Текст книги "Шёпот стрекоз (сборник)"

3

Профессор поднялся со стула, ещё раз вытер влажной салфеткой лицо, руки, приблизился к нише, положил жилистую ладонь на саркофаг Био-Нейро-Регенератора (БНР), округлый и гладкий, как торпеда, погладил его.

В подвале ощутимо посвежело, стало легче дышать. Профессор нажал на красную кнопку – гуденье свернулось, дракон испустил дух. Он взглянул на часы, обе стрелки покоились на цифре один.

В кармане запиликал мобильник. Профессор вздрогнул от неожиданности. Звонил Альберт, или просто Алик – «компьютерный гений», ближайший друг и молодой помощник профессора Горбина.

– Слушаю, – сдержанно ответил профессор. – Дела? Замечательно. Только что вернулся. Нет, нет! Ничего не надо приносить! Я сыт. И сам сегодня не приходи. Благодарю за помощь, видел, всё убрано. Завтра моя очередь. Опять твоя? Не возражаю. «Штучка»? – профессор сделал паузу, повернул голову к аппарату. – Готова. Будь здоров! – он отключился.

Лет десять назад Альберт, потрясённый замыслом профессора, проронил мечтательно: «Это будет ещё та штучка!» С тех пор оба называли создаваемый аппарат «штучкой». Сегодня прибор прошёл все контрольные тесты без какого-либо намека на сбой. Система подтвердила свою готовность к испытаниям.

Профессор задёрнул штору в нише, скрывавшую саркофаг Био-Нейро-Регенератора, и бросил обессиленное тело в мягкое кресло, добротное, в хорошем состоянии, но лишённое благосклонности своих хозяев за отставание от моды и потому выброшенное на помойку, где его и подобрал на прошлой неделе Альберт.

Сквозь полудрёму профессор услышал условный стук. Явился Альберт с огромной сумкой через плечо.

– Алик! Я же просил сегодня не приходить! – досадовал профессор.

– Разбудил? Извините, док. Я с ночёвкой.

– И ещё я просил не называть меня «доком». В доке суда ремонтируют. А я, слава богу, живой человек.

– Так в американском кино называют учёных…

– Мы не в Америке. Извини, что встречаю нелюбезно, но…

– Что-нибудь случилось?

– Пока нет. Ничего подозрительного не заметил?

– В смысле?

– Может быть, за тобой кто-то шёл?

– За мной? Да нет вроде…

– Может быть, кто-то крутился здесь, возле сараев?

– Не заметил. Вы думаете, за вами следят?

– Теперь всего надо опасаться. У нас в руках научно-информационная бомба. Не забывай об этом.

Профессор устало опустился в кресло. Альберт заглянул за занавеску, вскользь коснулся рукой аппарата.

– Хороша штучка! – блаженно улыбаясь, Альберт плюхнулся в другое кресло, точно таким же образом найденное среди выброшенных вещей. Но тут же вскочил, вытащил из сумки коробку конфет, два бокала, бутылку «Шампанского» и принялся её открывать.

– Поздравляю! Поздравляю! Поздравляю!

– Праздновать рано, – хмурился профессор.

Альберт разливал «Шампанское» и сверлил весёлыми глазами бледное лицо профессора.

– И что она может?

Профессор был скуп на информацию.

– Опыты покажут.

– Жаль, что я не могу выразить вам своё восхищение на каком-нибудь представительном собрании, в присутствии высоких учёных мужей, в Академии Наук, например!

Профессор поморщился.

– Именно это и обнадёживает. Люди пока не готовы…

– К чему, док? Ох, простите… А как же вас теперь называть?

– У меня, между прочим, есть имя.

– Но вы же знаете, – засмущался Альберт, – я не могу без улыбки произносить ваше имя… Ангел Серафимович.

– К сожалению, людям более близки дьявольские имена. И они пользуются ими без тени смущения.

– Вы сказали, что люди пока не готовы… К чему?

– К бессмертию, разумеется.

– Вы хотите сказать, что…

– Да, мой друг, – голос профессора Горбина дрогнул и стал предельно жёстким. – Человек существо мерзопакостное. Ему обязательно нужна хорошая узда. Он всегда должен иметь в виду, что его гнусным игрищам когда-нибудь придёт конец. Именно это отрезвляет, не дает распоясаться окончательно. А теперь представь, что какой-нибудь негодяй узнает, что конца может и не быть. Что без риска потерять свою драгоценную жизнь, ему позволено вытворять всё, что вздумается…

– А может быть, наоборот? Когда человек узнает о своём бессмертии, он перестанет вытеснять другого из общего жизненного пространства?..

– Кому ты говоришь! – вдруг взорвался профессор. – Стыдно слушать! Прекраснодушная дребедень! Человек изначально аморален. Не в том смысле, разумеется, что он безнадёжно развращён, этим как раз с успехом занимается общество, а в том, что внутри себя он живёт вне какой-либо морали. Как и любой естественный зверь. Мораль для него – узда, привнесённое извне искусственное ограничение, коррекция поведения, этикет. Мораль – изобретение общества, один из краеугольных камней культуры, признак цивилизации. Общество, дабы выжить, устанавливает различного рода так называемые правила и традиции, которые без ущерба для смысла можно смело квалифицировать, как санкционированные стадные привычки. Но как только это общество начинает разлагаться, и культура рушится – а мы с тобой являемся свидетелями одного из таких переломов – человек показывает своё истинное лицо… а точнее, морду первобытного зверя. А звери есть только двух видов: сильные и слабые, хищники и жертвы. Выбирай по своим возможностям.

– А себя вы к кому причисляете, док, к хищникам или жертвам? – съязвил Альберт.

Он привык к мрачным сентенциям старшего товарища. Однако сегодня профессор превзошёл самого себя. И это несмотря на положительное развитие событий.

– Я и то, и другое, в зависимости от обстоятельств, – вывернулся профессор.

– Вы сказали, «без риска для жизни»? Значит ли это, что «штучка» способна… воскресить мертвого? – осторожно спросил Альберт.

– Сейчас трудно что-либо утверждать.

– Мне просто ужасно интересно…

– В будущем – не исключено. Конечно, если под черепом умершего начались необратимые процессы… мой аппарат бессилен. Но на самом деле, возможности его весьма обширны. Думаю, с помощью этого прибора я смогу переводить стрелки часов в обратную сторону…

– Вы хотите сказать… сможете управлять временем? Но это же фантастика!

– Да, мой друг. Я ставлю себе задачей провоцировать организм на общее омоложение. А в необходимых случаях даже восстанавливать отдельные утраченные органы. Как внутренние, так и внешние. На меньшее не согласен.

Альберт подскочил в кресле.

– И вы так просто об этом говорите, док!? Ой, простите…

– Привыкай называть меня тем именем, которое я получил от родителей. Мой батюшка был человеком верующим и придавал людским именам сакральное значение. А матушка во мне души не чаяла и называла меня ангелочком. Правда, я отчаянно сопротивлялся этому, чем смущал её бедное сердце. Она умерла, когда мне ещё не было десяти. Так вот… – профессор неожиданно задумался, и его лицо застыло бледной маской. – О чём я..?

– Вы говорили о восстановлении утраченных…

– Да-да! Внутренние органы должны восстанавливаться значительно быстрее, – продолжал профессор невозмутимо, катая в ладонях бокал с недопитым шампанским. – Поскольку они находятся в лоне живой естественной лаборатории. Внешние чуть дольше. Допустим, у тебя вышла из строя печень. Цирроз или рак, неважно. Не дай бог, конечно. Так вот, мой прибор поможет тебе воссоздать новую. И она будет чиста, как у младенца. А старую выкинем, как морально устаревшую деталь.

– А ведь это решает проблему донорства!

– Разумеется.

– А также ставит крест на имплантации и, соответственно, на криминальных способах добывания донорских органов.

– Вот именно, – профессор пригубил бокал. – Всё будет своё, изнутри организма.

– А если мне оторвёт руку или ногу? – поинтересовался Альберт.

– Вырастим другую. Мой прибор восстановит всё в том виде, в каком твоя рука или нога были генетически заложены природой, начиная с конструктивных особенностей скелета и кончая двигательными рефлексами… Так же как у ящерицы вырастает новый хвост.

– И кожа будет моя?

– Новое будет идентично старому. И структура мышечной ткани, и кожный покров, и кровеносные сосуды. Ничего чужеродного. И даже отпечатки пальцев.

У Альберта пересохло во рту.

– Невероятно! Но это же похоже… на клонирование!

– Нисколько! Клонирование – чистая репродукция, вторичный продукт, копия, отделившийся от первоисточника биологический фантом. А у меня в программе заложена регенерация, то есть, самовосстановление подлинника. Ты слыхал когда-нибудь о том, что человек, потерявший руку или ногу, иногда испытывает боль или ломоту в утраченной конечности? Или вдруг у него начинает чесаться ладонь на руке, которую ему оторвало, скажем, в бою много лет назад? О чём это говорит? О том, что мозг продолжает обслуживать утраченный орган, несмотря на то, что он формально отсутствует. Руки нет, а её энергетическое поле продолжает пульсировать с прежней частотой. На этом феномене, собственно, и построена моя теория о возможности полного или частичного самовосстановления человеческого организма, о его гипотетической способности к регенерации.

– А если мне отрежут голову? – ляпнул Альберт и, втянув означенный объект в плечи, трижды плюнул через левое плечо.

Профессор хитро прищурился.

– Ну что могу сказать… Не подставляйся. С головой будет сложнее. И вообще в данном случае было бы правильней сказать: отрежут тело. Ибо всё начинается с головы. Для полноценной регенерации необходимы сигнальные импульсы центральной нервной системы. А стало быть, присутствие функционирующего мозга. Но, думаю, со временем и это станет возможным. Правда, потребуется некоторая модернизация. И уж, как дважды два – наличие головы с неповреждённым мозгом. Хотя бы и отрезанной.

– То есть вы… хотите сказать, что одна голова сможет восстановить всё тело?

– Примерно так. Бог лепил человека с головы. Это уж потом человек переместил центр тяжести в более низкие горизонты и сделал акцент на детородном органе.

– Я не верю! – прошептал потрясённый Альберт.

– Что человек сосредоточился на детородном органе?

– Нет, я… о голове.

– Можем попробовать, – профессор плотоядно улыбнулся. – Но шутки в сторону. У тебя с конечностями всё в порядке?

– Откуда вы знаете?

– Странный ответ. Я просто спросил.

– И попали в точку. У меня на правой ноге отсутствует мизинец. В детстве в деревне на косу наскочил. И он действительно, вы правы, всё время чешется. И это доставляет мне иногда большие неудобства. Очень хотелось бы почесать его…

Глаза профессора странно засверкали. Он устремил взгляд на БНР, потом зацепил им своего молодого коллегу.

– Хороший повод… а? Ты готов?

Альберт съёжился.

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет. Я у тебя в долгу.

– А вы уверены, что всё… обойдётся… то есть, получится?

– Я уверен только в одном: вреда тебе от этого не будет. А там, как бог даст. Необходимо провести хотя бы один сеанс. Не получится, значит мой БНР ещё не готов к работе. Но в любом случае ничего катастрофического с тобой не произойдёт.

Голос профессора, твёрдый и успокаивающий, действовал на Альберта гипнотически.

– Ну, тогда… я согласен.

– Отлично!

Альберт потянулся за бокалом, но профессор остановил его.

– А вот с алкоголем придётся повременить. Он искажает естественные процессы.

С улицы донёсся какой-то шум. Профессор насторожился.

– Не нравится мне это. Пойди, глянь, – сказал он тихо. – Только свет не включай и не шуми. И дверь не отворяй.

Альберт скрылся в узком коридоре и вскоре вернулся.

– Наверное, кто-то мусор выносил. У контейнера шумели.

– Вот ведь не спится людям… – профессор обеспокоенно почесал лоб.

4

Через десять минут Альберт спал в недрах саркофага под стеклянным колпаком. Его голова покоилась в самодельной металлической емкости, похожей на шлем древнерусского воина. К «шлему» тянулось множество проводков. А правая нога Альберта оказалась обутой в экранированный носок с большим количеством проводковых отводов. Доктор Горбин проверил все подключения, убедился в действии датчиков и, усевшись за пульт управления БНР, приступил к священнодействию. Он заметно волновался.

На центральном дисплее нарисовалась ступня с отсутствующим мизинцем. На дисплее справа – черепная коробка Альберта с мозговой начинкой. Слева – ряд пульсирующих осциллограмм. Профессор протестировал биологический состав организма и задал компьютеру программу восстановления мизинца. Пока система загружалась, Ангел Горбин прохаживался рядом с бокалом в руке.

Через полчаса компьютер показал, что мозг принял сигнал, активировался в заданном режиме и готов приступить к процессу регенерации. Профессор нажал на кнопку «приступить» и отключил систему. Затем поднял стеклянный колпак, снял с пациента поочерёдно «шлем», экранированный носок.

Альберт открыл глаза.

– Хватит валяться, поднимайся! – сказал профессор нарочито весело.

Альберт привстал, тряхнул головой и сразу же уставился на свою правую ногу. Профессор налил полный бокал шампанского и разом осушил его. Альберт вылез из саркофага, подозрительно поглядывая на профессора.

– Плохая шутка, док.

– Ты чем-то недоволен?

– Вы сказали, что сможете восстановить мой мизинец…

– За полчаса?

– Значит… не получилось?

– Не так скоро, мой друг. Это тебе не яичницу поджарить.

– Но на моей ноге ничего не изменилось, – недоумевал Альберт. – И, кажется, этот отсутствующий палец стал чесаться еще сильней.

Профессор рассмеялся, сел в кресло.

– Стал чесаться сильней, говоришь? Замечательно. Стало быть, всё идёт по плану. Видишь ли, мой аппарат не предназначен напрямую для отращивания пальцев и прочих органических объёмов. Это было бы неправдоподобно, – профессор начал ходить кругами. – Он только дает мозгу целенаправленный сигнал-задание, провоцирует его на восстановление утраченного органа, пока память о нём жива в организме. Главное, задать верный импульс. Мозг – безумно таинственная штука! И этот мощный генератор космической энергии бездействует. На сколько процентов, по-твоему, средний человек использует серое вещество?

– Я слышал, на пять… или даже на семь…

– Глупое самообольщение! Так вот, говоря бытовым языком, твой мозг просто-напросто дрыхнет, как нажравшаяся свинья.

Альберт обиженно поджал губы.

– Не нравится? Успокойся, про свой я тоже не могу сказать ничего утешительного. Так вот, опустим научные подробности. Попросту говоря, БНР сейчас твой мозг разбудил, и запрограммировал на отращивание недостающего мизинца. Примерно через месяц-полтора, если ничто, конечно, не помешает, твоя нога должна стать такой же пятипалой, как и прежде. – Профессор поднялся, потянулся. – А теперь давай спать. Я с ног валюсь. И тебе вставать в пять утра. Сам напросился. Ночью опять снег обещали.

– Неужели вырастет? – мечтательно поинтересовался Альберт.

– Вырастет, если ты себя не угробишь за месяц, – сказал профессор строго. – Да, да, без шуток! Непременное условие – жёсткий режим: не пить, я имею в виду алкоголь, не злоупотреблять едой – рацион не должен быть слишком разнообразным, ешь привычные для тебя продукты. И вообще следует обезопасить организм от всяческих потрясений. А именно: резко ограничить себя во всех прочих желаниях. Иначе, я ни за что не отвечаю. Дай своему мозгу поработать. Не отвлекай его на всякое непотребство. А теперь спать! Вон раскладушка. А я здесь устроюсь.

Альберт разложил раскладушку, тоже, кстати, подобранную у мусорного контейнера, вытащил из сумки принесённое из дома одеяло, застелил. А профессор расположился на засаленном диване и мгновенно улетел в царство Морфея.

Его разбудило настойчивое скрежетание по наружной двери. Профессор поднялся, взглянул на часы – половина четвёртого. Альберт спал без задних ног. Кто бы это мог быть? Уж не тот ли субъект в чёрном, которого он приметил краем глаза на трамвайной остановке возле метро? Значит, пронюхали, сволочи!

Профессор задрапировал саркофаг шерстяным пледом, задёрнул штору, затем бесшумно прошёл к верхней двери, прислушался. Кто-то топтался снаружи – выдавал скрип снега под ногами. Неожиданно дверь дёрнулась под напором мощного движения.

– Ты здесь, я чую. Открывай, профессор! – прорычал кто-то угрожающе. – Открывай! Не то я разнесу твою дверь на куски. У меня граната. И тогда разговор будет другой. Если выживешь.

Коротко подумав, профессор, повернул ключ, с грохотом отодвинул железную задвижку. На него сразу накатила удушливая волна парфюмерии. «Он самый. Значит, я не ошибся. Или такой же. Все они, как штампованные. Клоны с большой дороги», – подумал профессор. В дверном проёме возвышался эдакий гоблин, снежный человек, тёмная глыба. На том месте, где должно было быть лицо, в темноте едва вырисовывался блин с четырьмя, словно проткнутыми в тесте пальцами, точками, две повыше, на некотором расстоянии друг от друга – глаза, две пониже, совсем рядом – ноздри, и одной чёрточкой под ними, как в известной детской прибаутке: точка, точка, запятая, минус… А вот запятой, то есть, носа как раз не было. Видимо, расквасили когда-то сильным ударом, или он сам провалился благодаря известной болезни, и на его месте зияли две дырочки. Брови бесцветные, так что кажется, их нет вовсе. Губы отсутствуют – только маленькая щёлка говорит о том, что у этого субъекта имеется рот. Настоящий колобок! Про себя профессор назвал его безлицым.

– Чо уставился? – щёлка смешно изогнулась, как в мультике, и снова приняла прежнее положение.

– Вы кто? Что вам нужно? Я сплю.

– На том свете выспишься.

Безлицый отодвинул профессора в сторону и, подобно потоку воды в наводнение, хлынул через порог. Профессор выглянул наружу – у контейнеров топтались двое, точно такие же – затем запер дверь и последовал за нежданным гостем. Безлицый Ниагарским водопадом скатился по лестнице, оглядел подвал и направился к нише. Раздёрнул штору, сорвал плед, хлопнул рукой по крышке саркофага.

– Она самая? – спросил он, не глядя на профессора.

– Не понимаю…

Безлицый усмехнулся недружелюбно и тут увидел спящего на раскладушке Альберта.

– Это мой… помощник, тоже дворник, – поспешил объяснить присутствие молодого человека профессор. – Говорите потише. Ему рано вставать.

– Договоримся – будет у тебя крыша, – изрёк безлицый, снизив разговор на полтона. – А если нет… крышка. Я бы на твоём месте не отказывался от моих услуг.

– Но мне не нужны ничьи услуги. Я справляюсь. И неужели ради этого надо будить меня среди ночи?

– Главные дела делаются ночью, профессор. Твой дегенератор готов? Фурычит?

Профессор прикусил губу. Он понял, что скрывать настоящую причину своего присутствия в подвале бессмысленно. Безлицый осведомлён.

– Раз уж на то пошло, не дегенератор, а регенератор…

– Без разницы.

– А во-вторых, откуда вам про меня известно?

– Коротыша помнишь?

– Кто это?

– Бизнесмен, который бабки тебе спускал.

– Ах, Короткович! Роман Абрамыч… что с ним?

– С ним всё в порядке. Сидел. Теперь лежит. Глубоко лежит. Так что спонсорство, считай, на мне. По наследству.

– Спасибо, конечно… но на данный момент я не нуждаюсь…

– Заодно и крышевать буду, – продолжал безлицый, не слушая профессора. – А то тебя захотят разорвать на куски, как узнают. А тут – я. И всё тип-топ.

– Позвольте мне самому распоряжаться своей судьбой.

– Кончай баланду травить, профессор, – индифферентно выплюнул из щёлки безлицый. – Давай о деле.

Безлицый повернул голову к спящему на раскладушке, потом наклонился к уху профессора, и его щёлка вытянулась трубочкой.

Выслушав гостя, профессор спросил:

– Если я вас правильно понял, вы хотите увеличить свой фаллос?

Безлицый мгновенно забрёл в тупик, лишившись дара какой-либо речи.

– Фаллос это по-гречески детородный орган, – указав на причинное место безлицего, пояснил профессор.

Безлицый ещё не обрёл дара речи, но значение термина уловил и утвердительно мотнул головой.

– Тогда это не ко мне, уважаемый господин. К сексологу, урологу… Или загляните в интернет. Там, говорят, много любителей советовать, как увеличить…

Безлицый увидел рядом с собой мышь и, с необычной для своей массивной фигуры ловкостью, прихлопнул её ногой. Та даже пискнуть не успела. Под ботинком безлицего образовалось мокрое пятно. Профессор поморщился.

– Коротыш говорил, ты могёшь органы выращивать.

– Органы? Что же это, по-вашему, морковь или свёкла? Он ошибался. У меня ничего не получилось.

Безлицый схватил профессора за плечи, поднял, встряхнул и поставил, словно тот был мешком с картошкой. Сказал с расстановкой:

– А мне надо пока только увеличить.

– Но зачем? – упирался профессор. – Он же у вас есть. Вот если бы вы его утратили, тогда… Может быть, займёмся носом?

Безлицый крепко схватил профессора за плечо, снова приник к его уху и прошептал что-то, нервно почёсывая в паху.

Профессор брезгливо отстранился – от безлицего удущающе несло одеколоном.

– Ну, знаете! Надо выбирать женщин. Думаю, не все настолько привередливы…

– Всё бабьё из одной норы.

Безлицый полез во внутренний карман кожаной куртки, извлёк оттуда одну за другой пять пачек зелёных и бросил на тумбочку.

Профессор задумался.

– Не знаю, не знаю… Может не получиться… Такого я не предвидел…

Но что-то подсказывало ему, что следует рискнуть. Нет, не надо думать, что на решимость профессора хоть в какой-то мере повлияли пять пачек зеленых, небрежно брошенных безлицым на тумбочку. Отнюдь не сребролюбие заставило его решиться на подобную авантюру – хотя деньги в данной ситуации ему не помешали бы, слишком долго он нищенствовал во имя науки – нет, его интересовал, прежде всего, потенциал изобретённого им аппарата. В конце концов, не надо выискивать подопытных кроликов, не надо никого уговаривать – сами напрашиваются. К тому же и ответственности меньше.

– Что ж, попробовать не грех, – сказал профессор и тут же предупредил: – Однако возможны непредвиденные осложнения. И я не могу гарантировать…

Безлицый сжал пальцы в кулак.

– Даже если вы меня распылите на молекулы, – закончил профессор.

Безлицый припечатал кулаком в плечо профессора. И тот едва устоял на ногах.

– Пробуй, профессор! Не уйду, пока не получу согласия.

– Я могу подумать?

– Сутки. У меня давно свербит.

Безлицый удалился, а профессор снова лёг на диван, но заснуть в эту ночь он уже не смог – грандиозные мысли одолевали. Да и плечо побаливало.