Текст книги "Бог одержимых (сборник)"

И вдруг всё утихло.

Костика, хоть и вышибли из команды, зачислили в штат Измайловского РОВД, оставили в студентах, и даже позволили перейти на вечернюю форму обучения.

В университете им были довольны, на службе не «доставали»… но спокойствия не было: ему была нужна ЭТА ЖЕНЩИНА!

И неделя безумной любви никак не охладила его пыл. Через месяц Костика скрутило так, что он не выдержал и позвонил ей домой. Ответила мама, выслушав сбивчивые объяснения, трубку не бросила. Напротив, пригласила в гости.

Константин не стал откладывать. Отутюжив брюки и рубашку, надел галстук, купил «Киевский» торт, цветы и поехал на Кутузовский проспект, знакомиться с Галкиными родителями…

* * *

Эх, люди-людишки! Апломба до небес! А гонору!.. «Если бы веры у нас было с маковое зёрнышко…» Тьфу! Это же надо такое придумать!

И всё-то вы видите. И всё-то вы знаете. И все такие умные. А вот такую «весчь» простую, как «любовь», раскусить не можете. А ведь всё просто. Если секс Создатель для вас нарочно сочинил, чтоб и самые ленивые хоть раз в неделю физкультурой занимались, то любовь, чтобы дать вам, дуракам, возможность хоть раз в жизни к Вселенной подключиться. Услышать, чего тут, у нас, в настоящем мире делается.

А вы как с любовью поступаете? Покупаете-продаёте?.. Размениваете на прописку с «удобствами»? Будто не всё равно, сколько «любимых кресел» под свой единственный зад пристроить, или так уж важно – кило в унитаз спускать или два.

Зол я на вас. Правда. Потому что любить мне вас не за что.

А про «Разделителя»… Ну, раз уж у нас такая откровенность случилась… Не я всю эту кашу заварил. Не я Душу дробить начал. И в вашей книжке ПРО ЭТО всё с большими подробностями изложено. И про Душу, которую Создатель по ребру преломил, и про то, как Он Сам эти две половинки на дальнейшее дробление благословил: «Плодитесь и размножайтесь…»

И про меня там есть, с огненным мечом, чтоб, значит, за «процессом» присматривал и особо одарённых осаживал. Я всего лишь винтик в этой механике…

Кочегар в котельной парохода.

Ладно. Слушайте, чего дальше было…

* * *

Фернану обиженных за спиной оставлять было никак нельзя.

В экспедицию вложены большие деньги, и не только королевские. Не записывать же в вахтенном журнале: «Спасибо, что подбросили, прощайте!» Вернут. Да и зачем осложнять жизнь оставшейся в Испании семье: жене – Беатрис, сыновьям? И тестю… и шурину… они – хорошие люди, хотя и испанцы.

Фернан позаботился о них в завещании. Не богатство – но достаток. Если, конечно, молодой, энергичный Элькано благополучно завершит путешествие, и никто не обидится за неожиданный уход. Поэтому Фернан решает «умереть» на глазах у своей изрядно поредевшей команды. Он встречается с Франсишеком и посвящает его в детали «отхода».

На следующий день мактанский дато Лапулапу в грубой форме отклоняет просьбу посланца далёкого короля Испании пристать к берегу. Матросы видят, что их капитан не верит своим ушам, он в бешенстве: погрязший в грязи и невежестве царёк клочка суши не принимает дружески протянутой руки великой просвещённой цивилизации.

Забыв об осторожности и здравом смысле, Фернан с горсткой матросов рвётся к берегу. Нет. Никто из десанта не пострадал. Кроме капитана. Жертвы чуть позже выдумал для правдоподобности венецианец Антонио Пигафетта, боцман «Виктории». И если бы Фернан узнал об этом, он был бы весьма благодарен своему матросу за это украшательство.

27 апреля 1521 года Фернан закончил свою одиссею в прибое острова Мактан Филиппинского архипелага. Экипаж видел, как кровожадные туземцы вытащили израненного капитана на берег. Ни уговоры, ни посулы должного действия не возымели: дикари не выдали тело капитана испанцам.

Ещё бы! Даже у дикарей не принято выдавать «тело» живого человека…

* * *

Отец встретил дружеским рукопожатием.

– Роман Аркадьич, – представился он. – Наслышан о тебе, герой…

Константин, не ожидавший тёплого приёма, смешался и промолчал. Они расположились в гостиной комнате. Лариса Яковлевна, Галкина мама, принесла чай. «Киевский» торт был благосклонно принят, нарезан и разложен по блюдечкам.

– А Галину… можно видеть? – несмело спросил Костя.

– Конечно, – хмыкнул Роман Аркадьич. – Минут через двадцать должна быть. Но её-то мнение известно. А вот с тобой что делать?

Костик поперхнулся чаем, на глазах выступили слёзы. Но от участливого предложения Ларисы Яковлевны «постучать по спине» жестом отказался. Ему до дрожи хотелось узнать хоть немного о «мнении» Галины. Но, судя по всему, обсуждать этот вопрос родители пока не собирались.

– В деканате юрфака мне рассказали о твоих необыкновенных лингвистических способностях, – сказал отец. – Это правда?

Костик пожал плечами.

Глупейшая история, которая произошла с полгода назад. Он не придал ей никакого значения. А вот, поди же ты… Кто-то запомнил. И доложил.

– Не знаю, – скромно сказал Костик. – В школе как-то не очень. А тут вдруг пропёрло…

Галкины родители переглянулись. Мама с непонятным возмущением, а отец весело, даже как-то по-приятельски.

– Так «пропёрло», что сумел делегации из Мозамбика объяснить дорогу до кафедры иностранных языков? Вас же, юрфаковских «заушников», за идиотов держат! Где ты слышал суахили?

– Нигде, – угрюмо признался Костик. Разговор принимал неожиданный оборот. Он никак не мог понять, к чему, собственно… – Все от них шарахались, а мне жалко стало. Высокие, чёрные, в хламидах… Красиво. Ну я и подошёл. Разговорились…

Отец хлопнул ладонями по коленям и гулко рассмеялся:

– Нет, мать! Ты послушай, о чём этот парень толкует! «Разговорились…» – и вдруг, без всякого перехода гортанно зарычал: – Fnata wa supai desyoka. sobietona roshiya de minkeikeikan wa gairo ga torichigaete imasu. minkeikeikan ja nai desu yo! – Его рычание перешло в крик: – Supai desu ka. hakuzyo shiyow!{Ты, наверное, шпион, парень? У нас, в Советской России, милиционеры в названиях улиц путаются! Нет! Ты не милиционер! Ты – шпион? Да? Признавайся!!! (Япон.)}

У Костика потемнело в глазах:

– Iie, – едва выдавил он. Трясущейся рукой поставил на стол чашку. – Zyoshi-san, supai de wa arimasen! Machi ga wakarimasen{Нет. Я не шпион, господин начальник. Я улиц не знаю… (Япон.)}.

Роман Аркадьич откинулся на спинку стула, как-то обмяк и посерьёзнел:

– Anata wa tensai desu ka.

– Supai ja nai!{Я – не шпион! (Япон.)} – угрюмо стоял на своём Костик.

– Так ты, парень, гений? – по-русски повторил вопрос Роман Аркадьич.

– В каком смысле?

– Понятно. В команду не думал возвращаться?

– Не знаю, – честно признался Константин. – Хотелось бы чего-то большего…

Лариса Яковлевна вдруг страшно засуетилась, долила им чаю и убежала на кухню. Из приоткрытых дверей повалил вкусный, настоянный на вишне и яблоках запах свежей выпечки.

– Большего? – задумчиво переспросил Роман Аркадьич. – Как насчёт МГИМО?..

В коридоре соловьиной трелью залился звонок.

Костя вскочил. К чёрту МГИМО! К чёрту Мозамбик! Он уже тридцать четыре дня не видел Галку…

* * *

Вот дурак! Что я, Африки не видел, что ли? Да и питомник номенклатурных птенцов от самого основания в моей собственности значится.

Только про «дурака» – это я напрасно. У Константина всё сложилось вполне благополучно: Галина, МГИМО, столичные родители… Карьера! А когда коммунизм полетел… гм! ко мне на темечко (рога, чтоб вы знали, – выдумки атеистов!), клан Тульчиных не без Костиного активного участия вполне успешно адаптировался к новым условиям. Не Ротшильды, конечно, но с бедностью никогда не знакомились…

Фернан «устроился» тоже неплохо, но у его испанской родни не «сложилось»: Беатрис ничего не получила. И дело было не в королевской обиде. С этим – порядок. Того, что привёз в трюме «Виктории» Элькано, с лихвой хватило, чтобы окупить все расходы на экспедицию. Дело было в другом: Фернан стартовал имея на бортах двести шестьдесят пять человек, а в Лиссабон вернулось восемнадцать. Цена кому-то показалась чересчур высокой. Тем не менее Беатрис не голодала. А когда сыновья подросли и взяли на себя заботу о своей матушке, то и вовсе всё наладилось.

Испанец Элькано присвоил себе славу первооткрывателя западного пути к пряным островам, а имя португальца-наёмника Фернана стали забывать. На что он, собственно, и рассчитывал. Уже через тридцать лет его путешествие стало легендарным. А после гибели десятка кораблей в лабиринте Огненной Земли и самые отъявленные романтики усомнились в проходимости пролива. Так что все довольны.

И вот что я думаю. Вы ведь тоже можете изменить свою жизнь к лучшему. И если кто-то и против, то только не я – наоборот! Готов помочь всемерно и чем могу. Вы только докажите желание. Докажите! Кровью, потом и слезами. Только тогда все карты будущего покажу. Не только суахили – рыбий язык понимать будете.

Докажите! И будет вам.

Не сомневайтесь…

Тень от руки

«Cos I Luv You», – для тех, кто понимает. Лирика, плавно переходящая в истерику.

Меня зовут Егор… кагор, бугор, багор…

Я ненавижу горы!

Здравствуйте.

Я не люблю Жаклин Кеннеди, слушаю Slade, а меня как-то выслушал Кулагин Виктор Иванович. Первое и второе помогло познакомиться с Катериной. Зато третье делает наши отношения невозможными: я – здесь, она – там, и так будет до тех пор, пока она не выйдет замуж за кого-то более путёвого, чем я.

Так решил её отец, Кулагин.

Там – это где осень и весна. И затяжные зимы. Где лето с пухом тополиным, где утро каждое – война… ой!

Разве выпало: «война»? Я делаю неосторожный шаг и теряю равновесие. Командир поддерживает меня за рюкзак:

– Под ноги смотри, Егор!

Это Витос. Отец по землячеству и нянька. Всё в одном лице. Да. С заботой о сыне, уснувшем в пустыне в камнях на вершине… При чём тут «сон на вершине», хотел бы я знать? Впрочем, нет. Не хотел бы.

А что «под ноги»… это он зря – придавленный рюкзаком, я, кроме своих ног и частого булыжника, ничего не вижу. Камень с отвратительным скрежетом давленого гравия ест обувь, поплёвывая в лицо фиолетовой под липким небом пылью.

Липкое? Потому что цепляет глаз. Ни намёка на призрачную голубизну наших широт. Ни тяжёлых туч, царапающих животы о верхушки деревьев. Ни легкомысленной кисеи перистых облаков, свысока напоминающих о влаге и далёких морях с океанами.

Воды здесь нет. И не было. Никогда. А потому: ни деревьев, ни кустов, ни кисельных берегов, древней смерти юных слов… Вздор!

Что за хрень? С самого утра – кошки на сердце. Скребут проклятые, мысли измятые, судьба полосатая… о! Задор!

Если, конечно, сегодняшний день считать «чёрным».

Заусеницы рифм пугают. Мне ведь, чтоб на будущее погадать, карты не нужны. Я верю, что там, в глубине меня, сидит кто-то, кто знает всё наперёд. И если удачно созвучия раскинуть, то он о грядущем мне намекает: слово только назови и судьбу благослови – пальцы скользкие в крови…

Ну вот, опять. Видите? Хороши намеки. Лучше бы помалкивал… зараза.

Нас трое.

Я – рифмоплет-салага-чайник. Мой командир – Виталий Петрович, он же Витос. Он же «капитан». Исключительного мужества человек: таким, как я, живой укор, не раз воспетый мной, поэтом, продвинутый по части гор и малость двинутый на этом.

Оп-па! – эпиграмма, хе-хе…

Третий – Гарсилас. Этот нормальный, из местных. Командам послушен, к горам равнодушен, солнцем укушен… Короче! – большой любитель привалов и кухни.

Впрочем, и то и другое мне тоже по вкусу – «салага безусый дал в ухо тунгусу…».

– Алто! – командует Витос, и мы с проводником послушно останавливаемся.

На испанском я за эти полгода так и не заговорил. Но ключевые слова запомнил. Нет. Это не «этапа» – сигнал к привалу. Сейчас Витос определится по GPS, даст новые вводные Гарсиласу, и мы продолжим движение – к трудностям с презрением, к души упокоению…

Трубадур, блин! Да что же это меня так колбасит?!

Стиснув зубы, я потею под поклажей… из варварской блажи по скалам я лажу.

Минута, может, две покоя, и двинемся дальше. Нет смысла сбрасывать с плеч тяжесть. Потом дольше будет возиться с её навьючиванием обратно – удача вероятна в пустыне безвозвратной…. Вот! Значит, не верю, что отсюда выберусь?! А «война» – это предчувствие скорой развязки? Правду говорят, что поэты не просто заглядывают за угол, – они видят будущее.

Только я не хочу быть поэтом. Хочу быть незрячим. И красивые девушки будут переводить меня за руку через улицу… вот только как в этом случае я пойму, что они красивые?

– Приехали, – по-русски говорит Витос и, повысив голос, кричит проводнику: – Этапа!

Я оборачиваюсь:

– Пришли, что ли?

– Сюрприз, парень, – доброжелательно отвечает Виталий, помогая мне освободиться от рюкзака. – Правда, здорово? Спутник на месте. Если поспешим, то через минуту отстреляемся. А как ящик подвесим, так и домой…

Домой? Я не вчерашний, не «простой», его слова – сплошной отстой.

«Дом» для Виталия Петровича – это брошенный на краю Косты джип. А в машине – еще три «ящика», по числу вершин, к которым эти железяки нам следует приколотить. Таких бригад, как наша, здесь, в Андах, работают два десятка. В Кордильерах, насколько я знаю, тоже свои, братья-славяне.

Собственно, весь русско-украинский промальп сейчас здесь. Денежно, престижно, скоропостижно… И я, дурак, сюда ломанулся. Отцу Катерины решил что-то доказать. Ага! Вход – рубль, выход – два… и вся жизнь – трава, а в живот – булава, дома плачет вдова…

Классно меня Кулагин «сделал». Пока ВСЮ работу не закончим, НИКТО отсюда не уедет. А работы ещё лет на пять. Шутка ли: основные горы пометить, чтобы учёный люд в реальном времени вибрации Земли слушал. Стопроцентный аларм-сигнал землетрясений на братской американской земле! Такую музыку готовим. Ну а я тут в кабале и, гадая на золе, вижу выход лишь в петле…

Наши-то, как здесь закончат, в Гималаи собираются. Чтоб и Евразию можно было «слушать». А что им? Хлебом не корми – дай по горам полазить. Вдобавок за деньги!

Вот только о Кавказе – молчок. Не хотят они «Кавказом стенки ходить». Видать, уже там побывали. И не понравилось. А я, скромный, не спрашиваю, где они сноровку со снайперской винтовкой муштровкой-тренировкой пришнуровывали…

Да ну их… железные люди, тесен их круг, залпом орудий по теням от рук.

«Теням от рук»? Еще один «намёк», о котором лучше поскорее забыть. Всё равно, пока не случится, не разберёшь, о чём внутренний голос докладывает.

А Гарсилас уже хлопочет рядом, дружелюбно похлопывает меня одной рукой, указывает на рюкзак Виталия другой:

– Гыл-гыл-гыл, Витос, – радостно щерит изрезанное рубцами лицо Гарсилас. – Гыл-гыл-гыл, Горос…

– Что ему нужно? – Я с облегчением распрямляю усталые плечи и спину.

– Обед ему нужен, – поясняет Виталий. – Лакомида…

– Сикларо лакомида! – едва не вопит проводник, и его истерзанное солнцем лицо складывается в печёное яблоко. – Яэсора порфин!

Я понимаю его восторг: походная кухня из керогаза и герметичной посуды позволяет даже на этой высоте быстро готовить суп и тушенку. А сами припасы: мясо и сушёные овощи, разве сравнишь с местной пищей из тараканов и ящериц?

Заглядываю в жадный рот Гарсиласа, морщусь от его гнилого дыхания и представляю, как он поедает сороконожек, закусывая пауками – «работая руками с зажатыми клинками…».

Становится не по себе: опять символ близкой беды.

– Не спи, стажёр, – глухо окликает Виталий.

Он уже расчехлил оружие. Ствол СВД по какой-то дурацкой традиции обёрнут серой мешковиной. Командир привычно прилаживает оптику, коллиматор, батарею. Обычная самозарядная винтовка Драгунова образца шестьдесят третьего года споро превращается в реквизит фантастического боевика – «дальнобойность велика, страх и ужас чужака…».

Последним Виталий вставляет магазин с десятью маркерами, передёргивает затвор и щёлкает предохранителем.

– К бою готов!

«Море бинтов к приговору венков, поле цветов в частоколе крестов…»

Глаза старшего хитро щурятся. Я ничуть не сомневаюсь, что ему известно о моей ссылке. Подозреваю, что он знает и о причинах этой несправедливости.

Достаю из кармашка рюкзака футляр с биноклем и подхватываю командирскую коробку с GPS. Виталий кивает на пенал с компасом, и мне приходится ещё раз нагибаться.

Проводник приступает к хлопотам с баллонами воды и газа, а мы поднимаемся на ближайший валун. Впрочем, «мы» – это не совсем точно. Когда мне удаётся взгромоздиться на камень, командир в позиции «лёжа» уже деловито регулирует яркость коллиматорной точки и резкость прицела.

– Чуть живее, Горос! – В голосе Витоса только терпение. – Цель?!

Присаживаюсь рядом и включаю спутниковую навигационную систему: на тёмно-коричневом экране струится замысловатая паутина уровней высот. Центральная точка нашего положения и точка цели лежат на разных «паутинках», но сейчас важно другое – между нашими горизонталями «чисто».

Сверяюсь с компасом и докладываю:

– Тысяча сто метров. Полсотни метров к верху. Десять градусов к югу.

Я достаю из футляра бинокль и бросаю взгляд на хронометр:

– Через три минуты спутник наведения уйдёт за горизонт.

Пока я удивляюсь точности, с которой нам удаётся вовремя выйти на цель, командир врастает в приклад, перетекает зрением в наглазник и левой рукой выдвигает бленду до упора. Щёлкает предохранитель.

Я заглядываю в бинокль. Даже в это предполуденное время громада камня продолжает успешно прятаться от солнца. Густые тени серыми клочьями расступаются, обнажая рельеф горного массива. Цель нахожу сразу и вздрагиваю: плавные обводы овала с окаймляющими его сверху и снизу карнизами похожи на человеческий глаз. Горизонтальные складки и вертикальные трещины напоминают морщины на измождённом лице Гарсиласа. Алое пятно цели в самом центре овала дорисовывает зрачок, и оттого сходство с частью человеческого лица усиливается. Впрочем, почему же «частью»? Вот тот нависающий валун вполне сойдёт за нос…

– Как у тебя? – спрашивает командир.

– Жду пристрелочный…

Винтовка сочно «бахает», а на девять часов от пятна цели на скале расцветает жёлтое пятно краски. Теперь мне нужно привести прицельную марку винтовки к пятну прицела спутника. Я представляю, как в двух сотнях километрах над нами искусственный спутник Земли из мрачной чёрной бездны посылает луч лазера, чтобы пометить миллионнолетнюю породу…

– Не отвлекайся, Егор, – жёстче обычного говорит Виталий. – Коррекция метки…

Поле зрения оптики винтовки – три градуса. Бинокля – тридцать. Если я в ближайшую минуту не наведу коллиматорную точку винтовки на пятно лазера спутника, нам придётся сутки ждать следующего сеанса наведения на цель.

– На три часа, командир.

Я представляю, как прицельная марка бежит по скале, подбираясь к зрачку «глаза». Жаль, что в бинокль красное пятнышко не разглядеть. Наверное, красиво. Вот бы взглянуть…

Он опять стреляет. В бинокль видно, как след маркерной пули жёлтой кляксой почти на треть покрывает алое пятно.

– Неплохо, – одобрительно говорит Виталий, разглядывая свою работу в прицел винтовки.

Потом отсоединяет магазин, отодвигает затвор и меняет патрон с жёлтым маркером на белый. Бах!

Пятно белой краски удачно ложится на край жёлтой. Получается разноцветная восьмерка. Теперь посадочное место будет легко найти и даже отличить от первого пристрелочного выстрела.

– Может, ещё разок? – спрашиваю я.

Но командир уже стоит на колене и снимает с плеча ремень оружия.

– Запомни, салага, – ёмко, по-отечески говорит он. – Лучшее – враг хорошему! Сдавать назад на автомобиле нужно не сколько хватает места, а сколько нужно для маневра. Пошли обедать. Гарсилас, надо думать, уже весь запас моркови на суп перевёл…

* * *

К подножию помеченной скалы мы добрались только через три часа. В горах – обычное дело: цель – вот она, рукой подать. И если бы там стоял человек, с ним можно было бы перекинуться словечком или дуэтом спеть. Но подойти, поздороваться за руку… или просто рядом посидеть, постаканить-погалдеть… – это долгий ход и многие беды, если торопиться.

Впрочем, неторопливость тоже не гарантирует отсутствия проблем и сюрпризов.

У скалы нас поджидало двое оборванцев, по лицу и комплекции – вылитые «гарсиласы». Разве что приземистее и суше… да пончо более мышиного цвета, чем у нашего проводника.

– Ола омбрес, – поздоровался командир.

Он аккуратно уложил рюкзак на землю и, задрав голову, глянул вверх.

Я тоже освободился от поклажи, кивнул местным и сказал:

– Мне кажется, метка дальше, севернее…

– Верно, – согласился Виталий. – Дальше и севернее. Но подниматься мы будем здесь. В метрах тридцати над нами карниз. По нему-то и продвинемся под самую цель. Ты же не хочешь штурмовать камень с отрицательным углом наклона?

Мне очень хотелось сказать, что «штурмовать камень» мне не хочется ни под каким углом: ни отрицательным, ни положительным. И вообще, затянувшееся путешествие по местам грядущей славы американских геофизиков мне уже давно поперёк горла. Что я ничего не имею против камня и неба, но когда «несть числа» и тому и другому…

– Егор, – привычно «будит» меня командир. – Работаем.

Да. Я многое чего хотел бы ему сказать. Но штука в том, что от моих горьких слёз ничего не изменится. Разве что станет много горше… мне.

Я отошёл от стенки, выбрал относительно ровную поверхность, расстелил брезент и приступил к разгрузке вещмешков: канаты, зацепы, крючья, ступени, гвозди…

Позади сухо стрельнул спитовский гвоздемёт. Раздались недовольные возгласы, вскрик боли, удары…

Я в полуприседе развернулся и замер: местных прибавилось – теперь их было человек десять. И они палками избивали Виталия. Командир крутился под их ударами, иногда ловко уворачиваясь, иногда не очень. В стороны летели брызги крови и клочья одежды…

Вот один из оборванцев упал. Второй… но их слишком много.

Я закричал. Схватил молоток и даже успел сделать несколько шагов. Неожиданно вокруг меня стало тесно. Кажется, я кого-то ударил кулаком… а потом мир перевернулся: небо со скалой поменялись местами, и я пребольно ушибся спиной о камень. В глазах – цветные сполохи, и как-то сразу расхотелось дышать. Надо мной гортанно вскрикнули и приложили палкой по животу. Меня согнуло пополам, обед, старательно, с душой сготовленный Гарсиласом, одним коротким спазмом выхлюпнуло в пыль… А потом всё как-то угомонилось. Так же внезапно и неожиданно, как началось.

Но я не спешил подниматься и открывать глаза.

«Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Шлак! Мрак! Баг! Дурацкий лозунг. Какая-то девка придумала. Кажется, из Испании. Этот слоган имеет смысл только в двух случаях: либо когда нет выбора – что так убьют, что эдак. Либо умирать нужно кому-то другому… а это меняет дело, не так ли?

Время шло. Ничего не происходило. Я приоткрыл глаза, чтобы глянуть: что там во внешнем мире делается.

Витос сидел в нескольких метрах от меня. Он обеими руками держался за лицо и внимательно следил за бандитами.

В десяти шагах валялся гвоздезабивной пистолет, чуть в стороне – мой молоток, а на скале отблёскивала алюминиевая ступенька – первая из двух сотен, которые должны были привести нас к месту установки оборудования.

По-видимому, Виталий приколотил ступеньку, и это почему-то разозлило оборванцев. Они избили командира и напали на меня, но если взять пистолет… то можно будет ещё разок нарваться на неприятности. Это ведь обычный пороховой «спит» – с предохранителем у раструба: если ствол не прижат к поверхности, то боёк не ударит по патрону. В моем рюкзаке лежит точно такой же.

А геологический молоток против их палок как-то не очень… да и толку с одного выстрела – не просить же их подождать, пока я буду перезаряжать «оружие».

Новый окрик, и бойцы отступили на шаг.

На поляну неспешно выбрался старик. Судя по уважению разбойников – важняк. А по виду не скажешь. Его хламида была настолько потёрта, что назвать её вкусным словом «пончо» значило бросить тень на славу перуанского текстиля.

Старик цепко посмотрел на нас с командиром и о чём-то негромко спросил. Один из бойцов шагнул вперёд и быстро заговорил, активно размахивая руками. Он показывал вверх, на нас с Виталием, на первую ступень, прибитую к скале…. По-видимому, ступень заинтересовала старикана больше всего. Он снисходительно повёл плечом – боец заткнулся и отступил.

Старик подошёл к ступени и внимательно, едва не обнюхав, осмотрел её. Потом продел пальцы в отверстия перфорации… и вытащил.

Я глянул на Виталия и понял, что командир поразился не меньше моего. Но потом произошло ещё более удивительное: старик указательным пальцем потёр по скале, и отверстие от гвоздя затянулось. Еще одно движение ладонью, и от работы гвоздешлёпа не осталось и следа.

Он пальцем затёр отверстие в камне! Как в пластилине!

На поляну вышли ещё трое: двое бойцов привели Гарсиласа. Не успел, значит, убежать.

Старик отвлёкся от алюминиевой ступеньки и о чём-то спросил нашего проводника. Тот ответил. Потом, подумав, что-то добавил, а через секунду Гарсилас громко кричал на бандитов, размахивая руками не слабее первого оратора.

Старик тихо ответил, и Гарсилас шагнул к Виталию, быстро заговорил с ним, показывая на бандитов, на старика, на скалу.

Виталий покачал головой и протянул проводнику окровавленную ладонь. Подбородок у командира был вдавлен и в крови.

Похоже, ему сломали челюсть.

Гарсилас подбежал ко мне.

– Гыл-гыл-гыл, аймара, – закричал на меня Гарсилас. – Гыл-гыл-гыл, кечуа, – и он гордо ударил себя в грудь.

Мне опять захотелось зажмуриться. Да так, чтобы, когда глаза открыть, ничего этого здесь не было. А ещё лучше, чтобы здесь не было меня. Домой хочу. К маме.

Моя мама чудесно готовит холодец… и тефтели с черносливом…

– Гарсилас – кечуа, – настаивал проводник. – Горос, Витос – московита. Аймара, аймара… – Гарсилас несколько раз показал рукой на старика.

– Аймара, – покорно согласился я, лишь бы он отвязался. – Деда зовут Аймара. Я счастлив. Можешь от моего имени поцеловать его задницу.

Гарсилас заулыбался и хлопнул меня по плечу. Потом он вновь обратился к старику, отчаянной жестикуляцией пытаясь что-то объяснить.

Аймара что-то тихо сказал, но проводник не унимался. Тогда один из бойцов ткнул концом палки ему в лицо. Гарсилас тут же умолк, упал на колени и сплюнул тёмно-красным в серую пыль. Стало тихо.

Аймара, поигрывая гвоздём и ступенькой, подошёл ко мне.

Если кто помнит актёра Бронсона – копия! Только лет на сто старше. Вот он что-то сказал. Голос приятный, без гнева или злости. Его пожилое, изрезанное морщинами лицо безмятежно. И только чёрные, мрачные глаза пугали… была в них какая-то первобытная борзость. Легко могу представить, как человек с такими глазами между делом, походя, отрежет голову ближнему и тут же, рядом с трупом, спокойно продолжит прерванное занятие: будет готовить плов или стричь бороду.

– Я не понимаю, – сказал я сердито. – Но бить людей за гвоздь в стене – варварство!

Старик полуобернулся, о чём-то спросил Гарсиласа. Тот односложно ответил.

Аймара, потеряв ко мне интерес, подошёл к Виталию.

Несмотря на очевидный ужас, ситуация мне показалась комичной: Аймаре было что-то от меня нужно. Но для этого Гарсилас должен был передать его слова Виталию, а Виталий перевёл бы мне. Без обоих переводчиков диалог невозможен.

Вот только не скоро Виталий заговорит.

А Гарсиласу только что разбили губы.

– Витос? – обратился старик к Виталию.

Командир осторожно кивнул, показывая окровавленную ладонь.

Приняв какое-то решение, старик передал одному из бойцов ступеньку с гвоздём и жестами предложил Виталию показать лицо. Командир пожал плечами и убрал руки. Аймара внимательно осмотрел челюсть, старательно вытер ладони о свою дерюгу и неожиданным скользким движением обхватил командиру затылок левой рукой, а правой вцепился ему в подбородок. Виталий завыл и забился от боли.

Всё произошло само собой.

Я рванулся на выручку командиру. Я думал оттолкнуть старика. Хотел, чтобы он оставил Виталия в покое.

С таким же успехом я мог наброситься на трамвай. Или автобус. Я будто налетел на угол дома. Аймара не шевельнулся. Не повернул головы, не крикнул. Он не сделал ничего! А я ударился об него, отлетел назад и растянулся в пыли. Сел и глянул на бандитов.

Они стояли неподалёку и смотрели на меня. Никто не смеялся, а старик стоял на прежнем месте, рядом с Виталием.

«Даже головы не повернул, – расстроился я. – Сволочь!»

И тут я понял, что «дёргаться» не стоило. Убьют. И никто не спасёт – не поможет. И наказывать за это никого не будут.

– Отставить, Егор, – неожиданно внятно произнёс командир, ощупывая лицо. – Вроде починил, гад. Ну и дед! Спрошу у Гарсиласа, как он это делает.

Они вполголоса загалдели. Через минуту к беседе подключился Аймара.

А меня начало трясти. Было очень страшно.

Оказывается, я никогда раньше не задумывался о том, как может быть страшно цивилизованному человеку вдали от милиции. Одно неосторожное слово, жест… и забьют палками до смерти. Моя жизнь зависела от прихоти дикарей. Которые спят в хижинах из уложенного камня. И не могут додуматься до вентиляционного отверстия в крыше – очаги здесь топят «по-чёрному»: дверные проемы издалека угадывались по кайме сажи…

Я увидел, что все трое смотрят на меня. И молчат.

– Чего уставились? – Я почти закричал. Я был на грани истерики. – До ветру мне надо. Отлить! Писать хочу!

Они с минуту шушукались, а потом Виталий сказал:

– Валяй. Только недалеко. К вещам не подходи, а на конвой не обращай внимания.

О вещах я бы и не вспомнил, а про «конвой» понял, только когда двое бандитов пошли за мной.

– Ну и хрен с вами, – сказал я, развязывая узелок на брюках. – Глядите, как мы это делаем у себя, в России.

Но такие подробности их не интересовали – отвернулись в негромком разговоре.

Справившись со своими делами, я возвращаться не стал. Вылез на ближайший валун и стал «смотреть горы».

Приятное занятие, скажу я вам. Казалось бы – камень, но столько форм, причуд, изгибов… теней неясных переливов…

Забавно, как мы с Катькой познакомились. На свадьбе… разумеется, на свадьбе – моё рабочее место. Тамада, куплетист, мастер импровизаций… Так написано на моей визитке. Массовик-затейник, словом.

Я Катюшу ещё на поздравлениях приметил. А потом, как ребята сто первый раз Мендельсона отыграли, шепнул ей: «Нельзя быть такой красивой, девушка. Могут украсть». А она мне ответила: «Скорее бы…»

Хорошо сказала. Ключик что надо!

Я тогда ей весь вечер баллады пел. Под «Everday», конечно. Всё на одну тему: «скорее бы»… о тщетности борьбы… с гламуром, о точности стрельбы… Амура, превратности судьбы… авгура…

Жека душевно струны перебирал, Вадяня барабаны оглаживал. А я аккордеону едва меха шевелил. Гармошка – мой конёк: правая рука не знает, что делает левая. Хорошо тогда скатили. Не Джим, Дон, Дэйв, конечно. Но и не «Варвара жарит кур», между прочим. Спелись, чего там. Не первый год…

А ведь уже тогда мой внутренний голос не молчал.