астрономический год, насколько помню, триста шестьдесят пять дней и шесть с чем-то часов, так что придётся на всякий случай посидеть подольше.

И ещё. Ты о какой-то временной метке говорил. Если она действительно появилась, то я, наверное, ничем не должен отличаться от себя той ночью. Конечно, рост, вес и прочая биология – это уж что есть. Длина волос тоже вряд ли важна. Но вот вся одежда, вещи в карманах и что ещё было с собой должно остаться тем же. То есть, чтобы действительно только плюс на минус заменился или наоборот – не знаю как должно.

Вот такая теория. Построена, как ты понимаешь, ни на чём, но другой нет. Да я ничем и не рискую. Проведу ночь на природе, а уж где утром окажусь – как повезёт. В той самой ночи или на год позже – какая разница. Надеюсь только, не рабом на египетской пирамиде или солдатом звёздных войн. Да и слишком это невероятно, чтобы ещё раз куда закинуло.

А дяде Игнату скажу, что домой хочу съездить, но, может, скоро вернусь. И если на самом деле вернусь, то осенью поеду в Мологу искать тебя. Не сидеть же здесь всю зиму! А там – работу поищу, может, в ученики на какой-нибудь завод, только не в наш город, вдруг кого из гимназистов встречу. Или года через три попробовать сдать за курс гимназии экстерном и учиться дальше? Правда, надо будет выправлять какие-нибудь документы, придётся попросить помощи здесь. Наверняка найдётся какой-нибудь младенец, родившийся лет пятнадцать назад, окрещённый, но не доживший до сознательного возраста. Попрошу тогда батюшку здешнего, отца Александра. Он на меня ещё в прошлом году внимание обратил, спросил, кто я да откуда. Не то чтобы я часто в храме бываю, разве что с ребятами, но он вроде мне благоволит и несколько раз заговаривал со мной на улице. Хороший он человек. Если придётся исповедоваться, наверное, расскажу о себе как есть. Поверит или нет?.. Но всё это после двадцать пятого июля, если, конечно, останусь в Сельцове. А сейчас у меня в запасе ещё три дня, надо собираться. Допишу днём накануне.

Вот и пришёл, как говорили в глупых детективах, день Икс. Ещё вчера я сказал, что завтра к вечеру поеду домой и, как писал уже, не знаю, вернусь или нет. Здесь меня пожалели, но сказали, что могу возвращаться когда захочу. Всё-таки хорошие они, Игнат с Марьей. Спать пошли со Стёпкой на сеновал, как в первую ночь здесь в прошлом году. Это, конечно, роли не играет, но всё-таки.

Забились в сено, и тут Стёпка заговорил о своей обиде на меня, на кого я его одного бросаю и всё такое прочее. А потом вдруг заявил, что мне здесь в деревне вообще не место. Я сначала не понял, чего он на меня так взъелся. Уж не из-за Стешки ли? На что он как-то зло ответил, что таких как мы у неё, что она – в общем, понятно. Чуть было опять не подрались.

Потом он выдал, что я вообще не отсюда. А откуда, говорю. А непонятно откуда. Что не деревенский, это ясно. Городской, но непонятно из какого города. Я сказал, но как-то тоскливо, из Углича, ты же знаешь. А он передразнил – из Углича-Гуглича. От Гуглича, сам понимаешь, мне даже смешно стало. Он не понял и сказал, что я вообще ниоткуда. Но так не бывает. Значит, бывает.

Я об этом, говорит, ещё в прошлом году догадался. По одежде, что ли, которую вы на берегу внимательно рассматривали, по плавкам да кроссовкам? Нет, откуда я знаю, может, где такое и носят, мир большой. А вот по той штучке, которая тогда из твоих штанов выпала. Я случайно там что-то нажал, картинка появилась, на ней фигурки задвигались, потом она исчезла. Нажал на цифирку – цифирка на стёклышке сама написалась. Ничего подобного не видел. Что у меня такой штуки нет – это ладно, не велик барин. Но ни у кого взрослого ничего такого не видел даже в городе. А у тебя есть. И не в золоте ходишь. Значит, там, откуда ты, такая штука у всех должна быть.

Молодец, говорю, правильно сообразил. А хочешь знать, что это такое. Конечно, хочу – даже загорелся сразу, аж в темноте глаза сверкают. Что такое телефон, знаешь? Говорю, а сам думаю: может, его ещё не изобрели? Смотрю, он замялся. Может, слышал, продолжаю, два прибора в разных домах стоят, проводом соединены. В один можно говорить, а из другого всё слышно, и не надо туда идти. Он обрадовался – слышал, говорит, даже картинку в журнале видел, есть такие. Так это телефон такой маленький? Телефон, говорю, но не такой, как на картинке. По этому можно хоть в Америку, хоть в Африку, хоть куда угодно прямо с этого сеновала позвонить, и проводов никаких не нужно. Но только не сейчас, потому что во всём мире таких ещё ни у кого нет.

Как это, говорит, во всём мире нет? А у тебя откуда? Да вот так, их только через сто лет придумают, там они у всех есть, даже у детей маленьких, где хочешь купить можно и стоят недорого. Он так медленно и боязливо повернул голову и посмотрел на меня. К-как через сто лет? Т-ты в к-каком году родился? В тысяча девятьсот девяносто четвёртом, говорю. И вдруг сам чуть не задрожал от испуга. Своего года рождения испугался!

А он даже замолчал, словно дыхание перехватило, а потом тихо и так серьёзно: я о чём-то таком и думал. Ну не похож ты на всех нас! Хоть и говоришь как мы, по-русски, и руки-ноги такие же. Я даже в бане тебя сверху донизу со всех сторон внимательно рассматривал! А в бане-то ты что хотел такого необычного увидеть – чай не девка. Чай не чай, говорит, а мало ли что – ну не такой ты, и всё тут!

Чёрт какой, что ли, хвост искал? Стёпка даже смутился. На чёрта, мол, не похож, добрый ты, да и в церкви бывал. Креста на тебе, я, правда, не видел, но чёрт в храм не пойдёт, ему туда никак нельзя.

Тут мы оба замолчали. Потом Стёпка захотел узнать, как я здесь появился. Сам не знаю, вроде бы случайно получилось. И куда же я домой еду? А туда, в своё время, и собираюсь, если, конечно, получится.

Вдруг он спросил – а можно с тобой? Будем вместе. Всему научусь, что ты знаешь, ну и так далее. Поначалу я даже немного опешил, но потом чуть не закричал от восторга. Вот здорово! Сразу представил себе Стёпку в нашем времени, в моей компании, с мобильником и за компьютером. А что, мне месяца хватило, чтобы к здешней жизни привыкнуть. Чем он хуже? С родителями договорюсь как-нибудь, они должны его принять. Мы и так уже год как братья.

Смотрю, у него опять глаза загорелись, но ненадолго как-то. И у меня в голове сразу – а выйдет? У меня временная метка, может, и есть. А у него явно нет. Подойдём к этой сосне вместе, а там же не капсула какая, чтобы всех, кто в неё забрался, переместить. Просидим там ночь, а утром домой вернёмся. Или тем силам я один нужен? Стёпка их отпугнёт? Или в какой-то момент один из нас просто исчезнет, и это будет означать, что всё произошло. Я окажусь у мягкой кочки во мху, а он, наверное, так и останется у той высокой сосны.

Вдруг Стёпка опустил голову, видимо, тоже понял, что это невозможно, и тихо сказал, что надо здесь жить, в своём мире, в своём времени, что судьба его такая.

Я стал утешать, сказал, что ему обязательно надо учиться, что он умный, раз меня раскусил. Он пообещал.

Потом мы наконец уснули.

Сейчас день. Я дописываю это письмо. Уже переоделся. За футболку я не боялся, она растянется в любом случае. Джинсы в поясе сошлись нормально, стало быть не растолстел на деревенских харчах. В длину они в прошлом году немного лежали гармошкой на кроссовках, сейчас даже носки видны. Вырос, хотя, похоже, всё-таки не настолько, чтобы все сразу внимание обратили. Кроссовки, правда, жмут, но ничего страшного, до утра как-нибудь потерплю. Стёпка принёс бейсболку, которую я ему тогда подарил – вдруг, говорит, без неё не получится, да и зачем она ему здесь.

Я показал ему мобильник, объяснил, как им пользуются. Батарея, правда, давно разрядилась, так что никаких картинок не было. Жаль, можно было бы посмотреть виды нашего города через сто лет, есть там несколько фоток. Да и Стёпку снять на память…

Пишу, как космонавт перед стартом. Только стартовая площадка около высокой сосны, которая там была той большой кочкой, у которой я решил заночевать. Но лететь не на какую-нибудь знакомую МКС с помощью ЦУПа и множества других специалистов, а на свою другую планету – знаю какую, а как добраться…

Ну вот, брат старший названый, вроде и всё. Письмо большое получилось, утомил я тебя. Но сил прочесть всё это у тебя должно хватить, если уж у меня хватило их написать. Письмо тебе отдаст Стёпка. Он, кстати, понял, что мы с тобой здесь вместе. И пришли вдвоём, и потом в лесу, когда мы прощались, а он как раз с грибами подошёл. Но он никому не расскажет, да и что рассказывать, а главное – кто поверит?

Если мы не увидимся здесь, попробуй воспользоваться моими расчётами. Если всё окажется верно, в будущем году встретимся во дворе. Или на шашлыки к тебе в Полужьево приеду. Ты же звал. Но если тебе здесь понравилось и ты решишь остаться – помни, что был такой Ника, Никита, которому ты очень и очень помог.

Ника

24 июля 1898 года Р.Х.