Текст книги "Брат мой названый"

Он налил себе из той же бутыли и молча выпил.

– Не бойся, не гоню я тебя. Понимаю, что идти некуда. Живи, пока живётся.

Пашка в ту ночь долго ворочался, потом вроде бы уснул. Утром я встал тихо, стараясь его не будить, собрался и пошёл на ферму. На дежурные шутки доярок почти не обращал внимания. Вилы – лопата, вилы – лопата… И как теперь отношения с Пашкой строить? Он же понял, кто я такой. Чуть было не написал, что он всё понял. Что – всё? Я сам ничего не понимаю. Вилы – лопата, вилы – лопата… Дальше что? Год, два, всю жизнь?..

Вечером пришёл домой. Бутыль на столе пустая, Пашка спит, но как-то совершенно тихо. Подошёл ближе, смотрю – что-то не то. Дотронулся – а он холодный. Не сразу и понял, что случилось – никогда до этого покойников не видел. А тут – рядом.

Побежал к бригадирше. Она заохала-заахала, созвала соседей. Оказалось, и хоронить Пашку некому. Дочери как уехали, так и не приезжали ни разу, и адресов ни у кого нет. Сын тоже неизвестно где. Я вроде как единственный родственник, если он меня пустил, то так оно и есть.

Впервые услышал фамилию – Рябов. Павел Иванович Рябов. Похоронили Пашку у храма рядом с женой его. Ночью накануне бабки-соседки чуть ли не тайно привели батюшку, чтобы отпеть чин по чину. Крещёный же. На поминки – кто что принёс, то и на столе стояло. Народу было немного – оказалось, Пашка жил замкнуто, ни с кем почти не общался. Ну и с ним тоже…

Дня через два на выходной приехали фабзайцы (слово мне понравилось) и стали звать меня учиться. Чего тебе здесь делать и всё такое. А там общагу дадут, специальность получишь.

Наутро стал разбираться в доме, ещё до конца не понимая, зачем это делаю и вообще что дальше. Учебный год на носу. Школа здесь только начальная, в ней мне по-любому делать нечего. Может, действительно фабзавуч, а там видно будет? Но документов-то – никаких! Приду, в двери постучу. И что?

Всё бедно, хоть не запирай. Добрался до шкафа, нашёл какие-то брюки, рубаху простенькую, в нижнем ящике башмаки разношенные. Надел – вполне всё подошло. Но главное – свёрточек небольшой попался. Развернул – бумаги. Оказалось – свидетельство о рождении Рябова Михаила Павловича и его же справка об окончании начальной школы. Лет ему, получается, почти шестнадцать, на год старше меня. Оценки – так себе.

Опять – судьба? Вот и документы есть, живи. Разве что не гимназия, как в прошлом году.

Перечитал метрику и справку. Рябов Михаил Павлович, родился двадцатого октября тысяча девятьсот двадцать четвёртого года. А что, прилично звучит. Однако в нормальной жизни это называется подлогом. А я в какой существую?

Всю следующую неделю днём на ферме. Бригадирша за мной не заходит, понимает, что и так выйду, без напоминаний. Заняться мне всё равно нечем, разве что по вечерам понемногу прибираюсь в доме. На ужин варю картошку, приходится топить печь. В пршлом году научился. Дрова в сарае, но хватит ли их на зиму? Даже если и хватит, неужели оставаться здесь?..

На следующий выходной утром зашёл бригадиршин муж. Он на заводе чуть ли не начальником какого-то цеха, а бригадирша, оказывается, ему обо мне рассказала ещё прошлый раз. На неделе сходил куда надо и сказал, что хочет взять себе ученика. Пойдёшь? А там и в ФЗУ примут, если на заводе будешь. Жена говорит, ты работы не боишься (а чего её бояться?). Тем более что не колхозник, просто за Пашку работал. А теперь не за кого.

Я подумал было, что у ФЗУ и престиж как у наших ПТУ. Оказалось, совсем наоборот – попасть туда нелегко. Если просто так с улицы придёшь, этаким Мишей Ломоносовым (это он так пошутил), то и разговаривать не будут. С завода вроде как на повышение квалификации – другое дело. Вот не думал!

Но у меня же справка только о начальном образовании! Стало быть, умею читать-писать-считать и вряд ли что ещё. Вот он я, Мишка Рябов, почти шестнадцати лет с четырьмя или сколько там классами. И на что ещё такому неучу рассчитывать?

В понедельник рано утром все вместе пошли на рабочий поезд. Кроссовки, джинсы, футболку и бейсболку вместе с мобильником и теми ещё деньгами плотно свернул и засунул в какой-то самодельный рюкзак, который здесь вещмешком называют. Может, когда и пригодятся. О деньгах здешних я понятия не имел, что сколько стоит, сколько это – много и сколько мало, разве что видел в руках у деревенских. В доме нашлась какая-то мелочь да доярки с бригадиршей немного скинулись – работал же.

И пошёл я в люди.

Глава 31

Этой строкой заканчивается первая тетрадь. Написано убористо, даже последняя обложка использована.

Откладываю тетрадь и ставлю чайник. В голове совершенно бессмысленная смесь из двух городов и двух времён. Или уже три времени… Но если тетради оказались на моём чердаке, какой-то смысл рано или поздно должен проявиться. Или я что-то пропустил в первой тетради?

Перечитываю сначала, останавливаясь чуть ли не на каждом абзаце. Потом так же внимательно прошлогоднее его письмо. Похоже, Ника здорово изменился. Как-то сумел найти место в сороковом году. Попытался понять, почему попал не туда. В последней короткой фразе хватило сил на самоиронию. Горького, стало быть, читал. Не иначе как по школьной программе. Не гимназической же!

Похоже, ему опять повезло в смысле документов. Прямо в руки упали! Второе издание крестьянского сына? Но впереди не гимназия, а что-то более простое. Придётся стать токарем.

О сыне знает. И даже своим признал. Уже хорошо, а то я совершенно не представлял, как ему об этом всём сказать. И воспринял он эту весть из прошлого-позапрошлого века вроде бы совершенно по-детски: смесь удивления, восхищения и ещё чего-то непонятного. Вовремя ему Пашка попался!

Год предвоенный. Сказать – не сказать, проблема выбора возникла сразу. Меня привлёк, хотя и заочно. Наверное, я бы тоже никуда не пошёл и по тем же соображениям. Надо ему быть осмотрительнее, хоть бы понял. Молодой ведь… И что с ним будет? Или уже было. Ему по документам шестнадцать, дальше можно особо не рассуждать. Судя по приписке, дневник закончен в начале августа. Война уже идет. До наших мест она впрямую не доберётся, но…

Появляются мысли, которые в любом случае нужно гнать прочь, и гнать немедленно.

А действительно, окажись я рядом с ним, что бы стал делать? Точно бы загремел как шпион куда-нибудь. Первый же обыск такое покажет… Взрослый мужик без документов (Киже наоборот) с каким-то совершенно непонятным ноутбуком (там и слова такого не поймут). Паспорт непонятно-понятный, или скорее понятно-непонятный. Чем разбираться (всё равно не получится) проще сразу в тот же Волголаг, благо близко.

Нике легче. Главное – он там существует, даже стал моим тёзкой. Увидит город конца сороковых. Мне это было бы интереснее, тем более в смысле родственников.

Где-то рядом живёт прадед Василий Гаврилович, ему под шестьдесят. Овдовел ещё в тридцать третьем, но вскоре женился. Во втором браке у него трое детей, о которых я ничего не знаю, даже имена только приблизительно. Старшей дочери тридцать семь, она детский врач. Остальные разъехались кто куда. Единственный в первом браке сын, мой дед, в армии. Домой вернётся только в феврале сорок шестого после госпиталя, куда попадёт ещё в начале сорок пятого с тяжёлым ранением.

Интересно было бы и город посмотреть, в разрушенную Мологу, которую на будущий год понемногу заливать начнут, прогуляться, к Вознесенскому храму, где с колокольни так недавно звонил. Yesterday оказался каким-то непонятно пророческим. И до Боброва добраться всё же надо было бы. Деревня, скорее всего, давно уже выселена, дома раскатаны. Может, узнал бы судьбу родового дома – вдруг уцелел, перевезённый куда-нибудь, и стоит себе сейчас. Впрочем, вряд ли. Хозяева у него, наверное, давно другие (Ксенофонт, о котором я ничего, кроме имени да того, что у него была дочь, опять же Анна, не знаю, уже много лет в Питере). Даже если дом перевезли, так с тех пор семьдесят лет прошло, а он и век назад, видимо, не был новым. Да и ещё много чего можно было бы узнать, но в этом смысле повезло ему.

Вот опять зависть проглядывает. А может, смотрю на Нику как на героя романа, которым увлечён? Примеряю на себя его поступки, пытаюсь встать на его место? Вряд ли. Будь это какой-нибудь капитан Немо, а мне лет двенадцать – понятно. Но Ника абсолютно реален. Поэтому и зависть?

Беру вторую тетрадь.

30 октября

Вот это да! Сам не заметил, как за неделю целую тетрадь исписал и даты не ставил, даже на обложку залез. Я здесь восемьдесят четыре дня, и второй месяц учусь токарному делу.

На заводе оказался впервые. Когда первый раз подошёл, не сразу и узнал. В той жизни часто мимо него ходил и внимания особо не обращал, а здесь те же корпуса и на тех же местах стоят – но всё другое. А о будущей парковке, заставленной машинами, и говорить нечего.

Первые дни в цехе – станки шумят, всё крутится. К вечеру кажется, что голова весь этот шум в себя втянула, и только часа через два прихожу в себя. Через неделю вроде бы привык и уже не так устаю. Рабочие доброжелательны, но и я не сижу на месте. К вечеру ладони чёрные, отмываются не сразу (это не пальцами по клаве…). Несколько дней моя работа – принеси-погрузи-разгрузи, но вскоре действительно направили в школу ФЗУ имени А.И. Карлика (это был директор завода, он погиб несколько лет назад). Там вроде бы место свободное оказалось. Похоже, пока везёт на хороших людей. Пашка, бригадирша (в первый день, правда, она мне не понравилась, крикливая какая-то), её муж… Первое время жил у него, но вскоре он, как потом сказал, пробил мне койку в общежитии. А ведь я им совершенно никто. К началу учебного года опоздал на несколько дней, но приняли, хотя и попеняли, что образование только начальное, трудно будет. И ведь не маленький, почему дальше не учился? Пообещал стараться.

Теоретические уроки сменяются практикой в мастерских. Токарный станок вблизи увидел впервые. Когда первый раз вокруг него всей группой стояли – даже боязно как-то было. Это тебе не компьютер с защитой от дурака. Не знаю, есть ли что-нибудь подобное в наше время, или всё давно уже делают автоматы, но здесь у меня вариантов нет. Нас учат читать чертежи плюс металловедение плюс немного математики и т. д. На ближайшую перспективу учебник по токарному делу Оглоблина в четыреста с лишним страниц. Для начала полистал – показалось даже интересно. Может, на самом деле когда-нибудь пригодится? Мне выдали спецовку, и сейчас уже совершенно ни от кого не отличаюсь.

Кстати о спецовке. Пацаны здесь ею гордятся, особенно когда утром идут в мастерские, а вечером обратно. Кажется, в этом видят некий шик, принадлежность к чему-то значительному (завод вообще чуть ли не центр здешнего мира, заводские на остальных свысока смотрят). По их мнению, спецовка отличает фабзайцев от простых школьников, которых считают чистюлями и чуть ли не маменькиными сынками, в лучшую сторону. Вот не думал, что такое может быть. У нас совершенно наоборот. Впрочем, пэтэушники у нас в спецовках не ходят. Мне даже показалось, что принадлежностью к станкам и заводу гордятся так, как в наше время навороченным мобильником.

На уроках всё вполне понимаю, учителя даже удивляются – для выпускника деревенской начальной школы да с перерывом в несколько лет, говорят, неплохо. Иногда приходится следить, чтобы не показать, что знаю много больше – даже то, чего никто ещё не знает.

Живу в общежитии – как здесь говорят, в общаге. В первый же день вспомнил совет сельцовского батюшки, снял крест и убрал его в вещмешок. Да и бригадиршин муж то же самое посоветовал. Зачем внимание привлекать?

Вокруг вполне уютно и чисто. В комнате нас пятеро. Кормят в столовой. Вечерами иногда ходим в кино, если билеты удаётся купить. На поздние сеансы, правда, пускают не очень – говорят, рано, молоды ещё. Ну и пусть, подумаешь.

Уже привык к своему здешнему нику Мишке, хотя как-то раз на уроке откликнулся на Никиту. Мастер удивлённо посмотрел – он вызывал другого. Настоящий Никита тоже пошёл отвечать. На меня немного посмеялись, этим и кончилось. Сейчас стал внимательнее.

На выходной однажды съездил в деревню. Зашёл на ферму. Доярки в шутку попросили помочь (он теперь городской, гордый, зачем ему навоз!). Мне почему-то сразу вспомнилось, что Стешка тоже просила помочь в сарае и что было дальше (вот бы их всех увидеть!). Навестил Пашкин дом. Когда уезжал, заколотил дверь. Делать мне здесь нечего.

Выбрал время посмотреть город. Что асфальта нигде нет – так его и в прошлом году не было, когда в гимназии учился. Сразу пошёл на Казанский. Дом Лукерьи Матвеевны цел, хотя немного покосился. Посмотрел на своё окно в мезонине – интересно, кто там теперь живёт? Главное изменение на Казанском – нет колокольни, отчего храм сразу потерял свою солидность, да и вся улица стала какая-то не такая. Службы не идут, всё закрыто. Вышел на берег к мельнице. Не сразу и понял, что пристаней почти не осталось. И барж на Волге мало. Потом сообразил, что строят плотину, и здесь теперь, так сказать, конечная станция.

Вышел на Крестовую, она сейчас проспект Ленина. Изменилась мало, гимназия на прежнем месте. Не гимназия, конечно, а школа. Дальше стояла огромная Крестовоздвиженская церковь – и нет её, будто и не было. Такую махину разрушили! Сейчас на её месте деревянный забор, за ним новенькая казарма. Видимо, она сейчас нужнее.

Вскоре оказался у тюремного замка. В нём теперь тоже школа. Почти сразу за ней построили наш завод, на котором мне предстоит работать, если останусь здесь. Зависит это от меня или нет – не знаю.

Вокзалу ещё в первый день обрадовался, будто давно не видел. В прошлом году старый был, маленький, и стоял по-другому. В первый же выходной пошёл в ту сторону, попытался сориентироваться, где мой дом построят, – но там никакой улицы, одни деревянные дома как в очень большой деревне, куры толпами гуляют. Разве что школа двухэтажная уже на месте – но на ней тридцать шестой год сверху выложен, это я помню.

Недели через две вдруг объявили соревнования по плаванию среди училищ. Спросили, кто умеет плавать. Оказалось, многие. А кто может не просто проплыть сколько-то там как-нибудь, а пятьдесят метров и по-настоящему. Я сразу поднял руку, мол, и больше могу. А всех обгонишь? Чуть не сказал, что обгоню. Молча пожал плечами: откуда здесь настоящие пловцы? Правда, я давно всерьёз не тренировался, но всё-таки кандидат в мастера начала двадцать первого века. А где, спрашиваю, плавать? В бассейне?

Меня подняли на смех. Какой-такой бассейн? Откуда его взять? На Волге, конечно. Ладно, раз вызвался, проплыву. В запасе четыре дня.

Вечером вдруг сообразил, что плыть мне не в чем. То есть мои почти фирменные плавки, конечно, есть, но они меня выдать могут. Таких здесь вообще никто никогда не видел, а тут ещё и в провинциальном городе да на деревенском парне. Может, просто не поймут? А в чём, интересно, другие будут выступать? Спросил у физрука. А в трусах обычных, в чем ещё? Ради такого случая новые выдадим. Плавки – это только у настоящих пловцов. У меня, говорит, есть, но они тебе велики будут. А какие они, спрашиваю. И физрук из стола вынимает что-то чёрное с четырьмя белыми вязочками сбоку. Я понял, что в своих буду уж слишком выделяться. Хотел было уйти, но физрук вдруг спросил – а выиграть слабо? И я завёлся – не слабо, выиграю. А сам на плавки смотрю. Дома бы я даже такие ни в жисть не надел, но представил себя в длинных сатиновых семейниках… Тоскливо как-то стало. А потом подумал – это же соревнования, а не подиум какой. Все плавать придут, а не кто в чём рассматривать. И комплексовать по этому поводу глупо. Поплыву в своих, а в случае чего отговорюсь как-нибудь.

Наступил день соревнований. Уже холодновато, сентябрь на второй половине, но осень вроде бы ещё не очень. Пришли на Волгу. Дистанция размечена – начало и конец. Никаких тумбочек, дорожек, плыви от и до. Секундомера нет, отмашка флажком, и кто быстрее.

Собралось человек тридцать. Разделись на берегу, до места старта вплавь. Запускать будут по пять человек, по два лучших в полуфинал, потом шестеро в финале. Стартовать прямо в воде, вроде как при плавании на спине, только отталкиваться не от чего. Похоже, главное – не столкнуться друг с другом.

Влево-вправо не смотрю, по флажку выбросил руку вперёд и спокойно пошёл. Всё оказалось просто. Начал не в полную силу. Сразу выиграл метра три, только чтобы не столкнуться с другими. Понял, что соперников здесь нет, но красоваться на публику не стал. Плыву спокойно, на всякий случай по сторонам посматриваю – вдруг кто обгонять начнёт да чтобы самому слишком далеко не ускакать. Так и финишировал. То же самое в полуфинале. А к финалу уже все на меня смотрят. Может, по полной развернуться? Установлю рекорд города, если не выше, и без секундомера поймут. И что?

Дело даже не в том, кто что заподозрит. Может, врождённый талант какой проявился? Ну ладно, на фэзэушных соревнованиях может быть что угодно. Но ведь в городе и не только в нём есть нормальные честные пловцы, которые бьются за свой третий-второй-первый разряд, а тут появляется непонятно кто, чуть ли не валенок деревенский, и на всех их стараниях ставит жирный крест. Вроде прыгуна в длину Боба Бимона, о котором я как-то читал. Но Бимон этот был в своём времени, просто он был сильнее остальных да и с ветром ему повезло. А я выложусь на все сто, сведу всех с ума – нечестно будет.

Поэтому в финале плыл так же, только на всякий случай немного прибавил. В общем, выиграл, как обещал. Физрук только головой покачал. Поздравили, вручили грамоту.

Подошёл незнакомый тренер. Оказывается, он понял, что я не в полную силу плыл, что техника есть, необычная какая-то, хотел бы увидеть меня, как он сказал, во всей красе. Спросил, у кого я тренировался. Да просто, говорю, летом в деревню к родственникам москвич какой-то приезжал, а я увидел, как он плавает, и попытался под него подстроиться. Он сказал, что получается, а когда уезжал, даже плавки подарил (это я уже на опережение пошёл, вдруг спросит). Тренер попросил в полную силу прямо сейчас проплыть, пришлось сослаться на усталость. Тогда он пригласил на будущий год в городскую секцию и т. д. В училище победе обрадовались, и я стал героем дня.

Понемногу познакомился с ребятами. Они здесь как-то проще, никакого гонора. Да и с чего ему взяться? Все либо деревенские, либо из самых обычных семей, родители те же рабочие на заводе. Одеваются просто, шмотками, телефонами и прочей аппаратурой друг перед другом не хвастаются – просто ничего такого ни у кого нет. Даже патефон – редкость. По сравнению с нами не просто бедность, а даже не знаю как сказать. Живут в бараках, видел комнату на целую семью как наша кухня. Иногда заводские и в кино ходят, в чём на работу. Но никто не плачется. Или потому что у всех так?

В комнате нас пятеро. Я поселился последним. Встретили насторожённо – может, потому что они за полторы недели уже успели перезнакомиться. Первые дни и я не знал, как себя вести. Никогда в общежитии не жил. Дома своя комната, в деревне со Стёпкой как-то сразу сдружились, вдвоём весь день, у Лукерьи Матвеевны опять же своя была, у Пашки тоже всё просто получилось. А тут все о себе рассказывают, а мне как? Рассказал что-то о жизни Мишки Рябова. Немного присочинил. Как-то сразу сообразил, что нос задирать не нужно, быть как все. Хвастаться тоже особо нечем. Разве что фантастическую повесть о будущем вслух сочинять да вечерами рассказывать? Но и примут это как хвастовство – язык подвешен, начитался всякого, вот и треплется. Да и занести может не в ту сторону – мало ли что могу ляпнуть?

Но за год я этот самый двадцать первый век порядком подзабыл, о гимназии конца девятнадцатого века тоже рассказывать не буду. Тем более что вечерами кто в учебниках копается, кто погулять. Особо не бездельничают. Да и мне приходится заниматься достаточно упорно. Иногда ребята подскажут, иногда я им.

К получению профессии относятся практично, понимают, что без неё никуда. После училища пойдут работать, а если семь классов ещё закончат – так совсем хорошо. О высшем образовании и не помышляют. Это ж десятилетку иметь надо, да не просто так. И учиться там наверняка трудно. Хотя большинство ребят ничуть не глупее наших, и эта самая десятилетка им вполне по силам. Или всё это просто общие настроения – если все окружающие и родители обычные рабочие, откуда возьмётся стремление вверх?

8 ноября

Вчера впервые попал на демонстрацию в честь 23-й годовщины Октябрьской революции. Пойти надо было обязательно, всех заранее предупредили, но все и так шли с желанием, а мне так вообще было интересно. Духовые оркестры, шум, множество плакатов, портреты вождей – всё это как-то увлекло. Или время подействовало? В наше время пойти с портретом президента или министра какого на улицу – чего ради? А тут это принято и никого не удивляет.

За несколько дней до праздника всем выдали новую форму, чем-то похожую на военную (с намёком, что впереди армия и даже больше?). Зимняя – шапка, шинель с ремнём, только погон нет. Выглядим достаточно гордо (вот бы интересно на этом фоне оказаться в прошлогоднем гимназическом мундире или в привычных позапрошлогодних джинсах и куртке – а было ли всё это?). Наверное, связано с тем, что все школы ФЗУ с недавних пор называются ремесленными училищами, я теперь не фабзаяц, а ремесленник. Перед демонстрацией отрабатывали строевой шаг, на нашу колонну все смотрели. Девушки тоже (и мы на них).

Мне, как лучшему спортсмену (так сказал директор), доверили нести портрет Сталина. Накануне долго инструктировали, как держать, как нести, где идти и прочее. Вдруг руки устанут – сразу говори, чтобы другие взяли. Если упадёт или ещё что случится – беды не оберёмся. Но всё обошлось вполне хорошо.

Учителя, увидев мои определённые способности, посоветовали пойти в вечернюю школу, в которой многие из них сами преподают. Семь классов сначала закончишь, понравится – и десятилетку. А там, глядишь, и в институт захочется.

Что в городе есть сейчас авиационный – это я знаю, он рядом с нашим училищем. Правда, мне всегда говорили, что по складу ума я больше гуманитарий, потому и в гуманитарном классе учился. Но здесь, похоже, эти специальности не особо в чести, все лётчиками хотят стать, в аэроклубе многие занимаются.

Однако загадывать на будущее не стоит. А в вечернюю школу пришлось пойти – делать всё равно особо нечего.

Приняли меня сразу, хотя уже два месяца как учебный год начался. Пообещал нагнать. Взял в библиотеке учебники, пролистал и понял, что почти всё это знаю, а многие темы буду изучать аж в третий раз после своей школы и гимназии. Стало быть, опять не высовываться, знаниями не хвастаться и всё такое прочее. Я уже наслышался о врагах народа, о том, что их детей отправляют в детские дома, что под суд можно здесь попасть даже в двенадцать лет за такую ерунду, какую у нас никто и не заметит. Потому, видимо, многие неразговорчивы, о себе и своих семьях рассказывают мало, только самое общее, в гости особо не зовут. А на какие-то отвлечённые темы разговаривать, похоже, просто не принято. Боятся сказать лишнего?

Я понимаю, что если покажу в школе, что знаю намного больше, чем должен, а по истории, к примеру, и совсем не так, как знать положено – могут быть неприятности. Кто-то что-то заподозрит, кому-то скажет – и что я буду объяснять? Что меня в начале двадцать первого века в этом же городе в школе на соседней улице так учили? Вся эта боязнь не просто так взялась. Началось с бригадиршиных угроз Пашке, когда он на работу не пошёл. В наше время проще: работать или нет – твоё личное дело. Может, человек с огорода своего кормится или наследство получил. Здесь же должны работать все, и угрозы были не просто так. А за два месяца я уже видел аресты врагов народа (это здесь так называется). Мастера в училище (он оказался, как сказали, из бывших – я не сразу понял, что это такое) и двоих ребят (что-то не то говорили). Вчера – вот они, рядом. А сегодня – как и не было. После этого собрали всех, ругали врагов, каялись, что не разглядели. Обо всём этом через семьдесят лет я читал, но увидеть живьём оказалось неприятно и даже жутковато. Так что все свои знания загоню подальше от языка, как в прошлом году, и буду немного лицемерить. А что ещё остаётся?

15 ноября

Буду писать раз в неделю, поскольку дни похожи один на другой, если, конечно, не появится какой-нибудь особый повод.

Начал учиться в вечерней школе. Всё оказалось просто, всё знакомо. На алгебре чуть ли не на третий день вызвали к доске, поскольку оказался единственным в классе, решившим дома трудную задачу. Мне она, правда, таковой не показалась, просто решил, особо не задумываясь. Вышел, объяснил. Математичка удивилась, задала пару вопросов. Ответил. Дала какую-то задачу не из учебника. Решил устно. Похвалила. После урока сказала, что способный и надо учиться дальше.

На гуманитарных предметах воспользовался гимназическим опытом. Только по учебнику и не больше. Историчка Надежда Сергеевна однажды стала рассказывать, каким был город до революции. Оказывается, она здесь в женской гимназии училась, закончила её в тысяча девятьсот втором. Так это что, я с ней на рождественском бале мог быть? Сразу начал вспоминать, ведь с тех пор меньше года прошло, да и впервые в таком месте оказался, многое хорошо запомнилось. Вроде бы па-де-какой-то, потом представились друг другу. Её звали Надей, это я помню. Так это она? Несколько дней всматривался, но так и не понял. Бабушка однажды дома показывала свои школьные фотографии, так я ни за что не верил. А тут тем более, да и виделись недолго, несколько минут. Надежда Сергеевна заметила, что я на неё внимательно смотрю, но как ни в чём не бывало продолжила урок. Ей, конечно, и в голову не могло прийти, что она с этим пацаном с последней парты сорок лет назад прошлой зимой могла танцевать.

Вот уже вторая после Пашки встреча с прошлым. Интересно, ещё будут?

22 ноября

Вчера побывал в Мологе. Оказалось, что Сашка, с которым в одной комнате живу и даже на соседних койках, оттуда. Ещё в позапрошлом году они перевезли сюда дом. Правда, не совсем сюда, а на тот берег Волги, и не только они. Рассказал, что сначала с дома сняли крышу, полы и вообще остался один сруб. Потом все брёвна пронумеровали и сруб раскатали. Брёвна связали в плот, погрузили на него доски и всякую ерунду и сплавились сюда. Дали им место за Волгой. Вытащили брёвна на берег, потом чуть ли не волоком на участок. Год брёвна сохли, прошлым летом сруб собрали и сейчас заканчивают всё остальное, чтобы к зиме можно было жить. Но он, Сашка, всё равно в общаге останется, поскольку из-за Волги каждый день сюда не наездишься. Сначала пешком до переправы, потом через Волгу, потом здесь от переправы – получается в один конец часа два, а то и больше.

А сейчас они иногда ездят туда, где их дом раньше стоял. Много всего там брошено, собирают, вдруг пригодится. В этом году ещё пускают, правда, пропуск надо получить. И вернуться вовремя – за этим следят. Сашка меня позвал, когда узнал, что я в Мологе ни разу не был, тем более что мы вполне уже сдружились. Хоть такую посмотри… Как было не согласиться? Даже мысль проскочила – вдруг названый брат туда за тем же приедет? Если он, конечно, в том времени остался. Правда, я его вряд ли узнаю, ему должно быть лет семьдесят пять. А вот он меня узнать должен. И о чём говорить будем? Yesterday слушать?

Только сейчас сообразил, что телефон зарядить можно! Напрочь забыл. Или нет – так уж нет?..

Но Миша даже если здесь, то наверняка не в Мологе. Во-первых, он знает её судьбу и вряд ли захотел на старости лет бомжевать. Во-вторых, достаточно умён и наверняка давно уже перебрался в тот же Питер да какую-нибудь карьеру сделал. В-третьих – а что гадать? Всё равно мы должны встретиться в своём дворе и в своём времени. Иначе будет просто несправедливо.

С такими мыслями я и отправился в Мологу. Оделись потеплее, благо фуфайки зимние нам уже выдали. Выехали из города на телеге рано утром, ещё темно было. Если бы с нами был оператор с нашего телевидения, какой страшный фильм он мог бы снять! Да что оператор – хотя бы простенькую видеокамеру сейчас от тех сил, что мной второй год играют. Что им стоит! Закрытую зону строительства плотины объехали стороной (туда не пускают, да и рядом, говорят, лучше не проезжать). Со стороны видна просто большая стройка. Потом пошли деревни. Одни дома вывезены, только следы остались. Другие, постарее, просто брошены – дядя Коля, Сашкин отец, сказал, гнилые, их разобрать можно, а собирать будет нечего.

Подъехали к Мологе – как после большой войны. Горы камней и мусора. Бывшие улицы и переулки только угадываются. Вспомнил, что ещё в той жизни видел у кого-то старые открытки с Мологой, она показалась маленьким и уютным городком. Пожалел, что в прошлом году сюда не съездил. Просто не сообразил. А такой шанс был!.. Вдруг подумал – а если мой город так исчезнет? Сейчас, в сороковом, учусь, гуляю по улицам, всё нормально. А вернусь – передо мной вода. Параллельный мир. И как жить?

Суетится народ, собирают кому что нужно. Кирпичи целыми подводами – всегда пригодятся. А может, лучше было бы этими кирпичами гору насыпать да на ней памятник Мологе поставить, чтобы видно было? Чуть было не выдал эту идею Сашке. Что бы они обо мне тогда подумали?

Подъехали к тому месту, где был когда-то Сашкин дом. Разговоры как-то вдруг стихли, лица погрустнели, будто на кладбище приехали и кого-то хороним. Прежнюю жизнь?

Сейчас вдруг сообразил, что я всё-таки был здесь три года назад. Плыли на теплоходе по морю, и кто-то рядом сказал, что здесь была Молога. Я тогда не сразу понял, о чём речь. Отец потом уже объяснил, но для меня тогда всё это было как на другом конце света – была и была. Просто принял как факт. Много чего когда было…

От мологского дома мало что осталось, потому сразу поехали в деревню, где раньше Сашкин дед жил. Это оказалось недалеко. Дом давно стоял пустой, дед с бабушкой умерли ещё до всех этих бед с переселением (к счастью, сказал дядя Коля – ничего себе счастье). Дом оказался целым, хотя и заметно покосился. Дома тоже умирают?

Взяли кое-что на память, что раньше не успели. Сашка с братом поняли, что приехали сюда в последний раз. Скоро зима, а весной, говорят, плотину перекроют, и вода разольётся. Когда что будет затоплено – неизвестно, воду будут копить несколько лет. И странная мысль вдруг пришла в голову – если бы всё это началось лет на пять позже. Из-за войны бы ничего не успели, после войны все силы на восстановление – опять не до этого. А там, может, и вообще передумали бы. Кто знает?