Текст книги "Бог одержимых (сборник)"

– Ёлы-палы, – стонет Ваван. – Кела! Да тебе цены нет!

Ну, я молчу, ясное дело. Потому что скромный. Только почему же это «нет»? В полтинник заценили…

Юлька тоже не скупится:

– Ты – гений, Коля. Ребята, вы посидите пока, а мы тут быстренько…

Ух как им идея моя понравилась!

Как начали они про потенциалы да обратную связь судачить, что сразу стало ясно: без меня мировая наука ещё долго бы под забором отхаркивалась, да от большой дороги к вершинам человеческой мысли пряталась.

Приятно, конечно. Даже показалось на минутку, будто я в их тусовку попал. Будто я – как они. Учёный… Не шалам-балам… Батяня был бы доволен. До самой смерти ведь мечтал, чтоб из меня какой-то толк вышел. Только я думаю, что толк этот вышел из меня ещё в детстве, когда старшие в карты играли на мои подзатыльники. Они, значит, играют, а подзатыльники мне достаются. Вот толк и вышел. И куда-то ушёл. С концами. Наверное, уже тогда я карты полюбил. Сила в них…

– Я и паять могу, – говорю. – Образование имеется. Давайте помогу чего надо…

– Значит, так, – снисходит Ваван до объяснений. – Ответ будем принимать не по среднеинтегральному равновесному положению стрелки-коромысла весов, а по флуктуации натяжения скручивания нити. У нас как раз и тензодатчики есть, и усилители. И головных телефонов парочка…

– Ты с ума сошёл! – шипит Юлька. – Если ты о наушниках от папиного «Панасоника»…

Можно, конечно, и дальше рассказывать, как они до ночи кричали друг на друга. Как перестраивали, перепаивали, переделывали…

Только остались мы с Михой в ту ночь в сарае. И сказать по правде, что там у меня в ушах нашумело – не разобрал. Выходил ночью до ветру несколько раз – это да. Было, конечно. Так что же вы хотите? На то и пиво. Но наушники к соответствующим отверстиям на голове прикладывать не забывал. А как там у Михи дело было – не знаю.

Не конвой я брату своему.

* * *

Наутро, ещё четырёх не было, тронул меня за плечо Миха. И я, представьте, сразу проснулся.

И понял, что дело дрянь.

В сарае – светло. Студенты подсветку включённой оставили. Вижу: Миха стоит ровно. Глаза широко открыты, да только не видит он меня. И такое впечатление, что ничего он не видит. Только я ведь тоже спросонок мало чего разберу. Знаете ведь, как бывает: поднять – подняли, а разбудить забыли. Но трезвость в голове – капитальная. Какая-то цельность такая. Непривычная.

Я такое впервые у глазника прочувствовал. Когда меня в детстве на очки пытались подсадить. Мама дорогая! Я чуть не завыл от ужаса. Так вот как они все, оказывается, выглядят! Люди-то! И отказался я от очков. Не хочу на такой мир смотреть. Лучше уж отсюда, из тумана, на него посматривать…

Я почему вспомнил тот случай, – такие же ощущения. Только не по зрительным делам. А по общему настроению…

И Миха. Стоит, значит, рядом с моим лежаком. Держит руку у меня на плече, а длань у него – ого!

И говорит, задумчиво так:

– Николай, а где бы это сейчас на рояле можно было поиграть?

Сдурел брат, однако!

– Ты, Михаил, того, – говорю. – Остынь. Это у тебя вчерашнее пиво бродит. А для этих дел рояль не нужен. Уборная во дворе, а также щели между гаражами имеются…

– Нет, – говорит Миха. Кротко так говорит, будто с бабушкой своей, Ларисой Матвевной, царствие ей небесное, разговаривает. – Это не пиво. Это машинка твоего Козыря чего-то у меня в груди ворочает. Тошно мне, Коля. Помоги. До зарезу нужен рояль… Срочно.

– Где же я тебе, Миха, рояль найду? – спрашиваю ласково. – Пианино ещё куда ни шло. В детском саду стоит. Но рояль? Разве что у Сергеича в казино. Так до туда пёхом… и кто нас туда пустит?

– Ладно, – соглашается Миха. Будто уговорил я его. Сподвиг на что-то путёвое. – Пусть будет пианино. Только срочно. Во где стоит… – И на горло себе показывает.

Вот и хорошо, думаю. До детсада две остановки трамваем. Пока дойдём, может, и без пианино найдёт где облегчиться. Видать, шибко много раков было. И пиво импортное, смерть патриотам.

Оделись мы. Сарай заперли, к детсаду двинули. Темно. Только месяц вполнакала присвечивает. Соловьи ещё не проснулись, зато сверчки разрываются, кузнечики… И что характерно – идём ровно, без крена и сбоев.

Ходко идём. Быстрым шагом. Чуть ли не в ногу.

Так что все мои надежды, что, пока дойдём, пианино без надобности станет, рухнули. Вскоре и наш первый по жизни изолятор показался, где годки свои младые мы всей компанией мотали. Детский сад называется. Окна тёмные, забор покосившийся, сетка-рабица провисшими пузырями. Хорошо ещё не додумались собаками охранять.

Забор-то мы перелезли. К дверям подошли.

– Не передумал? – тихо спрашиваю. – У тебя же там, в условном, ещё год висит…

– Полтора, – стонет Миха. – Отпирай.

И по голосу слышно – всё, скрутило парня.

«Ладно, – думаю. – Где наша не пропадала!»

Открыл дверь. Легко. Запор – насмешить может. Имущество спасти – нет.

Зашли. Темно. Шаги наши гулкие, вроде как по всей околице разносятся.

– Тише, – говорю. – Тут же кто-то сторожить добро должен. Не разбуди…

Ага. Как же – «не разбуди»…

Едва до актового зала добрались, да в лунном свете он это пианино узрел, прямо как кот на мышь стойку сделал. И как спружинит! Только что стоял рядом, вот здесь, я его локоть плечом чувствовал. А через секунду он уже там. Стула нет, так он рядом с инструментом на колени бухнулся.

У меня даже в горле пересохло. Понял я наконец зачем ему пианино в четыре утра понадобилось…

– Миха! Да ты охренел, – хочу закричать, а из горла только бульканье какое-то. – Ты же так всю округу разбудишь. Мусорские через минуту будут…

А он уже крышку откинул и пальцы приложил…

Ну, братцы, никогда бы не подумал, что слух может доставлять такую приятность. И будто не играет Миха, а о своей жизни рассказывает. Только не об этой, всамделишной, а о какой-то другой. Какая у нас с ним была бы, если б отцы наши в послевоенном детстве не голодали, а в молодости не пили. Если бы дедов наших немец на фронте не пострелял. Если бы прадеды, вместо того чтобы всем хорошо делать и по песне этой шашками друг друга рубать, себе бы хорошо сделали, жёнам своим, детям…

И такая тоска меня взяла, что упал я на пол. Слёзы – не поверите! – в три ручья. И башкой об пол – раз! И ещё – два! А Миха наяривает, и будто звёзды к нам заглядывать начали. И луна с ними хоровод завертела. А я молиться начал, представляете? Ну, блин, да я и сейчас плачу!

«Господи, – говорю. – И для чего же Ты меня таким уродом сделал? Какая Тебе в том радость? Ну, когда дети малые чёртиков мелом на уборных рисуют… так ведь – дети. А Ты? И для этого моего скотства нужно было мир создавать? Для этого Ты целую неделю карловался?..»

И вдруг, бах! Трах! Слышу, как входная дверь хлопнула. И сапоги по коридору: бум-бум-бум… Ну, ясное дело – милиция. Куда же без неё. Ежели ночью. И музыка…

А они свет включают. «Прекратить!» – кричат.

И так противно мне сделалось, что стошнило. Прямо на эти щербатые, мастикой ухоженные доски. Где детки танцуют, песенки поют, а о судьбе своей нерадостной да отвратной и не догадываются…

Тут меня кто-то в спину – бах! Одну руку выкрутил, вторую… Наручники кожу щемят, в мясо впиваются. Ну, ясно – герой!.. Только что же это такое? Быть может, человек раз в жизни с Богом накоротке… раз в жизни о себе Самому Главному напомнить хочет!

– Тише, – прошу, – пусть ещё поиграет.

Кого просить надумал… Вижу – двое к Михе бегут. А он играет… На коленях, как ангел… Несправедливым мне это показалось.

– Да остановитесь же, люди! – кричу. – Здесь, на ваших глазах – чудо. Человек из своей мерзости вылупляется. Нельзя топтать!

Вижу, не слышат они меня. У них приказ. И власть. И пистолеты с дубинками. Некогда им музыку наших затерянных душ слушать. И вот тогда-то это и произошло. Остановил я их. Замерли. Замёрзли.

А наручники, которыми чёрт этот меня оцепил, – будто пластилиновые. Я руки просто разнял, и всё. И свободен. Стряхнул «героя» со спины и к парочке, что к Михе рвалась, подошёл.

Не. Не понял я, чё там с ними. Стоят, отморозки. Как-то я месяца два на мясокомбинате работал. Для смеху мы в холодильнике на ночь неразделанных свиней на ноги ставили. Утреннюю смену пугать…

С этими то же самое. Только тёплые.

Тут Миха наконец от пианино отклеился. И хотя свет в зале, как на новогоднем утреннике, а против того, как он в темноте играл, будто чёрная ночь без его музыки наступила. А входная дверь опять хлопает. Видать, кроме этих троих, ещё кто-то приехал…

Увёл я нас оттуда. И себя, и Миху. Не знаю как, только очутились мы рядом с гаражом. Считайте – перенеслись!

Мусорские это дело в тот же день и замяли. Наряд очнулся, в себя пришёл. Неловко, видно, им сделалось, что с бомжами справиться не смогли. Вот и убедили друг друга, что всё это им привиделось. Что в здании никого не было. Ложный вызов. А музыка, что охраннику послышалась, – так подростки с магнитофоном мимо проходили. И блевотину мою, видать, сами затёрли. Знал бы, уж не стал бы сдерживаться…

А дорожки наши с тех пор разошлись.

Юлька за Вавана замуж вышла. Смирновой заделалась. Они вдвоём научными делами занимаются. Целый институт себе где-то в Подмосковье отгрохали. «Альтернативное естествознание» называется.

Михаила Ломакина вы знаете – турне-гастроли. Ломакин с оркестром, Ломакин без оркестра, филармония Тилеманна по мотивам импровизаций Ломакина… Да… Только на его концерты я не хожу. Плачу, блин! Стыдно. Хорошо новые записи он мне регулярно присылает. Раз или два в месяц запираюсь у себя в кабинете – слушаю. Семейство моё не вмешивается. Они думают, что это я так к своим выступлениям готовлюсь…

Ну а я, в отличие от Михи, по заграницам стараюсь не шастать. Ну его… Мне и моего театра, здесь в Москве, хватает. Прикидываюсь иллюзионистом-фокусником. Театр Николая Заноизина! Сегодня и ежедневно! Последнее представление! Спешите сегодня, иначе придётся смотреть завтра! Полёты под куполом в погоне за куполом…

Старт крыши к звёздам!

Верят, что иллюзия, фокусы. А большего мне и не нужно.

Тем более ещё ребят пригласил. Ну, эти-то настоящие! Профи! Я как на их реквизит гляжу – дурно становится. Химия-механика-оптика…

Среди них легче затеряться. Правда, в последнее время они сами коситься начинают… Мне-то никаких приспособлений не нужно…

Что? Думаете, можно было и лучше своим талантом распорядиться?

Да Господь с вами! Возьмите себя в руки. Мы же взрослые люди: что вы хотите от слесаря третьего разряда, без всякой надежды когда-то дорасти до мастера?

Слёзы сипахи

…и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадем, а на головах его имена богохульные.

Откровение Иоанна, 13:1

Когда газовоз «Рудольф О'Ган» отошёл от места швартовки метров на тридцать и, попирая мутно-голубое небо белоснежными куполами, дал полную нагрузку на винт, Ибрагим Малик коротко рассмеялся.

– Что тебя насмешило, дорогой? – спросила Мария.

– Представил, как мы выглядим, – ответил Ибрагим. – Смешно: два рослых пингвина в капюшонах и респираторах. Хорошо ещё, что ручками не машем…

– Не думаю, чтобы на нас кто-то смотрел, – рассудительно заметила она. – Две серые фигуры в средствах химзащиты… вот если бы я им показала свою задницу…

– Если бы ты им показала задницу, мне бы пришлось им отрезать головы, – недовольно пробурчал Ибрагим, но уже через секунду совсем другим тоном добавил: – Зато ты можешь показать её мне.

– Ещё не насмотрелся? – Она повернулась к мужу.

– Не уверен, что твоя задница может надоесть.

– Пикник?

Ибрагим замешкался с ответом:

– Нужно сделать замеры и отправить отчёт…

– Два часа, – в её голосе послышалось разочарование. – Плюс час на дезактивацию-раздевание-одевание. Плюс полчаса переход… Ты же не остановишься, пока не отплывёшь от душегубки миль за десять. Уже будет холодно. Я не успею искупаться.

– Это не «душегубка». Это – кормилица! И отчёт…

– Ты обещал! – Она топнула бахилой по тронутой ржавчиной палубе.

«Каблучком и по дереву было бы звонче, – подумал Малик и улыбнулся: – Шайтан-девушка! Если б Аллах не хотел, чтобы мужчины слышали капризы своих женщин, Он бы не делал их такими красивыми…»

– Тогда жди у катера. Я схожу за едой.

– Корзину я уже собрала, милый, и отнесла на яхту. Ещё утром, когда «Рудольф» дал подтверждение о подходе.

Ибрагим покачал головой: «Хорош бы я был, если б настаивал на отчёте…»

– Что-то не так, дорогой?

– Смог сильнее обычного, – сказал Малик.

Они вдвоём повернули головы к уходящему судну. «Рудольф О'Ган» был уже в кабельтове от баржи. Верхние полушария куполов, выступая из ядовитого облака, празднично сверкали десятью полумесяцами. Белый шлейф пара, которым турбины газовоза расстреливали нерадостное небо, лишь на мгновение приподнимался над трубой, чтобы тут же бессильно улечься на чёрную воду. От этого казалось, что судно оставляло за собой блестящую дорожку, по которой можно было пробежаться и даже догнать уходящий к Босфору теплоход.

– Пар вязнет в сернистых испарениях, – согласилась Мария. – Но это не может помешать нашей культурной программе!

– Нет, конечно!

Упоминание о «культурной программе» прибавило Малику бодрости, и, не говоря больше ни слова, он двинулся к восточному борту, где в тисках причального захвата замер прогулочный катер. Мария за эти сто метров перехода от одного борта к другому успела разозлиться на мужа: всё-таки европейская женщина привыкла идти рядом с мужчиной, а не следовать за ним. Но когда Ибрагим галантно подал ей руку и помог перейти на яхту, она быстро забыла об обиде. Они поднялись на спардек, а с него на мостик.

Ибрагим по радио развёл губы тисков в стороны – катер качнуло на волне. Маша крепче взялась за поручни, а Малик запустил двигатель, скупо глянул на шкалу осадки баржи и отошёл от насосной станции.

Мария обернулась к плавучему острову: угловатое нагромождение палуб и надстроек. Один из семи столпов развивающейся энергетической базы Черноморского региона. Генераторная, насосная, ожижительная… высокий горб склада реголита с надписью на арабском: «Мириам»… а там баки для жидкого водорода. Сейчас сухие…

А вот и купола газовоза проклюнулись, выступили из-за контуров плавучего завода. Вымпел метеобудки трепетно тянулся вслед турбоходу, и Маша была согласна с ним. Ей тоже хотелось оказаться на «Рудольфе». Сутки перехода – и Средиземка: чистое небо, синее море, жёлтый песок пляжа… а мрачное ядовитое облако, окутывающее насосную, – лишь кошмарный сон её непростого замужества.

Она недовольно покосилась на горевшие зелёным индикаторы состояния окружающей среды. Почему Малик не останавливается? Хотя бы снять респиратор, подставить лицо ветру.

Но Ибрагим упрямо гнал катер всё дальше и дальше. Форштевень в бисер дробил редкие покатые волны. Водяная пыль радугой цвела в воздухе. Только когда станция и газовоз скрылись за горизонтом, Малик заглушил двигатель. Катер, замедляя ход, проплыл ещё метров двадцать. Ударная волна догнала яхту, заметно качнула и ушла вперёд, растворяясь в неспешном волнении спокойного моря.

– Сначала ты, милая, – Ибрагим кивнул на воду.

Мария спустилась на нижнюю палубу и куклой вывалилась за борт, но в глубину не пошла – так и осталась на поверхности. Вода приятно обжимала тело. Предчувствие скорой близости к солнцу наполняло её радостью. Сполоснув на себе одежду, она подплыла к корме катера и схватилась за поручни. Едва взобралась на борт, в воду прыгнул Ибрагим.

Когда он вылез, Маша уже сняла комбинезон, но надевать купальник не стала: так, нагишом, придерживая грудь, и прыгнула с борта. Ибрагим покачал головой. Чего в его жесте было больше: осуждения ребячества жены или восхищения её непосредственностью, он и сам не знал. Но, раздевшись, плавки надевать тоже не стал.

Он бросил шланг за борт, включил помпу и морской водой тщательно обработал поверхности катера: от мостика до нижней палубы. Потом натянул тент над спардеком и развесил комбинезоны для просушки. Принюхался: обычный морской воздух. Впрочем, после насосной станции по переработке сероводорода – морской воздух «обычным» быть не может. Только восхитительным, прекрасным, чудесным… пахло влагой, йодом и молодостью.

А когда Мириам вдоволь накупается, будет пахнуть её кожей и желанием.

И ничто не помешает ему насладиться и первым, и вторым…

Малик смотал шланг на барабан и, оперевшись о поручень, глянул вниз, на воду. Мария занималась излюбленным делом: подныривала под килем катера, оказываясь то по одному, то по другому борту. Вода была чистой и прозрачной. Было приятно смотреть, как трепещут мышцы на ладном, загорелом теле супруги.

– Ты всё-таки осторожнее, – крикнул он жене, когда она вынырнула с его стороны.

Мария остановилась, убрала пряди волос с лица и прислушалась.

– Я говорю, осторожнее, – обычным голосом повторил Ибрагим. – Ещё соблазнишь морское чудище, и оно поднимется со своими необоснованными претензиями…

– Все «чудища» от нашей химии давно за Босфор ушли, – возразила Маша. – Давай ко мне…

– Боюсь, не смогу удержаться от необоснованных претензий.

– А ты не удерживайся. Мне твои претензии в удовольствие. И с чего это они «необоснованные»?

– А то ты не знаешь…

Мария заплыла за корму, и ему пришлось спуститься на нижнюю палубу, чтобы увидеть жену. Она положила руку на ступеньку, легла на воду боком и подняла к нему лицо:

– Насколько я помню, было условие…

Чувствуя понятное возбуждение, Ибрагим охотно подтвердил:

– Отец признает тебя, если ты родишь сына.

– А если девочка?

– Без оглан халвасы старый Рифат тебя не примет.

– Пока мне достаточно, что меня принял ты. А ваши обычаи у меня вот где… – Она свободной рукой звонко шлёпнула себя по ягодице.

– Тогда не будем мешкать, – сказал Малик, поддаваясь гипнозу её форм и движений, – и немедленно приступим к добыче маленьких ибрагимчиков. Жена должна угадывать мысли и желания супруга.

Мария рассмеялась.

– Вот! Теперь смешно! По-настоящему. Милый, когда я без купальника, твои мысли угадать не сложно. А когда ты без плавок, твои желания очевидны!

– Иди ко мне, женщина, – теряя терпение, рявкнул Ибрагим. – Твой мужчина решил высечь из тебя искру жизни!

Она легко поднялась на борт, и они любили друг друга.

…

А потом Ибрагим, погладив кольцо индикатора зачатия, пожаловался:

– Всё равно белое!

Мария в сладкой истоме подняла руку и присмотрелась к кольцу:

– Не всё сразу, милый. Чтоб индикатору уловить движение бластоцисты, должны пройти хотя бы сутки. Но можем повторить… контрольный залп. Как ты?

– Негодница! – нисколько не злясь, загремел Ибрагим. – Кто позволил тебе бесстыжие речи?!

– Законы твоих предков, дорогой, – со всем возможным смирением ответила Маша. – Впрочем, мне нравится. И если для признания прав жены требуется сын, будем делать сына!

Она поднялась на колени, опустилась грудью на палубу и, целуя кольцо, громко зашептала:

– Колечко, колечко, спаси моё сердечко, стань, как небо, синим, а нас порадуй сыном.

– В-вах! – выдохнул Ибрагим, глядя на фигуру жены.

– Что именно «в-вах», дорогой? – невинно спросила Маша, игриво оборачиваясь к нему. – Магия или мои ноги?

– Ноги? – уточнил Ибрагим, вновь чувствуя приятное напряжение. – А если просят дочь, то с чем рифмуют «розовый»?

– Я, конечно, могу открыть тебе и эту тайну, – подползая к нему, прошептала Маша. – Но, боюсь, мать-природа может не понять, какая из моих просьб настоящая.

– Не придавай Аллаху сотоварищей, – строго сказал Ибрагим. – Но рисковать не будем. Пусть будет синим. Нам нужен мальчик. А розовый цвет попросишь в следующий раз. Девочки нам тоже нужны… много девочек.

– Потому что мужчинам нужно больше жён, чем одна? – невинно спросила она.

Обсуждение этой темы обычно оканчивалось ссорой и слезами.

– Умираю от голода, – сказал Ибрагим.

Мария поцеловала его в щеку и поднялась. Она достала из герметичного рундука под скамьёй пластиковый контейнер с едой и расшитые золотой ниткой халаты из фиолетового шёлка – подарок её матери на их свадьбу. «Чудная женщина, – подумал о тёще Ибрагим. – Так и не поверила, что у меня на родине такую одежду не носят».

– Сейчас я тебя спасу, – пообещала Мария. Приталивая поясок халата, она вспорхнула на спардек. – Сполосни корзину с едой, милый, даже варварам нужно отрабатывать право на пищу!

– Варварам?

Ибрагим опустился на нижнюю ступеньку трапа и обмыл в море контейнер.

– О каких «варварах» ты толкуешь, женщина? – уточнил он уже на средней палубе, кутаясь в халат и укладываясь на ещё влажный после уборки хасыр.

Мария бросила ему подушку-миндер.

– О восточных, – ответила Мария, открывая контейнер. Она красиво разложила голубцы и бутерброды с икрой на огромном металлическом блюде. Отдельными горками высились помидоры, огурцы, редиска и несколько пучков зелени. – О турках, которые всё ещё держат гаремы, а совсем недавно мучили болгар.

– Ха! – Ибрагима на минуту отвлекла долма в капустных листьях, но мысль он не потерял: – И это говорит дочь народа, в обычаях которого было прятать женщин на горе, а провинившихся соседей вырезать тысячами?

– Не на горе, а в горнице, чёрт нерусский, – смеясь, поправила мужа Мария. – И что ещё за история про тысячу зарезанных?

– Не «на заду», а «в заднице»? – улыбнулся Ибрагим. – Видно, стал забывать русский… а зарезанных было не одна тысяча, а пять. О зверствах Меншикова в Батурине слышала?

– Нет, – нахмурилась Мария. – Не слышала.

– Зверь – существо интернациональное, Мириам, и к вере отношения не имеет. До крови охочие найдут себе оправдание и в Коране, и в Библии. Одно признание Исы: «не мир принёс, а меч» чего стоит? Любой народ гордится рыцарями, но предпочитает забыть о своих мерзавцах.

– Но ты-то из рыцарей? Или кто там у вас – янычар?

– Тогда уж «сипахи». Только это ты мне ответь: кто я? Человек всегда ошибается, когда о себе думает. Ты одна меня видишь, когда никто не видит. За кого почитаешь, тем и буду.

– Прямо как в Библии, – одобрила Мария.

– А что до гарема… – Ибрагим сделал несколько глотков шербета с розовым маслом, потом пододвинул миндер к борту и удобно пристроил на подушке голову. – Очень правильный обычай. И в пользу женщин, конечно.

– В пользу женщин?

– Разумеется. Красивых женщин больше, чем достойных мужчин. Зачем же отнимать возможность у красивой женщины прожить жизнь в достатке и благополучии? Дать красивое потомство своему народу. Думать о воспитании детей, развивать свой ум и тело…

– Если всё так прекрасно, почему для меня, для женщины, сама идея «гарема» отвратительна?

– Наверное, по той же причине, по которой о зверствах турок на Балканах ты знаешь, а о Батурине – нет. Но от Москвы до Стамбула – две тысячи километров, а до Батурина – шестьсот. Социодрессура. Смешно…

– Нет, – обиженно заметила Мария. – Не смешно! И кто будет определять, достоин мужчина гарема или нет?

– Женщины, конечно. Речь ведь не о насилии, а о возможности нескольких женщин получить защиту у одного покровителя…

– Чушь! – фыркнула Мария. – Женщины не нуждаются в покровительстве. Мы можем сами о себе позаботиться!

– Разумеется, – сыто кивнул Ибрагим. Он наслаждался беседой. – И эту возможность вам дали мужчины. Разумный человек не будет перечить женщине. Он уступит ей то, чего она хочет. Поиграет и сама бросит. Аллах сделал нас разными, чтоб в караване мы были сильнее. И утверждать равенство мужчины и женщины то же самое, что идти в далёкий путь по пустыне без верблюда…

– Это кто из нас верблюд? – сварливо осведомилась Мария.

– А вот это зависит от ситуации. Если и впрямь пустыня – верблюдом будет муж. Сильный и выносливый. Но если на коврах с шербетом, то – женщины, владелицы истинных наслаждений.

– Этому твой ислам учит?

– Ислам «не мой», – спокойно ответил Ибрагим. – Ислам сам по себе. Любой обладатель рассудка будет мусульманином. Потому что это выгодно.

– И в чём же эта «выгода», Малик?

– Сама подумай: Римская цивилизация простояла тысячу лет и рухнула. Потому что была одна. Нашей цивилизации уже две тысячи лет, и ничего, держимся. А почему? Потому что равновесие удерживается двумя руками: ислам и христианство. Аллах перебрасывает горячую лепёшку удачи и счастья с одной руки на другую. Никому не жжёт. Все в меру счастливы, чтобы помнить, что такое несчастье. И все в меру несчастны, чтоб не забывать о его цене.

– Я плохо понимаю по-русски, – смеясь, сказала Мария. – Поясни.

– Я могу и по-турецки, – серьёзно заметил Ибрагим, но продолжил всё-таки на русском: – Всё началось с торгового пути европейцев в Индию. Красное море – вотчина мусульман, и страны ислама процветали. Потом португальцы открыли Америку. Удача ушла к христианам: покладистых завоевали, упрямых истребили, выдумали прогресс и вновь попали на деньги: нефть у Востока! И к мусульманам вернулось счастье…

– Но недолго музыка играла, – насмешливо перебила мужа Мария.

– Верно! – благодушно согласился Ибрагим. – Русские полетели на Луну за гелием-3 и вместе с Америкой установили монополию на его добычу. Восток, чтоб не нарываться на космический вариант Персидского залива, мудро отошёл в сторону и прибрал к рукам малые планеты. И вот: у супердержав до сих пор проблемы с энергетикой изотопа гелия. Зато реголит Эроса оказался удивительным катализатором, который позволяет качать чистый водород со дна Чёрного моря. Удача вновь на стороне ислама!

– Но, дорогой, – встревожено заметила Мария. – Из твоих слов следует, что именно в этот период следует быть христианином!

– Это ещё почему?

– Ну как же… следим за подачами: Индия – Восток, Америка – Запад, нефть – Восток, гелий – Запад, реголит – Восток… значит, сейчас весы вот-вот качнутся в сторону христиан?

– Твои слова дурно пахнут, женщина!

Он увидел, как Мария принюхивается, и замолчал. Воздух и в правду отдавал тухлыми яйцами.

Сердце на мгновение замерло, а потом ударило сильнее. И чаще. Ибрагим вскочил. Вниз, к палубе. Перегнулся через борт. Здесь сероводородная вонь была просто невыносима. Запершило в горле, заслезились глаза. Поверхность моря рябила, как при дожде. Под ярким солнцем зрелище выглядело необычным и пугающим.

Малик вернулся на спардек.

– В костюм химзащиты, – сухо бросил он жене. – Поспеши, женщина, я буду очень расстроен, если кислота оставит пятна на твоей нежной коже…

– Ты так и не выкупался, – расстроилась Мария.

– Ещё накупаюсь… – пообещал Ибрагим. – До вечера далеко.

Он запустил двигатель, круто переложил штурвал и по короткой дуге развернул катер. Включив автопилот, переоделся в комбинезон. А через несколько минут им пришлось надеть респираторы.

Каким образом Ибрагим выбирал направление, Мария не знала. Но когда на горизонте затемнела серая дымка смога и чёрная точка баржи в ней, ничуть этому не удивилась.

* * *

Познакомились они весенним московским утром на входе метро «Проспект Вернадского». Событие заурядное, если бы не обстоятельства: оба учились на третьем курсе Института нефтехимии и газа и жили в одной общаге на улице Волгина. Прожить три года под одной крышей общежития керосинки и не заметить друг друга?

Чтобы однажды быть прижатыми лицом к лицу в переполненном вагоне метро?

«Рука Аллаха!» – понял Ибрагим.

«Пути Господни…» – подумала Мария.

Ежевечерний променад по Юго-Западу однажды вылился в воскресную верховую прогулку в Битце. По будням – Воробьёвка, Лужники. По погоде – с Курского вокзала электричкой до Чехова, а оттуда до Волосова автобусом: дельтаплан, парашюты. Зимой – лыжи… а летом он увёз её в Юго-Восточную Анатолию, в диярбакырский вилайет, под горячее дыхание Сирийской пустыни.

Они бродили по убитой солнцем степи и любовались далёкими горами с голубыми вечноснежными вершинами.

Как-то Малик поведал, что работает в исламской энергетике с восьми лет, когда ему доверили собирать тезек – твёрдотопливный элемент для обогрева хижин из саманного кирпича.

«Что ещё за «тезек»? – удивилась Мария. – На лекциях нам такого не давали!»

Он привёл её к пастухам. Объяснил, что тезек лучше собирать вечером, когда стадо выгоняют с пастбищ. Сытые коровы щедрее на навоз…

«Навоз? – ужаснулась она. – Ты собирал навоз?»

«Разумеется, – гордо ответил Ибрагим. – И напрасно смеёшься. Мой тезек был лучшим в вилайете. Брали только на растопку и платили вдвое…»

«Но почему? – удивилась Мария. – Конопли, что ли, коровам подбрасывал?»

«Дело не в питании коров, – пояснил Ибрагим, – а в способе сушки…»

Он увёз её в пустыню, показал нефтяные вышки.

«Они стоят в местах, где я сушил тезек, – сказал Ибрагим. – Нефтесодержащие газы вырывались на поверхность и пропитывали коровьи лепёшки горючими маслами. А когда большие люди пришли за нефтью, отец выгодно продал им мои знания, где бурить скважины…»

Мария долго смотрела в пустыню, пытаясь представить, как она выглядела до установки вышек, и спросила: «Но как ты эти места отмечал, дорогой? Здесь же только камень! Кругом всё одинаковое!»

«В том-то и дело, – усмехнулся Ибрагим. – Чутьё у меня. Всегда знаю, где, что лежит…»

* * *

В центре управления Ибрагим первым делом проверил давление в магистрали. Потом просканировал участки техпроцесса: подача к реактору реголита, давление на входе ожижителя, приём и хранение жидкого водорода. Всё в норме. Тревожных сигналов нет.

– Взгляни на температуру, дорогой, – сказала Мария с соседнего кресла. Ибрагим послушно повернул голову к жене, но она его остановила. – Я перевела картинку на твой монитор.

На экране развернулась карта сечений температурного поля придонных слоёв.

– Ого! Девять градусов! Нужно связаться с РМЦ…

– Я уже вызвала Змеиный. Они ждут данных со спутника.

– Проверь биржу.

– Что?

– Проверь биржу, – повторил Ибрагим. – Котировки акций на энергодобывающие отрасли.

Мария зашелестела клавишами, а Ибрагим вернулся к своему дисплею.

«На два градуса выше обычной температуры, – сказал он себе. – Это мы, что ли, нагрели? А следствие очевидно: конвективный поток тёплых придонных слоёв поднимает к поверхности сероводород».

– Змеиный отозвался, – сказала Мария. – У тебя на экране.

Что-то в её голосе заставило его вновь повернуть к ней голову. Да. Он не ошибся – она была испугана. «Испугана? – подумал Ибрагим. – Да она в ужасе от того, что я сейчас увижу!»

Он вернулся к своему экрану и покачал головой – было от чего испугаться: разогрев морского дна охватил обширную территорию вокруг семёрки насосных станций.

«Жирная лохматая гусеница… две сотни миль в длину и около тридцати в ширину, – размышлял Ибрагим. – Да. Это наша работа. Слишком кучно стоим. Если бы чуть раздвинуться, диссипация температуры исключила бы конвекцию…»

– Я сделала предварительный расчёт процесса, – сказала Мария. – Плохо дело, Ибрагим.

– Ты биржу проверила? – неприветливо напомнил Малик.

– Котировки пока стабильны.

– Немедленно продай все наши реголитовые акции. У нас было что-то из недвижимости на побережье?