Текст книги "~ Манипулятор"

Впрочем, это уже неважно. Когда-то давно он был для меня всем и казался мне идеальным. Иллюзии кончились ровно в тот день, когда я вышла замуж за Лешку. Вот и теперь, снова наткнувшись на Лебедева, я бы могла так же идеально забыть о нем, если бы не одно «но»: его дочь. Мой ребенок, которого я никогда не увижу, не возьму за руку, мог бы походить на его Юлю. Ей (или ему?) было бы уже восемь лет. И он (или она) уже ходил бы в школу и, может, даже носил бы имя, которое мы вместе с Лебедевым выбрали бы ему вместе. До следующей мысли – «А что, если попытаться понять, как это могло быть тогда у нас с Ним, а потом навсегда зашить эту рану?» – всего лишь крохотный шаг.

Плохая идея, скажете вы. Возможно. Но вы – не я. И это могла быть моя жизнь, которой у меня просто не было. Говорят, чтобы забыть, нужно простить. Чтобы простить – понять. И все же решение принять приглашение Лебедева приходит ко мне не сразу. Все очень сложно. Хочу ли я видеть его? Нужно ли мне его видеть? И самое главное: стоит ли втягивать его дочь в эту непростую, в общем, историю? Есть миллионы «нет» и только капля «да». Покружив по комнате, так ничего и не решив, переключаюсь на простейшие домашние дела, в три часа дня, как всегда по воскресеньям, звоню и еду к маме. Мама (папа умер три года назад) до сих работает в министерстве, и, пытаясь заполнить брешь после смерти отца, ушла с головой в заботы по перестройке дачи. Долго сидим с мамой на кухне, пьем чай. Мама рассматривает разложенные на столе строительные каталоги. Виды срубов, двухэтажных домов, подделывающихся под европейский стиль дач с пристройкой на одно-два машиноместа.

– Я бы веранду вот здесь пристроила, – советую я, вспоминая Лешкину дачу.

– Веранду? Может быть, может быть, – мама пристально вглядывается в иллюстрацию. – Слушай, я все хотела спросить, – короткий взгляд на меня, – а ты с кем-то из однокурсников своих сейчас общаешься?

– Да в общем-то нет, только с Лешей. А кто тебя интересует? – не понимаю я.

– Ну, Алексей наш – это понятно, – мама немного морщится, упорно, точно в наказание, избегая называть Лешку Лешей с момента нашего с ним развода. Теперь он для нее – Алексей. Причем, с приставкой «наш».

На ум моментально приходит фраза, которую мама бросила мне незадолго до нашего с ним расставания: «Вот вроде и мальчик он умный, хороший, но… Бог его знает, почему я до сих понять не могу, чего у него к тебе было больше, любви или чувства вины?»

Я знаю ответ на этот вопрос. Но есть ли теперь смысл каяться?

– Мам. – Я укоризненно вскидываю бровь, прижимаю к губам обод горячей чашки, показывая, что разговор о Лешке в таком тоне мне неприятен.

– Хорошо, извини. Слушай, скажи мне, – мама, вглядываясь в каталог, аккуратно загибает уголок у одной из страниц, – а ведь был у вас на курсе такой Роман Лебедев?

Пауза. Очень короткая. Но мне вполне хватает ее на то, чтобы окаменеть. Это что, судьба, мистика, рок? Или – элементарное совпадение?

– Мам… – в поисках «куда бы спрятать глаза», перевожу взгляд на стеклянный электрический чайник. Встав с полупустой чашкой в руках, чтобы долить в нее кипяток, хотя, откровенно говоря, меньше всего мне сейчас хочется чая, разглядываю мамину спину. – Мам, ты что-то путаешь. Лебедев не учился с нами, он вел у нас один из предметов. А что? Почему ты вдруг его вспомнила? Вы же вроде с ним незнакомы. – Утыкаюсь глазами в мамин задумчивый профиль и… откровенно боюсь, что сейчас она обернется.

– Да нет, я не знаю его. Просто его тут по телевизору как-то показывали. Он, кажется, управляющий где-то на этом «Останкино». Шло какое-то очередное бездарное и бездумное ток-шоу, и он перед ним короткое интервью давал на тему образовательных программ для молодежи. Хорошо так говорил, уверенно. Вполне правильные вещи. Что, кстати сказать, выгодно отличало его от других, присутствующих на передаче, болванов, – усмехается мама.

«Да. Он всегда был правильным, – мысленно соглашаюсь с ней я. – Только бросил меня однажды».

И в области грудной клетки раскатывается глухая тоска. Не сводя с чайника глаз, прикусываю костяшки пальцев, непроизвольно сжавшиеся в кулак.

– … и, – между тем безмятежно продолжает мама, перелистывая страницу каталога, – я поэтому и обратила на него внимание. А потом эта странного вида расхлябанная ведущая спросила, где он учился, и он назвал ваш ВУЗ, и мне показалось, что я как-то слышала его фамилию. А потом я вспомнила, что ваш бывший декан хорошо отзывался о нем, вот только не помню, по какому случаю был тогда тот разговор. Но фамилию Лебедев я запомнила. Вот я и подумала, может, ты его знаешь? – рассеянно заключает мама.

Удивительная вещь (или только у одной меня это так?): когда я долго думаю о каком-нибудь событии, предмете или о человеке, моя мама тоже заводит разговор на эту тему.

– А вообще интересно вас жизнь разбросала, – мама вглядывается в картинку, на которой изображена громоздкая трехэтажная дача. – Алексей… наш, – не удержавшись от того, чтобы в очередной раз не съязвить, комментирует мама, – в Швеции. Этот мальчик в «Останкино»…

«Этот «мальчик?» – тут уже я тихо фыркаю, вспомнив, как я оптом закупала в Измайлово свистульки у ошалевшей старушки.

– … ты – на бирже этой своей. И никто ни с кем не общается, только ты с Алексеем нашим. – И без перехода: – А что у тебя с Мишей?

Миша – это очередной, вернее, мой новый бывший, с которым мы вместе встретили Новый год, а потом разбежались по причине моей, как он выразился, эпической занятости.

– Никак, – кратко поясняю ситуацию с Мишей я.

– Да? Ну что ж, это вполне в твоем стиле, – мама прижимает пальцы к губам. – Так что ты с верандой советовала?

На секунду зажмуриваюсь, встряхиваю головой, прихватываю с собой чайник и возвращаюсь к столу.

– Вот тут слева можно продлить вход и достроить крыльцо, – указываю чайником на картинку в каталоге, и мама, бросив на меня быстрый взгляд, кивает и возвращается к теме дачи.

В полвосьмого вечера я возвращаюсь домой.

Выгрузив из багажника два тяжелых пакета с продуктами, открываю входную дверь, снимаю грязную обувь. Взгляд падает на проем межкомнатной двери, за которым видны диван и светящийся экран ноутбука, который я, уезжая к маме, забыла отключить от сети.

«Монитор светится… Опять Лешка звонил?» Пристроив пакеты на кухонный стол, возвращаюсь в комнату. На мониторе висит рекламное объявление о распродажах в одном из столичных ТЦ, напоминание, что до двенадцатого нужно оплатить штраф за неправильную парковку, подмигивающая синим иконка Фейсбука – и всё.

Подумав, открываю ее и набиваю короткий ответ:

«Спасибо, Рома. Я буду».

ГЛАВА 5. Еще немного сближения

– Как вам известно, у меня все стоит. Стоит… стоит… стоит на своих местах.

Всё стоит, всё на местах. Да…

«Одноклассницы», St.Trinians

Роман, 7 марта.

«Ровно в восемь пятнадцать я паркуюсь метрах в двадцати от детсада. Попутно наблюдаю в зеркало заднего вида, как у ворот начинает собираться толпа оживленных мамаш, среди которых отчетливо выделяется упакованная в ярко-красное пальто Людмила. Юлька, облаченная в любимые резиновые сапоги, куртку и шапку с котом-помпоном, сидит в детском кресле на заднем сидении, сжимая в руках пластиковый пакет с костюмом для выступления, в котором она (не в пакете – в костюме) вчера вечером до самозабвения крутилась перед зеркалом под одобрительные реплики своей бабушки и моей матери Веры Сергеевны.

Костюм представлял собой псевдорусский комплект из белой рубашки с длинными рукавами, расклешенный сарафан цвета бордо и такого же цвета платочек на голову. Оглядев этот наряд, я решил, что Юлька с ее живой мимикой напоминает мне в нем не в меру пронырливую девочку Машу из «Маши и трех медведей», ну, или менее известную своими выкрутасами внучку из сказки про репку.

– Это Маша? – неуверенно поинтересовался я, рассматривая своего отделанного под Хохлому ребенка, пока Юлька сосредоточенно тянула за концы подвязанный под подбородком платок, пытаясь то ли потуже затянуть узел, то ли задушиться.

– Маша, – радостно подтвердила дочь. – Пап, а тебе костюм нравится?

– Ну… так, – нерешительно кивнул я.

Вера Сергеевна язвительно хмыкнула и метнула в меня едкой фразой:

– А ты у нас не в курсе последних детских Интернет-новинок, Рома? – неплохо так отбивая мой недавний намек на то, что она в свои шестьдесят с хвостиком подписана на молодежный канал Ю-тьюб. После чего я не стал уточнять, какая именно Маша имелась в виду.

И вот теперь, прикрыв ресницами свои голубые глазища, Юлька, откинувшись в детском автомобильном креслице, сидит на заднем сидении машины с пакетом и костюмом неопознанной мной Маши в руках и рассматривает в окно прибывающих к детскому саду детей и родителей. Я в свою очередь кошусь на часы, с легким раздражением отмечая, что на часах уже восемь и двадцать две, и что начало утренника назначено на восемь тридцать (хотя и ежу понятно, что начало задержится по причине форс-мажорных обстоятельств, как то: кто-то из родителей опоздал, кто-то из малышей захотел в туалет, у кого-то из выступающих сдали нервы), но отсутствие Рыжаковой, с которой мы как-никак договаривались встретиться в восемь двадцать, уже несколько меня напрягает. От понемногу скапливающегося внутри напряжения ожидания, от предчувствия, что вот-вот, и я получу смс-ку от Рыжей («Прости, Рома, но я все-таки не приду»), от бессмысленной и от того вдвойне неприятной мне суеты у детсада и, до кучи, от косых взглядов Людмилы, которые женщина время от времени бросает в сторону моей машины, жутко хочется закурить, но не при Юльке же? Тем временем табло часов, вмонтированных в доску панели приборов, переводит минутную стрелку на деление «двадцать пять».

«Неужели все-таки кинула?» – думаю я и курить тянет уже с нереальной силой.

Людмила, наконец, отлипает взглядом от моего джипа, разворачивается к нему спиной и тянет свою дочь на крыльцо, где располагается вход в здание детского сада.

– Юль, – подумав, я оборачиваюсь, – хочешь, я внутрь тебя провожу, а сам сюда вернусь?

– Думаешь, она не придет? – загадочно сузив глаза, отзывается Юлька. – Она придет, вот увидишь. Ты, главное, па, не волнуйся.

Классно, правда? То есть то, что я нервничаю, уже и пятилетнему ребенку заметно.

– Юль, придет твоя теть Диана – не придет, какая разница? – вздохнув, начинаю я.

– Нет, она придет, раз обещала, – упрямится Юлька, отворачивается к окну – и: – Ну вот же она! Просто ты, папа, смотришь не в ту сторону, – упрекает меня дочь.

Непроизвольно дернувшись, поворачиваю голову туда, куда тычет мне пальцем Юлька, но ощущение неприятного напряжения уже начинает таять внутри меня, рассасываясь, как кубики льда, брошенные в теплую воду. Нахожу взглядом Рыжую, которая быстрой пружинистой походкой приближается к детскому саду, но не со стороны жилых домов, как рассчитывал я, а от уже известного мне «Перекрестка». Сегодня ее длинные волосы собраны в низкий, очень женственный узел. Блестящие обручи в ушах, короткая, кажется, черной кожи куртка. Облегающие, но не вызывающие черные брюки и уместные высокие ботинки на низкой подошве. За спиной у нее болтается рюкзачок, скроенный из квадратов серебряной кожи. И выглядит она на десятку, блин. В общем, умереть – не встать. Диана подходит ближе, и мне начинает казаться, что ей сейчас никак не больше её девятнадцати, когда я впервые привел ее к себе домой и мы с ней там в первый раз переспали.

– Здорово, – затаив дыхание, восхищенно шепчет с заднего сидения Юлька. – Она красивая, правда, пап? А кому цветы?

– Мм… Какие цветы? – не сразу въезжаю я, успев укатиться в свои, скажем так, далеко не детские мысли.

«Какие цветы? Что за цветы? Ах, вот эти цветы…» Только тут я, уплывший во времена моей более-менее порядочной юности, отмечаю, что Диана несет в правой руке небольшой, но довольно пышный букет из красных, желтых и белых тюльпанов, завернутых в прозрачную целлофановую пленку, причем букет включает в себя три ветки чего-то сиреневого, очень напоминающего сирень, но – не сирень, это точно, потому что в марте сирени нет.

«Гиацинты… она всегда их любила», – моментально подсказывает мне память, одарив меня еще и воспоминанием, как одуряюще нежно пахнут эти цветы.

Вот тут-то я и прикусываю губу.

«Кто их тебе подарил?»

– Юль, – задумавшись, я разглядываю приближающуюся к нам Рыжакову.

– А? – наклоняется с заднего сидения Юлька.

– Значит так, сидим и делаем вид, что мы никого не ждем. Ясно?

– А-а… Ну да. Щас. То есть мы ждали ее, а теперь ты хочешь, чтобы она нас поискала? – моментально соображает моя не в меру умная дочь, но в ее голосе уже звучат нотки радостного возбуждения, что «теть Диана» не обманула, не подвела – и вот, явилась.

– Ладно, я передумал. Давай так, ты здесь посиди, а я пойду теть Диану твою встречать. – Стараясь не делать резких движений и вообще вести себя так, точно мне некуда торопиться, выбираюсь из машины и запахиваю пальто. Опускаю кисти рук в карманы и размеренным шагом отправляюсь навстречу Рыжей. Рассматриваю ее запыхавшееся лицо, приоткрытые от частого дыхания губы (Боже, какие у нее все-таки губы!) и искрящийся радостным возбуждением взгляд, который она, явно смущаясь, периодически отводит в сторону.

«Откуда цветы?» – снова жалит меня в мозг ревнивой осой.

– Привет. – Я подхожу к Рыжей почти вплотную. – Спасибо, что все же пришла.

– Привет. Прости, что я задержалась. – Диана довольно мило склоняет голову набок, что кажется мне невероятно притягательным – и злит меня еще больше.

– Поклонники прямо с утра замучили? – все-таки не удержался я.

– Что? В смысле? – Диана растерянно утыкается глазами в букет. – Ах, это… – она смущенно смеется, – нет. Нет, просто… – тут она, как ныряльщик, набирает в легкие воздух, после чего выстреливает мне в голову из гранатомета: – Просто я в «Перекресток» зашла за цветами для Юли. Захотелось купить ей что-нибудь к празднику. Ну и вот. Купила. – Рыжакова зачем-то протягивает мне букет: – Ты не против, если я это ей подарю?

Повисает пауза, которая моментально стирает мое раздражение. Но на смену ему также быстро приходит чувство жуткой неловкости, потому что лично мне даже в голову не пришло сделать ей и Юльке элементарный подарок в преддверии Восьмого марта. Зато мне пришло в голову продемонстрировать Рыжей сразу два своих «лучших» качества: педантичность, оно же занудство, которым Юлька не раз клевала меня, и – ревность. Ревность к женщине, на которую я давным-давно потерял все права.

В общем, я молодец, и хоть по губам себя бей.

– Извини, – выдавливаю я. – Правда, глупо вышло, – неловко кашлянув, скашиваю глаза на машину, из окна которой любопытной кукушкой выглядывает Юлька.

«Черт-те что», – злясь на себя, думаю я.

– Ничего. Не страшно, – тихо произносит Рыжая, отчего я чувствую себя уже не просто идиотом, а идиотом в квадрате. – К тому же, в твоем случае я уже привыкла к подобному, – неожиданно едко добавляет она, чем – и весьма кстати! – не только залечивает уколы моей излишне кипучей совести, но и аннулирует во мне желание продолжать и дальше виртуально избивать себя ушами по щекам. – Ладно, пойдем, Ром. А то мы и так почти опоздали.

Тем не менее, она впервые называет меня по имени, что воспринимается мной как несомненный прогресс и даже как дополнительный бонус. Киваю. Отстранившись, даю ей пройти к машине. У джипа спохватываюсь, в два шага обгоняю ее, открываю заднюю дверцу, за стеклом которой маячит нос моей Юльки.

– Доброе утро, Юля, – очень вежливо здоровается с ней Диана.

– Доброе утро, – не сводя блестящих глаз с букета, завороженно повторяет за ней Юлька и протягивает мне пакет с костюмом. Перевесив его на запястье правой руки, я выковыриваю дочь из глубокого детского креслица и ставлю ее на ноги, на асфальт. В глазах у Юльки – робкое и вместе с тем отчаянное предвкушение, что цветы все-таки предназначены ей, что и подтверждается соответствующей сентенцией Рыжей:

– Юля, прости, что я опоздала. А это тебе, к празднику. От папы – и от меня.

«Пять баллов. Нет, все это мило, конечно, только… Причем тут я?» И я, чуть склонив голову набок, смотрю на Диану.

«Отвяжись от меня и не порть праздник ребенку», – настоятельно советует мне её взгляд.

– О-ой, – подхватив тюльпаны, Юлька расплывается в широчайшей и самой счастливой улыбке, которую я видел у нее за последнее время, и тут мне становится совсем тошно, потому что она восклицает: – Папа, теть Диана, спасибо вам! – после чего прячет нос в ближайший к ней гиацинт. Зажмурившись, затягивается его ароматом, хрустит целлофановой оберткой, краснеет, смущается и, окончательно забыв о родном отце, протягивает ладошку Диане: – Теть Диана, пойдемте, я вам такое сейчас расскажу! Мне бабушка сшила костюм. Я буду в нем выступать. А еще… – и начинает тащить Диану за руку к детскому саду.

– Ну да, а меня уже можно не ждать, – хмыкаю я ей в спину.

– Не, пап, мы тебя ждем, – мотает головой Юлька и тут же принимается самозабвенно чирикать с Рыжей, рассказывая ей про недавно просмотренный ею мультик, раз до меня долетают ее восторженные: «Маша…», «Ух, там такой мишка на велосипеде!» и «Вот увидите, теть Диана, вам очень, очень понравится».

– Папе тоже очень понравится, – ненавязчиво поправляет ее Диана.

«Правильно, это мой ребенок», – с удовлетворением думаю я.

Странно, но именно в этот момент Рыжакова оглядывается, и я ловлю в ее глазах болезненную вспышку, которую я уже видел у нее в «Перекрестке». Только сейчас ее взгляд, кажется, готов прожечь меня насквозь. Однако ровно через секунду ее серо-зеленые глаза потухают, и в них появляется равнодушное выражение. Тем не менее, впечатление от этого взгляда остается довольно сильное, особенно с учетом того, что Диана будто случайно выпускает из своей ладони руку Юльки, делая вид, что ей нужно поправить на плече лямку рюкзака. Поправив рюкзак, Диана точно в рассеянности поворачивается к Юльке спиной и уже в одиночестве продолжает идти по выложенной кирпичными плитками дорожке, ведущей к детскому саду. Юлька бросает на меня укоризненный взгляд, словно это я чем-то обидел уже ее «теть Диану», догоняет Рыжую и, пытаясь взять ее за руку, снизу вверх заглядывает ей в лицо:

– Теть Диана, а у нас потом еще чаепитие будет. С булочками и ватрушками. Вы останетесь? Вы булочки любите?

«Любит, любит. Вернее, любила…»

Пользуясь тем, что Юлька сейчас занята исключительно Рыжаковой, быстро пробегаю глазами контуры фигуры Дианы. Высокая грудь, осиная талия, очень стройные ноги. Линия бедер вообще такая, что у любого нормального мужика голова пойдет кругом. Да, фигуру она сохранила… И тут на меня внезапно накатывает горечь при мысли о том, что она, фанатично занимаясь своей фигурой, не удосужилась тем, чтобы также фанатично хранить мне верность.

«Бред. Лебедев, опомнись, сейчас не Средневековье! К тому же, по мужу она Панкова». Отвожу глаза в сторону, и наваждение понемногу рассеивается.

– Юля, я, наверное, смогу остаться только на утренник, – между тем доносится до меня ровный голос Рыжей, и Юлька разочарованно выпячивает губу:

– Да? А… а почему?

«Вот и мне интересно», – думаю я, и следом во мне также внезапно просыпается азарт раскачать ее, расшевелить и вытянуть на другие эмоции, чем эта убогая отрешенность. А еще мне бы очень хотелось узнать, почему Рыжакова, при всем при том, что Юлька ей явно нравится, предпочитает держать с ней дистанцию? Пообещав себе по возможности не тянуть с ответом на этот вопрос, догоняю обеих своих дам, вклиниваюсь между ними и, подхватив повисшую в воздухе теплую руку Юльки, завожу дочь на крыльцо. Рыжакова продолжает упорно молчать. Юлька протяжно и жалостливо вздыхает, предчувствуя, что добыча в лице так понравившейся ей «теть Дианы» от нее ускользает. Я киваю охраннику в мешковатой форме, стоявшему у дверей со списком в руках:

– Доброе утро. Лебедев, Лебедева и Рыжакова.

И тут разом происходит несколько вещей, которые оживляют наше несколько подзатухшее праздничное настроение.

Во-первых, охранник, отметив галочкой в списке фамилии Лебедев и Лебедева, поднимает от листочка сонные глаза, утыкается в лицо Дианы, внезапно оживляется и, явно решив приударить за ней, расплывается в широчайшей улыбке:

– Рыжакова? Не знаю такую, – улыбка становится еще шире. – А паспорт ваш, девушка, можно посмотреть? Кстати, с наступающим праздничком вас!

Во-вторых, пока я пытаюсь оттереть от Дианы этого перца, Рыжакова, удивленно поглядев на меня, вежливо, хотя и не так жизнерадостно, говорит: «Доброе утро, спасибо, да, разумеется» и на полном серьезе роется в рюкзаке в поисках удостоверения личности.

– Не нужно, тебе и так здесь поверят, – говорю я, параллельно убивая охранника взглядом.

И, в-третьих, когда этот хмырь, заскучав от моего взгляда, отваливает от Рыжаковой, из глубин вестибюля детсада выпархивает Людмила в платье ошеломительного кроваво-красного цвета, от которого у меня моментально начинают слезиться глаза, и, прицельно прищурившись, двигает в нашу сторону.

– Диана, давай отойдем?

– Куда? Мы же вроде только пришли, – удивляется Рыжакова.

– Юлечка, деточка, доброе утро! А вас со Светой уже в актовом зале ждут, – с наскока перехватывает инициативу Людмила. – Доброе утро! – А это с решительным видом сказано уже мне и Диане.

И тут Рыжакова выкидывает фортель: изумленно моргнув, она с секунду задумчиво изучает Людмилу, после чего переводит такой же задумчивый взгляд на меня, и в ее серо-зеленых глазах появляется тот стальной блеск, который я в свое время, ёрничая, переводил, как: «Что, ты и тут успел наследить, Р-р-рома?»

– Здравствуйте, – тем не менее довольно-таки дружелюбно произносит Рыжая, глядя на Людмилу чуть свысока (она выше ее сантиметров на пять, хотя я исхожу из того, что я сантиметров на двадцать выше Дианы).

Пытаюсь быстро пожать плечами: «А я тут причем?», хотя меня так и подмывает напомнить Рыжей, что вообще-то это не я ей рога наставлял, а она в свое время приделала мне их вместе с Панковым.

«Да что ты?» – огрев меня встречным взглядом, Рыжая продолжает кривить губы в улыбке.

– Доброе утро, – забив на взгляды и обмен мнениями на тему того, кто кого раньше и больше уделал, я стараюсь как можно беззаботнее поздороваться с перевозбужденной Людмилой и поворачиваюсь к Рыжей: – Ди, давай я раздеться тебе помогу.

При словах «Ди» и «раздеться» Рыжакова красноречиво вздрагивает, у Людмилы на лице возникает кислое выражение, а меня совершенно некстати начинает разбирать смех. Нет, я, конечно, предполагал, что подобная стычка может случиться. Но я даже не подозревал, что встреча одной моей бывшей с другой моей… вернее, вообще не моей, но пытающейся приударить за мной женщиной перерастет не в простейшую расстановку точек над «i», а в дешевейший анекдот. Хотя Диана в принципе не ревнива. Вернее, ревнивой она не была. Так, как-то раз в институте закатила мне сцену, да и то на голом месте.

– Хорошо, теть Люда. Здрасьте. Только я сначала вещи повешу, – весьма кстати вносит разнообразие в наш диалог Юлька, и, окинув наше трио подозрительным взглядом, отправляется к вешалке, успев предварительно всучить мне букет.

В отсутствии Юльки сюжет всего этого действа начинает разворачиваться с космической скоростью.

– Это Людмила, мама подруги Юли, – галантерейно представляю женщин друг другу я. – А это Диана, моя… – уже собираюсь добавить «моя девушка», или, на худой конец, «очень близкий мне человек», как Людмила, встряхнув головой, бросается грудью в атаку.

– Людмила, очень хорошая знакомая Романа Владимировича. Наши девочки давно ходят в этот замечательный детский сад и очень, очень дружат, – делая акцент на трижды «очень», поясняет Людмила Диане концепцию своего статуса в моей жизни.

– Диана, старая знакомая Романа Владимировича, – к моему удивлению мгновенно реагирует Рыжакова, – причем… – поглядев на меня, она непринужденно смеется, – настолько старая, что при встрече со мной Роман Владимирович даже меня не узнал.

«Мм, красивая фраза. Только где-то я уже это слышал. „Москва слезам не верит“, да?» – Я смотрю на Диану. Любимый фильм моей матери, а поскольку Рыжакова в свое время пару раз оставалась у меня ночевать, то она не раз смотрела его вместе с Верой Сергеевной.

«Да иди ты к черту, Рома! Эта женщина вообще твоя проблема, а не моя», – и Диана, передернув плечами, поворачивается к Людмиле, которую вполне удовлетворяет ее ответ. Но, видимо, не совсем, поскольку Людмила заходит на второй круг, как бомбардировщик.

– Ну что вы, ну причем тут старая? – наигранно смеется Людмила. – Мы с вами ровесницы…

«Да ладно?» – я скептически оглядываю ее.

– …Просто у Романа Владимировича, видимо, чересчур много знакомых, а поскольку все свободное время он посвящает только работе и дочери…

«Ну да, а то ты в курсе».

– …то нам остается только понять его. И простить, – разводит руками Людмила.

Я в принципе ненавижу весь этот набор лажовых эпитетов а ля: «I’ll be back», «Элементарно, Ватсон» и «Жить хочешь – не так раскорячишься». И ладно уж, если их источником служит неплохой, в общем-то, фильм. Но можно не цитировать на мой счет одиозную «Нашу Рашу»? Уже открываю рот, чтобы поставить несколько зарвавшуюся даму на место, как Рыжакова перехватывает у меня инициативу:

– Да, Людмила, вы безусловно правы. Тем более приятно осознавать, что, растеряв по жизни старых друзей, Роман Владимирович оброс новыми связями, где его так хорошо понимают.

«Молодец! И я молодец, и ты молодец. И в общем, все мы тут молодцы…»

– Думаете? – между тем прищуривается Людмила.

– Уверена, – продолжает упражняться в остроумии Рыжая.

– Ну что вы, что вы, – хохочет весьма довольная ее ответом Людмила и многообещающе стреляет в меня глазами. – Но вообще-то мой бывший муж всегда говорил, что я его пугаю, потому что могу читать мужчин, как раскрытую книгу.

И я ошеломленно захлопываю рот.

«Все, твоя Люда готова. Можешь ее забирать. И, пожалуйста, не надо так напрягаться на мой счет», – насмешливо посмотрев на меня, Диана расстегивает куртку и, обнажив под нею строгую белую блузку под горло и черный короткий жакет, поворачивается к Людмиле:

– Людмила, а подскажите, пожалуйста, где я могу верхнюю одежду повесить?

– Я помо… – прихожу в себя я.

– А вон там, – Людмила быстро мотает головой в сторону вешалки.

– Извините, я вас оставлю? – Но это уже не вопрос, и Рыжая, убийственно покачивая бедрами (специально, я поклясться могу!), отправляется к вешалке, где и цепляет свою куртку за крючок, после чего с улыбкой (с улыбкой искренней, а не с той, с которой она несла всю эту дичь) начинает вполголоса переговариваться о чем-то с Юлькой, смеется и отходит к зеркалу, расположенному в метрах пяти от вешалки. Людмила, решив, что поля боя осталось за ней, закладывает за спину руки и, покачиваясь с носка на каблук черных коротких ботиков, рассматривает, как я расстегиваю пальто, разматываю с шеи шарф, переводит взгляд на лацканы моего костюма, на ворот бледно-голубой рубашки и на мой галстук в тон:

– Роман Владимирович, а вы на фуршет останетесь?

– Фуршет и в детском саду? – Я иронично приподнимаю бровь, и дело уже в Людмиле. Просто пьянство в детском саду (а что еще означает слово «фуршет»? ) никак не входит в список моих излюбленных развлечений.

– Да. А что тут такого? Все-таки праздник, – Людмила наивно хлопает глазами.

– Праздник завтра, – отрезаю я и, наконец вспомнив о дочери, начинаю искать глазами невесть куда запропастившуюся Юльку. Диана стоит у зеркала и роется в своем рюкзачке. – Диана, ты Юльку мою не видела?

Рыжая не успевает ответить, как снова встревает Людмила:

– Юленька ваша переодеваться для выступления пошла. Я за ней наблюдала.

– А, ясно, спасибо. – Я иду к вешалке, чтобы повесить пальто.

Людмила догоняет меня и, угнездившись рядом, заглядывает мне в лицо:

– Ну и что же, что праздник завтра? Можно ведь и сегодня отметить… И завтра тоже.

«Так, ну это мы уже проходили». И я, наплевав на светлую мысль о том, что молчание – золото, окончательно разворачиваюсь к Людмиле:

– Людмила, скажите, а как вы обычно отмечаете Восьмое марта?

На Рыжую я стараюсь не смотреть. Впрочем, та от меня тоже не отстаёт: напускает на себя вид, что не слышит меня, и не видит. Порывшись в кармане рюкзака, вынимает блестящую круглую пудреницу, раскрывает ее и достает оттуда нечто, напоминающее спонжик. Людмила, услышав вопрос, неуверенно пожимает плечами:

– Да как обычно, в общем.

– А обычно, это как? – наседаю я.

– Ну, обычно мы ходим со Светой в торговый центр, или в кафе… Или в парк, – женщина замолкает, нерешительно глядит на меня, и на ее лице замирает выражение ожидания.

– В парк? Прекрасная мысль! – моментально подхватываю я. – Завтра я буду занят – семья, дом, ребенок, ну, вы понимаете? А вот сегодня сходить с дочерью в парк – это просто потрясающая идея. Нужно будет обсудить это с моей старой знакомой. Представляете, мы столько лет с ней не виделись, – я чуть ли не подмигиваю Людмиле. – И, конечно же, мне бы очень хотелось пообщаться с ней подольше и поплотнее. – Благодарно пожимаю Людмиле предплечье: – Спасибо вам за идею.

– А-а? – немеет та. – Но… но я думала, что мы… то есть вы… и я…

Здесь самое главное не дать женщине навязаться к вам третьей лишней в попутчики.

– Знаете, – я интимно наклоняюсь к Людмиле, – я всегда боялся женщин, которые могут читать меня, как открытую книгу. Как вы, – выпрямляюсь. – Ну что ж, пойду к своей старой знакомой. Увидимся.

Я поворачиваюсь к Людмиле спиной и возвращаюсь к столу, где оставил Юлькин букет, там же прихватываю программку утренника и со всем этим добром отправляюсь к Диане. Людмила ошеломленно глядит мне вслед, неуверенно жует губами. Диана, покосившись на меня в зеркало, продолжает неторопливо водить пуховкой в области рта, демонстрируя мне крайнюю степень презрения. Причем смотрит Диана так, как глядит женщина на стадии принятии решения, между «откровенно говоря, после этого я вообще не хочу с тобой разговаривать» и «что ты еще собираешься мне сказать?»

Повисает пауза. Остановившись у зеркала, я смотрю на нее, и не то, чтобы я сейчас стремился изобразить покаяние, но, откровенно говоря, чувствую я себя довольно-таки паршиво. Мне жаль Людмилу, которая, как и большинство увлеченных своими фантазиями женщин, не сумела вовремя остановиться. Еще больше мне жаль Рыжакову, сыгравшую в моих разборках с Людмилой роль громоотвода.

– Прости, – говорю я.

– Умно, – помолчав, замечает Рыжая и кивает в сторону актового зала, где только что, рассеянно поправляя под платьем бретельку бюстгальтера, скрылась Людмила. – Но как-то не очень красиво вышло.