Текст книги "Шёпот стрекоз (сборник)"

5

Альберта не пробудил даже запах утреннего кофе. Профессор растолкал коллегу.

– Поднимайся! Шестой час.

– Вы уже встали, док… – произнёс Альберт, сладко потягиваясь, и тут же исправился: – Ангел Серафимович!

– Усвоил, наконец, – профессор поставил перед Альбертом дымящуюся чашку. – А тебя, я вижу, и пушкой не разбудишь. Что значит, молодость.

Альберт смутился, стал оправдываться:

– Да я прошлую ночь почти не спал… Пришлось добирать.

– И проспал самое интересное.

– Что-нибудь случилось?

Профессор сделал из чашки два глотка и поведал Альберту о ночном визитёре, о том, что у них теперь есть крыша и что её надо отрабатывать.

– И что вы ему ответили? – забеспокоился Альберт.

– У меня сутки на размышление.

– Говорите, он угрожал? Может, заявить, куда следует?

Профессор тряхнул руками категорически.

– Никаких заявлений! И тебе наказываю: держи язык за зубами. Ещё не хватало попасть на первую страницу криминальных новостей. Тогда пиши всё пропало. Будем работать.

Упрямство профессора объяснялось отнюдь не страхом перед бандитом. Хотя и страх тоже присутствовал, лишив его комфортного самочувствия – то, чего он боялся больше всего, случилось. Однако судьба предоставляла ему грандиозный случай выявить дополнительные возможности аппарата. И упускать его он не хотел.

На следующий день, а, вернее, ночь, безлицый пожаловал в сопровождении двух амбалов сходной наружности, видимо, тех, что топтались в первый визит у контейнеров. Альберт ночевал дома. А профессор как раз закончил необходимую подготовку, чтобы обслужить клиента в заданных параметрах. Амбалы скатились в подвал каменными валунами и не отходили от безлицего ни на шаг.

Некоторая заминка произошла на начальном этапе: безлицый не сразу поместился в саркофаг, был слишком широк. Пришлось раздеть его догола. Затем амбалы безжалостными движениями, не проронив ни слова, утрамбовали тело безлицего в ложе для эксперимента. Профессор натянул на голову пациента «шлем», прикрепил особую форму с контактами к причинному месту, закрыл крышку и стал наблюдать за показаниями приборов. Как ни странно, чтобы запрограммировать мозг безлицего на отращивание искомого органа, аппарату понадобилось не более пятнадцати минут. Видимо, первый и без того пребывал только там и нигде более, оставалось дать команду: «расти!» Профессор отключил систему. Безлицый храпел, как жеребец.

– Сеанс окончен. Будите его и вытаскивайте! – скомандовал он амбалам. – Только осторожно, не сломайте мне аппаратуру!

Высвободившись из тесноты саркофага, безлицый, подобно Альберту, первым делом ощупал интересующий его орган. Но не найдя изменений, набычился.

– Ну и где он?

– Кто? – не понял поначалу профессор, он в это время делал какие-то пометки в своей тетради.

– Где мой деторг?

– Простите? – опять не понял профессор и теперь уже взглянул на голую глыбу безлицего.

– Мой детородный орган… он где?

– Там же, где и всегда. Ищите и обрящете.

Безлицый сплюнул, стал одеваться, а два амбала по слоновьи двинулись на профессора, готовые по первому сигналу затоптать его, как безлицый затоптал вчерашнюю мышку.

Вовремя сообразив, что шутка не удалась, профессор поспешил заверить безлицего, что всё не так плохо и следует только набраться терпения.

– Не так быстро, уважаемый. Через месяц, максимум, полтора, ваши ожидания с лихвой оправдаются.

Безлицый пребывал в крайнем недоумении, хотя его отсутствующее лицо никак этого не выражало.

– Это чо и вся любовь?

– На данном этапе вся. Никаких аномалий мой аппарат не выявил. Ваш «деторг» обещает исправиться. Желаю удачи!

– Ну, гляди, профессор, – безлицый дал амбалам отмашку, угрюмо процедив напоследок: – Если чо, готовь гроб. Положу рядом с Коротышом.

После этого удовлетворённая троица, покачивая каменными торсами, гордо удалилась.

Месяц прошёл в напряжённом ожидании для всех участников эксперимента. Альберт без особой надобности снимал ботинок, чтобы полюбоваться на отрастающий мизинец. Безлицый, находясь где-то на черноморском побережье, на отдыхе, который он сам себе обеспечил, беспрерывно ощупывал свой неполноценный деторг, каждый раз с удовлетворением ощущая в руке всё большее наполнение. А профессор решил отдохнуть от учёных забот и отдался дворницкому труду с особым энтузиазмом. Своему молодому ассистенту, а теперь и пациенту, он наказал месяц и даже больше не показываться на глаза, так что пришлось вкалывать в одиночку. А вечерами обдумывал, как ему себя повести в случае безусловной удачи – обнародовать ли своё изобретение или пока сохранять его в строжайшей тайне, до лучших, как говорится, времён, когда его аппаратом смогут воспользоваться все истинно страждущие и, что немаловажно, именно на родине, а не где-нибудь за океаном, и на вполне законных основаниях. Только вот с безлицым может быть проблема…

Размышления профессора прервал условный стук. Альберт ворвался в лабораторию ураганом, тут же скинул ботинок с правой ноги и, исполнив ритуальный танец немыслимого восторга, кинулся обнимать профессора.

– Вы гений, док! Гений всех времён и народов! Вы не Ангел Серафимович, вы – Архангел Серафимович! Вы Бог! Я буду молиться на вас до конца своей жизни! Он вырос! Вырос!!!

Альберт упал на колени и принялся целовать профессору руки.

– Что, что… ты с ума сошёл! Прекрати сейчас же! – протестовал профессор, и в то же время на его страшно побледневшем лице неумолимо проклёвывалась улыбка торжества.

– Стало быть интуиция меня не подвела, – на глазах профессора навернулись слёзы. – Мы это сделали, Алик, дорогой друг!

Теперь следовало подумать, как поступить с аппаратом. Оставлять его здесь ни в коем случае нельзя. Он обязательно попадёт в руки безлицего и его команды. И тогда все благие намерения, которые послужили профессору отправной точкой в его изобретении, пойдут прахом. Потому что хозяином аппарата наверняка захочет стать безлицый, а профессор, в лучшем случае, будет при нём рабом на галере. Надо что-то предпринимать. И тут профессор вспомнил о своём давнем институтском соратнике, Иване Сабурове. Он был тогда единственным, кто поддерживал идею Ангела Горбина и негласно помогал ему проводить запрещённые руководством института опыты. По сведениям профессора, Иван Сабуров занимал ныне важную должность в какой-то организации при Академии Наук. И теперь, когда результаты налицо, он, несомненно, мог бы способствовать обнародованию важного открытия профессора Горбина и – как закономерное продолжение – аттестации его изобретения и возвращению учёного в лоно официальной науки.

Эта мысль настолько воодушевила профессора, что он немедленно принялся готовиться к «эвакуации». Ибо ситуация была им квалифицирована, как чрезвычайная. Первая удача поставила профессора на уши. Если ранее у него и были кое-какие сомнения по поводу успешности эксперимента, и он пребывал в относительном спокойствии, то теперь они исчезли окончательно. И это не могло не вызывать тревогу.

Прежде всего он скопировал на сканере все свои записи, затем тщательно перевязал листы подлинника, положил в полиэтиленовый пакет и сунул в портфель. Демонтаж аппарата назначили на завтрашнее утро. Надо было для начала приискать подходящую тару, чтобы, не дай бог, чего-то не повредить, и составить тщательную опись, чтобы любая мелочь была под контролем и ничего не пропало. И главное, надо было дозвониться до Ивана Сабурова. И это оставили до утра.

Во время скромной, но торжественной трапезы, Альберт заметно нервничал.

– Ангел Серафимович, профессор… вы не будете ругаться?

– Смотря, что ты натворил, – весело сказал профессор, он уже изрядно опьянел, и не столько от «шампанского», сколько от постигшей его эпохальной удачи.

– Ничего… Просто моя девушка…

– У тебя появилась девушка?

– Да… а разве я не говорил?

– Скрывал, милый друг, скрывал. Так вот почему ты перестал высыпаться по ночам. И что твоя девушка? Хочет со мной познакомиться, так? Не возражаю. Давно не знакомился с девушками. С тех самых пор, как мной завладела идея регенерации. Пора! Надеюсь, ты не ревнив?

– Нет… то есть, и познакомиться, да… её звать Марина…

– Только не в этом затхлом подвале. При всём том, что я провёл здесь свои самые счастливые годы, он мне смертельно надоел. Хочу на свежий воздух, на простор! Как только обделаем все дела, и я уволюсь из дворников… Пойдём в какой-нибудь открытый ресторанчик…

– Док… то есть…

– Да зови, «доком», если тебе так сподручней.

– Сейчас зима, док.

– Да? Ну тогда в закрытый. Тыщу лет не был в ресторане! А если быть точным – вообще никогда. И знаешь, хорошо бы без людей, – с этими словами профессор достал из тумбочки пять пачек зелёных, подброшенных безлицым. – У меня и припасено на это случай. Закажем отдельный столик за перегородкой… Сейчас есть такие?

– Кабинет? Наверное…

– Кутнём на славу! И там ты меня познакомишь со своей… как её зовут, говоришь? Маруся?

– Марина.

– В школе в меня была влюблена одна Марина… по фамилии Рябова… с конопушками, курносая такая… Но жутко заводная! И чертовски обаятельная! Она меня обзывала «киндер-вундер»… эх! Как давно это было… и где она сейчас?..

– Кутнём обязательно… но главное, не это… Она… грудь…

– Что? Что грудь?

Альберт основательно стушевался, но всё же решился, выдохнул фразу целиком:

– Она хочет себе грудь увеличить.

Профессор шутовски сдвинул глаза к переносице, фыркнул насмешливо.

– Она хочет? Или ты?

– Она. И я.

– Ну и дураки. У неё что, совсем плохо с этим? Найди другую.

Альберт обиженно двинул носом.

– Извини, что-то я не то сказал… – профессор неожиданно загрустил. – Что ж, сейчас многое возможно. И есть неплохие специалисты. И всё же я бы не советовал.

– Почему?

– Ну, как почему… насильственное внедрение в организм всякого рода имплантата… по сути чужеродного… И опять же, резать придётся… Я не сторонник операционного метода. Могут быть неожиданные последствия в дальнейшем. Нельзя безнаказанно вмешиваться в природу.

– Вот и я так думаю! – подхватил Альберт. – А наш аппарат сделает это совершенно безболезненно!

Он намеренно сказал «наш», чтобы подчеркнуть своё причастие к изобретению профессора и, следовательно, благодаря этому, имеет законное право претендовать на его использование в личных целях.

– А что… Поспит полчасика, а через месяц… пожалуйста! Покупай новый бюстгальтер!

Профессор нахмурился.

– Алик… ты злоупотребляешь моей добротой. Создавая свой аппарат, я думал о пострадавших при несчастных случая, в катастрофах… а не о потакании глупым прихотям! – профессор понизил голос: – И посвящать сейчас в наши эксперименты женщину я не намерен.

– Но…

– Нет, нет, не уговаривай! Повременим с этим. Мало ли чего. Вот как стану легальным…

– Она всё знает, док. Она видела, как отрос мой палец. Не было и вдруг… И я не стерпел… И она загорелась. Вы же для этого… безлицего… сделали исключение. А тут близкий мне человек…

Профессор с печалью смотрел на Альберта.

– Вживлять всякие силиконы и ботоксы я ей запретил, – продолжал Алберт свои уговоры, не глядя на профессора. – А ваш метод тем и хорош, что не вмешивается в природу, а даёт ей шанс проявить себя в полной мере.

– Алик, послушай себя. Да кто я такой, чтобы давать самой природе шанс! Ещё ничего неизвестно… Это первые шаги… Удача может быть случайной…

– Но ведь мой палец отрос! Ангел Серафимович! Последняя моя просьба! Обещаю, больше никогда не буду просить вас ни о чём подобном!

Профессор потеребил бородку, поставил бокал.

– Ну, хорошо… Исключительно ради памяти твоего отца, хотя он бы не стал просить об этом… и в благодарность за твою неоценимую помощь.

Профессор лукавил. Нет, конечно, ему хотелось сделать приятное своему молодому другу. И всё же истинная причина его готовности провести новый эксперимент была заключена в неистребимой жажде как можно в большем объёме постигнуть скрытые возможности человеческого мозга и, конечно, своего изобретения. Ещё ничего нельзя было сказать наверняка, всё было впереди, но профессор полностью доверял своему чутью и не сомневался в успехе. К тому же, соблазн взять всецело в собственные руки управление человеческим организмом, был настолько велик, что мысли о неудачах или непредвиденных последствиях подобного управления отошли на второй план.

В эту же ночь Альберт привёл Марину. И профессор вдруг передумал. Марина оказалась девушкой на редкость привлекательной во всех отношениях, касающихся внешности. Он подивился стройности и соразмерности её фигуры и в разрез своему научному фанатизму стал уговаривать не совершать ошибку.

– Сколько вам лет? – сразу спросил профессор.

– Двадцать один, – скромно ответила Марина.

– У вас есть родители?

– Мама. В деревне.

– И как она смотрит на это?

– Она пока не знает. Но, я думаю, одобрит. У нас в деревне все девки грудастые. Одна я такая… Меня «плоскодонкой» дразнили.

Профессор по-доброму рассмеялся.

– Детка моя, придёт время рожать, выкармливать ребёнка, и ваша грудь сама нальётся до необходимых размеров.

– Я пока не собираюсь рожать, профессор, – Марина зыркнула на Альберта и капризно насупилась.

– И тем не менее… Я давно, представьте, не встречал фигуру подобно вашей. У многих то одно обращает на себя внимание, то другое. У кого-то, извините, зад выпирает, у кого-то ноги что бетонные сваи, у кого-то талия бочкой, три подбородка или шея кривая… Вы же идеальны! На вас смотришь целиком и радуешься как сказочной принцессе! Вам прямая дорога на конкурс красоты! И в таком виде, какая вы есть! Безо всяких медицинских ухищрений и дополнительного маскарада!

– Док, похоже, вы объясняетесь моей девушке в любви? – вставил Альберт не без некоторой ревности.

– Так и есть! – согласился профессор. – И грудь ваша безупречна, Марина. Она такая, какая и должна быть при строении вашего замечательного тела. Оно гармонично. Ножки сильные и стройные. Талия дай бог каждой женщине такую. Личико очаровательное. Бёдра, таз и грудь не выделяется своей несуразностью. Они в масть, как говорится. Всё на месте. Кого вы хотите поразить? Наплюйте на моду! Она переменчива, как и погода. Не делайте глупостей! К чему вам пятый размер? Вы же не станете под новую грудь наращивать себе ягодицы!

– Нет, только грудь, – ответила Марина, и щёки её стали помидорными.

– А вы когда-нибудь видели автомобиль, прошу простить за сравнение, у которого передний бампер был бы вдвое больше багажника? Неоправданное доминирование одной детали в любой конструкции, а тем паче в телесной конституции, и есть настоящее уродство.

– Ну, хотя бы четвёртый! – канючила Марина.

– Перестаньте торговаться! – вдруг осердился профессор. – Мы не на базаре!

– Она так решила, док, – вступился за девушку Альберт. – И я не против.

– Да… – сдался профессор. – Самое слабое место у человека это голова. Ну что ж, пеняйте на себя.

Профессор уложил девушку в саркофаг и приступил к внедрению в мозг пациентки искомого сигнала-задания.

6

Утром, физически поработав на морозном воздухе, профессор вернулся в подвал посвежевший. Алик уехал в командировку по области и обещал вернуться через две недели. До этого они выловили в интернете телефоны академии. И к своему удивлению профессор обнаружил в приёмной академии фамилию своей одноклассницы Марины Александровны Рябовой, которая в годы юности была в него безнадёжно влюблёна. Неужели она? Оказалось, она. Он узнал её по голосу, как ни странно, такому же пронзительно энергичному, с особенным переливом на верхах.

– Гелик! Ты! Не может быть! Живой?!

– Представь себе, живой пока.

– Это чудо!

– Да, можно и так сказать…

– Нет-нет! Ты не так понял! Чудо, что я с тобой разговариваю! Я думала, мы никогда больше не встретимся. Тебя столько лет не видно и не слышно…

– Постарались некоторые…

– Где пропадал? За границей, поди?

– Почти.

– Значит, вернулся? Молодец!

– Марина, ты прости меня, я по делу… Мне нужно найти Ивана Сабурова… Он мне очень нужен.

– Иван Трофимыч здесь. Приезжай прямо сейчас, в Академию. Сегодня у нас совещание. И он там. Помнишь, где?

– Скорее, воображаю. Я ведь там никогда не был.

– Не может быть! Тогда записывай!

Она назвала адрес.

– Передай ему, что я буду ждать на улице, у входа на территорию Академии.

– А почему не зайдёшь? Так хочется посмотреть на тебя!

– Так надо. Потом, потом увидимся.

– Геля, только честно… Я так соскучилась!

– Обязательно увидимся. Я тоже рад тебя слышать. Так ты передай. Не посчитай за труд. Это очень важно.

– Хорошо, передам. Ой, ведь это надо же! Столько лет! Не пропадай больше, Гелька! Ой… ничего, что я так с тобой?..

– А что? Нормально. Рад был тебя слышать.

Через полчаса профессор стоял у ворот Академии. Стараясь не показываться «академикам» на глаза – профессор был одет явно не по академически – он решил не заходить в здание и топтался неподалёку от выхода из сквера.

Сабуров шёл по дорожке торопливым шагом, высматривая кого-то на улице. Ангела Горбина он, конечно, не узнал и прошёл мимо.

– Иван! – окликнул профессор негромко.

Сабуров приостановился. С подозрением посмотрел на окликнувшего его незнакомца.

– Вы… меня?

– Вас, уважаемый, – профессор снял шапку.

– Не может быть! Ангел! Чертяка! Какими судьбами? А я думал, ты за границу смылся! А ты вот он! Молодцом! Выглядишь хорошо. Только вот, – Сабуров провёл пальцем по старенькой куртке профессора и покосился на заячью шапку. – Ты шапку-то надень, простудишься. Ну, рассказывай, где ты? Работаешь?

– Работаю.

– Где? Кем?

– Дворником в ЖЭКе.

Сабуров нахмурился, выдержал паузу, огляделся.

– Зачем? То есть… если встречать по одёжке, верю…

– А ты меня теперь по одёжке встречаешь?

– Какой же ты колючий, Ангел! Нисколько не изменился.

– Извини, не успел переодеться. Домой далеко ехать, а я тут рядом… горбачусь. Секретарша сказала, что ты как раз здесь…

– Понимаю, понимаю, всех нас… перемололи в этой мясорубке… Сами себя не узнаём. А я вот теперь чиновником при науке, а тоже мог бы… а!

– А я, Иван, не бросал науку. Довёл свою идею до конца.

– Да, да… регенерация, помню. Идеи идеями, знаешь, а детки кушать просят. Ты, кстати, женился?

– Нет.

– А чего?

– Некогда было и незачем.

– Вон как! Свободная птица… А я, брат, обременён. Жена – доктор наук, сын, дочь и четыре внука. Каждой твари по паре.

– Богато живёшь. Доволен?

– Если бы. Зарплату каждый год урезают… экономят на нас… да что я! И чего мы на улице? Пойдём. Я знаю одно местечко. Тут близко. Тихо, культурно и не многолюдно. – Сабуров подхватил профессора под локоть и повёл через дорогу. – Расскажи лучше о себе…

Загорелся зелёный для пешеходов. Сабуров побежал, потащил за собой профессора.

– Живей, живей! А то раздавят к чёртовой матери! Нетерпеливый народ эти водители!

Они перебежали дорогу, свернули в узкий проход между домами и вышли к уютному ресторанчику. В ресторанчике действительно было тихо и спокойно. Фоном играла музыка. Свет был пригашен, между столиками стояли деревянные перегородки типа пергол, украшенные яркими цветами, искусственными, как выяснилось. Сдав верхнюю одежду в деревянном предбаннике служителю с лицом Собакевича, они прошли в небольшой зальчик и заняли столик в углу. Столик был сервирован на четырёх человек, но Сабуров сдвинул два прибора в сторону, подмигнул подошедшему официанту в белой рубахе и бардовом жилете и заказал триста грамм водки и закусить. Как всегда.

– Тут дорого? – поинтересовался профессор.

– Не бери в голову. Угощаю! – заявил Сабуров.

Он был очень оживлён и чувствовал себя, как дома. Видимо, наведывался сюда частенько. Но причиной его оживления была не встреча с профессором, а что-то другое. Сабуров снял пиджак, небрежным жестом повесил его на спинку кресла и приготовился слушать.

– Ну давай, рассказывай!

– Так я и рассказываю – работаю дворником. В свободное от работы время создал аппарат, БНР, – профессор решил не тянуть кота за хвост и сразу приступил к главному.

– БНР? Что за штуковина? Стоп! Ничего не говори, дай-ка, угадаю! Б… б… быстроходный… н… нано… нанорезак! Типа травокосилки с электронной начинкой? Угадал?

Профессор рассмеялся.

– Во даёт! Геля, да ты нигде не пропадёшь. Чем бы ни занимался везде что-то изобретаешь! Молодец! Так и надо! Мастер на все руки! А я…

Принесли водку в графине, селёдку в тарелке лодочкой, густо посыпанную кружочками лука. Сабуров сразу налил по полной и, сложив руки перед собой, изобразил любознательного студента.

– Так что за машинка? Давай поподробней. Подбирает и перемалывает опавшие листья? Очень выгодно – быстрее сгниёт, и вот тебе удобрение!

– Не машинка, Иван, а прибор, Био-Нейро-Регенератор, – терпеливо доложил профессор, отрывая распустившуюся нитку на рукаве. – Аппарат для восстановления утраченных органов.

– Аппарат? Для восстановления? Постой, дай соображу… Ты же ведь, кажется… Ах, да… – Сабуров опустил глаза в тарелку, подумал про себя: «эге, да он не в себе! как до меня раньше не дошло». – Ну создал. И он что, в самом деле… работает?

Реакция бывшего коллеги озадачила профессора.

– «Фурычит».

– Ну, что ж… – Сабуров взялся за рюмку.

– Могу продемонстрировать, если хочешь, – сказал профессор с отчуждением в голосе, он уже понял, помощи от Сабурова ему не дождаться.

– Любопытно. Как-нибудь… И где он… твой аппарат?

– В дворницкой.

– Ха! – Сабуров со смехом хлопнул ладонью по столу. – Во разыграл так разыграл! Кончай, Ангел! А то я подумал, передо мной клиент психушки. У меня сегодня хреновое настроение, извини.

– Я не заметил.

– Это у меня нервное.

– А что случилось?

– Ну, ты, может слышал… – Сабуров невольно окинул взглядом мятый свитерок профессора. – Хотя, вряд ли… Короче, нас собираются реорганизовывать.

– Вас?

– Ну, да, Академию. Сегодня объявили официально. Для того и собирали.

– И что тебя в этом беспокоит больше всего?

– А что меня может беспокоить… Боюсь, выкинут. Мне бы до пенсии продержаться. А там… хоть трава не расти. Пускай распускают всех до единого.

– Не патриот.

– Точно, не патриот. Да и правильно. Слишком много дармоедов развелось.

– Они всегда были.

– И я теперь среди них, похоже, – Сабуров обречённо махнул рукой. – Дожил. Наше время ушло, Геля. Ну, а ты… нет, в самом деле? Действительно дворником? Не тяжело? Может, тебя пристроить… в нашей конторе? Помощником референта, скажем. Ты ведь у нас раньше звёзды с неба хватал. А? Пока могу, помогу. Пользуйся. Но предупреждаю, у нас ничего изобретать не нужно. Не одобряют.

– Стало быть, ничего не изменилось?

– А ты думал! Рассовали госсобственность по карманам, а в остальном те же заморочки: то не делай, туда не суйся… – Сабуров взялся за рюмку. – Ну, давай, по маленькой. За встречу.

– Я не употребляю крепкого, извини.

– Сердце?

– Просто не привык.

– Вот как! Непьющий дворник? Раньше был такой, самый короткий, анекдот: еврей-дворник! А ты непьющий… Оригинально! Одну-то выпей, за встречу. Столько лет… А то обижусь.

– Ну разве одну.

Выпили.

– Закусывай, – Сабуров придвинул лодочку с селёдкой к профессору. – Селёдочка здесь мировая! Не грусти, Гелька, прорвёмся!

Профессор взял кусок селёдки, прожевал, проглотил, поднялся.

– Ладно, спасибо за угощение. Мне надо идти.

Сабуров вскочил.

– Ты куда? Постой! Что значит, идти? Вот те раз! А ну садись! Садись, я сказал!

Профессор, дабы не привлекать к себе внимания немногочисленных посетителей ресторана, молча уселся. У Сабурова заходили желваки, он покраснел, глаза его увлажнились.

– Ты… Если я тебя чем-то обидел, Геля, извини. Нервы… постоянно стал срываться по пустячным поводам.

Принесли жаркое. Сабуров резко выдохнул и, взяв себя в руки, указал на жаркое:

– Ешь. Потом поговорим.

– У меня проблема, Иван, – сказал, наконец, профессор. – Серьёзная проблема. Потому и пришёл к тебе. Больше не к кому.

– Выкладывай! – Сабуров взялся было за графинчик, но передумал, поставил обратно.

Профессор вкратце изложил факты своей биографии за последние двадцать лет. И в деталях остановился на эксперименте с мизинцем своего молодого друга и сподвижника. Сабуров слушал с открытым ртом и постепенно начинал понимать, что это не шутка, а…

– Потрясающе! А чего ж ты раньше молчал! Нет, ты серьёзно? Не шутишь? Ведь это мощнейший прорыв в науке! Я всё-таки не верю!

– Пойдём ко мне, покажу. Тут недалеко.

– Пойдём, непременно! Только давай к вечеру ближе! Мне ещё кое-что оформить надо. Дела, знаешь… А ты пока составляй подробную записку, и я передам, кому нужно.

– У меня есть пакет документов. Есть и описание технического устройства регенератора, и схема программного блока. Также задокументированы и немногочисленные опыты. Всё зафиксировано, поэтапно. Также у меня есть изображение беспалой стопы моего ассистента. А какова у него нога в нынешнем состоянии, надеюсь, увидишь сам.

– Отлично! И документы присовокупишь. У нас, как ты понимаешь, на слово не верят. Всё надо предметно представить.

Вечером Иван Сабуров появился в дворницкой, дабы удостовериться собственными глазами, что прибор, о котором говорил профессор, действительно существует.

Сабуров потрогал каждый выступ регенератора, погладил по крышке саркофага, при этом подробно расспрашивая профессора о принципе работы аппарата. Сабуров восхищённо вскрикивал, присвистывал и причмокивал, а когда профессор вручил ему копию тщательно составленной документации, крепко обнял его и обильно прослезился.

– Жаль, мой ассистент в отъезде, а то бы он продемонстрировал тебе отросший мизинец. Но я думаю, ты поверишь мне на слово.

– Верю, Геля! Нет слов… нет, правда… это чудо! Это мощнейший прорыв в нейрофизиологии!

Профессор поблагодарил за добрые слова, но тут же не преминул посвятить старого друга в неожиданные отношения с безлицым, которые портили ему радость от научного открытия.

– И в этом, Иван, сейчас моя главная проблема.

– Не бери в голову! Прорвёмся. Сейчас не девяностые на дворе. И на каждого бандита найдётся управа. Только дай мне недельки две, и я всё улажу. Доложу на Учёном совете, мол, так и так, был когда-то молодой учёный, которого в расчёт не брали, а он вон каких высот достиг! И тогда, брат… весь мир будет у нас в руках! Всё будет о, кей! А пока ничего не трогай и никуда не увози. Я соберу комиссию и нагрянем все вместе в твой эпохальный подвал… Слушай, а чем у тебя здесь воняет?

– Тут продовольственный склад был в девяностые. Ну и лежала гниль всякая, сам понимаешь, как у нас с этим… Никак не выветрится.

– Да уж. Дурной запах самый стойкий.

Напоследок друзья выпили по маленькой, и Иван Сабуров, забрав копию документов, вдохновлённый покинул дворницкую. А профессор отправился в ближайший магазин с тем, чтобы приискать картонную тару. Чтобы потом не было проблем с упаковкой узлов регенератора.