Текст книги "Брат мой названый"

Глава 33

Я закрываю третью тетрадь, потом чисто механически открываю её на первой странице и медленно читаю ещё раз. Что хочу найти, и сам не понимаю. Возникают новые вопросы, а и на предыдущие пока нет ответов.

События в его жизни всё убыстряются. Начинается тетрадь с литературы, это вполне понятно. Не хватает Нике интеллектуального общения, что поделать! У меня в Мологе было практически то же самое. Только там нашлись книгочеи, а здесь читальный зал. Интересно, а в двадцать первом веке он читал или как все?

Появилась Юля – это понятно. Пятнадцать лет, что вы хотите. А по документам даже шестнадцать! Юля, конечно, имя нередкое. Но её родители… Что это – простое совпадение, очередная случайная закономерность или закономерная случайность?

Правда, довоенный сборник Уткина (небольшой бежевый, в переплёте – помню, как выглядит, поскольку чуть ли не единственная у меня книжка тех времён) в шкафу лет десять стоит, надо бы посмотреть. Или?..

Левые крайние школьные окна первого этажа – явная мелочь. Но и мой отец два старших класса проучился именно в этом кабинете. Мимо шли, показал. Может, и дед там же? Получается, все они, несколько поколений, в каком-то смысле одноклассники?

А как Ника рассуждает о наступающей войне! Аккуратно, будто включил инстинкт самосохранения. Слова этого не употребляет, Уфу засекретил. Однако в предыдущих тетрадях он был менее осмотрителен, что же здесь произошло? Или понимает, что всё это слишком серьёзно, боится даже сам с собой говорить?

С нетерпением и некоторой боязнью перехожу к четвёртой. Пролистываю, будто хочу найти что-то вложенное, какой-нибудь листок, который должен непонятно что объяснить. Замечаю, что появились записи карандашом. Что гадать, увидим.

15 апреля

Месяц назад дописал третью тетрадь, а начать следующую как-то руки не доходили. Ничего принципиально нового не произошло. В вечерней школе я за год пройду два; учителя говорят, что и на следующий можно ещё два. Так что самое позднее годам к девятнадцати я смогу закончить школу, и мне надо учиться дальше. Я вежливо и с некоторым азартом соглашаюсь, хотя понимаю, что будущий учебный год у меня точно не в этой школе. Или у токарного станка по полторы смены без выходных, или в своей за компьютером.

В училище тоже всё чин чином. Что к станку подходить боялся, давно забыл. Умею, конечно, не так много, так и учусь всего полгода. Но работаю довольно уверенно. Почему-то вспомнился комп, на котором почти получалось работать вслепую. Тоже уверенно. Но там-то сидишь да по клавишам бьёшь. Ошибся – ерунда. Шаг назад и без проблем. А здесь заготовка в брак. Никакого виртуала, всё реально. Готовлюсь к практике, мастер обещает интересную работу, где и руки нужны, и голова пригодится (а что, есть места, где она не нужна?).

С Юлей продолжаем встречаться в читальном зале, иногда ходим в кино, были в театре (Костромской театр привёз «Анжело» – Юля хочет меня немного, как она выражается, окультурить).

По дороге домой рассказала, что прошлой осенью приезжал Утёсов со своим оркестром, а перед тем в «Центральном» выступал джаз Генриха Варса из Львова, она ходила с родителями, очень понравилось, до сих пор помнит (Ты наверняка ничего подобного не слышал!). И вообще много интересных гастролей чуть ли не каждый месяц, только билеты иногда трудно достать. Утёсова я слышал на диске (есть у отца, хотя это совсем не его поколение, ему почему-то нравится). Кто такой Варс – ни малейшего понятия. Вернусь – поищу на ретросайтах, наверняка найдётся.

В конце марта попали на концерт Любови Орловой в Большом зале Дворца – он ещё не отделан так, каким я его знаю (видимо, это сделают лет через десять-пятнадцать, раньше явно будет не до этого). Орлову я видел только в старомодных фильмах, а здесь она невероятно популярна. Это и по залу было видно, и задолго до концерта разговоров хватало, тем более что сам концерт был перенесён на неделю. В училище мне откровенно завидовали, пришлось обо всём рассказывать. Я тоже увлёкся, очень понравилось. Надо будет дома пересмотреть «Цирк» и «Волгу-Волгу».

Кстати об окультуривании. Интересно, как бы Юля отреагировала, если сесть вместе с ней за комп и поставить диск с прогулкой по Парижу или Лувру? Кто кого бы окультуривал?

Вполне ожидаемая новость – весна. Говорят, на днях полностью перекроют плотину и будут заполнять водохранилище, его уже называют Рыбинским морем. Сашке тоскливо, хотя это началось не вчера и все давно должны понять, что Мологи больше нет. Но можно ли с этим свыкнуться? Даже у меня на душе какие-то кошки скребут, хотя был там только раз прошлой осенью, и то уже на развалинах, стало быть с Мологой практически ничего не связывает. Разве что Сашка да названый брат-тёзка, который уехал туда больше сорока лет назад. Правда, моего города со мной тоже нет, но он будет в двадцать первом веке. Вот только со мной или без меня?

2 мая

Вчера был на первомайской демонстрации, встретил Юлю и её одноклассников. Со многими в последние недели познакомился (вполне нормальные ребята, комплексовал я совершенно зря), и сейчас у меня с ними хорошие отношения. Фотографировались. Демонстрация мало чем отличается от ноябрьской. Портреты, плакаты, лозунги. Одни славят вождей, другие – социализм, третьи в любое время к месту – о защите Родины и отпоре врагу. Многие (даже среди ремесленников) чувствуют приближение войны, но вслух говорить боятся. Как-то вечером зашла речь в общаге, спросили и меня, что я об этом думаю. Отговорился общими словами, мол, если будет, и на фронте воевать надо, и в тылу рабочие нужны. Куда пошлют, туда и пойду. Как я понял, все думают, что пограничники отпор дадут, война чуть ли не на границе закончится. Да и немецкий рабочий класс солидарность проявит, не допустит нападения на страну победившего социализма (это выражение я часто слышу). А что я должен был сказать? Прочесть краткий курс истории войны, когда где какие битвы и прочее? И промолчал об этом не из боязни чего-то там за себя. Ну, донесёт на меня кто – что это изменит для всех?

После демонстрации все пошли к Юле. Было весело, крутили патефон. Песни какие-то наивные, но всем нравятся. Поймал себя на том, что и меня они чем-то привлекают (интересно будет послушать их дома, когда вернусь). Несколько раз танцевал с Юлей. Она мне очень нравится, показалось даже, что другие ребята старались меня в этом смысле не перебивать. Девушки загадали встретиться всем здесь же на Седьмое ноября (места много, отдельная квартира во всём классе только у Юли). Ребята с радостью согласились. Заговорили, что впереди выпускной класс, через год расстанутся, кто куда учиться поедет… В этот момент я стоял у окна, сразу отвернулся и сжал зубы. Чуть было руку не закусил. Никто, к моему счастью, этого не заметил. А что я мог им всем сказать? Что это последнее такое веселье? Что на Седьмое ноября загадать, может, ещё и можно…Что в будущем году после школы у ребят будет совершенно другой институт… Естественно, опять промолчал.

Вечером шёл домой в каком-то подавленном состоянии. Или всё прочитанное за последние месяцы и всё, что меня окружает, накладывается на предстоящие события, о которых знаю только я?

15 мая

Экзамены и контрольные – горячая пора. Отвлёкся на них – может, к лучшему? Как и все, учу и сдаю, в училище чуть ли не в передовиках, в школе даже без чуть, так что обо всех других проблемах почти забыл, потому мало что записываю. В читальном зале бываю редко. Сегодня в сквере открытие летнего сезона, но пойти не получилось – у Юли тоже контрольные.

22 мая

В городской газете чуть ли не каждый день статьи и заметки о заполнении водохранилища, «море» ещё в кавычках. Пишут о начале работы шлюза, о больших теплоходах, о том, как ведут себя ничего не понимающие звери. Есть даже фото лося на плоту. Ничего нет только о людях, которые покинули свои дома.

25 мая

После вчерашнего вечера до сих пор не могу прийти в себя. День начался обыкновенно. С утра в училище, потом пошёл в библиотеку, поскольку в школе ни занятий, ни экзаменов. Юля была там, готовилась к какой-то контрольной. Потом она собралась домой пораньше, и я с ней. О чём говорили по дороге, совершенно не помню. Только уже около подъезда вдруг сказала, что через полторы недели они всей семьёй едут к летичевской бабушке – родители на месяц маминого отпуска, а она до конца каникул, вернётся только в августе. Сначала я вроде даже и не среагировал, но буквально через несколько секунд въехал в ситуацию, остановился и тупо посмотрел на неё. Видимо, в моём поведении действительно было что-то необычное, потому что Юля тоже остановилась, посмотрела на меня и спросила, что со мной такое.

Вместо ответа я повернулся, вошёл в подъезд и молча стал подниматься на третий этаж. В голове какая-то непонятная пустота. Она, ничего не понимая, направилась за мной.

Меня встретили как обычно, то есть вполне радушно. Юля непонимающим голосом начала:

– Сказала Мише, что едем в отпуск к бабушке Риве, так он сразу побелел весь и пошёл к нам, а вроде и не собирался сегодня. Но я же после каникул вернусь…

В последних словах мне послышалось извинение.

– Действительно, Миша, что в этом особенного, мы уже несколько лет собирались, всё не получалось, – сказал Наум Викторович. Но, похоже, на моём лице было написано что-то такое, что и он остановился, хотя по инерции добавил: – А почему бы и нет?

– Наум Викторович… – я начал подбирать слова, ещё не зная, что и как сказать, – Наум Викторович, а вы можете в этом году поехать к свердловской бабушке, а к летичевской – хотя бы в будущем? Да и бабушку Риву сейчас с собой в Свердловск на лето позвать? Хотя бы на месяц? Она там в Летичеве одна или ещё кто есть?

– Сейчас одна, моя сестра с семьёй уже десять лет на Дальнем Востоке, брат Семён на Севере работает, а деда Авигдора уже нет. А что всё-таки случилось, мы уже и билеты взяли, нас там ждут…

– Билеты можно сдать, – чуть не плача проговорил я. – И бабушку Риву – вызвать! Нельзя туда в этом году ехать…

Я стоял посреди комнаты, совершенно не представляя, как им всё объяснить. Понимал только одно: убедить – должен! Если иначе не получится, все учебники перескажу, все фильмы, всё что знаю. Паспорт покажу, на колени встану… Как на непонятно каком экзамене оценку выпрашивать буду, только цена её такая высокая… Если не сдам – как жить дальше…

– Но всё-таки, Миша, в чём дело? – почти умоляюще спросила Полина Семёновна. – Маленький уютный городок, когда-нибудь приедешь – тебе понравится. Когда я первый раз туда приехала…

Я почувствовал, что сейчас начну говорить всё подряд, только бы не перебили. Выговорюсь, а там… Выручил Наум Викторович:

– Ты думаешь, война будет? Но ведь у нас с немцами договор, и до границы с ними там вроде бы далеко… И воевать на чужой территории…

И тут я неожиданно для себя выпалил:

– Будет, будет, будет! Очень большая и очень страшная! А до Летичева вашего за несколько дней дойдут!..

Крик сопровождался слезами и чуть ли не истерикой, так что Полина Семёновна схватила меня за руки и начала успокаивать.

Через несколько минут я немного пришёл в себя, выпил из Юлиных рук стакан воды и замолчал.

Наум Викторович растерянно переспросил:

– Будет? Большая и страшная? Но когда? И откуда ты это можешь знать?

И я ответил как-то сдавленно и обречённо:

– Будет. Очень скоро. Вы из отпуска не успеете вернуться. Очень большая и очень страшная. Знаю. Даже день и час. И ничего не могу сделать. Но хоть вас хочу спасти. Не надо ехать…

Видимо, всё это выглядело слишком серьёзно, поэтому никаких шуток о прорицательстве, гадании и прочей подобной ерунде не последовало.

– Но ты понимаешь, что об этом сейчас нельзя говорить вслух и вообще никому? – тихо спросила Полина Семёновна.

– Понимаю, потому и говорю, – так же тихо ответил я.

Все замолчали. Мне больше нечего было сказать. Родителям, видимо, тоже. Юле… А что Юля? Девчонка, что она в этом понимает!..

Сколько времени было тихо – минуту? Две? Или больше? В какой-то книге ещё дома мне запомнилась фраза – время остановилось. Именно так и было.

Первым заговорил Наум Викторович:

– Ладно. Верю, хотя и сам не знаю почему. Просто верю. Обсуждать, похоже, нечего, надо принять как должное. Завтра даю телеграмму маме, пусть срочно едет к нам. Причину придумаю. Эти билеты сдаём, берём до Свердловска. Всё-таки отпуск, отдохнём сколько-нибудь. Да и бабушка Белла внучку давно не видела. Так? – Наум Викторович будто со мной советовался.

– Так, – в тон ему ответил я и добавил: – Так я пойду?

– Может, чаю? – спросила Полина Семёновна. – Я заварю…

– Нет, спасибо, Полина Семёновна, я очень устал, я приду завтра.

Юля пошла меня провожать.

– Так ты действительно… – начала было она, но я закрыл её рот ладонью и тихо сказал да.

В общежитие шёл как в тумане. Вспоминал какие-то карты из школьных учебников, толстые синие (или чёрные?) стрелы на них. Через сколько дней немцы вошли в Летичев – откуда мне знать? Городок маленький, я о нём раньше ничего не слышал – не Брестская крепость, не Минск, куда главные стрелы направлены. И в учебниках о Летичеве ничего не помню… Да какая разница когда…

Вахтёрша посмотрела косо. Дыхни. Пожалуйста. Она покачала головой.

Я поднялся на второй этаж. Всё как обычно. Доминошники в коридоре, очередной козёл. Не то чтобы я здесь к домино пристрастился, но вечером за компанию получается что-то вроде отдыха. Замена телику, компу и всему остальному. Научился ещё осенью.

– Будешь играть, так занимай очередь.

– Да не хочется сегодня что-то.

Сел рядом, попытался отвлечься. Скоро понял, что не получится.

Встал, пошёл в комнату. Сашка сидит за столом и читает. Повернулся ко мне. Поздоровались. Я молча взял чайник и выпил два стакана воды почти залпом. Потом так же молча лёг, но долго не мог уснуть. Состояние хуже чем в то утро, когда к Пашке попал. Хотя тогда рухнула надежда домой вернуться, а сейчас… В голове крутились мысли, которые складывались в виденные когда-то фильмы о войне, оккупации, гетто, расстрелах, и главными героями в них были Юля, Полина Семёновна, Наум Викторович, неизвестная мне бабушка Рива… Потом памятник в Бабьем Яре, который я видел три года назад, когда ездил в Киев с родителями, – и их лица на его фигурах… Всё это представлялось столь явственно, что я не понимал, что мне сейчас делать и как от этого избавиться. Наверно, эти картины будут сопровождать меня до того момента, пока точно не узнаю, что все они в Свердловске.

Встал, вышел в коридор к окну и открыл форточку. Дерево за окном – как этот самый киевский памятник? Или просто голова кружится, воздуха не хватает?.. Скоро подошёл Сашка и сразу понял – со мной что-то не то.

– Ты выпил что ли? Весь дрожишь…

И он тоже! Вахтёрша ладно, ей положено. Но у меня же действительно…

– Нет, но, кажется, мне сейчас именно это и надо.

– Что случилось? С Юлей поругался?

– Здесь всё в порядке, потом объясню (скажу ему после двадцать второго, там уже всё равно будет).

– Подожди, схожу к соседям, у них сегодня был день рождения. Может, осталось что.

Через минуту Сашка вернулся:

– Только водка.

И подал полстакана. Водки я ещё никогда не пробовал, даже вино только раза два-три, а тут, совершенно не раздумывая, выпил залпом. Никакого опьянения не почувствовал, но сразу уснул.

Я откладываю недочитанную тетрадь. Последние две страницы читал, боясь каждой новой строки, отчётливо понимая, куда меня ведёт каждое последующее слово, веря всем этим буквам и одновременно не веря. Хотя написано по линейке и вполне разборчиво, строчки переплетались, слова путались и цеплялись одно за другое совершенно непонятным образом. Ну да, он же Миша! Так я… Так это…

Всё стало абсолютно ясно – и почему бабушка настояла, чтобы меня так назвали, и почему она после возвращения (так это не эвакуация была…) долго искала неизвестного мне до сих пор Мишу и вышла замуж только когда совершенно разуверилась в поисках. Об этом мне могли бы рассказать прадед Наум и прабабушка Полина, тем более что после войны они тоже искали всех своих двоюродных и троюродных от Могилёва до Одессы, и почти безуспешно, уцелели только те, кто на фронт ушёл, и то не все. Но они меня не дождались.

В начале июня Семён Авигдорович, брат Наума, неожиданно получил путёвку на три недели в санаторий под Минском, потом хотел заехать в Летичев, зная, что Наум с семьёй там тоже будет. Но письмо об этом от Семёна пришло, судя по штемпелю, только шестнадцатого июня и хранилось у соседей нераспечатанным, пока в январе сорок пятого у прадеда не случилась командировка в Ярославль и он буквально на одну ночь смог заскочить домой, в пустую квартиру. Успел Семён попасть в Летичев или навсегда остался под Минском?.. И прапрабабушка Рива в Свердловск так и не приехала…

Кое-какие туманные разговоры, правда, слышал дома, даже поначалу загадочное для меня шоа в разговорах бабушки с её близкими подругами. Вдобавок иногда они пытались говорить на каком-то совершенно непонятном мне красивом языке. И ещё диски, которые она называла пластинками. Странные песни на них, грустные какие-то. Даже те, которые вроде бы весёлые. В одной удивило единственное знакомое слово – балалайка. Спросить постеснялся. Какой именно язык, даже два разных, и почему бабушка не хотела меня во всё это посвящать – понял только в университете. Подлокотник… Ника был прав…

Поиски бабушкиных родных и Миши для меня соединились в одно целое, связанное только с Летичевом. Летом сорок пятого прадед Наум написал в тамошний горисполком и получил ответ, что все погибли, а дом взорван. Но кто именно – все? Съездить в Летичев после войны они смогли только лет через пять. Никаких следов. Им показали заросшую полосу, где в сорок втором был вырыт ров, а через несколько месяцев, когда ров был заполнен, его засыпали. Видимо, бабушка Рива там… Может, и Семён… А дед, которого ни поиски, ни красивый язык просто по определению не могли коснуться, от всего этого был достаточно далёк, потому и отец тоже, а я по молодости (да какая молодость – детство самое обыкновенное) оказался абсолютно нелюбопытен. Для них, как и для меня сейчас, это была просто точка на карте. Теперь ещё и за границей. Бабушка же, подарившая мне на исходе своей последней болезни несколько книг, в том числе, кажется, и Уткина, до конца держала всё в себе…

27 мая

Сегодня зашёл к Юле специально, чтобы проверить билеты до Свердловска. Про себя подумал – будто проводник какой. Все были очень серьёзны.

Вдруг Полина Семёновна предложила поехать с ними. Если всё действительно так будет, там можно работать и учиться, хотя и трудно придётся. А главное – не один останусь, вместе легче.

Всё понимаю: вроде бы логично – сирота, никто и ничто не держит. Разве что училище и завод. Так можно договориться о переносе остатка практики, пообещать потом отработать. И отъезд до двадцать второго будет выглядеть вполне обычным делом. Уехал и уехал. Сашка подумает – за Юлей. А когда всё станет ясно, никто здесь искать не будет, токарю и в Свердловске работы хватит. Койка в общежитии всегда найдётся. И с Юлей в одном городе… Но тогда я, вероятнее всего, останусь в этом времени навсегда. И потом сам себе скажу – струсил, в тыл убежал. Видимо, мне нужно остаться здесь, не могу уехать именно потому что знаю…

Всё это объяснять, конечно, не стал. Просто покачал головой да два-три слова. Меня поняли. В глазах Полины Семёновны увидел сочувствие. Договорились, что напишут мне на общежитие, постараемся не потерять друг друга. Говорила больше Полина Семёновна, Юля молчала.

Уезжают седьмого июня поездом до Ярославля, а там сядут на свердловский. До Ярославля провожу и сразу же вернусь.

Все занятия закончились, с понедельника начинается заводская практика, так что каждый день на смену к восьми утра, а вечером свободен.

30 мая

На заводе получил небольшой аванс, поэтому вчера пошли в сквер на аттракционы. Тема отъезда не обсуждается – не договаривались, само как-то сложилось. А что говорить? Юля сюда вряд ли вернётся в ближайшие годы – школу придётся заканчивать там, потом, если получится, институт. Я это вполне понимаю. Она вроде бы тоже предчувствует, но вслух не говорит.

5 июня

Ходили с Юлей в кино. В «Центральном» с понедельника идёт «Таинственный остров». Жюля Верна читали оба, так что смотрели внимательно. Домой, как обычно, шли вместе. Говорили о фильме. Юля вспомнила «Детей капитана Гранта», которых видела несколько лет назад, тот был интереснее. Мне здешние приключенческие фильмы вообще трудно смотреть – и нецветные, и никаких спецэффектов, и актёры играют уж очень наивно. И всё время вижу какие-то непонятные намёки. В самом начале, когда герои спасаются на воздушном шаре, пушки и ружья стреляют – гражданская война в Америке. А у меня в голове сразу появляется та, которой ещё нет. Уже на острове один из героев говорит, что война, наверное, уже кончилась – а до меня доходит, что ещё не началась, и безумная мысль – может, и не начнётся, может, здесь какой-то параллельный мир, такой же, да не совсем, и войны не будет. Но сразу обречённо понимаю, что просто фэнтези начитался, а с такими книгами в сорок первом делать нечего. Потом герои отбиваются от пиратов – здесь всё ясно. И вообще мне бы такой воздушный шар – домой улететь (но тогда я навсегда расстанусь с Юлей…). А герои на шаре не попали куда хотели…

Конечно, вслух я ничего подобного не говорил, но мне показалось, что и Юля могла думать в этом направлении. Несколько дней назад она вдруг заговорила со мной о Мессинге (ещё в марте я рассказал о нём, как понял) и связала его с тем нашим вечерним разговором. Я замялся, но рассказать правду о себе не рискнул. Побоялся – но чего? Неужели когда-нибудь придётся рассказать Юле обо всём? И что тогда будет с нами дальше?

О том, что в кино вместе были в последний раз, молчали.

8 июня

Вчера проводил Юлю с родителями до Ярославля. Бабушка Рива написала, что поедет прямо в Свердловск через Москву, но только после пятнадцатого, раньше не может. Ехали молча, сидели у окна друг напротив друга, старался украдкой смотреть на Юлю, хотел запомнить её лицо, но боялся встретиться взглядом. Показалось, она тоже… Иногда рассеянно глядел в окно, видел старые деревянные станции. Кирпичные вокзалы только в Лому и Чебакове, они и в моё время стоят, как стояли. Совершенно непонятная станция Всполье, я только на обратном пути сообразил, что здесь будет Ярославль Главный.

Подошёл поезд, сколько он стоял – не знаю. Попрощались. Обнялись. Я впервые поцеловал Юлю. Долго смотрел вслед поезду. Вот и всё.

14 июня

Оказывается, днём по радио было важное сообщение о том, что договор, который у нас с немцами, выполняют обе стороны и что войны не будет, бояться нечего. Сам я не слышал, рассказала вахтерша, когда вечером пришёл в общежитие. По истории я этого не помню и ничего не понимаю. Ну, не может здесь быть параллельный мир, ведь всё остальное совпадает!

15 июня

Сегодня воскресенье, ездили к Сашке на Слип. Я у них давно не был, с зимы (ходили однажды по льду через Волгу). По дороге на стенде прочитали газету со вчерашним сообщением. Сашка обрадовался, а я не знал, что ему сказать. Наши умные историки, может, во всём этом и разобрались, но я-то здесь и спросить не у кого. Если бы Миша… Он наверняка должен знать, что к чему.

Обедали впятером – родители, его брат и мы. Последние дни я как-то замкнулся в себе, стал угрюмый и неразговорчивый. Видимо, это и со стороны заметно. Семейные разговоры за столом слушал, уткнувшись в тарелку. А что мне ещё оставалось, когда говорили о свадьбе старшего брата, который сейчас пограничник где-то на Украине (осенью вернётся и невесту оттуда привезёт, пока только фото прислал, смотри). А средний, со странным именем Эрнест (послереволюционным, как ещё осенью объяснил мне Сашка), сидит напротив и рассказывает, что будет поступать в медицинский, скоро экзамены, всю зиму готовился. И Сашка заговорил о том же – вот закончим училище, потом в наш авиационный пойдём, обязательно вместе. И на меня посмотрел немного с вызовом. Ну почему именно при мне говорят о будущем! Помощи хотят, сами того не понимая? Я же не виноват, что слишком много знаю, я не ангел какой-нибудь, по небу летящий, не могу я прикрыть всех. Крыльев – нет! Не то что больших – даже самых маленьких. Никаких…

Меня пытались развеселить, но Сашка решил, что я такой из-за Юлиного отъезда (всего лишь на каникулы, чего особенного!). Пусть думают, что так и есть.

22 июня

Пишу утром, почему-то захотелось именно сейчас, хотя совершенно не о чем. Просто так. Сашка с вечера на Слипе, и вообще все разъехались на выходные и я в комнате один. Это к лучшему – быть на людях, видеть последние часы нормальной жизни, слышать планы на будущее и понимать всё это просто нет сил. До двенадцати здесь ещё мир.