Текст книги "ТТТ"

– Вы все врёте, и нет вам веры великого хана Тугуя. Вы обманом освободили врага Унушу, и ответите за это. – Он пальцем указал на Марину и Пашу. – Вот вы обещали открыть мне тайну большого золота этого племени. Вам придётся выполнить своё обещание или погибнуть. А вы немедленно ответите за свой обман, – бросил он ряженой троице, ошеломлённо взиравшей на происходящее вокруг и пытающейся что-то понять в этой разноязыкой перепалке.

Марина ждала чего-то подобного, но эта бешеная внезапная ярость напугала и её. Но она не подала и виду. Подмигнув молчаливо стоящему рядом Паше, она с достоинством ответствовала:

– О, великий хан Тугуй. Мне очень жаль, что так получилось, но я с моим другом докажем тебе нашу дружбу. Мы покажем тебе большое золото чжурчженей на Фашидоне. А эти люди не желали тебе зла. Они попали сюда случайно и не желают худого ни тебе, ни твоему войску. Отпусти их, о, великий повелитель.

Едва только измотанный Ефимка перевёл Тугую речь Марины, произошло нечто, заставившее ребят замереть от ужаса. Стоявший рядом с компаньонами полусумасшедший Ал вдруг совершенно изменился. В его глазах зажёгся злобный жёлтый огонёк, на лице проявилось гримаса хитрости и коварства. Неистово крестясь, он вдруг кинулся на колени перед развалившимся в кресле юным ханом, и что-то быстро начал ему говорить полушёпотом, оглядываясь на ребят и показывая на них скрюченным грязным пальцем.

12. Третья попытка

Несколько дней после своего повторного позорного провала Цибуля и Штымп не виделись. У них накопились их обычные житейские дела, которые, как ни тяжело, но делать было надо. Цибулю мать заставила-таки отправиться на огород, поухаживать за овощами и накопать картошки для дома. А Штымпа родители засадили за учебники, пытаясь заставить подготовиться к вступительным экзаменам хоть в какое-нибудь городское училище. Для собственного удовольствия наркоты у них пока хватало, и они, кое-как выполнив родительские слёзные просьбы, наконец встретились на квартире у Цибули далеко не ранним утром.

Штымп вошёл в квартиру друга, слегка пошатываясь от очередной дозы, и застал его ещё в постели, тоже слегка не в себе с утреннего нырка в «кайф».

– Цыбуля, ты чё, вставай, хватит валяться, кайф ловить. Когда Институт брать будем? Ахмед нам неделю сроку дал, скоро за «цугундер» брать будет.

– А, это ты, Штымп. Это точно, надо делать бабки, пока из нас не начали делать поясные ремни. Щас, я очухаюсь, и пойдём на дело.

Цибуля долго вставал с мятой постели, ещё дольше одевался. Перекусив чем попало из холодильника, друзья, наконец-то, выкатились из дома уже после полудня. Они твёрдо решили с «чекой» больше не баловаться и, наконец, заняться поиском надёжных заказчиков на свой товар. Дождавшись автобуса, друзья доехали до «Волны», откуда двинулись к Институту.

День уже клонился к вечеру. У входа в Институт студентов уже не было, но сидела двое местных ребят, лениво потягивающих из банок пиво, и о чём-то неторопливо болтающих. Немного посвежевшие за прогулку наркоманы подошли к ним, сели и прислушались. Мелковатый шустренький хлопец недовольно покосился на подошедших. Его напарник, коренастый конопатенький парнишка, оглянулся вокруг, увидел вдруг сидящих рядом известных наркоманов и возмутился:

– А вам что здесь надо, сидите тут, уши растопырили. А ну брысь отсюда, пока я своих хлопцев не позвал. У нас тут без вас проблем хватает. Сейчас ребят кликну, они вас живо на пинках отсюда вынесут.

Цыбуля явно не ожидал такой наглости от малявок.

– Ты чё гонишь, букашка? Я тут по делу. Дениса тут не видел? С четвёртого или пятого курса он. Нужен он нам срочно.

– Не видел я твоего Дениса, этого наркомана. Он тут утрами только шляется, сбыт налаживает.

Цыбуля встрепенулся.

– Вот, Штымп, говорил я тебе, что с утречка тута надо быть. А то пока мы с тобой сюда приползаем, здесь к вечеру уже только одни заочники остаются. А с них нам навару нету. Они мужики самостоятельные. Давай, посидим ещё немного, передохнём, и попылим опять на хату, а то меня уже прессовать начинает.

Но посидеть им не пришлось. Вышедший из института, уже известный им Матвеич, опять резко шуганул их со двора, и они поплелись, едва передвигая ноги, куда-то за институт, в частный сектор. Но идти далеко у них не хватило ни сил, ни желания. Едва они зашли за здание, как Цыбуля взмолился:

– Слушай, Штымп, что-то я совсем заплохел. Трясти меня начинает. Давай нырнём вот сюда за «бомбик», тута хорошо, тихо, деревья густые. Ширнёмся чуток, и тогда дальше почухаем.

Штымп не возражал, ибо тоже был не в лучшем самочувствии. Горемыки зашли в густые молодые кленовые заросли за институтским бомбоубежищем, служившим сейчас и гаражом, и складом всякой рухляди, тут же на плитах приготовили себе по сладкой дозе, кое-как нашли у себя вену, укололись и забылись в дебильном кайфе, сидя в тенёчке и облокотясь друг на дружку.

Так просидели они довольно долго. Уже опустились на город душные августовские сумерки. Уже Луна красным медным тазом величаво поднялась над зеркальной бухтой, но тут же стыдливо спряталась за набежавшие плотные облака. Натрудившиеся за жаркий суматошный день пичуги устало умолкли до утра в своих уютных гнёздышках. Только домашние псы лениво, на всякий случай, перебрёхивались через заборы, тоже готовясь ко сну.

Какой-то неясный глуховатый стук вывел Цыбулю из сладкого кайфа. Он открыл глаза и ничего не понял в сплошной загадочной темноте. Напрасно он всматривался перед собой, усиленно моргая ещё сонными глазами, в ночной мрак, полный каких-то неясных пугающих теней. Ничего не понимающим разумом он пытался осознать себя, вспомнить, кто он, где же он находится, и что ему делать дальше? Он вдруг осознал себя невероятно одиноким, внезапно заброшенным в кромешную вечную тьму, у него исчезло ощущение земной тверди под ногами и небесного свода над головой, ни один звук не тревожил его слух, ни один лучик света не останавливал его беспокойный взгляд. Животный ужас охватил его ещё барахтающуюся в наркотическом дурмане и ничего не осознающую в темноте душу, и он завыл звериным воем о помощи, моля о ней и прося пощады, ещё не зная у кого и почему. Его мечущиеся в темноте руки вдруг толкнули лежащее рядом чьё-то неподвижное тело, которое тотчас содрогнулось, вскинулось и тоже отчаянно в страхе завопило на всю округу.

Вахтёр Иван Матвеич, совершая свой обычный ночной обход территории Института, тоже обратил внимание на подозрительный посторонний стук, напоминающий звук трения металла о металл. Он уже было хотел кинуться на этот звук в темноте, но в это время его остановил жуткий непонятный чей-то не то крик, не то вой в кустах за бомбоубежищем. Он кинулся на истошный крик, и яркий луч его сторожевого фонаря высветил весьма своеобразную картину.

В буйных диких кленовых зарослях на бетонной плите у забора сидели, судорожно вцепившись друг в друга и вопя от ужаса, его старые знакомые – парочка известных наркоманов. На их бессмысленных лицах застыл животный страх. Они намертво вцепились друг в друга и, подняв лица к небу, испуганно выли, в ужасе едва не кусая друг друга.

Матвеичу, мужчине не робкого десятка, уже не первый год работающему в охране, отслужившему почти четыре года на границе, стало непривычно жутко. Мурашки забегали у него под рубашкой, и, чтобы не поддаться страху, Матвеич высветил сладкую парочку фонарём и свирепо рявкнул на них, да так, что они враз опомнились, узнали друг-друга, поняли, где они находятся, и кинулись бежать сквозь заросли вдоль забора, спотыкаясь и привычно матюгаясь для храбрости.

И вдруг впереди бегущих наркоманов, в плотной ночной мгле, прямо посреди массивной бетонной плиты длинного забора, окружающего Институт, появилось странное светлое пятно из клубящегося, необыкновенного сиреневого тумана. Своим плохо соображающим сознанием беглецы приняли это пятно за приоткрытую куда-то в свет, к людям дверь, и разом вместе кинулись в сиреневый спасительный вход, пытаясь там спрятаться от кажущейся им погони. Две испуганные тени с разбегу нырнули в сиреневое пятно и исчезли в нём. А пятно вдруг стало стремительно сужаться, превратилось в яркую точку на серой плите бетонного забора и, наконец, погасло, исчезнув совершенно бесследно.

А Матвеич ещё раз шумнул на незадачливых наркоманов, проводил их взглядом, покачал головой, и поспешил продолжить свой дежурный ночной обход. Лучик фонаря выхватывал из темноты то угол здания, то тёмное молчаливое окно, то… Матвеич пригляделся зорче, высветил в ночи заброшенную дверь в подвал, подошёл к ней поближе, и вдруг заметил, как в лучике фонаря блеснула приоткрытая дужка очередного, сложного и секретного висячего замка. Дверь было притворена, но было ясно, что её открывали. Этот факт был так тревожен и непонятен, что Матвеич засвистел в свой свисток, вызывая напарника. Вдвоём они осмотрели вскрытый подвал, но никого в нём не обнаружили. Удивительно, кому и зачем нужно было стремиться сквозь надёжные запоры в пустой сырой подвал.

13. Предательство монаха

Марина поняла, что ошеломлённый и совсем затурканный нашей цивилизацией Алквилл сообразил, что наконец-то он вернулся в своё родное законное время и воспрянул своим неистовым средневековым миссионерским духом. Самое скверное было в том, что он за годы странствий по азиатским просторам неплохо освоил языки народов, которых огнём и мечом тащил в свою веру, и сейчас он напрямую говорил с Тугуем, выкладывая тому всё, что накопилось в его взбудораженной голове за последний месяц. А может, он даже был знаком с Тугуем и ранее, или слышал о нём в своих прежних грабительских походах. Марина только поёжилась, прикинув, что этот фанатик может наговорить о них этому юному самодовольному властелину их жизней, в каких невероятных грехах и деяниях он может обвинить их.

– Паша, – прошептала она другу, – надеюсь, он ничего не скажет о «Марин Голд» этому юному повелителю. Иначе очень подставит своего благодетеля Дэна.

– Сомневаюсь, что он вообще знает о ней. Дэн не такой дурак, чтобы этому полусумасшедшему фанатику открывать свои самые сокровенные тайны. Всё, что он сейчас молотит Тугую, так это про то, какие мы скверные и страшные, и какой хороший его благодетель Дэн.

– Ну что, мальцы-удальцы, достукались, допрыгались, – раздался рядом с ними свистящий шёпот Ахмеда. – Сейчас этот чокнутый враг унитазов такое поведает хану обо всех нас, что тому останется только четвертовать нас всех на первой же земляничной полянке. А что вы там говорили ему о Фашидоне?

– Там есть хорошее золото, и мы им хотим откупиться от хана, – ответил ему бегло Паша. – Только бы не ошибиться в тайге. Ведь там сейчас поста ГАИ нет на перевале, кого можно было бы порасспросить про дорогу на прииск.

– Да я был на этом прииске, – ответил Ахмед. – Не так уж и много там золота.

– Это в наше время его уже не так много осталось. А восемьсот лет назад чжурчжени в ручьях самородки собирали. И детям бросали в бабки играть.

Тем временем, поток красноречия отчаянно жестикулирующего Ала иссяк Он замолк и продолжал лишь молча бить поклоны перед Тугуем, заверяя того в своей преданности. Тугуй, всё это время с интересом поглядывающий на пленников, вдруг резко что-то скомандовал. Двое монголов подскочили к Ахмеду, грубо оттолкнув ребят, схватили его за руки, а Ефимка деловито вывернул ему карманы, как будто он всю жизнь именно этим и занимался. Кроме записной книжки, пачки сигарет «Мальборо» и пёстрого носового платка, Ефимка выудил из заднего кармана брюк солидный «Макаров» и протянул всё это повелителю. Брезгливо оттолкнув платок, Тугуй мельком осмотрел записную книжку, с кислой гримасой пощупал и понюхал сигареты, но с радостным блеском в глазах схватил пистолет и стал его рассматривать, вертеть в руках, изучая и явно радуясь. Очевидно, Ал успел уже ему рассказать о страшном оружии этих неверных.

Ахмед с мрачным любопытством наблюдал происходящее. Когда хан взял пистолет обеими руками и положил палец на спусковой крючок, он предостерегающе крикнул, но было поздно. Внезапно грянул выстрел, прогремевший в замкнутой пещере особенно пугающе и громко. Стоявший перед Тугуем на коленях и беспрерывно кланявшийся Ал вдруг дёрнулся всем телом, изумлённо открыл недоумевающие глаза и завалился набок. Под ним расплывалась кровавая лужица. От неожиданного выстрела перепуганный Тугуй бросил пистолет перед собой, все монголы упали тотчас на колени, и только лишь один Ахмед не растерялся.

Почувствовав свободные руки, он мгновенно подхватил с полу пистолет, два раза выстрелил поверх толпы для эффекта, схватил за руку Дэна, подмигнул ребятам и кинулся в глубину пещеры, увлекая за собой и ребят. Сначала они бежали молча в темноте, лишь слегка освещаемой отблесками далёких факелов. Но в кармане у Дэна обнаружился маленький фонарик, и за поворотом они бежали уже более уверенно, только не знали куда. Впереди бежал Ахмед с Дэном, а сзади едва поспевали за ними Паша с запыхавшейся Мариной. Позади них слышался неясный шум и топот погони. Опомнившиеся монголы пустились вдогонку за ними и их намерения были совершенно ясны, догони они беглецов.

Бежать было всё труднее. Пол пещеры становился неровным, ширина пещеры сужалась, а бегущие впереди с плохоньким фонарём Ахмед с Дэном постепенно уходили вперёд, поскольку ребята уже начали уставать. По пути друзья подобрали брошенный кем-то факел, подожгли его, и побежали дальше.

– Паша, я уже больше не могу, – взмолилась вскоре Марина, – проклятая пещера, сколько можно по ней бегать. Прошлый раз убегали по ней от кого-то куда-то, и теперь то же самое. Паша, ещё немного, и я упаду. Чёрт с ними, с монголами, не убьют же они друзей Абдуллы.

– Марина, – отвечал ей на бегу тоже запыхавшийся Паша. – Они сейчас злы, как волчья стая в погоне, и я не могу ручаться за наши жизни. Ещё немного потерпи, и мы что-нибудь придумаем.

– Паша, не могу больше. Ты знаешь, я ходить могу сколько угодно, а вот бегать столько не приходилось. Давай спрячемся где-нибудь потихоньку, а они мимо пробегут, и не заметят нас. Да к тому же, и факел наш вот-вот погаснет. Ещё немного, и мы останемся в темноте.

Марина уже не бежала, а тихо шла, спотыкаясь на ровном месте и опираясь на неровные стены узкого прохода. Паша понимал, что это уже предел её возможностей. Тут как раз справа появился узенький ход-отвилок, некая чёрная дыра, зовущая в неизвестность. Паша не останавливаясь, швырнул почти погасший факел на пол вперёд подальше, скользнул в черноту, втащил туда Марину и, спрятавшись за грудой камней, они затаились, не шевелясь и сдерживая шумное дыхание.

– Паша, а мне Ала жалко. Хоть он чуть и не погубил нас, но он же не виноват в том, что он такой. Он человек своего времени, – прошептала Марина, вспоминая нелепую гибель фанатичного монаха, – и по-своему его можно понять и пожалеть.

– Мне тоже, Мариша, жаль его. Но в этом есть какая-то логика. Ал в своей фанатичности загонял народы в веру путём насилия. К тому же он предал своего благодетеля, кинувшись Тугую в ноги. Вот за это предательство и поплатился.

Они замолчали, услышав приближающийся шум.

Едва они отдышались, как мимо них в свете чадящих факелов пронеслась погоня. Выносливые монголы бежали не быстро, но размеренно, уверенные в том, что беглецам деваться некуда и они вот-вот попадут им в руки. Наступила тишина, затем там, куда убежали Ахмед с Дэном и монгольская погоня, раздались два выстрела, послышались крики, шум, беготня. Затем всё стихло.

– Интересно, чем там всё закончилось? – прошептала Марина.

– Я думаю, Мариша, монголы отступили. Против пистолета лук бессилен. А Ахмед шутить не будет, мафия стрелять умеет.

И правда, через несколько минут послышались торопливые шаги и приглушённая монгольская речь. Это возвращалась ни с чем погоня. Один из монголов был окровавлен и прихрамывал на левую ногу. Они, негромко переругиваясь, торопливо проскочили лаз, в котором затаились ребята, и голоса их пропали в пещерном мраке.

– Паша, они прошли обратно, может быть, и нам теперь продолжить движение вперёд.

– Куда, к Ахмеду в компаньоны? Это не наша компания. Тем более, что сейчас монголы всей силой бросятся в погоню за ними и одним пистолетом тем не отбиться. Да и патронов у Ахмеда не так уж и много. Я думаю, надо отсидеться тут в тишине и подождать, пока монголы не покинут пещеру. Не будут же они шататься здесь до бесконечности. Да и ты ещё совсем не отдохнула.

– Паша, а как они покинут пещеру. Ведь снаружи наше время, двадцать первый век. Их что же, танками останавливать придётся. И где они найдут своего Чингиза?

– Нет, Марина, у них свои пути-дороги, они вернутся в своё время, как пришли, так и уйдут. Тут есть какая-то загадка времени, которой мы ещё не знаем. Вопрос в другом, сможем ли мы вернуться к себе, в своё время? Касание времён произошло через тот затуманенный лаз наверху. А если это лишь временное смыкание времени? Тогда петля разомкнётся и мы останемся навсегда там, где были в момент размыкания, то есть во глубине веков. И нам придётся жить либо с монголами, либо с чжурчженями всю оставшуюся жизнь.

– Паша, не пугай меня. Я уже один раз побывала в этой ситуации, и больше не хочу и думать об этом. Мы обязательно вернёмся и ещё погуляем по нашей Находке.

Так ребята просидели в полной темноте, не имея ни факела, ни фонаря ещё несколько минут. Вдруг в пещерной гулкой тишине послышались голоса, топот множества ног, по стенам заметались блики приближающихся дымных факелов.

– Монголы возвращаются, – прошептал Паша на ушко Марине. – Лежим тихо, не кашлять и не чихать. Они пройдут ходом, а потом мы сможем идти своей дорогой. Ведь мы сюда пришли искать «Марин Голд», а монголы – это просто досадный эпизод. Надо будет найти ту пещеру, отыскать «Золотую Бабу», а затем найти сиреневый лаз с петлёй времени и вернуться домой. Хватит с нас путешествий во времени. Сашка нас, наверно, заискался уже.

Они замолчали, прислушиваясь к приближающемуся монгольскому войску. Вот передний авангардный отряд молча миновал их, за ним шла основная масса войска. Они шли серым потоком мимо ниши, в которой затаились ребята, освещаемые чадящими факелами. Уже прошла их основная часть, уже мимо проскользнули носилки с юным Тугуем, когда вдруг шедший с краю воин остановился, прокричал что-то, к нему подбежали ещё несколько, они подняли с пола что-то светлое. Марина с ужасом узнала в белом клочке свой потерянный ситцевый носовой платок. Он лежал на полу пещеры, как раз напротив входа в лаз, в котором спрятались ребята.

Монголы зашумели, закричали, подожгли свежие факелы и, бестолково галдя, кинулись в нишу. Заметить ребят за кучей камней уже не составляло труда. На них опять уставились острые пики, приглашая подняться. Тёмная ниша наполнилась коптящим пламенем и ярко осветилась. Свет с непривычки резал глаза. Ярко освещённые, ребята медленно поднялись из-за кучи камней в углу. На них злобно уставились десятки копий, и острые, нацеленные в них, стрелы задрожали под напором напряжённой тетивы. Пригнувшись, в нишу стремительно не вошёл, а влетел разгневанный Тугуй. За ним, споткнувшись на пороге, кубарем вкатился вспотевший от усердия Ефимка-толмач.

Юный повелитель кинул свирепый взгляд на застывших под пиками ребят, кривая презрительная гримаса исказила его лицо. Он что-то закричал им в лицо, погрозил им пальцем и резко взмахнул рукой, словно подводя черту. Ребята молча смотрели на эту сцену. Марина перевела взгляд на Ефимку и увидела его застывшее в ужасе белое лицо.

– Великий хан Тугуй, – еле шевеля трясущимися от страха губами, прошептал толмач, – сказал, что вы хотели его обмануть и подлежите казни, как лжецы и предатели. Вы умрёте сейчас по воле моего повелителя.

Ребята увидели, как зашевелились стрелки из лука, как напряглись копейщики. Все они, оглянувшись на Тугуя, ждали его последней решающей команды. Взбешённый юный повелитель отвернулся от ребят и направился к выходу, резко махнув рукой своему застывшему в ожидании войску. Ребята замерли, ожидая свиста жалящих стрел и тупых ударов копий. Но напряжённые пальцы лучников не успели отпустить тетиву, а копейщики – метнуть копьё в обречённых, как вдруг какое-то тёмное пятно метнулось в дальнем углу пещеры из-под камней, и, внезапно рассыпавшись мелкой чёрной сеткой, упало на войско, разом охватив всех его воинов, их стрелы и пики, и так стянуло их в один тугой узел, что они не смогли даже вздохнуть. Только общий выдох, как жалобный стон, раздался в пещере, и всё потом разом стихло.

– Паша, что это такое? – спросила ошеломлённая Марина. – Я уже прощалась с жизнью, и вдруг такой поворот.

– Марина, нам крупно повезло. – Паша нервно протирал вспотевшие от волнения очки, близоруким прищуренным взглядом внимательно разглядывая стянутых в один тугой узел монголов во главе со своим вождём. – Волею судеб мы оказались в одной пещере с нашей милой Кляксой. Она не могла позволить нам умереть. У неё, видимо, другие планы по отношению к нам. Однако, если бы не она, нас уже не было бы в живых из-за этого юного психа.

Он подошёл к туго стянутому тонкой сеткой и испуганно молча взиравшему на него Тугую и без злобы бросил ему:

– Ну что нам с тобой теперь делать, ума не приложу. Развязать, так ты опять за пики и стрелы схватишься. А оставить так, помрёте тут все в три дня. Кляксочка, давай их разоружим и отправим пешком на историческую родину.

Никто не ответил ему в пещере при почти погасших факелах. Даже Марина промолчала, не зная, что же будет дальше. Но, видимо, Клякса поняла намёк правильно. Вдруг неведомая сила разом выбросила из толпы спутанных сетью воинов все луки, стрелы и копья, и, переломав их с нещадным хрустом, швырнула в дальний угол. Затем по одному стали освобождаться ошеломлённые монголы. Первым освободили юного повелителя. Это был уже не тот надменный юноша, запросто повелевавший сотней воинов. Перед ними стоял хмурый мальчишка в парчёвом грязном халате, размазывающий по щекам слёзы досады и отчаяния.

– То-то же, – довольно заметил ему Паша, забыв, что тот ничего не понимает по-русски. – Запомни на всю последующую историческую эпоху. Кто к нам в Россию со стрелами и копьями придёт, тому худо придётся. Передай внуку своему Мамаю, что будет у него ещё поле Куликово. А сейчас, собирай своё лихое войско, и марш домой, к мамкам и нянькам. Абдулле Великолепному привет передай из Находки. Скажи ему, что найдём мы его тайник, вот только дела здесь закончим.

Опозоренный Тугуй, не дожидаясь перевода этой речи толмачом, и не поднимая взора на ребят, поклонился им и стремительно вышел из невезучего тупичка, метнув грозный взгляд на своих освобождающихся бойцов. Вдруг из толпы выскользнул радостный толмач Ефимка и, потирая затёкшие руки, изумлённо уставился на ребят. Пашка подмигнул ему из-под очков:

– Ефимка, а ты куда идёшь? Ты же у них в плену был. Так вот, мы тебя освобождаем и отпускаем на волю. Теперь ты свободный человек, и можешь либо остаться здесь у нас, либо отбыть на свою родину. Ты из каких мест-то расейских?

– Суздальский я, – не веря в своё счастье, загундосил Ефимка. – Я с князем суздальским Ярополком в посольство ходил, так они вороги, князя убили, а меня в полон взяли, пошто я язык их ведал малость самую. Вот с тех пор и маюсь с ними уже третий год, подишь-ты. У меня в Суздале невеста осталась, Настенька. Свадьбу сыграть опосля посольства собиралися. Сам Ярополк посаженным отцом обещал быть.

– Ну, а сбежать что ли не мог от них никак за всё это время?

– Скажешь тоже, сбяжать. Они на конях, куды от них убяжишь, в степи-то. Уж кабы лес был, как тута, то, подишь-ты, точно сбяжал бы. Уж больно по Насте, невесте своей, скучаю. Она ждать меня обещалась, сейчас убивается, подишь-ты.

– Теперь увидишь ты свою Настю. Отыщем Унушу, попросим его не препятствовать твоему уходу в родные края. Он тебе грамоту охранную даст в дорогу.

Тем временем освобождаемые по одному обезоруженные монголы серыми мышками тихонечко выскакивали из тупичка и пропадали в дымном мраке древнего хода. Когда последние из них скрылись за поворотом вместе с роскошным креслом своего повелителя, ребята переглянулись и запрыгали по пещере, крича и вопя нечто нечленораздельное, изрядно напугав этим ещё не пришедшего в себя Ефимку.

– Клякса, Клякса, три копейки вакса, – орали они на всю пещеру какую-то древнюю дразнилку, прыгая и дурачась вокруг ошалевшего Ефимки. На плече у Марины при этом восседало странное существо абсолютно чёрного цвета, едва различимое во тьме пещеры, по форме напоминающее крупного пузатого паучка, тонкими лапками обнимающее её за шею и гладящее лапками по взъерошенным волосам.

– Клякса, ты что же тогда покинула нас в пещере? Ты же нам дорогу показывала к золотой Маринке, и куда-то пропала так сразу. А где статуя, где «Марин Голд»?

Паша нарочито строго спрашивал Кляксу, сняв её с плеча Марины и шутливо грозя ей пальцем. Однако Клякса вроде бы обиделась, тотчас спрыгнула с рук, метнулась в тёмный угол и пропала среди груды камней, за которой прятались ребята.

– Ну вот, Паша, – раздался недовольный голос Марины. – Обидел ты её, вот она опять спряталась от нас. Она же всё-всё понимает, только сказать не может. Где нам её теперь отыскать?

Внезапно там, в тёмном углу пещеры, послышался громкий шум сдвигаемых камней, каменная груда зашевелилась, камни поднимались и рассыпались в стороны, освобождая медленно поднимавшуюся из-под них сверкающую полированным золотом ту самую «Марин Голд», за которой они и пожаловали в это мрачное место. Статуя была плотно опутана мелкой сеткой чёрного цвета, в которой ребята уже сразу признали претерпевшую метаморфозу свою подружку Кляксу.

– Так вот она где, наша «Марин Голд» – восхищённо вымолвил Паша. – Это Эборг завалил её камнями в тёмном углу, спрятав для своего помощника монаха… Ведь надо же! Мы сюда пришли за ней, за ней прятались, а не знали, что она там, буквально под нами.

– Вот это да, Паша! Ура! Золотая Маринка наша! А ведь это заслуга душечки Кляксы. Если бы не она, не видать бы нам с тобой не то, что этой статуи, а и жизни даже. Тугуй жалости к врагам не знает. А эта махонькая чёрненькая хитрунья обладает, видимо, такими чудесными возможностями, о которых мы и не догадываемся. А что нам дальше делать с этой кучей золота, как ты думаешь, Паша?

– Марина, всё очень просто. Нужно её опять надёжно спрятать в этой пещере и в этом самом времени. А потом вернуться в наше время и откопать её. Что мы сейчас и сделаем. А Кляксочка нам поможет в этом.

Паша подошёл к висящей в воздухе горизонтально золотой Маринке, погладил её, словно убеждаясь в её реальности и обернулся к Марине, собираясь что-то ещё сказать, но не успел. Мимо него со свистом пролетел обломок монгольской пики, затем ещё один, острый камень ударился рядом с ним о стену. Уклоняясь от летящих в него острых пик и камней, он кинулся в сторону, успев одновременно бросить взгляд назад, и обомлел. Возле кучи сломанного Кляксой вооружения монголов стоял Ефимка с лицом, перекошенным от ненависти, и бросал в него стрелами и копьями, хрипя и крича сорванным голосом:

– Моё, моё. Не отдам никому. – Он подскочил к «Марин Голд», в исступлении обнял статую и зарыдал, проливая кипящие слёзы на закоченевший во тьме пещеры и отливающий багровыми бликами металл.

– Золото, это моё золото. Никому его не отдам. Столько золота. Я стану самым богатым купцом в Суздале, выстрою себе высокие хоромы, и буду жить с моей Настей в радости до самой старости.

– Совсем одурел парнишка, – промолвил ещё тяжело дышащий Паша. – Чудак-человек, тебе одного пальца её хватило бы для безбедной жизни. Но мы же не имеем права распоряжаться ею. Это общая наша городская собственность. Её в музей надо передавать, а ты – хоромы строить. Рабская твоя психология, Ефимка. Ты за этот кусок золота чуть меня не угробил. А ведь я тебе свободу подарил.

– Не отдам, это моё. Убью, малец, не замай, не подходи. Грех смертный на себя приму, но не отдам золото.

Совсем Ефимке плохо стало. Глаза выкатились синими бельмами, лицо забелело меловой маской. Выхватил он в куче камней большущий острый обломок и замахнулся им в бешенстве на Пашу, но бросить не успел. Тёмная тонкая ниточка Кляксы вдруг обвила его вспотевший лоб, ниточка расширилась, стала чёрной полоской, закрывшей его лоб. Ефимка внезапно успокоился, глаза его устало закрылись. Он медленно опустил напрягшиеся руки, присел на камни, затем откинулся на неровную стену и забылся с печалью на лице.

– Ну вот, опять Кляксочка нас выручила. Пусть Ефимка поспит немного, бедняжка. От такого самородка у кого угодно крыша поедет. Марина, пока он отдыхает, надо спрятать нашу «Марин Голд». Кляксочка, давай обратно спрячем эту золотую куклу.

Золотая статуя легонько двинулась обратно к куче камней, камни послушно расступились под ней, и она стала медленно опускаться вниз. Ещё немного, и она насовсем скрылась бы под камнями, как будто и не было здесь этой дивной золотой фигуры. Вдруг слабый скачущий свет факелов затмил яркий луч фонарика. Ребята обернулись на свет и обомлели.