Текст книги "Шёпот стрекоз (сборник)"

15

Проснулся Матвейка рано, будто кто-то толканул его под бок. И первое слово, пришедшее на ум, было «родник»! Ему и сон приснился в тему: будто он пробирается через поле разноцветных колокольчиков, как уже было не один раз, спускается к роднику, а родник этот – тот самый, у которого он побывал с Витькой, из которого пил, тот, что в лесной ложбине, в каменном лотке – будто бы находится не в земле, а стоит на тележке, в каменной бочке, а сама тележка стоит на рельсах, и какой-то невидимый водовоз увозит от него эту тележку, Матвейка кричит: «подождите! я ещё не набрал живой воды!», но этот, кто увозит, или не слышит его, или не хочет, чтобы он набрал, увозит и увозит, и откуда-то, из какого-то, наподобие привокзального, репродуктора, слышится деловой голос Эльвиры Семёновны «элитный источник по первому пути! исключительно для цивилизованных граждан!», Матвейка бежит к роднику, прибавляет ходу, а его увозят всё быстрее и быстрее… и вдруг прилетает белая голубка, чтобы напиться, и кто-то невидимый, может, тот же самый зловредный водовоз, или другой, неизвестно кто, стреляет в неё, и голубка падает прямо Матвейке в руки… и тут он просыпается.

С кухни тянуло яичницей и ещё чем-то вкусным, сладко-ароматным, отчего слюни у Матвейки сами собой лезли изо рта. А чем – он не мог угадать. Баба Нюра стряпала завтрак.

За окном шумел мусоровоз – опоражнивал контейнер. На берёзе у самого окна истошно галдели воробьи, видно, у них было воробьиное собрание на животрепещущую тему – куда лететь на кормёжку. А на подоконнике громко тикал допотопный будильник на металлических ножках, с велосипедным звонком на верхней части часового барабана.

Матвейка открыл глаза и увидел старую пожелтевшую фотографию в коричневой рамке, висевшую над кроватью. Молодой танкист в комбинезоне, в чёрном танкистском шлеме, опирается рукой на танк, а под гусеницами танка лежит столб с табличкой в виде стрелки, на которой написано «Берлин», а снизу приколота полосатая ленточка, свёрнутая бантиком, уже из нынешних времён, с надписью «спасибо деду за Победу!». Наверное, это бабы Нюрин дед, нет, отец, или муж, Николай Иваныч, который умер два года назад. Матвейка, конечно, помнил полуслепого старика с обгоревшим лицом, но этот был молодой и глазастый, и он его не узнавал.

Рядом, на стуле, аккуратной стопкой лежала его вчерашняя одежда, выстиранная и выглаженная. Матвейка слез с кровати, подошёл к окну, и, убедившись, что Витьки нигде нет – как пить дать, наказали за вчерашнее – быстро оделся, умылся и вышел в коридор обуваться.

Баба Нюра вовремя углядела его сборы, поспешила остановить.

– Ты куда собрался?

– Мне нужно.

– А завтрикать?

– Я не хочу.

– Э, нет, милый, так не пойдёт. Без завтрика не отпущу.

Она взяла Матвейку за руку, привела на кухню, усадила за стол.

– Ешь. Вот я тебе яишенку сварганила с варёной колбаской. И какаву выпей обязательно. По телевизору говорили, пользительно с утра, будто бы заряжает.

Вопреки озвученному «не хочу», Матвейка с аппетитом умял целую сковороду яичницы, выпил две кружки какао да ещё масло на хлеб два раза намазывал. В желудке потеплело, в голове прояснилось. Да и мышцы ожили, а то ныли всю ночь, не давали спать.

Пока он ел, баба Нюра просвещала его о положении дел.

– Тётке твоей звонила. Она шибко ругалась. Не хотела разговаривать. Даже трубку бросила. Но потом одумалась, перезвонила и велела тебе к обеду быть непременно. Санечка с вечера вроде бы всё тебя кликал, плакал, а потом задремал, болезный, уморился. А сегодня как будто ничего. Ты уж не зли её, слухайся. И к обеду поспевай. К трём часам, наказывала. Она тебя с Санечкой куда-сь пристроить хочет. Я уж не выведывала – куда. Но всё одно лучше, чем у неё-то. Неправильная она женщина, прости Господи! Уж больно разборчивая не по уму. И дети ей в тягость. Несладко вам будет.

Матвейка поднялся из-за стола.

– Спасибо.

– На доброе здоровьице! И куда ж ты нацелился опять?

Матвейка не ответил, прошёл в коридор, но тут же вернулся, потупившись.

– Баб Нюр, мне нужно пятьдесят рублей.

– На что ж тебе пятьдесят рублей, Мотюшка? Накормить я тебя накормила. Хочешь, и обедом попотчую. Вон борщичок затеяла с говядинкой, – баба Нюра кивнула на кастрюлю, в которой варилось мясо. – А после к тётке потопаешь.

– Я Витьке должен.

Баба Нюра мягко взяла его за подбородок, заглянула в глаза.

– Ну, раз должон, бери. Долг надо отдавать.

Она вынула из буфета аккуратный конвертик со своими не бог весть какими сбережениями, извлекла из него пятидесятирублёвую купюру, протянула Матвейке.

– Держи.

Матвейка сложил бумажку вчетверо, сунул в карман.

– Я отдам. Мама выздоровеет и отдам.

У бабы Нюры сжалось сердце. Она тронула Матвейку за плечо и уже было открыла рот, чтобы сказать ему: твоя мама, сынок, теперь никогда не выздоровеет, потому как… и не решилась, духу не хватило. Как сказать такое ребёнку? Вроде как поленом по голове. Уж как станут погребать, тогда и узнает, никуда не денешься. И вместо этого проговорила как можно спокойнее:

– И не надо, не надо отдавать. Ни к чему. Пускай будет заместо подарка. У тебя завтра, кажись, рождение… пусть, – и отвернулась к буфету, будто положить конвертик на место, а сама украдкой провела дрожащей рукой по глазам.

– И ещё мне нужна пустая бутылка, – сказал Матвейка и подошёл к окну – «Где же этот Витька?»

Баба Нюра засуетилась, заохала.

– Вот ведь незадача какая! Тольки что повыбрасывала. Мне ведь ни к чему пустые бутылки… – и вдруг надумала что-то: – А знаешь, Мотюшка, я тебе фляжку подарю. Возьмёшь?

– Фляжку? – радостно вскрикнул Матвейка. – Настоящую? С завинчивающейся крышкой?

– А как же, с крышечкой. Всё, как полагается. От Николая Иваныча осталась. Фронтовая. Мне уже ни к чему.

Она достала из верхнего ящика буфета плоскую алюминиевую ёмкость в потёртом брезентовом чехольчике и вручила Матвейке.

– Пользуйся на здоровье. А зачем тебе бутылка понадобилась?

Матвейка схватил фляжку, прижал к себе, глаза его заблестели, дыхание участилось, а сердце распахнулось настежь.

– Я нашёл родник!

– Какой родник?

– С живой водой! Я принесу маме живую воду, и она выздоровеет!

И тут баба Нюра, наконец, решилась открыть правду. Села на стул и Матвейке сказала:

– Присядь, сыночек…

Матвейка сел.

Нет, не получилось. Язык не повернулся. Сама себя отругала в душе, а всё же не получилось, не сказала, только выговорила вместо этого:

– …на дорожку. Что ж, это правильно… чего только ни бывает… дай-то Бог!

– А где больница, куда маму увезли? – спросил Матвейка.

– Да вроде в Заречье, доктор сказал… Там, где паром, знаешь? На той стороне реки…

И ещё Матвейка попросил соседку открыть их квартиру, чтобы забрать подаренный отцом фонарик. Баба Нюра, не мешкая, исполнила просьбу маленького соседа.

Матвейка отыскал в кладовке старый отцовский рюкзак, положил в него фонарик, фляжку, свою порванную на локте ветровку – в прошлом году лазал на дерево, зацепил – зачем-то взял тонкое старенькое одеяльце, которым его укрывали в детстве, и вышел во двор.

У гаражей под «Москвичом» на куске фанеры неподвижно лежал дядя Петя, пенсионер из Витькиного подъезда – «что ему дома лежать негде!» В песочнице с визгом возилась малышня. У детских качелей, потягивая пиво из золотистых банок, травила анекдоты шумливая молодёжь. На скамейке, уткнувшись в вязание, усердно работали спицами две старушки. Но Витьки нигде не было.

Пришлось подниматься на шестой этаж соседнего дома. Открыл сам Витька. Он был во всём чистом – свежая футболка, новые шорты (забыли бирку оторвать), чубчик прилизан, и от него пахло земляничным мылом. Однако на лице оставались следы вчерашнего приключения: припухшие веки и ссадина поперёк лба.

– А, это ты, – Витька с томным выражением на лице прислонился спиной к косяку. – А меня арестовали. Сказали, неделю дома сидеть.

– Ругали? – посочувствовал Матвейка.

– Сначала – да. А потом – нет. Я папе всё рассказал. Между прочим, он тебе привет передавал и сказал, что из тебя вырастет настоящий мужчина. И что ты настоящий друг. И что он займётся этим Арнольдом-Борюсиком. После выборов. Проходи. У меня новая стратегия. Папа скачал. Хочешь, поиграем?

– Нет, мне надо идти, – сказал Матвейка, запустив руку в карман. – Я тебе деньги принёс.

– Какие деньги? – Витька отпал от косяка и почему-то удивлённо вскинул брови.

– Долг, за «кока-колу».

Витька вдруг покраснел, отвёл Матвейкину руку.

– Подумаешь! Оставь себе, – и пояснил: – У тебя завтра день рождения. Всё равно не приду, а так…

Матвейка не стал настаивать, опустил деньги в карман, пригодятся.

– Тогда я поехал.

– К роднику?

– Ага.

– Я бы тоже, но… сам понимаешь.

Витька вздохнул, философски развёл руками и вдруг сорвался с места, скрылся в глубине квартиры. Он вернулся с бумажным пакетом в руках.

– На, возьми.

– Что это?

– Пирожки. С мясом. Вдруг есть захочешь, – и, не глядя на Матвейку, захлопнул дверь.

16

До родника Матвейка добирался испытанным маршрутом. Правда, на определённом участке он рисковал встретиться с дачником и его длинноносым подельником. Но всё обошлось. У песчаного бугорка Матвейка свернул в лес. Преодолел ельник, березняк, большую поляну с колокольчиками и спустился в ложбину.

Родник был на своём месте, никто на него не покушался и никуда не увозил. Матвейка набрал полную фляжку, сам пригубил из переполненной каменной чаши. И сразу почувствовал неожиданный прилив сил. Уселся на траву, достал пакет с пирожками, но, подумав, сунул его обратно и засобирался в обратный путь. Расслабляться было решительно некогда.

В городе Матвейка заехал в бабе Нюре. Оставил у неё велик и рюкзак с драгоценной влагой, нацепил на себя свою старенькую ветровку с порванным локтем, отложил в отдельный пакет два пирожка, сунул в карман и к назначенному времени отправился к тётке, в элитный квартал. Это было недалеко, через большую дорогу.

Ровно в три часа, как цивилизованный гражданин, Матвейка позвонил в домофон. «Заходи!» – прорычала Эльвира Семёновна не совсем цивилизованным голосом. Домофон запиликал, дверь отошла от магнита. Первый кордон был пройден.

За второй дверью Матвейке преградила дорогу консьержка, свирепая старуха с выпученными глазами, большим острым носом и несоразмерно тонкой шеей, похожая на сказочную птицу Рух, охраняющую несметные сокровища. Она шумно выпорхнула из своего гнезда, изобразила крыльями шлагбаум и, вцепившись в Матвейку когтями, гаркнула:

– К кому?

– Здрасьте! – вежливо поздоровался Матвейка с жэковским монстром.

– Я знаю, что «здрасьте»! К кому, спрашиваю? А то не пущу! Нечего шляться по подъездам! Это элитное жильё! Тут люди живут, а он «здрасьте»!

– Я к тёте.

– Да хоть к дяде!

– Я к супруге профессора, – Матвейка вспомнил «пароль», как учила тётка.

– А! К Эльвире Семёновне, что ля? – вдруг пискнула консьержка, сократив шею. – Племянничек?

– Ага.

– Так бы и сказал! – консьержка снова вытянула шею и заклекотала на весь подъезд в оправдание своей требовательности к неопознанным субъектам, как раз в это время из лифта вышел кто-то из жильцов. – А то зайдут и молчат, как телористы. Здрасьте вам! – отвлеклась консьержка на пожилого мужчину в блестящем костюме, и, когда тот, важно кивнув в ответ, покинул подъезд, снова нацелила клюв на Матвейку. – И я всегда нервозничаю, как чужие заходют. Понимать надо! А вдруг бонба в кармане! Дом на куски, гора трупов, а меня в тюрьму засодют!

– Не засадят.

– Почему это?

– Не найдут.

Птица Рух вошла в ступор, глаза помутнели, словно она пыжилась снести яйцо.

– Где не найдут?

– Под горой трупов.

Консьержка аж подпрыгнула на месте, едва не обронив не в меру выпученные глазные шары.

– Тебе шутки, а у меня нервалгия к концу недели!

– Я без бомбы сегодня, – сказал Матвейка, озлившись, он пришёл вовремя, а его задерживают внизу, тётке не понравится, и для наглядности вывернул карманы.

– Вижу, не слепая, чай. Да, она предупреждала вчерась. А нынче не говорила, что придёшь.

– Вчера не успел.

– А сёдни она дома. Дожидается какова-сь дилехтора. Как быть? Ладно, проходи уж, маленький шутник. Лифт слева, в закутку. Пятый этаж. В лифту не прыгай, не плюй, не рисуй и лишних кнопок не нажимай, спортишь. Этаж элитный. Квартира шестьдесят шестая. Как у цивилизованных.

Судя по частому употреблению известных слов, консьержка была в приятельских отношениях с Эльвирой Семёновной и, вполне возможно, считала его тётку самой важной птицей элитного курятника, за которым она приглядывала.

Только после подробного инструктажа о правилах нахождения в лифте, что в некоторых отношениях было, несомненно, цивилизованно, хоть и назойливо, она отпустила когти, сложила крылья и повела носом вслед за Матвейкой. Он даже втянул голову в плечи и зажмурился – показалось, что его вот-вот клюнут в затылок.

И второй кордон пройден. Оставалось выдержать атаку возмущённой его нецивилизованным поведением тётки. Но к его удивлению, тётка встретила племянника сдержанно.

Он поднялся на пятый этаж и позвонил в шестьдесят шестую квартиру. Через какое-то время прогремели поочерёдно запоры пяти замков – Матвейка посчитал. Эльвира Семёновна появилась в дверях в длинном шёлковом халате с экзотическими цветами на ткани и на какое-то время застыла в царственной позе. Казалось, ещё немного и она протянет ему руку для поцелуя. Или, может быть, ждала, когда он встанет перед ней на колени? Нет, обошлось. Эльвира Семёновна ограничилась осуждающим взглядом и, подобрав полу халата, с высоко поднятой головой прошествовала в квартиру. Матвейка вошёл следом. Тётка в обратном порядке заперла все пять замков и, наконец, одарила племянника приветственной речью:

– Заявился, наконец. Почему не дождалась тебя вчера, можешь не рассказывать, мне это неинтересно. У меня своих забот по горло, – при этом Эльвира Семёновна почему-то показала на грудь. – Я вам выделила комнату около туалета. Временно, разумеется, не раскатывайте губы. Она небольшая, но удобная, с видом на сквер. Всё ненужное я вынесла, чтоб не дай бог не испортили.

– Мне надо к маме съездить, – сказал Матвейка, насупившись. – Срочно. Отпустите меня.

– Какая может быть срочность? Твоя мать умерла. И послезавтра похороны. Тогда и увидишь.

Матвейка побелел, выкрикнул, задыхаясь:

– Не врите! Она в больнице! Мне баба Нюра говорила!

– Как ты со мной разговариваешь! – взбеленилась тётка. – Баба Нюра выжившая из ума старуха! Она и не такого наговорит! Лучше ступай к брату. Он доконал меня. Всю ночь терроризировал, орал, как недорезанный! И сейчас капризничает. Отказывается есть и вообще ведёт себя отвратительно. Описал покрывало, хулиган! Теперь только на выброс. А ко мне скоро должны придти. У меня важная встреча. Сидите в комнате и не высовывайтесь. Я вас позову обедать. Да, и обувь сними, пожалуйста, у меня паркет…

– Я знаю: дубовый, элитный, – закончил тёткину фразу Матвейка и нехотя стал разуваться.

– А знаешь, то и веди себя соответственно – грубить старшим нецивилизованно! – недовольно заметила тётка и затерялась в недрах огромной квартиры.

17

В выделенной Эльвирой Семёновной комнате наблюдался абсолютный голяк. Это была даже не комната, а что-то вроде большой кладовой с окном, метры два в ширину и около трёх в длину. Вдоль стены стояла кушетка, рядом с кушеткой бабы Нюрин чемодан с их вещами. И всё. Ни стула, ни стола, только кушетка. Да ещё сложенная раскладушка под окном, приставленная к отопительной батарее. И Санькина бутылка с молоком на подоконнике.

Санька лежал на кушетке, свернувшись калачиком, лицом к стене. Покрывало валялось на полу. Санька подрагивал то ли от холода, то ли от обиды. В комнате было тепло, даже душно. Матвейка приотворил окно, подошёл к Саньке, чтобы укрыть его, но Санька, не оборачиваясь, снова сбросил покрывало на пол.

– Санька, ты чего?

Санька, услышав брата, вскочил с криком «Матейка! Амам!», бросился к нему и вцепился с такой силой, что Матвейка почувствовал боль в шее.

Теперь в ход пошли и ранее отвергнутое малышом молоко, и Витькины пирожки. Насытившись, Санька тотчас уснул у Матвейки на руках. Щёки зарумянились, а губы растянулись в улыбке.

Вскоре позвонили в домофон. Тётка сказала кому-то «поднимайтесь на пятый этаж» и защёлкала запорами.

Чтобы не разбудить брата, Матвейка положил его на кушетку, укрыл, а сам подошёл к двери. Дверь их комнатки выходила в коридор и была как раз напротив входной. Матвейка приник к замочной скважине.

Через какое-то время в дверях обозначился мужчина в светлом костюме с портфелем в руках.

– Здравствуйте! Извините, лифт задержал, не мог вызвать.

Матвейка похолодел – он узнал голос тёткиного гостя. Он выпрямился, припал спиной к двери, машинально посмотрел на окно – единственный путь для отступления.

– Ничего страшного, – отвечала тётка. – Да, грузовой у нас сегодня с ума сходит. Тот ходит нормально. А этот, как вздумается. И почему-то постоянно на наш этаж. Хотя его никто не вызывает.

– Прошу прощения, Эльвира…

– Семёновна, – подсказала тётка.

– Очень приятно, – сладко ворковал гость. – Хотя повод для нашей встречи, полагаю, не из приятных.

– Жизнь вообще малоприятная штука, – изрекла тётка с усмешкой.

– Позвольте с вами не согласиться.

– У каждого свой взгляд на вещи, – вещала тётка высокомерно. – Один капризничает среди изобилия, другой довольствуется объедками.

– А вот в этом вы абсолютны правы. Простите, я не представился. Меня зовут Арнольд Альбертович. Фамилия Детков. Директор зареченского Детского дома. Педиатр по совместительству.

– Педи..? – переспросила тётка.

– Педиатр. Специалист по детским заболеваниям.

– Педиатр Детков… Кажется, где-то слышала… Не по телевизору, случайно?

– Не думаю. Моя скромная фигура мало кого может заинтересовать.

– Хорошо. Педиатр Детков. Как нельзя кстати.

– Ваши дети больны? – встревожился дачник.

– Да что вы! Абсолютно здоровы. Но в том-то и дело, это не мои дети. Поэтому я и обратилась… Это я с вами разговаривала вчера по телефону?

– Нет, вы разговаривали с моим заместителем.

– То-то мне показалось голос другой.

– Не беспокойтесь. Он меня проинформировал. Ввёл, так сказать, в курс дела. Вы не передумали?

– Разумеется, нет. Понимаете, тут такая ситуация… А чего это мы в коридоре? Прошу в гостиную. Кофе? Чай? Или рюмочку?

– Удовольствуюсь чаем, с вашего позволения.

– Анжела! – позвала тётка кого-то, наверное, домработницу. – Два чая в гостиную! И сладости!

– Поняла, Эльвира Семёновна, – прозвучал издалека молодой женский голос.

Они прошли в гостиную. И Матвейка не мог слышать их дальнейшего разговора. Он лихорадочно думал, как быть. Как попал сюда этот Арнольд-Борюсик? Неужели выследил? И тут он вспомнил разговор длинноносого с дачником на реке, когда неосмотрительно сорвавшись в мусорный овраг, стал свидетелем их тайного сговора. Выходит, это она, его тётка, звонила вчера в детдом и интересовалась, можно ли пристроить детей!.. А трубку взял длинноносый, потому что он там работает воспитателем, и он в ту минуту был у телефона… И он тогда сказал дачнику, что есть ещё детки, которых можно использовать. И предложил ему выдать себя за директора детского дома. А дачник сказал, хорошо, управимся с этими, а там посмотрим. Матвейка в бессилии опустился на пол. Но тут же поднялся. Что делать, понятно – бежать. Сначала – к бабе Нюре за великом и рюкзаком, а потом – к маме в больницу. Я ей дам живой воды, она выздоровеет и никому нас не отдаст. Да, бежать! Но как? На выходе пять замков… Матвейка подошёл к окну – высоко, пятый этаж. И каждый этаж, наверное, по три с лишним метра, потому что элитный. Матвейка подбежал к двери, прислушался. До него донеслись обрывки разговора из дальней комнаты. Но слов разобрать он не мог. Тогда Матвейка потянул на себя дверь. Разговор стал громче, но он улавливал лишь отдельные слова, которые не связывались для него в смысловую цепочку. И он рискнул выйти из комнаты, приблизился к гостиной, затаился за дверью. Теперь можно было не напрягать слух. Он даже мог наблюдать за ними через дверную щёлку. Разговор принимал конкретные формы. Они начали торговаться.

– То есть, вы хотите сказать, что сдаёте нам детей не бесплатно? Я правильно вас понял? – спросил дачник, и его лоб сдвинулся в мелкую гармошку.

– Именно так.

– Такая постановка вопроса для меня неожиданна. Я не готов…

– Значит, я ошиблась. Прошу извинить за беспокойство. Буду искать другие пути. У нас в области, кажется, не один детдом.

Тётка поднялась со стула.

– Два, – подтвердил дачник. – Ещё Белорыбинский. Где я куратором, с вашего позволения.

– Значит, обращусь в соседнюю область. У нас теперь детдомов, как грибов в урожайные годы. Не смею вас задерживать.

– Ну, зачем так недружелюбно… Я же не сказал нет.

Тётка снова заняла своё место за столом. Матвейка видел её чуть сбоку, со спины. Дачник с интересом разглядывал роспись на тёткином шёлковом халате и что-то прикидывал в уме, уж слишком блестели глаза.

– Сколь же вы хотите, уважаемая Эльвира…

– Семёновна, – тётка звякнула чайной ложкой.

– Спасибо, я помню.

Тётка оглянулась на дверь, затем взяла ручку и написала что-то, наверное сумму, и пододвинула бумажку дачнику.

Дачник посмотрел на бумажку, в некотором замешательстве поднял глаза на тётку.

– За обоих, конечно?

– За каждого.

Дачник рассмеялся.

– Ну, это несерьёзно!

– Жаль. Значит, не договорились.

Тётка опять поднялась. Дачник откинулся на спинку стула, почесал за ухом, отпил из чашки.

– Добрый у вас чай! Наваристый и запах приятный. Где вы его берёте?

– Чаем не торгую.

– Послушайте, уважаемая Эльвира Семёновна… Я тридцать лет работаю в этой сфере, а с подобным встречаюсь впервые. На нашем попечении всякие дети… Есть и отказники из роддомов. Есть дети из так называемых неблагополучных семей, родители которых неисправимые алкоголики, наркоманы или просто опустившееся отребье, лишённое родительских прав… Есть полные сироты. Я сам был таким в своё время. И мы всех принимаем. Вынуждены принимать. Не хочу быть высокопарным, но такова истина: дети – будущее страны. И каково их положение сейчас, таково и наше будущее. И ваше в том числе. Многие из тех, у кого забрали детей органы опеки, требуют их назад, клянутся, что изменят образ жизни, даже угрожают самоубийством и прочим… и каких только глупостей ни совершают, чтобы вернуть своих чад назад. И уж, поверьте, никому из них в голову не приходит требовать за них деньги. Нет, они, конечно, не откажутся от какой-либо суммы, если им вручат её вместе с отобранными детьми, якобы на их содержание. И таких иждивенцев у нас… – дачник покачал головой, всплеснул руками. – А вы предлагаете нам даже не своих, а детей вашей покойной сестры, которых вы не рожали и даже не воспитывали…

«Она и ему сказала, что мама умерла», – подумал Матвейка с отчаянием.

– Они просто по воле обстоятельств свалились на вашу голову, – продолжал дачник. – И вы к ним, насколько я понимаю, абсолютно равнодушны. Вы даже рады как можно скорее избавиться от них. И, тем не менее, торгуетесь со мной. Вам не кажется это странным?

– Арнольд…

– Альбертович.

– Арнольд Альбертович, про себя я всё знаю. Да, я такая. Мы с вами пытаемся жить в цивилизованном капиталистическом обществе. Для меня выгода на первом месте в любой сделке. А мы с вами сейчас совершаем сделку. Не так ли?

– Сделку?

– Разумеется. И наоборот, странным тут кажется как раз то, что вы, директор детдома, торгуетесь со мной. Казалось бы, какое вам дело? Ну не хочет тётка отдавать забесплатно. Жадная тётка! Так развернитесь и уйдите. Зачем вам лишние проблемы? Неужели вы бескорыстно заинтересованы в том, что заполучить этих несчастных? Не верю. За этим что-то стоит. Вы или продадите их с выгодой для себя каким-нибудь самодовольным америкашкам, которые будут их мордовать до полусмерти, а потом выбросят на помойку или… кто там ещё скупает у нас невинные души? А я хочу с этого тоже поиметь. Всё-таки, как ни крути, они мои родственники, родная кровинка. Имею полное право. И это цивилизованный подход.

– О чём вы говорите! – дачник вскинул руки, изобразив ужас на своём широком лице.

– Давайте без пафоса, уважаемый Альберт…

– Арнольд.

– Арнольд Альбертович. Ведь я вправе допустить, что вы никакой не директор, а простой мошенник с улицы. А возможно, и педофил или людоед…

– Я – педиатр!

– Да-да… Вы даже не удосужились предъявить своего документа. И я рисковала, впуская вас.

– Как вы могли подумать! – театрально возмутился дачник и полез во внутренний карман пиджака. – Я могу…

– О, избавьте меня от этого! Я сказала «допустим». Давайте говорить, как цивилизованные люди. И если, действительно, ваши намерения в каком-то смысле нечистоплотны, то я бы на вашем месте тем более не спорила. Выкладывайте требуемую сумму и дети ваши. И делайте с ними, что хотите.

– Честно говоря, вы меня оскорбили, – дачник съёжился, вместо предполагаемых документов достал из кармана платок, вытер пот со лба.

– Неужели! – насмешливо бросила тётка.

Дачник сдался.

– Хорошо, я согласен. Что-нибудь придумаем. Я сделаю запрос в департамент социальной политики. Возможно, они пойдут нам навстречу.

Тётка несмешливо фыркнула.

– Арнольд Альбертович, я не идиотка, если вы успели заметить.

– Возможно вы не в курсе. Сейчас многое меняется в социальной политике… Давайте оформлять бумаги.

– Сначала – деньги.

– У меня нет с собой требуемой суммы, – неожиданно просипел вконец растерявшийся дачник, поскольку у него сел голос.

– Вот когда будет, тогда и документы оформим, и детей заберёте.

Дачник отвёл глаза в сторону, задумался.

– Анжела! – позвала тётка.

Тотчас из глубины квартиры, непонятно откуда, бесшумно вынырнула Анжела, молодая женщина в белом переднике. Она прошла в гостиную, по дороге задержавшись взглядом на притаившемся за дверью Матвейке. Матвейка обмер.

– Анжела, уберите это, – распорядилась тётка, указав на чашки. – Педиатр Детков уходит. И займитесь цветами в зимнем саду. Я вас давно просила об этом.

– Поняла, Эльвира Семёновна.

Анжела собрала посуду на поднос, вышла из гостиной и прошла мимо Матвейки, сделав вид, что его здесь нет.

Дачник, наконец, справился со своим затруднением, он откашлялся и сказал деловым тоном:

– Через полтора часа вас устроит? А если получится, то и раньше.

– Через полтора часа. Или раньше. Договорились, – тут же согласилась тётка.

– Но я хотя бы… могу взглянуть на них?

– Только через дверь. Они спят. И я не хотела бы лишний раз их тревожить. Бедные дети столько пережили.

Дачник встал.

– Понимаю.

Матвейка был босиком, а элитный паркет, к счастью, не скрипел, (слава элитному паркету!) поэтому ему удалось бесшумно вернуться в отведённую им комнату. Он бросился на край кушетки, рядом с Санькой, вниз лицом, натянув на голову покрывало. Почему-то в голове всплыли вдруг слова из старой колыбельной: «Не ложися на краю, придёт серенький волчок…»

Тётка приотворила дверь, не выпуская её из руки.

– Видите? Спят, – сказала она тихо.

Вскоре Матвейка услышал удаляющиеся шаги. Он вскочил, заглянул в замочную скважину.

Тётка распахнула входную дверь.

– Не прощаюсь. Рада, что мы с вами нашли общий язык, – сказала дачнику с улыбкой. – Жду с нетерпением.

Дачник раскланялся и торопливо исчез.

– Анжела! – позвала тётка. – Мусор! Анжела, ты где?

– Я в зимнем саду, занимаюсь цветами, Эльвира Семёновна! Как вы приказывали! – послышался ответ.

– Ладно, занимайся! Я сама…

Какое-то время дверь оставалась открытой. И никого не было видно. А тётка, наверное, ушла за мусором. Вдруг она появилась с ведром в руках и, выйдя из квартиры, направилась к мусоропроводу. Пора! – решил Матвейка. Другого такого случая не будет. Он молниеносно схватил Саньку вместе с покрывалом – не забыл и бутылку с недопитым молоком – и выбежал из комнаты.

В это время в коридоре появилась Анжела с цветочным горшком в руках. Матвейка остановился, замер, прижав к себе спящего Саньку. Женщина тоже остановилась в недоумении. Потом, не говоря ни слова, одобрительно кивнула, прикрыв глаза.

Матвейка двинулся дальше, не мешкая, влез в кроссовки, выбежал в общий коридор, остановился, прислушался. Тётка гремела у мусоропровода. Матвейка выскочил к лифтам и сразу нажал на кнопку вызова. К счастью, грузовой лифт уже стоял на этаже. Не дожидаясь, когда дверь полностью раздвинется, Матвейка пролез в образовавшуюся щель, нажал на кнопку первого этажа и забился в угол у дверной стенки. Тётка возвращалась в квартиру. В этот момент дверь поехала. Через лифтовое зеркало, он видел, как промелькнул мимо кабинки её шёлковый халат. (Слава сумасшедшим лифтам, которые ходят, как им вздумается!)

Теперь надо было проскочить незамеченным мимо консьержки. На табло загорелась цифра один, лифт остановился, дверь бесшумно отъехала в сторону. Матвейка выскочил из лифта, прижался к стене, прислушался. Внизу, где находилось гнездо консьержки, кто-то громко разговаривал, о чём-то спорили, потом раздался выстрел. А! – телевизор. Матвейка пулей пронёсся мимо консьержки, стрельнув взглядом в её дозорное обиталище. Недрёманное око, свирепая птица Рух, неподвижно сидела перед экраном с закрытыми глазами и клевала своим огромным носом. (Слава телевизионным сериалам!) Через несколько секунд Матвейка оказался на улице. Санька так и не проснулся.