Текст книги "Шёпот стрекоз (сборник)"

И самое главное, сумасшедшая Лаура, перестала их тревожить своим приставанием. Она, наконец, отыскала себе неутомимого баскетболиста. Им оказался Гудрон. Хотя, скорей всего, сам Гудрон постарался для этого – помня о его просьбе, нашёл способ остудить разгорячённую женщину, самоотверженно принял огонь на себя. Несмотря на свои ограниченные речевые возможности, он, вероятно, очень хорошо играл в баскетбол и не мазал мимо корзины. На прогулке он обнимал Лауру за эту корзину, и по всему было видно, что она не возражает – а где ей и быть мужской руке, как не там, где она сейчас находится. А свою она благодарно водружала на его низкие, но могучие плечи – мой бессменный чемпион! Отыскав достойного игрока, она, наконец, пришла в себя и больше никого не донимала своими идиотскими шутками и непристойным смехом. Игра с Гудроном на её поле заменила ей успокоительное, которое после того скандального случая в столовой по предписанию врачей ей вкалывали почти ежедневно.

Бабья атака за овладение его персоной завершилась удивительно сердечным примирением с одной и неожиданно счастливым отпадением другой.

– А что говорят врачи? – как-то спросила Диана.

– Говорят, должен подняться. Любая патология исключается. Дело в какой-то малости, чисто психологической.

– Неужели с вами можно будет пройтись под руку? – она улыбнулась так искренне и так участливо, что он расчувствовался, бережно взял её руку и поцеловал. Она оказалось мягкой и гибкой. И пахла чем-то одуряюще притягательным. Он задержал её, провёл по своей щеке. Диана вздрогнула, и на глазах её вдруг выступили слёзы.

Он спросил:

– Что с вами?

– Ничего. Всё в порядке. Просто… просто давно не испытывала к себе подобного внимания и… извините за сентиментальность, нежности.

– С каких пор нежность стала проявлением сентиментальности? Или грубость и цинизм окончательно возобладали в нашем мире, как сугубо положительные качества?

Она ничего не ответила, только повернулась к часовне, мысленно перекрестилась и вздохнула.

– Судя по всему, жизнь вас не баловала счастливыми минутами, – сказал он.

– В том-то и дело, минутами чудовищно баловала. Именно минутами. А всё остальное…

– Я не вправе спрашивать…

– Теперь вправе, – сказала она и, решительно взявшись за ручки на спинке, покатила коляску по дорожке. – Ничего, если я буду рассказывать и катить коляску? Мне так легче.

– Как посчитаете нужным.

– Моя драма – драма любви, – произнесла она, медленно выговаривая слова. – Или точнее, нелюбви. Отец бросил нас, когда я семимесячным существом жила у мамы в животе. Мама признавалась потом, что не очень переживала. Она даже обрадовалась. Она его не любила. И он, наверное, в отместку, бил её, оскорблял. Ребёнка от него она не хотела, но поздно было избавляться. И я родилась. Это случилось тринадцатого сентября…

– Так у вас сегодня день рождения? Поздравляю!

– Спасибо. Потом у меня было всё, как положено: детсад, школа. В школе я пела в хоре.

Он вдруг продекламировал:

– «Девушка пела в церковном хоре…»

– Что?

– Нет-нет, извините, рассказывайте. Это я так, вспомнил Блока.

– Затем поехала в Москву, но никуда не поступила. Вернулась в Кумышинск, организовала самодеятельный хор при Доме культуры. Мамина подруга помогла. Она была там директором. По объявлению пришли только пожилые люди. Я была в отчаянии. Но постепенно смирилась. У них были приличные голоса. И главное, они всегда приходили вовремя и были очень исполнительны. И у нас получилось. Через полгода – победа на общегородском конкурсе хоровой песни. Хвалебные отзывы в прессе. А ещё через год – нас пригласили в Москву, на общероссийский конкурс. И опять – победа. К тому же, нам неожиданно предложили зарубежные гастроли. Да, забыла сказать… у меня тогда появился молодой человек… администратор клуба… Мы не были расписаны, жили так… И перед гастролями я забеременела. Затем гастроли по Америке. Принимали нас на «ура!» и на одном из концертов я познакомилась с одним сорокалетним американцем, его звали Джордж. Он пришёл за кулисы… целовал мне руки… благодарил за доставленное удовольствие…. Он немного говорил по-русски… А потом предложил остаться, сказал, что безнадёжно влюбился и готов жениться. Он записал мой адрес. Сказал, чтобы я ничего не боялась – он всё организует. Мне он тоже понравился. Я, конечно, отказалась. Вернулась домой. А он стал присылать мне письма. И настойчиво приглашал к себе. И Вася, так звали моего молодого человека, приревновал. Стал выпытывать у меня, что и как. Спала ли я с ним… от кого письма получаю… Я, конечно, пыталась уверить, что верна ему. А когда он увидел меня с животом, спросил: «От кого?» Я сказала: «От тебя». Но он не поверил, наговорил мне кучу гадостей и напоследок ударил по лицу, – она замолчала, словно давая себе время сдержать волнение от нахлынувших воспоминаний, и продолжила сухо, будто рассказывала не о себе, а ком-то другом: – Я упала… мы стояли в клубе на лестнице… и покатилась по ступенькам. На этом мы с ним расстались навсегда. Позже приехал Джордж и увёз меня в Америку.

– А ребёнок?

Она остановила коляску.

– Ребёнка я… потеряла, Миша.

Он развернулся к ней лицом.

– Я вас очень хорошо понимаю.

Диана неожиданно всхлипнула.

– Простите.

– Милая моя! Потерять желанного ребёнка – тяжкое испытание. А для матери особенно. И что было дальше?

– Дальше… Джордж привёз меня к себе… у него был большой дом… почему-то в степи…

– В прериях?

– Да, наверное. Он был скотопромышленником, как я потом узнала. В доме, кроме прислуги были ещё две женщины. Чуть постарше меня. Он их представил, как служанок. Но они были его жёнами. Это они мне сказали. Они тоже были из России. Первое время Джордж привозил мне цветы, ухаживал за мной. Несколько раз вывозил в город…

– А что за город?

– Не знаю…

– И не поинтересовались?

– Я хотела забыть обо всём. И мне это удалось. Я даже, кажется, влюбилась в Джорджа. Он водил меня в рестораны. Устроил для меня персональную спальню в доме. Сам приезжал каждую неделю. С подарками. А через полтора года, или чуть меньше, сказал мне: «Хватит нежиться, пора бы и поработать!» И я стала работать скотницей. Так же, как и две предыдущих его «жены». Отношений с ними он никак не оформлял. И со мной поступил так же. Короче, привёз для себя дармовую рабыню, которая поначалу ублажала его плоть, а затем в поте лица стала работать на его бизнес. Это был второй тяжкий удар по моему самолюбию. Я полностью потеряла независимость.

– Как же вы выбрались оттуда?

– Чудом. Прошло несколько лет, и ко мне стал присматривался один парень, Билл. Он привозил оборудование на ферму. Однажды мы разговорились. Я ему всё рассказала. И он пообещал вывезти меня. Сказал, когда хозяин укатит за границу, он всё устроит с побегом. Так и случилось. Он привёз меня в город в ящике от оборудования…

– Так вы узнали, что за город?

Она приостановилась.

– У меня такое ощущение, что вы мне не верите.

– Нет-нет! Я…

– Это был чужой мне город. Чужая страна. И я хотела только одного – вернуться домой.

– Понимаю. Извините, что перебил.

– В городе я пошла в посольство. Но у меня не было документов. И пока они наводили справки, я жила у этого парня. Только вы не подумайте…

– Я ничего не думаю, продолжайте.

– Пока он был на работе, я ухаживала за его престарелой мамой. Он меня не заставлял, я сама вызвалась. В благодарность. А через месяц меня отправили на родину.

– Сколько же вы пробыли там?

– Почти десять лет. Когда я вернулась, мама была при смерти. В клуб я уже не пошла. Времена изменились. Устроилась уборщицей в мэрии. Потом меня определили в курьеры. Так и работала. А потом заболела…

– А этот… администратор, который был отцом вашего ребёнка, жив?

– Вася? Нет, его убили… в девяностых…– Бледная и взволнованная, она покачнулась.

– Вам плохо?

– Нет, всё в порядке. Просто вспомнила и… Не надо было это рассказывать.

– Очень хорошо, что рассказали, Диана, – он намеренно произнёс её имя без сокращения. – Вы чудесная женщина. Незаслуженно обиженная судьбой. Я уже не молод. И всё же хочу сказать: я у ваших ног. У меня две девочки. Правда, уже взрослые. Возможно, это в какой-то степени восполнит вашу утрату. У них появится мать, а у вас – дети. Надеюсь на это.

Она склонилась и поцеловала его в лоб. И с этого момента зацепила его бесповоротно. Он сам ей признался в этом и сказал, что обязательно познакомит её со своими дочерями, и тогда всё решится окончательно.

Именно теперь он согласился на решительную встречу с Александрой и Татьяной. Они не отставали от него и здесь. Приезжали раз в неделю – от города до лечебницы было около ста километров – но звонили почти каждый день, спрашивали о состоянии его здоровья, а последнее время не забывали намекнуть на некую семейную тайну, которую он от них тщательно скрывает. И наконец, пошли на ультиматум, назначили день откровенного свидания и сказали, что если он и в этот раз постарается отмолчаться, забудут о его существовании навсегда. И пусть это останется на его совести. На этом, в первую очередь, настаивала Александра. И он решился. Молча выслушал и сказал: приезжайте. Не из боязни потерять их, а просто подумал: в самом деле, девочки хотят знать, что случилось с их матерью, и в этом нет ничего противоестественного, наоборот… мама есть мама. К тому же он теперь и без них не чувствовал себя одиноким. С ним рядом была внимательная и, возможно, любящая женщина.

3

И вот настал тот решающий день, когда ему уже не отвертеться. Через полчаса приедут две молодые женщины двадцати шести лет, две сестры-двойняшки, совершенно непохожие друг на друга. По времени рождения одна старше другой на три минуты, а по отличительным свойствам натур на десяток лет, если не больше.

Старшая, Александра, энергичная и решительная (и в своей решительности несколько грубоватая) – зрелая замужняя женщина, и у самой уже двое детей, двое пятилетних здоровых и отвратительно шумливых мальчуганов, которых он любил, когда их не было поблизости, а когда они сидели у него на голове, любил первые десять минут, а на одиннадцатой начинал сходить с ума от бесконечных вскриков, споров до драки и неугомонной возни с компьютерными игрушками, которых он терпеть не мог (игрушек, разумеется). Теперь это в прошлом, и даже при мимолётном упоминании о них у него сжимается сердце. Он не видел их несколько месяцев. Александра внушила детям: дедушка очень болен и его нельзя тревожить. Его привязанность к внукам она тоже решила использовать, как рычаг, как крайнее средство для скорейшего вызова его на откровенность.

Татьяна, младшая, мечтательная натура, она хоть и более скромной комплекции, но тоже в теле девка, всё при ней. Красотой не блещет, однако и среди уродок ей не место. А женихи почему-то старательно её обходят. Однажды она сама со смехом и слезами на глазах призналась, что у неё бывает неладно со зрением. И хорошо бы всегда, а то как-то выборочно получается. То видит хорошо, то всё плывёт. И это смещение оптики у неё происходит, как правило, при знакомстве с молодыми людьми. От нервов что ли? Её вдруг охватывает такое волнение, что на глазах словно опускаются шторки типа жалюзи. И чтобы разглядеть человека, она, пытаясь раздвинуть их, таращит глаза по мере сил и старается подойти к нему поближе, почти вплотную. А он тут же понимает: на него положили глаз. И глаз этот какой-то не такой, тяжёлый, заглядывает туда, куда не надо. Ненормальная девка, чего таращится? И каждый думает: навязывается. А парни народ такой – когда девки от них бегают, норовят догнать, а когда их разглядывают под микроскопом, соображают, тут что-то неладно и сами бегут прочь. Впрочем, она никому не собиралась навязываться, она хотела нормальную семью, а не случайного подзаборного кобеля, клюнувшего на очередную случку с податливой тёлкой.

Он увидел их в окно. Они пришли за пятнадцать минут до назначенной встречи. Но он выдержал время и выехал из палаты за пять минут, ровно столько требовалось, чтобы не спеша доехать до беседки, где они его дожидались. Он въехал прямо в беседку, поздоровался. Александра прикоснулась к его руке, лежащей на подлокотнике коляски. Татьяна обняла отца, поцеловала.

– Папка, зачем усы сбрил?

Он пожал плечами, и ничего не сказал.

– Молодишься? – насмешливо прокомментировала Александра. – Уж не завёл ли тут романчик с какой-нибудь «аппетитной», как вы любите выражаться, медсестрой?

– А если завёл? – он обвёл взглядом двор лечебницы, Диана прогуливалась неподалёку и, казалось, не обращает на них никакого внимания. А Лаура с Гудроном стояли у фонтана спиной к беседке. И в тот самый момент, когда он посмотрел в их сторону, она вдруг обернулась, улыбнувшись многозначительно, и помахала ему игриво. И он, неожиданно для себя, кивнул ей.

Александра заметила это и сказала:

– Дело твоё. Нас другое интересует.

– Ну, что ж, я в вашем распоряжении. У вас много времени?

– Навалом, – ответила Александра. – Будем сидеть до посинения. Учти.

– У нас выходной, папа, – добавила Татьяна.

– А где дети?

– Всё в ажуре, не волнуйся. И дети пристроены. Так что тебе сегодня отступать некуда.

– Ладно. Можно? – он потянулся к пачке сигарет, которую Александра вместе с зажигалкой кинула на стол.

– Папа, ты же бросил, – удивилась Татьяна.

– С нами закуришь, – вставила Александра язвительно.

Он взял сигарету, прикурил от зажигалки, затянулся.

– И с чего начать?

– Начни сначала.

Он посмотрел в небо. И оно отразилось в его глазах, ясное и ослепительно голубое. Таким оно было, когда он впервые увидел её. В какое-то мгновение его губы тронула улыбка, а веки дрогнули, и голова ушла в плечи. Но он встряхнулся и приступил к рассказу.

Александра с усмешкой наблюдала за этим представлением.

– Впервые я увидел её на школьном дворе, – начал он. – Я шёл поздравить с юбилеем мою первую учительницу, Любовь Ивановну. В руках у меня были белые розы на длинных стеблях. Пятнадцать роз, едва развернувших свои белоснежные лепестки. Я был аккуратно причёсан, на мне сидел новый серый костюм с иголочки, которые подарили родители на мой день рождения. Она вышла из-за угла лёгкой походкой и шла мне навстречу. Поравнявшись, мы обменялись взглядами. Нет, не просто обменялись, а… что-то между нами проскочило. Через какое-то мгновение она смутилась, опустила голову, улыбнулась и, ускоряя шаг, пошла к воротам… Я окликнул её, подошёл. «Что?» – спросила она, не глядя на меня и с трудом сдерживая улыбку. «Это вам» – я протянул ей букет. Если бы вы видели её глаза! Я никогда не видел таких глаз…

– Короче, любовь с первого взгляда, – подытожила Александра деловито.

– Да, наверное… и я стоял и смотрел ей вслед, пока она не скрылась за деревьями.

– Ой, как интересно! – с восторгом воскликнула Татьяна.

Он мечтательно процитировал Шекспира:

– Не знаю я, как шествуют богини,

но милая ступает по земле…

– А как же первая учительница?

– Да купил я ей другой букет, успокойся.

– А что было дальше, дальше? – допытывалась Татьяна.

– Дальше… Она была моложе меня на десять лет. Мне было, как вам сейчас, двадцать пять, а ей пятнадцать…

– Нам сейчас двадцать шесть, без недели, – уточнила Александра, бухгалтер не терпит неточностей в цифрах.

– Невелика разница.

– Но она есть. В таком случае ей было шестнадцать, а не пятнадцать. Если у вас расхождение, как ты говоришь, в десять лет.

– Саша не перебивай! – взмолилась Татьяна. – И в самом деле, какая разница! Годом меньше, годом больше. Давай послушаем!

– Большая разница! За связь с пятнадцатилетней можно срок схлопотать – за совращение несовершеннолетней. А в шестнадцать уже есть зацепка для защиты своих прав. Она так и отмечена в законе: возраст сексуального согласия. Любой адвокат тебе скажет.

Он нетерпеливо катнул коляску туда-сюда.

– Тогда были другие законы. И разве я сказал, что совратил её? Что ты мелешь! Я просто увидел её впервые, когда ей было пятнадцать…

– Так пятнадцать или шестнадцать? Ты уж определись.

– Ну, хорошо, пусть будет шестнадцать. Я точно не помню. Она ещё училась в школе.

– Саша, не перебивай, пожалуйста! – снова умоляла Татьяна. – Это так романтично!

– Очень романтично. Мучил девочку семь лет, а потом… налетела саранча.

Он затушил сигарету, сдал назад, развернулся, проехал на коляске несколько метров, показав дочерям сгорбленную спину, затем, сделав круг, снова въехал в беседку и со стуком уткнулся в стол, врытый в землю.

– Почему ты думаешь, что я её мучил?

– Саша, может, всё было наоборот. Может, она мучила папу.

– Вот уж не верится.

– Да никто никого не мучил! – отрезал он.

– Когда мы родились, – спокойно продолжила Александра, – тебе было тридцать четыре, так?

– Допустим.

– А ей, соответственно, на десять лет меньше. Отнимем ещё срок выхаживания плода и накинем немного буферного времени. Пока то да сё. Что-то не сошлось, что-то не получилось. Некоторые не сразу беременеют. И их нужно терпеливо оплодотворять ежедневно. Округлим до года. И получается, когда ты, наконец, её… будем говорить, удовлетворил, ей было двадцать три с копейками. А через девять месяцев она родила нас. Я не права?

Он затянулся.

– Ты, наверное, хороший бухгалтер, Александра… Но жизнь на калькуляторе не просчитаешь. И математический подход тут неуместен.

– То, что ты путаешь факты и умалчиваешь о самом главном, работает против тебя. Ты понимаешь это?

Ему стало не по себе. Сердце подскочило к горлу, в мозгу образовалась паника. Он вцепился в подлокотники и еле сдержал себя, чтобы не вспылить.

– Должен заметить, ты не прокурор, а я не обвиняемый. Так что ступайте-ка, девочки, по домам, а я уж как-нибудь без вас доживу остаток моих дней. Можете больше не являться. Прощайте!

Он затушил сигарету, развернулся и, быстро-быстро перебирая руками по никелированному обручу на колёсах, покатил в основному корпусу лечебницы. Голова его была сильно склонена к коленям, и они видели только его спину, без головы.

– Ну-ну. Приятного аппетита! – крикнула ему вслед Александра с усмешкой.

– Ты всё испортила! – Татьяна была готова разреветься.

– Не хнычь! Время завтракать. Проглотит свою кашу и вернётся.

– Ты думаешь?

– Вот увидишь.

– Ты уж помолчи тогда, пожалуйста. Не перебивай его.

– С ним надо пожёстче. Иначе унесёт свои секреты в могилу. Или обведёт нас вокруг пальца, отделается вымышленным рассказом. Ничего, не отвертится. Я его выведу на чистую воду.

Теперь Александра была уверена, что отец перед матерью в чём-то сильно провинился. Потому никогда о ней ничего не рассказывает и сам хочет забыть.

До этого Александра заметила, как на установленную на стене особую площадку при часовне вышел служитель и три раза дёрнул за язык колокола. Над утренним лесом поплыл колокольный звон. С деревьев единой стаей снялись птицы и рассыпались в небе, как осколки от взрыва. А все, находившиеся в это время на территории, наоборот, стали собираться в кучку и потянулись к боковой двери главного административного корпуса.

– А зачем здесь церковь? – спросила Татьяна.

– Часовня, – поправила Александра. – Покойников отпевать.

Татьяна зябко поёжилась.

– А здесь умирают?

– Когда же ты повзрослеешь, Танюха? Везде умирают.

Прошло полчаса. Всё это время девушки сидели в беседке и наблюдали, как дворник, молодой чернявый гастарбайтер с загорелым лицом, то ли украинец, то ли молдаванин, в синем комбинезоне и накинутой поверх оранжевой жилетке, сдувает с дорожек листья специальным воздуходувным приспособлением. Со стороны въездных ворот дул ветер, и часть листьев, покружившись в воздухе, снова оседала на дорожку.

– Дурацкий инструмент, – сказала Александра.

Татьяна поднялась, вышла из беседки, обошла её кругом, а заодно и куст чубушника, и вернулась на прежнее место.

– Смотри, какие замечательные цветочки. И пахнут! Что это?

– Похоже на жасмин.

– Но уже осень.

– А жара, как летом. У них вторая молодость. Всем требуется тепло. И цветам тоже.

Татьяна присела на скамейку.

– Что ты ни с того, ни с сего пристала к отцу? Я же вижу, это его мучает.

– Я хочу знать правду.

– Какую правду?

– Почему – «мучает». Ты помнишь… нам было лет шесть… мы спросили у него: где наша мама?

– Да, помню. Он сказал, умерла при родах. И его сестра подтвердила.

– Мы тогда были слишком маленькие, и даже не заплакали, узнав об этом. Потому что не знали маминой ласки. Она никогда к нам даже не прикасалась. Для нас её сразу просто не существовало. Но ведь она была! Потом мы окончили школу с отличием. И он устроил нам пир. Помнишь, мы пили «шампанское», и он сказал: «Жаль мамы теперь нет с нами. Она бы порадовалась». И тогда я впервые спросила у него: где она похоронена? И что он мне ответил? «Не знаю».

– Он сказал «её сожгли». В крематории.

– Это он потом сказал. А сначала сказал «не знаю». И прозвучало это, как «и знать не хочу».

– Не придумывай. Не понимаю, почему ты вдруг обозлилась на папу. Умерла и умерла. Столько лет прошло…

– Какая ты у нас добренькая. Просто так не умирают.

– Он же не виноват. Что тебе от него надо?

Теперь Александра поднялась, закурила.

– Рассказываю. Неделю назад у нас в бухгалтерии Клава работала. Хорошая баба. Молодая, здоровая. На восьмом месяце была. Но на работу сказала, будет ходить до последнего. И вдруг её нет, день, другой. Звоню. Говорят, умерла. Как, умерла? А так, говорят, родила мальчика раньше срока и умерла. И когда я стала выяснять, что случилось, мне говорят, муж узнал от кого-то, что она якобы была ему не верна и избил её до полусмерти. Ребёнка она выкинула – слава богу живым – а сама умерла. От побоев.

– Ты думаешь…

– Так вот, чтобы не думалось, пусть расскажет, как всё это произошло.

– Ты что, папу не знаешь? Он не такой.

– Тогда почему его всякий раз пот прошибает, когда я спрашиваю о матери? И что его «мучает», как ты говоришь?.. Не хочу иметь дела с извергом.