Текст книги "~ Манипулятор"

ГЛАВА 6. Личная жизнь и немного офисного

Ощущение, что за душой у него был весь арсенал потомственного соблазнителя.

Из Интернета

1.

Роман, 11 марта.

«В понедельник вечером я стою в одной из комнат центра детского творчества «Исток» и, сощурив один глаз, смотрю на свою мать Веру Сергеевну. Комната в каком-то смысле принадлежит ей. Намытый пол, оптимистичные зеленые занавески на окнах и дипломы на стенах: «За первое место в районном конкурсе», «За участие в Олимпиаде среди возрастных групп от трех до семи лет» и даже «Лауреату 100-х соревнований по детским поделкам». Но, слава Богу, это не моя мать соревнуется – регалии относятся к тем детским группам, которые она ведет. Глина, обжиг, рукоделие – я об этом уже как-то рассказывал. Остается добавить, что Юлька моя находится сейчас в другом помещении этого же центра, где под присмотром преподавателя лепит из пластилина лису, а Вера Сергеевна занимается тем, что уже минут десять как прощается с «Варюшей», то есть Варварой Андреевной, одной из своих давних подруг. Причем прощание происходит типичным для матери образом:

– Да, Варюша, все, пока… Ой, Варюш, спасибо! И ты Виталику передай, и ты его береги … – (Виталик – это муж Варвары Андреевны, впрочем, не суть.) – Ну что, до завтра, Варюша?.. Ой, да! И тебя с прошедшим… И тебе… И тебе… И тебя.

Мать оборачивается, ловит мой взгляд, закатывает глаза, типа, «ну, я-то тут ни при чем», но разговор, тем не менее, продолжает:

– Да, Варюш… Да, Варюш… Что, Варюша?

Я сажусь на стул, который стоит у стола, вытягиваю на столе руки и изображаю, что бьюсь головой о столешницу.

– Все, Варь, – у матери моментально меняется тон. – Тут мой Ромка за Юлей пришел, а при нем поговорить у нас не получится.

«Да? А кто по телефону сейчас болтал?» – я мысленно хмыкаю. Мать тем временем засовывает в карман фартука телефон – и, по-деловому:

– Так, что ты хотел?

– Ну, – я аккуратно забрасываю ногу на ногу и принимаюсь разглядывать край черного носка, выглядывающий из черной кроссовки, – я хочу тебя попросить… Просто может так выйти… Короче, мам, – вскидываю на мать глаза, – может так выйти, что я попрошу тебя на пару дней забрать к себе Юльку с ночевкой. Ты сможешь?

Мать моментально обходит стол и садится на стул, чтобы лучше видеть мое лицо:

– Стоп, Ром. А теперь поподробнее. Зачем мне надо забрать Юлю?

– Ты не можешь? – не понимаю я.

– Нет, но я… – мать откашливается, – хотела бы знать причину. Почему ты об этом просишь? У тебя что, на работе что-то не так?

– Нет.

– Командировка?

– Не-а.

– Тогда что?

– Ну, мне надо, – неопределенно говорю я.

– Ром, из тебя что, все надо клещами вытягивать? Или постой… У тебя женщина. – Мать меняется в лице.

– А тебе это не нравится?

– Почему же сразу «не нравится»? – мама прищуривается. – Просто я хочу напомнить тебе, что у тебя есть дочь, и она может не принять эту женщину.

– Ну, вообще-то Юльке эта женщина нравится. – Я откидываюсь на спинку стула.

Мать распрямляет плечи и садится ровней, сцепив пальцы в замок:

– Так, а можно спросить, откуда такие выводы?

– Можно.

Пауза.

– И?..

– Я эту женщину к Юльке на утренник приводил, – огрызаюсь я. – Она пришла, Юльке она понравилась, Юлька ей тоже понравилась. Потом мы все вместе ходили гулять, и Юлька в итоге вообще не хотела ее от себя отпускать.

Мать ошеломленно округляет глаза и даже приоткрывает рот. Во взгляде – масса вопросов: «Ты?.. В детсад, к своей дочери? Рома, я не верю». Что и подтверждается следующей фразой Веры Сергеевны, озвученной настороженным голосом:

– Ром, мы не о Нике сейчас говорим?

– Нет, мам, не о Нике.

– А с Никой что?

– Ну… мы расстались.

– Слава Богу, – мать чуть ли не крестится, чем вызывает у меня слабую улыбку. – А о ком мы тогда говорим?

Встаю со стула. Поглядывая на мать, принимаюсь кружить по комнате, раздумывая, рассказывать ли ей о Диане или не говорить? Но врать матери я никогда не любил. Так что я встаю напротив нее и осторожно начинаю:

– Мам, скажи, ты помнишь такую Диану Рыжакову?

– Помню, – подозрительно быстро отвечает Вера Сергеевна, – ты еще в свое время жениться на ней хотел.

И в комнате разливается прямо-таки эпическая тишина.

Нет, жениться на Рыжаковой я в свое время хотел. Но что-то я не припомню, чтобы я хоть раз говорил об этом матери.

– Мам, а ты ничего не путаешь? Может быть, это ты хотела, чтобы я на ней женился? – аккуратно подсказываю я Вере Сергеевне.

– Ты, Ром, меня не путай, – снисходительно усмехается мать. – Я еще в здравом уме и твердой памяти. И я прекрасно помню, что, когда я спросила у тебя, как ты относишься к девочке, которая регулярно появляется у нас дома, то ты в своем фирменном стиле мне выдал, что «она красива, умна, у нее прекрасный вкус, и она лучше всех». На что я ответила: «Тебе двадцать шесть, вот и женись». А ты сказал: «Да? А я подумаю».

Возникает новая пауза, в течение которой я размышляю, что мне ответить Вере Сергеевне, и, главное, как мне теперь на это всё реагировать?

– А кстати, что стало с Дианой, можно спросить? – тем временем безучастно интересуется мать.

– Она вышла замуж. Сейчас в разводе. – Я поворачиваюсь к матери в профиль, рассматриваю дипломы на стенах, к тому моменту уже окончательно решив не вдаряться с Верой Сергеевной в ненужные той подробности (наш с Дианой разрыв и ее уход к Панкову, который я тогда расценил как предательство).

– Вот как? Значит, и у нее не сложилось, – задумчиво заключает мама. Пристально посмотрев на меня, она встает со стула, подходит ко мне и принимается поправлять горло моей водолазки.

– Мам, – морщусь я. Мать вздыхает, кажется, обижается, но оставляет меня в покое и снова садится на стул:

– Так, ладно. То, что Юля, по твоим словам, ее приняла – это, конечно, здорово. Но я бы хотела узнать, какие теперь у тебя планы… ну, на Диану?

– Самые радужные, – хмыкаю я и ерошу волосы.

– Стрижку свою в покое оставь и перестань дергаться. Мы всего лишь с тобой разговариваем, – замечает мама.

Я смотрю на нее, а она уже успела нахохлиться. И мне становится стыдно. У матери и так вся голова седая, и половины этой седины точно моя. Я подхожу к матери, кладу ей ладонь на плечо. Мягко погладил его:

– Мам, ты не обижайся, но пойми, что вообще-то довольно сложно вести с матерью подобные разговоры.

– Это потому, что у тебя практики нет, – любезно сообщает мне Вера Сергеевна. – Отца, по твоим словам, у тебя тоже нет, а с матерью поделиться и посоветоваться – это тебе сложно. Ты замкнут, бываешь просто невыносим и в ряде моментов очень похож на своего отца.

Я долго смотрю на мать. Она – на меня.

– Мило, – помолчав, заключаю я. – Ну, вот и поговорили.

– Ну, вообще-то мы только начали разговаривать, – еще любезнее замечает Вера Сергеевна.

– Все, мам, спасибо, но дальше я сам, пожалуй. Так, где там Юлька? – Я разворачиваюсь и направляюсь к двери. – Ах да, – притормаживаю. – Как только мы с Юлькой приедем домой, я обязательно тебе смс-ку отправлю, и…

– Так, а ну-ка сядь! – мать пристукивает по столу ладонью. – Вернись и сядь. Я же не сказала, что я не могу забрать Юлю или что мне Диана не нравится?

– Да? – Я приваливаюсь плечом к косяку. – А вот мне показалось, что ты как раз к этому и подводила.

– Рома, я всего лишь хочу понять, на какой фазе сейчас… э-э, твои отношения с Дианой, – пытается объяснить мне Вера Сергеевна. – Просто в прошлый раз, когда вы разошлись, на тебе лица не было. Ты ничего мне не объяснил. А когда я спросила тебя, что у вас произошло, ты вообще попросил меня навсегда забыть ее имя…

«Так вот почему ты его запомнила!» – думаю я.

– … а потом появилась Лиза, и ты как-то резко понесся на ней жениться. Но этот брак, как впоследствии выяснилось, был не нужен ни ей, ни тебе. Вот поэтому я и хочу понять, чего мне ждать теперь. Как в твоей жизни опять появилась эта Диана?

– Мы случайно с ней встретились, – говорю я.

– Где?

– В продуктовом.

– Где? – изумляется мать.

– В продуктовом магазине, – чуть ли не по слогам повторяю я, рассматривая косяк двери.

– И… как давно?

– Неделю назад. Юлька сыр попросила купить. – Толкаю дверь туда-сюда. «По-моему, косяк рассыхается».

– Да уж, интересное стечение обстоятельств, – мать вздыхает. – Ну и что дальше? Вы теперь с Дианой… мм, общаетесь?

– Ну, так. – Приоткрываю пошире дверь, разглядываю петли.

– «Ну так» значит… То есть вы, как сейчас говорят… просто вместе спите? – у мамы премило алеют щеки. Вера Сергеевна у нас человек старой школы.

– Все, мам. Вот теперь честно, все. Давай без физиологических подробностей обойдемся… Кстати, у вас тут петля выпадает, – я открываю дверь и демонстрирую матери пустое гнездо, из которого вылетел винтик. – В вашем «Истоке» мастер найдется, или мне тебе дверь починить?

– Ром, я… Оставь ты дверь в покое! Ром, пойми меня правильно. Я в общем догадываюсь, что у тебя к этой Диане особое отношение. – Мать внимательно рассматривает стол и даже проводит рукой по нему, точно ищет на его деревянной столешнице какую-то мысль. – В свое время ты называл свое отношение к этой девушке как угодно: влечение, склонность. Увлечение, слабость. Но я понимала, я чувствовала, что у вас с ней была большая любовь. Да, несчастливая, да, где-то даже несчастная. Но это все же была любовь. Та самая, с первого взгляда, с извечного взгляда, раз прошло семь лет, а ты не забыл ее и даже сейчас пытаешься наладить с ней отношения…

И если мама сейчас пытается заглянуть мне в глаза, то в моей голове возникает нечто, похожее на яркую вспышку, которая уносит меня туда, о чем я никогда и никому не рассказывал…

«Я никогда не любил «Лолиту» Набокова, считая эту книгу надуманной, хотя мать уверяла меня, что это великий роман о любви, разомкнутой в бесконечность. Я верил в дружбу, в симпатию, в верность. Я очень хотел подружиться с Дианой. И я с ней дружил, хотя по сути это был довольно странный конфетно-букетный период общения, когда ее Панков как-то сразу и резко отошел на второй план, а мы с Рыжаковой стали неимоверно быстро сближаться. Мы разговаривали с ней постоянно, много и обо всем, причем, на любые темы. Если я был свободен или она не была занята, то я забирал ее, и мы с ней шли в парк, или в кафе, в кино, на выставки или же устраивали походы в цветочные и книжные магазины. Иногда вечерами мы с ней забирались в одну из пустых аудиторий Плехановского, где я либо вместе с Дианой долбил ее лекции, либо она занималась всем этим сама, а я разгуливал у доски, набрасывая задачи, которые планировал задать ее группе на сессии. В конце ноября я впервые пригласил ее к себе в гости в квартиру, которую я снимал, чтобы посмотреть вместе с ней какой-то остромодный в то время фильм, и внезапно она сама потянулась ко мне. До секса дело у нас тогда не дошло, но случился полнометражный петтинг. Но даже после этого мы умудрились оставаться друзьями. Больше того, между нами возник какой-то крышесносный обмен энергетикой, которого у меня никогда и ни с кем не было. Мы были с ней на одной волне. К десятым числам декабря я безвозвратно в ней утонул. Мы практически не расставались. Мы звонили друг другу по сто раз на дню и слали друг другу смешные и трогательные смс-ки.

«Доброе утро. Я думаю о тебе» – так начинался мой день.

«Добрый день. Какие у нас планы на вечер?» – приходило ко мне, когда я стоял у кафедры и читал ее группе лекцию.

«Сейчас узнаешь», – набирал я ей, держа телефон под столом и ловя любопытные взгляды студентов.

– Рыжакова, к доске, – вслух командовал я, стараясь при этом не улыбнуться. Диана отводила глаза в сторону, независимо пожимала плечами и выплывала к кафедре, явно пытаясь меня поддразнить. Краем уха я слушал ее ответы, кивал и набирал ей: «Хочешь, сегодня в новое кафе на Маяковской пойдем? Говорят, недавно открылось».

В ее кармане жужжал мобильный.

– Простите, Роман Владимирович, – ровным голосом извинялась она и продолжала отвечать у доски. Я кивал:

– Спасибо, достаточно.

Она принимала зачетку и улыбалась с намеком:

– И вам тоже спасибо.

«Да, да! Очень хочу!» – прилетало следом ко мне, когда она возвращалась за парту.

И мне нравилось то, как было у нас. Да что там! То, как у нас было, заводило меня своей новизной, давало тонус и стимул. И тем не менее, и я, и она – мы оба жили в предчувствии того, что должно было однажды случиться. Желание, чувственность, эротизм буквально витали в воздухе, покалывая кончики пальцев почти электрическими разрядами. Они же все чаще заставляли нас зависать, глядя в глаза друг другу, но… Но чем больше я общался с Дианой, тем больше я понимал, что она ощущает меня не через прикосновения, а через эмоции. Да, ей явно нравился весь этот наш полу-интим, но потрясающей она была только в тех случаях, когда я шел к ней, отталкиваясь от ее чувств ко мне, а не от ее чувственности. И то, что с нами происходило тогда, все больше и больше напоминало недоступное некоторым простое слово «влюбленность».

Она влюблялась в меня, и я не пытался это остановить. А еще я ждал. Чего? Сходу ответить на этот вопрос будет сложно. С одной стороны, мне нравилась то, как у нас было. С другой, я не пытался давить на нее, но я ее провоцировал. Ее тонкая кожа над верхней губой, линия плеч, шея, ямочки на крестце, внутренняя поверхность бедра – по тому, как она начинала глубоко и часто дышать, я уже знал, что ей нравилось. Так продолжалось довольно долго, но к первой декаде декабря я уже был готов признаться себе, что я схожу с ума по ее телу. Я хотел ее. Я желал ее до такой степени, что в какой-то момент стал бояться, что я сделаю ей больно – или вообще, сдуру загну ее в какой-нибудь невообразимой позе. Так передо мной вплотную встал вопрос, где и когда произойдет наш с ней первый раз. Но это не должно было случиться ни в моей съемной однушке, ни в гостинице, ни уж тем более на квартире у ее или моих друзей. Я хотел, чтобы это произошло там, где было мое настоящее «я»: мой дом, моя комната (полки с книгами, шкаф с зимней одеждой, лыжи и даже свалка из запчастей для компьютера, который я тогда собирал), моя постель и, можно сказать, моя кухня (холодильник, набитый матерью в те дни, когда я обещал заскочить к ней пообедать).

Этот день я не планировал. Этот день случился сам, пятнадцатого декабря.

И начался этот день с того, что я отловил Диану у спортивного зала в Плехановском. Прислонившись бедром к стене, она в черном спортивном костюме, как теннисный мячик подпрыгивала на одной ноге, пытаясь подтянуть резинку носка на другой.

– Привет, – я подхватил ее под локоть.

– Привет. И – оп! – расправив носок, она встала на обе ноги и довольно рассмеялась. Мимо нас, сверкнув глазами, быстро прошла Лиза. – Отойдем? – я потянул Рыжакову подальше от входа в женскую раздевалку.

– Давай, – она улыбнулась и помахала Панкову, который, раздувая ноздри, тоже пронесся мимо нас и скрылся в дверях спортзала.

– У тебя на сегодня какие планы? – поинтересовался я.

– Никаких. А что ты хотел? – и Диана с любопытством уставилась на меня, а я вдруг вспомнил ее разговор с Панковым, который нечаянно подслушал дня за два, за три до этого:

« – Леша, не заставляй меня выбирать. Я все равно его выберу.

– Почему? Мать твою, Ди, ну почему? – Грохот его кулака о парту, и он, судя по звукам его шагов, направляется к ней, но останавливается, услышав:

– Потому что я уже его выбрала. И я люблю его…»

И все срослось. Ее чувства принадлежали мне. Я прошел ради нее непростой путь. У нее сегодня больше не было пар. У меня на сегодня не было больше занятий. Моя мать в этот день уехала в гости к подруге. Тем временем Диана продолжала смотреть на меня, и в ее глазах появилась искорка понимания. Ее зрачки расширились, она задохнулась, закусила губу, но глаз так и не отвела.

«Сегодня», – окончательно решил я.

– Ты не против, если я сегодня в гости тебя приглашу? – На последнем слове у меня резко поехал вниз голос.

– Да-давай, – Диана запнулась, смутилась, но тут же упрямо вскинула вверх подбородок, забыв, правда, уточнить у меня, куда именно я ее приглашаю.

– Тогда я после занятий тебя подожду.

– Где?

– Где всегда.

«Где всегда» означало переулок, в котором мы обычно пересекались.

Дальше было короткое путешествие до метро, молчаливый вагон, ее рука, лежащая у меня на груди. После – выход в город, прогон по подземному переходу и поворот к моему дому. По дороге я развлекал Диану светской беседой («погода, похоже, наладилась», «Оксанка шпица себе завела» и даже «ну и какие планы у нас на Новый год?»). Диана несколько раз пыталась настроиться на мою волну, но ее наигранное веселье очень быстро слетало. Неизменными оставались только ее закушенная губа и ладонь, подрагивающая в моей руке. «По пути заскочить бы в аптеку», – думал я. Но поглядев на нее и оценив то, как она дергалась, решил еще больше ее не смущать.

А еще надо было срочно менять с ней стратегию.

– Есть хочешь? – распахнув железную дверь подъезда, осведомился я.

– Что? Нет, – Диана нервно сглотнула, пока я вызывал лифт.

– А я хочу.

Меня неимоверно напрягала ее зажатость. Всё это должно было случиться не так, и она мне была нужна живой и нормальной, а не затравленной наставлениями тех дурных и несчастных баб, которые пытаются навязать окружающим свой неудачный опыт.

– Есть? То есть ты, Лебедев, хочешь есть? – Рыжакова так удивилась этому открытию, что округлила глаза и даже захлопала ресницами.

– Ну, я хочу. – Я ухмыльнулся, подумав, что моя Диана все-таки возвращается.

– С ума сойти. Я тут от страха едва дышу, а он… Он есть хочет! – она закатила глаза. В ответ я, гремя ключами и отпирая дверь, скорчил ей зверскую рожу и показал ей язык, за что получил от нее тычок в бок, и мы, смеясь, практически ввалились в прихожую.

В квартире Диана снова притихла, сообразив, что жилье явно несъемное.

– Мамино, – кратко пояснил ситуацию я.

– А… мама дома? – она огляделась.

– Нет. Давай раздевайся и…

Но предложить «и иди мой руки» я уже не успел, потому что – ё-ты-моё, да что ж такое-то, а? – она побледнела и повернулась ко мне спиной, обхватывая себя руками.

– Диана, ну заканчивай, – обняв ее, я прижался губами к ее виску. – Я прошу тебя, ну перестань трястись, слышишь меня? Ну пожалуйста. А то я уже сам боюсь.

– Кто, ты? – она скептически хмыкнула. Вздохнув, на секунду прижалась ко мне и выскользнула из куртки, оставив ее у меня в руках (и оставшись в черных спортивных штанах и кофте с капюшоном – худи).

– Снимай кроссовки, я за талию тебя подержу, – шутливо предложил я.

Быстрый, косой взгляд на меня, и она ловко подцепляет носком одного кроссовка пятку другого. Скинув обувь, она наклоняется, пристраивает ее на коврик, а передо мной возникает пара ее узких стоп в кипенно-белых носочках.

– Мило, – ухмыльнувшись, похвалил ее я.

– Мило, Ром, это твоя вторая фамилия, – она склонила голову набок, наблюдая за мной. С секунду помозговав, я порылся в шкафу и пристроил перед ней на полу тапочки матери.

– Спасибо, но у вас очень чисто, – с этими словами Рыжакова перешагнула через тапки и прошлась по коридору туда-сюда, разглядывая шкаф-купе, светильники в стиле хайтек и вычурную стеклянную полку.

– Туалет прямо, ванная рядом и слева. Иди руки мой, осмотрись и, в общем, чувствуй себя как дома.

– А твоя комната где? – Диана рассматривала часы на стене.

– Справа от кухни. Только если пойдешь туда, то на бардак не ругайся.

– А у тебя бывает бардак? – она с интересом повернулась ко мне.

– Как и у всех. – Я глядел в ее теплые глаза и вдруг подумал о том, что я очень давно не приводил сюда девушек. Просто с теми, с кем я встречался лет так до восемнадцати… Но я их уже не помнил. И, по большому счету, теперь это была череда сумбурных воспоминаний и полустертых лиц, которые иногда приходят во сне, но легко забываются утром. А после я так ни с кем и не добрался до фазы под названием: «Я бы хотел познакомить тебя с Верой Сергеевной».

– Ну… ладно! – произносит Диана и решительно дует вперед, дернув веревочку на капюшоне.

А я отправляюсь на кухню. Сполоснул руки над мойкой, потряс кистями. Открыл холодильник и выставил на стол мясной пирог, кетчуп, еще какие-то приправы.

– Диан, пирог с мясом будем? – повышаю я голос.

– Будем… Ром, а иди сюда, – звучит из недр квартиры загадочное.

«Что она там нарыла?» Невольно хмыкнув, перемещаюсь из кухни на звук ее голоса. Подхожу к своей комнате и – здраствуйте, люди. Черт бы все побрал, но моя мать, похоже, на днях устраивала в моей комнате генуборку, потому что мало того, что все блестит так, что просто режет глаз, так еще и на столе разложены запчасти для компьютера, который я собирал, причем каждая часть заботливо упакована в отдельный пластиковый мешочек.

– О да! У тебя, Ром, просто идеальный бардак, – злорадно комментирует Рыжакова.

– О да! Только твое замечание не по адресу, – огрызаюсь я. – Так что лучше адресовать его моей матери.

– Да? А вот я так не думаю, – подначивает Диана, и эти ее шутки, шуточки и подъебки уже неимоверно заводят меня.

– А знаешь, о чем думаю я? – и я подхожу к ней вплотную.

– О чем? – Диана отступает на шаг, но даже не думает прекращать улыбаться.

– О том, что с того момента, как я начал с тобой общаться, я живу с ощущением, что поменялся с тобой местами. А что будет, если я вдруг отвечу, а? – Обхватываю ее за талию, притягиваю ее к себе ближе.

– Здесь светло, – она придерживает мои руки.

– Занавесить? – Я целую ее в шею.

– У тебя штор нет, – она неуверенно возвращает мне поцелуй.

– Правда? – И я впиваюсь ей в губы.

Секунда короткой борьбы, и Диана сдается.

«Расслабься, не бойся, просто дай себе это почувствовать», – мысленно прошу ее я, прикусывая ее нижнюю. Руки тем временем, словно сами собой, начинают свой путь. Ладони обхватывают ее грудь, сжимают, потом съезжают на ее бедра. Она, задохнувшись, засовывает мне руку под свитер и проводит ногтями мне по спине. У меня перехватывает дыхание, и я одним резким движением задираю наверх ее кофту, под которой обнаруживается плотная белая футболка. В итоге кофта летит на стул и, повиснув на нем, скатывается к его ножкам.

– Ром, Рома, – задыхаясь, зовет Диана.

– Что ты хочешь?

Вместо ответа она впивается мне в бицепс и, осмелев, тянет наверх мой свитер. Пока я стаскиваю его, ее ресницы дрожат. Свитер летит на стул. Она прижимается губами к моей груди и, встав на носки, целует ямку между ключицами. Потом отступает назад и, приоткрыв губы, смотрит, как я, опустившись перед ней на колено, в два рывка стягиваю с нее ее тренировочные штаны вместе с ее трусами. Ее футболка вздернута к шее (и когда я только успел?), и больше не скрывает ни ее гладкий белый лифчик, ни окружность вздымающейся и опускающейся груди, ни золотистый впалый живот, ни холмик лобка, отмеченный слева двумя аккуратными точками-родинками. Я ловлю ее взгляд, и, дразня, провожу по нему самыми кончиками пальцев. Диана заводит руки назад и, вцепившись в стол, тяжело дышит. В глазах – ожидание и испуг: «Я тебе нравлюсь? Мне будет больно?»

«Нет. По крайней мере, я постараюсь сделать так, чтобы ты запомнила нас, а не боль», – думаю я, поглаживая ее вверх, вниз и по кругу, и ощущаю ее робкий вдох и первую робкую влагу. В какой-то момент она тихо вскрикивает, и это окончательно сводит с ума. Подхватив ее, я распинаю ее на кровати. Сдергивая покрывало, расстегиваю ее лифчик другой рукой, запустив ей ладонь под спину. Она выгибается и даже пробует мне помочь, но в итоге, не сводя с меня широко распахнутых глаз с дышащими зрачками, медленно сгибает ноги в коленях и разводит их в стороны, пока я, смяв в ладонях ее грудь, ласкаю ее губами.

– Ром, Рома, я… – она приподнимается на локтях и хватает ртом воздух, глядя, как я принимаюсь стаскивать с себя джинсы. – Рома, я правда боюсь.

– Смотри на меня, – я перехватываю ее руки.

– Ром…

– На меня смотри. – Я гляжу ей в глаза, долго целую в губы. Она расслабляется и я, прочертив дорожку из поцелуев вдоль ее шеи и живота, перемещаюсь ниже.

– Ромка, не надо! – она паникует и пытается оттолкнуть мою голову.

– Шш, все хорошо. – Скольжение языка, укол языком в центр и мягкое, быстрое движение языком по маленькому замкнутому кругу.

По сути, мы начали с ней с того, чем заканчивают другие. Но она была чище, нежнее, лучше всех тех, кого я знал до нее. А может быть, это так потому, что я у нее первый. «И последний». До этой мысли всего лишь шаг. Но она всхлипывает, падает на подушку, вырывает у меня свою левую руку и закрывает локтем лицо. Ее начинает трясти, выгибать, ее смуглый живот напрягается. «Скоро… сейчас», – понимаю я. Она поджимает пальчики на ногах и кричит так громко, что ее не спасает даже ладонь, которой она зажимает рот.

«И твой первый настоящий оргазм тоже мой».

Потом она складывается пополам и начинает биться, пытаясь сдвинуть ноги. Я продолжаю ласкать ее, не давая ей оттолкнуть меня, пока ее стоны не перетекают во всхлипы. Отведя от ее рта ее руку, я переплетаю с ней пальцы и рывком прижимаю ее запястья к матрасу по обе стороны от ее головы. Она смотрит на меня все еще невидящими глазами. Наклонившись, я целую ее и шепчу:

– Я тебя очень хочу.

Дожидаюсь ее кивка и начинаю входить в нее максимально осторожно. Да, мы не должны причинять женщине боль, но иногда по-другому просто не получается. Ее боль от непривычного вторжения, мои куцые мысли и одноклеточные слова:

– Потерпи… Расслабься… Я прошу тебя.

Но все это там, за гранью ее сознания, потому что Диана сейчас просто не слышит меня. Напряженная, как струна, вытянувшаяся подо мной до предела, она в молчаливом протесте чуть ли не мостиком выгибается мне навстречу. Удерживая ее запястья, я продолжаю продвигаться вперед, вглядываясь в ее лицо и замирая на каждом миллиметре ее новой боли. Позже она расскажет мне, каково это:

«Рома, это как сплошной надрыв и падение. Когда тело кричит: „Беги!“, а руки и сердце обнимают сильнее…»

Но это потом, а сейчас я четко осознаю тот короткий миг, который отделяет ее от женщины. Один рывок – и она закричала. Пытаясь высвободить руки, она сжимает меня коленями, стараясь оторвать меня от себя. Еще несколько моих глубоких и болезненных для нее рывков, острая, резкая, сладкая судорога – и я, запрокинув голову, издаю короткий и хриплый стон и падаю рядом с ней, успев в последний момент обхватить ее и притянуть к себе ближе.

В висках стучит: «Не отпускать… Не отдавать».

Акт созидания.

Акт любви.

Самый простой в жизни акт под названием: «Ты моя».

Минут пять спустя мы оба лежим на боку. Она уткнулась носом мне в шею. Я поглаживаю ее спину под тканью футболки (которую я так с нее и не снял), ее талию, ее прижатое ко мне бедро и в какой-то момент ощущаю на нем липкую влагу. Машинально подношу к лицу руку. На кончиках пальцев блестит муторно-кровавая капля.

– Диана, нам надо бы в ванную, – покаянно шепчу я. – Мне тебя отнести? Или ты сама? Или мне с тобой вместе сходить?

Она замирает. Потом качает головой:

– Нет, спасибо, но я сама. Только мне нужно какое-нибудь чистое полотенце.

– Иди, я тебе его принесу.

Она, кивнув, нехотя отодвигается от меня и садится на край кровати. Тут-то я и замечаю на простыне два алых пятна и даже делаю попытку набросить на них одеяло, чтобы не напугать ее. Но Диана уже медленно поднимается. Стягивает с себя футболку и расстегнутый мною лифчик и, держа их в руке, идет к двери. На полпути она наклоняется и осторожно пристраивает одежду на сидение стула, под которым уже лежат ее кофта и мой скомканный свитер. Она чувственна, она сексуальна в своей наготе, и меня отпускает. Я заваливаюсь на подушку и, закинув за голову руки, с удовольствием, в первый раз рассматриваю ее полностью обнаженное тело. Ровные плечи, очень тонкая талия, копна спутанных золотистых волос, разбросанных у нее по спине, и длинные стройные ноги, которые, кажется, растут у нее от ушей. А потом мой взгляд утыкается в ее щиколотки и белые носки, которые мы с ней так и не сняли, я вспоминаю «Лолиту» Набокова и, как только Диана выходит, начинаю смеяться.

«Я тоже сошел от девчонки с ума…»

Потом и я понимаюсь с кровати, сдергиваю с матраса и прячу в шкаф простыню (позже, когда Диана уедет домой, я ее застираю). Надеваю джинсы и иду искать Рыжаковой банное полотенце, с которым и заявлюсь к ней в ванную. Она стоит под душем. Я говорю, что оставлю полотенце для нее на крючке, но из-за шума воды она меня плохо слышит и, выключив воду, отдергивает шторку ванной:

– Ром, что? Повтори.

Ручейки воды стекают по ее обнаженным плечам, собираются в ложбинке между грудями и каскадом скатываются по ее животу. В моей голове еще звучит ее мягкий голос, повторяющий раз за разом:

– Я не поняла. Что ты сказал? – но мое горло пересыхает, и я не могу выдавить из себя ни слова. В следующий момент я перекидываю ногу через бортик ванной и ловлю ее губы, а она упирается спиной в мокрый кафель. И сцена практически повторяется, только в этот раз я становлюсь объектом ее исследований.

Потом мы, уже более-менее одетые, сидим на кухне. Она уплетает подогретый в микроволновке пирог, лукаво поглядывая на меня сквозь расставленную пятерню, а я жутко ее хочу, но в этот день так и не решаюсь взять ее во второй раз. Она была смелой и храброй, но судя по тому, как она садилась в такси, ей все-таки было больно.

Позже их будет много, этих слияний и встреч, как и актов любви (но уже без нее), и актов созидания (Лиза мне скажет, что беременна, и я, поняв, что дальше тянуть невозможно, предложу ей: «Выходи за меня замуж»), но тот день остался со мной навсегда.

Раскрытая «Лолита» Набокова. Она. Два пятнышка ее крови на моей простыне. И ее беленькие носочки…»

– Ром, ты любил ее, да? – голос матери вырывает меня из мыслей.

– Что? – Я поднимаю голову. – Нет. Это было другое, – помолчав, говорю я. – Но я сделал одну ошибку.

«Просто она была стопроцентно моей женщиной, мам. И дело не в постели. Это была сильнейшая эмоциональная связь. Она была словно вылеплена под меня, понимаешь?»

– Другое? Что именно? – Мама пристально вглядывается мне в лицо. Я встаю и, мотнув головой, принимаюсь кружить по комнате.

– И какую же ошибку ты совершил? – догоняет меня следующий вопрос Веры Сергеевны.

– Какую? – Я оборачиваюсь. – А я ее отпустил.

О том, что я сделал тогда, я думал почти неделю. Почти семь чертовых дней я методично, без пафоса и биения себя в грудь пытался понять, что же нас развело с Рыжаковой? Утренник с ней, букет цветов и поведение Юльки дали мне возможность непредвзято взглянуть на себя и оценить то, на что намекала мне Ника. И я, можно сказать, прозрел. И если откинуть ту нервную встряску, которую я получил в свои двадцать шесть, когда девушка, которой я верил, выдала мне: «Я выхожу замуж», то по факту у нас получается следующее: семь лет назад я свалял оглушительного дурака, дав обиде и злости отнять у меня Диану. И вместо того, чтобы бороться за нее, стучаться в закрытые двери или хотя бы просто попробовать разобраться, за что она мне всё это устроила, я позволил себе молча стоять и смотреть, как всё, что было мне дорого, ломается с треском, как карточный домик.