Текст книги "Брат мой названый"

Глава 14

Я отношусь к категории людей, которым будильник практически не нужен. Где-то в мозгах спрятан свой, биологический, который прогоняет сон минут за пять до срока. Даже в армии, где обычно утром хочется спать, он меня редко подводил. Вот и сейчас: открываю глаза – на часах без пяти семь. Через пять минут меня должны разбудить. Стало быть, сыграем на опережение. Опять же и репутация сони мне не нужна. Будем надеяться, что ходики у Аксёна не сильно ошибаются. Минуты две можно полежать, собраться с мыслями.

А где их взять, мысли эти? На ближайшие месяц-два всё вроде бы ясно. В лавке торговать, на хозяина работать. Опыта в этом деле никакого, из знаний разве что несколько случайно от скуки прочитанных журнальных статей опять-таки столетнего будущего. Может, что и пригодится. Правда, ещё студентом подрабатывал в одной конторе, где магазины проектировали. Каталоги торгового оборудования листал и даже почитывал. Вот только нужны они мне здесь, как бы это помягче выразиться… Да как ни выражайся, толку-то с них…

Стук в дверь. Выхожу одетый. Рукомойник в сенях. Ага, мел есть. Стало быть, зубы чистят. Но у меня и свой в сумке – единственное, что в неё добавилось, поскольку я быстро понял, что если без чего здесь и можно прожить, так только не без чистки зубов. Привык-с! Пасту, оказывается, ещё не придумали, по крайней мере Ника ничего о ней не слышал. Зубная щётка – признак чуть ли не особого богатства. А мел в баночке плюс чистая тряпочка вполне доступны.

Немного демонстративно чищу зубы своим мелом. Хозяйка идёт мимо. Краем глаза вижу – оценила.

Завтракаем вдвоём с Аксёном. Анна, конечно, спит – куда ей спешить? Едим быстро, не рассусоливая. День рабочий.

Идти всего ничего. Лавка Аксёна окнами выходит на Базарную площадь. Ещё рано, но народ уже появляется. Место должно быть бойкое. Интересно, кстати, а чем же мы торгуем? Я вчера как-то не спросил, а сам он не сказал. Ладно, сделаю вид, что меня ничем не удивишь: что хлебом торговать, что сапогами, что упряжью – всё едино.

Поржавевшая не первой свежести вывеска «Скобяная торговля». Скобяная… слово слышал, но что это такое – в упор, как говорится, не помню. То ли товаров у нас (это где – у нас?) таких нет, то ли как-то по-другому называются. Один замок, второй. Открываем ставни – запоминай порядок. Ладно, запоминаю. Заходим. Смотрю по сторонам. Похоже, хозяин мой всем подряд торгует, а скобяные – по-нашему что-то вроде хозтоваров. Может, это от скобы? В ноуте какой-нибудь толковый словарь вроде должен быть, да толку-то с него? Что со словаря, что с железа…

До обеда Аксён объясняет что к чему. Делаем что-то вроде учёта. Он что, хочет мне всё так сразу передать без хотя бы двух-трёх дней совместной работы? Спросить, правда, я об этом не успеваю.

– Завтра и послезавтра работаешь на подхвате, потом ещё два дня уже сам, но я в лавке буду. Товар получать покамест будем вместе. Понемногу познакомлю тебя с поставщиками на пристанях. Раз в месяц полный отчёт. Дальше видно будет, что да как. Да, вот что. Работа не то чтобы сильно грязная, но всё-таки не очень чистая. Рубаха твоя не по ней, быстро извозишь, а на другое ты, я понимаю, ещё не заработал. Вон там халат на гвозде, в нём и работать будешь. Сапог лишних у меня нет, заработаешь – купишь у Кузнецова, здесь рядом. И ещё. Лавок вокруг полно, приказчики там кое-кто уж больно разбитные. Друг друга вокруг пальца обвести норовят. Если ты кого – твоё дело. Но чтобы не тебя! Держи ухо востро.

Фамилия Кузнецова как прозвучала, так сразу в памяти и всплыла. Аксён говорит ещё что-то, но я уже отвлекаюсь к полкам. Вот так и начались, говоря языком примитивного производственного романа, мои трудовые будни. К концу второго дня я уже знаю, где что лежит. Понемногу разбираюсь в ценах, кому и сколько можно скинуть и в прочих премудростях.

Обращаю внимание Аксёна на явно непрезентабельную вывеску. Соглашается, что надо бы обновить. Сам не умеет, а платить не хочется. Сделаешь? Почему нет?

На все художества хватает вечера. Зря что ли черчению меня ещё в школе учили, да и компьютерным дизайном как-то пытался баловаться. Не бог весть какая сложная работа. За ночь вывеска сохнет, и утром торжественно водружаю её на место.

Дня через три вспоминаю загадочное слово – мерчендайзинг и понимаю, что здесь ни о чём подобном не слышали.

Предлагаю кое-что поменять местами. Аксён не против – попробуй. Дня три разбираюсь что куда. С поправкой, естественно, что у нас не супергипермаркет, открытого доступа в обозримом и необозримом будущем нет и не предвидится, однако глаза покупателя должны на меня работать. Через месяц становится ясно, что так и получается. Аксён зауважал.

В первый же свой выходной иду по соседним лавкам – кто рядом, чем торгуют, что почём. В конъюнктуре разобраться. Перед этим придаю себе немного туповатый вид. Это означает пробор посередине в стиле примитивного кинолавочника, прилизанные волосы и скромничающая походка. Иногда задаю не слишком умные вопросы, на которые мне с готовностью отвечают.

Конкурентов немного. Видимо, покупателей хватает на всех.

На противоположной стороне площади, судя по вывеске, та самая кожевенная лавка. Сапоги, что ль, присмотреть? Да и вообще надо бы зайти, на хозяина глянуть…

Лавка как лавка. Захожу, похоже, не вовремя. Двое, по виду хозяин да приказчик, на повышенных тонах разговаривают. Первый, лет тридцати, погромче, второй помоложе да потише, вроде оправдывается, называя его Алексеем Палычем. При постороннем замолкают.

Смотрю сапоги, всё равно к зиме потребуются. Купить сейчас не куплю, но почему бы не прицениться. Оказалось, четыре рубля. Половина моей будущей зарплаты. Виноват, жалованья. Дороговато, у нас обувь дешевле. Не в рублях, конечно, а по отношению к жалованью. Виноват, к зарплате. Всё здесь придётся с ней соотносить. Виноват, с ним – с жалованьем.

Соображаю, если хозяин Алексей, то Пал Палыч, его отец, отошёл от дел или вообще уже умер. Понятно.

Молчат они недолго. Слышу:

– Шесть лет тому, ещё при отце, Васька работал. Малец был, и то лучше тебя соображал!

Так, уши в боевой стойке. Думал, как разузнать, а оно само плывет!

– Так и держали бы его, чего он тогда от вас с отцом сбежал?

– Да простудился сильно, проболел долго, потом в деревню на поправку старший брат его, сироту, забрал. Ждали – вернётся. И ведь служил не за страх, а за совесть. Чего не приехал – кто его знает?

Кто знает, кто знает… Да я и знаю! Ваське всего двенадцать было, он два года у вас к тому времени в мальчиках был. Поздней осенью отправили вы его на пристани по делу, а сапоги каши просят. Ваши, кстати, сапоги, старые, откуда у него свои. Небось, за еду да за старые шмотки и работал… Полдня там провозился, дождь, сырость, а потом в лавке в них же до вечера. Ну и, естественно, воспаление лёгких. Две недели в больнице – но выкарабкался! Если бы нет – то и меня бы не было, и отца моего, и деда. Только ты не темни, Алёшка, скажи ещё, что бил его частенько, когда на бабу свою зол был. Злость срывал. А Ваське кому жаловаться? Матери он почти и не помнил. Четыре года ему было, когда умерла. Незадолго до этой его болезни и отец туда же… Некому жаловаться!

Всё это он через тринадцать лет напишет в дневнике, который благополучно уцелеет и в начале двадцать первого века лежит у меня в столе, изрядно потрёпанный и пожелтевший. А сейчас Ваське уже или ещё восемнадцатый год, он третье лето ходит с братом в Кронштадт на баржах и давно вас если не забыл, то наверняка послал в соответствующее место.

Впрочем, какой он для меня Васька? Василий Гаврилович, хоть я его и знать не знал; умер он зимой сорок пятого, за много лет до моего рождения. Не старым ещё, всего шестьдесят четыре. Даже отец со своим дедом на этом свете не пересёкся, не то что я. На самых ранних уцелевших фотографиях ему около тридцати. Но сейчас-то он намного моложе меня. И всё-таки Васька или Василий Гаврилович?

Да какая, в сущности, разница? Мы не видимся, во всяком случае пока. А если и пересечёмся, что же, я объявлюсь его правнуком? И даже если скажу ему, на ком и когда он женится в первый и после смерти жены во второй раз, имена семерых детей в обоих браках и всё такое прочее, бедный прадед-паренёк сочтет меня за идиота и будет прав. Да и где мы можем встретиться?

С этими мыслями выхожу из кожевенной лавки и поднимаю глаза на вывеску. Похоже, Алёшке (уж так мне его называть хочется) недосуг даже новую вывеску заказать или хоть старую исправить. Так и значится хозяином П.П. Кузнецовъ.

Недели через две ловлю себя на том, что в торговлю, что называется, втянулся. Скажи мне кто об этом ещё в начале лета – посмеялся бы от души. Какая торговля? На фирме этим другие занимались, да и то – оптовой, никто никаких железяк в руках не держал, только бумаги. А тут стою в халате, на полках всякой мелочёвки полно. Замки, крюки, задвижки, щеколды, скобы, ручки, крепёж всех калибров, мастей и размеров. Однако на всём этом Аксён не замыкается, и на почётных местах висят, стоят, лежат вёдра, кастрюли, умывальники, тазы и ещё бог знает что. Одно продаётся, другое привозят. Что попроще, идёт из сельских кузниц, товар посложнее – из Питера.

Никогда не думал, что век назад много чего такого было. Расхожее мнение, что предки наши в лаптях ходили да всё лыком вязали, даже когда лыка не вязали, можно забыть. То есть, может, лет пятьсот назад и было так, но конец девятнадцатого века оказывается в этом смысле весьма прогрессивным, вполне себе нелапотным.

Покупатель тоже идёт разный, часто привередливый. Деньги-то свои тратят! В простой день всё больше местные, в базарную субботу поболе, сходятся со всей округи. Народ разговорчивый, каждого спросишь, откуда мил человек пришёл. Деревни называют всё больше мне незнакомые, видимо, затопленные. Появился как-то мужичок из Леонтьевского – так, уже интереснее.

– И долго добирался до нас?

– Да не так чтобы уж очень, часа три по сухой дороге. Телега крепкая, лошадь бойкая. Что, в гости к нам собрался?

– А чего бы и не собраться, людей посмотреть, себя показать.

– Так приезжай, а товару привезёшь, да подешевле, может, и купят. А то рыбки половить. Река-то у нас поуже чем здесь, да извилистая – то туда, то сюда, то назад поворачивает. Рыба непуганая.

– А как доехать?

– Так очень просто. Из Заручья через Подмонастырскую слободу, потом на Горькую Соль, потом дорога аккурат вдоль реки. У Часкова Молога поворачивает вправо, там Лопатино, Боброво, потом Большой и Малый Плёс, а на самой излучине на том берегу барская Иловна. Но тебе от Часкова не туда, а влево через Жерновку, там другая излучина будет, наше Леонтьевское как раз на берегу. Село старое, мужики в хозяйстве толк знают. А я с краю живу. Захочешь – у меня остановишься. Спросишь Лёху малого – меня все так кличут, потому как ростом не вышел, сам видишь, – каждый покажет.

Словоохотливый Лёха, купив кой-чего по мелочи, ушёл, а рассказ его в голове моей компактненько так уложился. Вот только в Леонтьевское, где волостное правление, мне как раз не особенно надо. Что мне с него? А вот в Боброво, пожалуй, надо бы съездить…

А надо ли? Допустим, приеду. Деревня каких-нибудь десять-двадцать домов. Пройду через неё совершенно чужим человеком. Разговорюсь с мужиками. И о чём? Этим летом ни Васьки, ни старшего брата Ксенофонта в Боброве нет. О них расспрашивать? И что мне расскажут? И захотят ли вообще что-нибудь рассказать? Может, я из полиции, может, случилось что? Так пусть полиция сама и разбирается, а мы тут не при чём. И правильно, что ничего не расскажут. Я бы тоже не рассказал.

А и будь они там? Опять-таки, что дальше? Со стороны посмотреть, познакомиться? Ну, допустим, Ксенофонт, наверное, моих лет. Он должен быть, судя по дневнику, заметно старше брата. А говорить-то опять же – о чём?

Вот зайдут они ко мне в лавку, да сами разговорятся о том да о сём, да пойму я, кто передо мной – можно было бы и к разговору присоединиться. Так, вообще. Разговорить обоих на тему предков, поскольку прадед о них в дневнике ничего не записал, о правнуке с его генеалогическими интересами не подумал (кто об этом в тридцать лет думает?). Прапрадед Гавриил, это понятно. Но даже отчества нет. И о прапрабабке, не говоря уже о прапрапра и далее, ни слова. Конечно, все они были в своё время записаны при крещении, венчании да отпевании, и книги эти должны лежать в каком-нибудь архиве. Надо бы поискать, только сначала вернуться… А цифровичок или мобильник заряженный под рукой окажись, так и несколько снимочков исподтишка ох с каким удовольствием бы сделал. Васькиных-то фоток у меня нет, есть только Василия Гавриловича фотографии, вполне взросло выглядит, а Ксенофонтовых и не было никогда.

Ишь, фантазия разыгралась. Кто бы тебе братьев в лавку привёл, да мобильник зарядил, да ещё чего потом захочется! Слишком много подавай! Нет уж, разлюбезный, сам решай: поедешь ты в Боброво, не поедешь ты в Боброво – только от тебя и зависит. Вот так.

Мысль, однако, дальше ползёт. Вот если бы лет через пятьдесят заглянуть в то же Боброво, тогда другое дело. Василия Гавриловича уже нет, Ксенофонта, скорее всего, тоже. Приехал человек как человек, расспрашивает о том, что в прошлом веке при царе Горохе было. Так с тех пор революция да пять войн прошло, отчего не рассказать? Может, и дом показали бы, и на чердаке порыться по поводу чего интересного разрешили… Вот только через пятьдесят лет не то что меня, отца моего ещё не было. А главное – не было ни Боброва, ни Леонтьевского, ни всех деревень по дороге, что Лёха малой назвал, ни самой этой дороги. Уже – не было…

Или через сто лет приехать. Расспрашивать некого, но мало ли кто чего подскажет. На дом, откуда род пошёл, посмотреть, ежели, конечно, сохранился. А нет – так место поискать, по деревне пройтись, воздухом бобровским подышать. И всего-то одно-единственное бы требуется. Самое непреодолимое…

Ладно. Будет оказия – может, и выберусь. Как у нас говорят, здесь и сейчас. Не будет оказии – стало быть, не судьба.

Глава 15

Потихоньку-понемногу лето вползает в сентябрь с его мологскими низинными осенними туманами. Заканчиваем заготавливать дрова на зиму – пилим, колем, сарай набиваем. Впервые для меня это не дачное развлечение, а насущная необходимость, некое естественное осеннее состояние. И занимаюсь всеми этими делами в охотку. Если на сенокосе началось с азарта, чуть ли не на спор, то сейчас здешний быт стал частью жизни, и частью несомненной.

Однажды Аксён зовёт по грибы. Со времён Полужьева я в лесу не был. Правда, в той жизни любил бродить по лесу один. Идёшь, о том о сём размышляешь… Но здесь лучше быть поболее на людях, потому охотно соглашаюсь.

Идём на Святое озеро. Верста с чем-то от города – и такие красивые берёзы! Впервые вижу и сразу понимаю, что грибы здесь должны быть. Оказывается – не то слово. Старая поговорка насчёт косой косить явно отсюда пошла. Может, год грибной, бывает же. Нет, каждый год такой. Только азарт разгорелся, а корзины, и немаленькие, уже полные. Ещё раза два сходили – и насушено-насолено на всю зиму.

В какой-то момент мне начинает казаться, что Анастасия Михайловна смотрит на меня как на будущего зятя. Повода к этому я не подаю, однако жизнь под одной крышей с симпатичной и по-своему неглупой девицей естественно предполагает некий уровень общения. Переходить границу я по понятным причинам не собираюсь, хотя любой другой на моём месте давно уже должен был подчиниться природному ходу событий и, несомненно, сделал бы это. Впрочем, по здешним меркам два месяца – слишком малый срок для сколь-нибудь заметных подвижек, и никаких явных намёков ни со стороны Аксёна, ни от хозяйки, ни даже от соседских кумушек, которые в смысле бытовых слухов куда более вольны, не было. Так что ещё полгода-год у меня есть. А там… Кто его знает, может, для начала и зятем лавочника неплохо. Не только в материальном, конечно, плане – в шкурном смысле лучше стать зятем миллионера. Таковых в Мологе, правда, нет, но на ней свет клином не сошёлся.

Однако – а мне это надо? Если в двадцать первом веке у меня таких брачно-карьерных мыслей не было, что ж им здесь-то появляться, с какой стати? В виде шутливого с самим собой трёпа – ещё туда-сюда. В конце концов, даже самые высоконравственные люди могут чисто гипотетически рассуждать о возможности самых безнравственных поступков. Они их, правда, никогда не совершат, но на абстрактном уровне… Тем более что я даже в зятья к Аксёну особо не рвусь, поскольку не теряю надежды проснуться однажды не в чужом доме, а в собственной квартире, соответственно исчезнув непонятно куда из Аксёновского дома. И причинить этому приятному семейству и особенно ни в чём не виноватой Анне боль… Довольно мы в жизни делаем всякого-разного по глупости и недомыслию, чтобы отягощать её вдобавок и целенаправленно.

С другой стороны – а сколько ждать? Год, два, десять? Когда именно я окончательно пойму, что дороги назад нет, что я непонятно как живу между своим городом, своей дачной деревней – в смысле не помещиком, которых и здесь давно нет, а обыкновенным дачником – и пока вполне благополучной Мологой. Вот только родной город ещё не мой, дачи в деревне ещё нет, всё это в виртуале. Молога, правда, есть, милая, уютная и почти полюбившаяся Молога (что-то не по возрасту сентиментальным становлюсь – и к чему бы?), но здесь я никто. И дело не в паспорте, дипломе и прочих нужных и не очень бумажках. Их, кстати, за зиму надо будет выправить, рано или поздно потребуются. И дойдёт до меня, что эффект бабочки остался в не написанных ещё неизвестно кем книгах, и что мне уже никакого дела нет до того, что будет происходить через сотню лет. И ещё много до чего мой интерес станет сугубо абстрактным, и что этого самого будущего, где я благополучно родился и дожил до тридцати с лишком лет, – попросту не существует. И фраза эта без знака вопроса, а просто как утверждение материализовавшегося факта.

Подобные мысли регулярно возникают и затихают, а жизнь идёт своим чередом. Вполне привычно хожу по улицам. Кое-где слышу звуки провинциального любительского фортепиано плюс романсы, которые мне всегда казались откровенно старомодными. Впрочем, дома я их особо и не слушал, а здесь кажутся даже интересными. Рок явно был бы не в тему. Понятно, почему Ника перестал его слушать… Торговая площадь – деловой центр, Молога-сити. Чем дальше от неё, тем дома проще. Обыватель века двадцать первого непременно обратил бы внимание на отсутствие водопровода, канализации, ливнёвки, ещё чего-то там… Двадцать первого? А я какого? Или я действительно стал обывателем девятнадцатого?

В лавке давно уже как дома. Вернее как в офисе, где до последнего тамошнего дня работал. Разве что тогда всё делал, не вставая с кресла, а тут бегаю на пристань, благо рядом, с кем-то договариваюсь, разбираюсь, торгуюсь. Поначалу как-то непривычно было общаться лицом к лицу. То ли дело там – годами можно быть в деловом контакте, но знать при этом только фамилию, имя и должность, в лучшем случае ещё отчество. Ни как человек выглядит, ни возраст, ни почерк, ни тем более характер – ничего не знаешь. Разве что голос, если приспичит обычным телефоном воспользоваться. Наконец, человек сменит работу, но письма тебе могут присылать за его подписью. А и поменяется подпись – тебе-то всё равно, для тебя не изменится ничего. Сугубо электронные отношения служебных функций, но не людей.

Однако скоро никакой неловкости от контакта личного уже не испытываю, вполне уверенно спорю и торгуюсь, а удачную сделку отмечаем в чайной на берегу или на Базарной. С самого начала все дела вроде бы сами собой идут ко взаимной выгоде. И себя не обижаю, и, говоря привычным языком, делового партнёра. Впрочем, здесь все так живут. То ли это следствие провинциальной патриархальности и основанной на ней привычной честности, то ли всё на виду – и все на виду, чуть что, и дела с тобой никто иметь просто не будет. Так или иначе, но очень быстро стал своим в здешней торговой среде, конечно, более в кругу приказчиков, чем среди хозяев, однако краем уха уже слышу разговоры насчёт меня и Анны, разговоры, не имеющие, понятно, под собой никакого основания. Почти. Во всяком случае пока.

Свёл несколько знакомств в соседних лавках. То помочь в мелочах, то выручить в чём – сегодня ты, а завтра тебя. Иногда вечером после закрытия и по рюмочке – почему нет? Одни новые знакомые были местными, другие из ближних деревень.

Первым появляется Мокей. Дверь в хлебную лавку, где он служит, была к нам самой ближней. Познакомились мы чуть ли не в первый мой день, а уже со второго я каждый день захожу к нему за дежурной сайкой к обеду по неистребимой привычке перекусывать на ходу. Оказывается, он из Шуморова, всего часах в полутора ходьбы. Летом Мокей довольно часто бывает дома с двойной прогулкой, как говорит, в удовольствие, утром и вечером, а зимой живёт в Мологе у сестры. Узнав, что окрестные деревни я знаю больше по названиям, а в его Шуморове вообще ни разу не был, он так азартно зазывает к себе на денёк, пока дожди не пошли, что я быстро соглашаюсь. Договариваемся взять выходной вместе и пойти с вечера.

Шуморово за разговорами оказывается действительно близко. Издалека показалась церковь, и я в очередной раз жалею, что негде зарядить мобильник. Второе сожаление – совсем не умею рисовать. Абсолютно. Вроде бы ничего особенного – типичный деревенский храм. Аккуратная колокольня в три яруса, несколько приземистая. Стоит уверенно. Галерея без особых излишеств. Высокие узкие окна, скромные луковицы наверху. Рядом внушительные кирпичные ворота и неожиданно простенький забор, почти штакетник. Деталь сельского уюта. Но кто кроме меня эту Воскресенскую церковь, о которой и вообще о Шуморове Мокей всю дорогу рассказывал, может увидеть? Развалины на самом берегу чудом уцелевшего обломка того мира – хоть в книгах, хоть мышкой кликни. Там разве что. Да и какие развалины – семь десятков лет сопротивляющиеся времени, воде, льдам и ещё бог знает чему несколько кубов кирпичной кладки, в которых вроде бы угадывается бывшая колокольня.

Борик, правда, был там летом как-то раз. Рассказывал, что живут на острове только странные и непонятные муравьи. Большие, очень злые и кусаются больно. То ли ревниво охраняют хоть какие-то обломки прежней жизни, то ли природа мстит случайным гостям, видя в каждом виновника всего произошедшего… А летом, заметил, цапли гнездятся. И опять же – неподалёку виден уцелевший и в целом благополучный берег.

В какой-то момент приходит мысль, что ежели вернусь – непременно сплаваю на Шумару. Уговорю кого-нибудь, лодка найдётся. Куда от них денусь!

День деревенской свободы вместе с двумя ночами пролетает быстро, но я понимаю, что по окрестным деревням мне путешествовать явно не следует. И причина та же, что и в городе – я вижу то, что другим недоступно. Для Мокея Шуморово – дом родной, а для меня даже при нейтральном взгляде (только мышкой кликни!) живописный островок с неизвестно как уцелевшим полуозерцом-полуболотцем посередине и совершенно неромантическими руинами в безбрежном пространстве, если спиной к берегу встать. А что взгляд пристрастный видит – и говорить не буду. Ладно хоть к Мологе уже привык.

Вечерняя рюмочка тоже не особо частая. И дело не в каком-то отношении к ней как к таковой. Язык мой она не развяжет, этого не боюсь. А вот тоску она явно навевает, и непонятно какую. То ли из будущего по прошлому, в котором живу. То ли из нынешнего прошлого по будущему, куда то ли вернусь, то ли нет. А может, сворачивает эта тоска по проторённой за лето дорожке в здешние миражи? Бог весть…

Между тем наступает октябрь, начинается время офисной активной спячки. Не в смысле безделья на службе – собраться утром, кофейку попить-покалякать да пару писем отправить – этого-то как раз осенью-зимой-весной и быть не может. Просто все привычные летние соблазны завяли вместе с травами-муравами, лесами-цветами, рыбалками-пикниками-шашлыками. А ежели погода пакостная и отопление дома ещё не включили, так утром быстренько до работы добраться, провести день в автономном тепле и прочем комфорте, а вечером с тем же утренним настроением побыстрее домой с забегом в лавку за продовольствием. На службе, понятное дело, безделье – занятие сильно тоскливое, потому возникает некий осенне-зимне-весенний деловой азарт, штука во всех отношениях полезная.

Ещё одна важная составляющая трёх сезонов – рассуждения да разглагольствования о том о сём, о смысле жизни. Некая наша национальная черта, и я в этом плане не исключение. Летом до подобного трёпа ни мозги, ни руки не доходят, а вот зимой…

Этого я и боюсь. Поводов для подобных рассуждений и самокопаний у меня здесь выше крыши, и к началу осени они меня порядком измочалили. А впереди мологские зимние вечера. Естественно, без телевизора, паутины, друзей, которых уже подзабыл, и всех прочих развлечений. Надо себя чем-то занять.

Видимо, всё-таки придётся выстраивать будущую жизнь рационально. Составить некий план с претензией на разумность хотя бы на год-другой и стараться следовать ему. Скучно – может быть. В обычной жизни с такими рационалами действительно тоскливо. Какие-то они занудливые слишком. А у меня, что, варианты есть? Потом, когда полностью вживусь в этот вроде бы интересный мир, будет проще.

Впрочем, какие-то элементы плана давно уже появились. Это и деревенских времён мысли о Мологе, и нынешняя служба у Аксёна, и идея через полгода обратить внимание на Анну. Признаться, она мне и сейчас нравится, а через сто лет и мысли бы о полугоде не было, но появись таковая – стало быть, дурак, её недостоин и живи как знаешь.

Однако ж надо себя и интеллектуальным чем-то загрузить. Не на печи же сидеть. Интересно, есть ли здесь какая-нибудь библиотека? У нас, насколько знаю, в это время уже была. Если есть, надо бы записаться, что-то из девятнадцатого века перечитать, что-то, до чего раньше руки не доходили, просто прочитать. Да и журналы должны быть интересными. Всё-таки текущий литературный процесс. Кого, интересно, сейчас читают?

Но настоящее врастание моё в мологскую жизнь начинается не с книг.