Текст книги "~ Манипулятор"

Но рассказывать Ромке об этом сейчас – это значит выложить и другую часть правды, которая расскажет ему о том, как мы вместе убивали ребенка. Да, однажды разговор об этом зайдет… Когда-нибудь. Потом. После. И – может быть, если Лебедев вдруг задержится в моей жизни. И вот тогда мне придется выложить ему все – или практически все, потому что общаться с ним и при этом постоянно ходить с камнем на шее я просто не смогу.

Ну, а пока… не сидеть же так вечно? Вздохнув, перекрестила руки. Набрала пальцами в складки мягкую ткань свитера. Стащив его через голову, отбросила его на диван. Собираю ладонями волосы в хвост, ищу глазами резинку. Вспомнив, что заколка осталась лежать под подушкой, тянусь к ней свободной рукой. Нащупываю ее, перекручиваю хвост. Услышав шаги, еще орудуя у себя на макушке, я оборачиваюсь.

В дверях стоит Лебедев. Влажные волосы, капли воды на висках (он что, умывался?), цепкий взгляд прозрачных, как весенняя изморозь, глаз. При этом в его правой руке зажат комок чего-то голубого.

– Я твое белье подобрал, – слегка севшим голосом сообщает он.

– Спасибо. – Я чувствую легкое замешательство, когда его взгляд начинает медленно скользить по моей груди, ребрам и животу.

– Не за что. – Взгляд опускается ниже, трогает и обводит линию моих бедер и чуть расставленных ног.

Вспыхнув (проклятая женская стеснительность!), перебрасываю хвост через плечо и зажимаю ладони между коленей. Лебедев подходит ближе. Затаив дыхание, я смотрю, как он на ходу неторопливо вытягивает в сторону руку, и мое кружевное белье соскальзывает с его пальцев на тумбочку. Пока я беззвучно сглатываю, Ромка усаживается на диван, подворачивает под себя правую ногу. До боли знакомая привычка – и до боли знакомые короткие темно-русые завитки волос на его коже, ближе к бедру. В его черных зрачках ясно читается голод. Он, наклонившись, целует меня в плечо, и желание медленно возвращается.

Нежность. Обрывочные картинки воспоминаний о том, как у нас было когда-то. Страсть, возбуждение и что-то еще – что-то темное и чуть запретное.

Он внезапно резким движением переворачивает меня на живот. Я чувствую тяжесть опускающегося на меня горячего тела. Его колено легким толчком входит между моими ногами. Пока я, выгнувшись на локтях, тянусь к нему за поцелуем, Лебедев, опираясь о матрас дивана одной ладонью, другой захватывает в плен мой приподнятый к нему подбородок. Наклонившись, жадно терзает мой рот. Его рука соскальзывает вниз и обхватывает мою грудь. Взъерошенные светлые волосы падают ему на лоб. Он сжимает припухший от ласк холмик моей груди. Дрожь желания. Истома, которая, остро покалывая иголочками, завязывается внизу живота. Дразнящие и вместе с тем сильные движения его рук по моим плечам, спине и вниз, к бедрам и ягодицам. Губы кружат по коже. Пальцы, подразнивая, самыми кончиками проникают между моих слегка расставленных ног. Желание становится все сильней. Я забрасываю назад руку, пытаюсь обнять его. Он прячет лицо у меня на шее, продолжая ласкать меня. Тихо постанывая, опускаю лицо в изгиб локтя. Ромка прикусывает мое плечо и продолжает короткими, возбуждающими движениями кружить пальцами вокруг лона.

Скрип пружин матраса, и я чувствую, как он наклоняется ко мне:

– Диана?

– Ч-что?

Господи, как же трудно сейчас произнести даже простейшую фразу!

– Ты кричать будешь?

Помотала головой:

– Н-нет.

– Мм. Знаешь, Рыжакова, не катит.

И горячие пальцы начинают вибрировать там, внизу, выбивая меня на короткие протяжные стоны. Его дыхание смешивается с частым моим. Ритм ласки ускоряется, и я начинаю уже откровенно стонать. Этот контраст нежности и властности просто сводит с ума. Лебедев на секунду задерживает руку, потом ошеломительно быстро нажимает на клитор, и я срываюсь на крик – такой, что мне на секунду почудилось, как звякнули хрустальные подвески на люстре.

Мгновенно скатываюсь в оргазм, в пронзительные и протяжные стоны. Начинаю метаться под ним, и он накрывает ладонью мой рот. Тяжело дыша, продлевая мои конвульсии, он другой рукой поглаживает внутреннюю сторону моего бедра и там, где сейчас все часто и бурно сжимается. Извиваясь, впиваюсь зубами в костяшки его пальцев, и он, вздрогнув, резким движением выдергивает свою руку. С силой запустил ее в мои волосы. Сжав их, запрокинул мне голову и одним резким толчком вошел в меня. Закричав, я пытаюсь приподняться на дрожащих локтях, хотя это совсем не нужно – он и так меня держит. Ромка на секунду замер, прикрыл глаза, давая мне принять его и привыкнуть. Потом отклонился и начал двигаться – быстро, глубоко, сильно.

Стоны, звуки тяжелого дыхания и поцелуев. Он сильней изгибает меня. Его молчание, прореживаемое лишь его короткими хриплыми стонами, только подливает масла в огонь. Толчки усиливаются, ускоряются, сбрасывая меня в новую пропасть. В тот момент, когда я, задохнувшись под ним, сжимаю его внутри, он замирает. Стиснув зубы, выходит и переворачивает меня на спину. Рука под моим коленом шире разводит мне ноги. Горячие пальцы сжимаются вокруг поджатых пальчиков моей стопы. Он покрывает поцелуями мою шею, ключицы, сминает ладонью грудь. Внизу живота опять разворачивается тугая пружина, но в этот раз все еще острей и чувствительней. Обняв его за бедра коленями, я на локтях тянусь к нему. Он, поняв мое безмолвное приглашение, входит в меня и опять начинает двигаться. В какой-то момент, приподнявшись на руках, он замедляется и меняет угол наклона. Ошеломительно. И я срываюсь: заметавшись под ним, обхватываю его запястья. Не понимая, что делаю, с нажимом скольжу ладонями вверх-вниз по его предплечьям и, кажется, снова царапаюсь. Он не сводит с меня потемневших глаз. Сжимаясь внутри, машинально втягиваю его глубже. Мои руки мечутся по его талии, бедрам, по груди и жестким возбужденным соскам. Закинув голову, он издает сиплый стон и, вбиваясь в меня, забирает меня себе полностью – так, словно мое тело было создано лишь для него и никто больше к нему не прикасался. Забившись под ним, я всхлипываю, кричу, пытаюсь из-под него выбраться или хотя бы сдвинуть колени: все слишком чувствительно. Последнее, что я ощущаю, это то, как Ромка, с силой удерживая меня, подхватывает меня под бедра и рывком подтягивает меня к себе. Пара коротких толчков, и он сбивается с бешеного ритма. Издав глухой надсадный стон, он, выгнувшись, отправляется следом за мной, почти на меня рухнув, но в последний момент все-таки успевает перенести основной вес тела на локоть.

В комнате постепенно образовывается тишина. Становится так тихо, что слышно, как снаружи стучат капли дождя по откосу. Медленно приходя в себя, я поглаживаю его влажные плечи. Внутри все переворачивается, когда я думаю о том, что вот сейчас он уйдет. Очень хочется наплевать на гордость и попросить: «Останься». И дело не в сексе, не в близости и не в оргазмах – влечение к мужчине легко побороть, если оно основывается лишь на желании – а в том, что мне всегда отчаянно был нужен он, такой, как есть: невыносимый, сомневающийся, волевой. Проницательный. Очень сложный.

В этот момент Ромка, пошевелившись, приподнимается на локте, вглядывается мне в лицо и вдруг тихо произносит:

– С возвращением, Диана.

И меня с головой накрывают чувства. Сейчас их так много, что разобраться в этом сумбурном и сумасшедшем клубке практически невозможно, но там есть то, что заставляет меня улыбнуться, и то, от чего у меня в глазах закипают слезы. Пожалуй, впервые приходит НАСТОЯЩЕЕ понимание, что все мои бывшие были лишь тенью Его. Потому что в сердце всегда жил только Он, самый-самый, единственный, кому я могла и так хотела посвятить себя всю без остатка. Неимоверно хочется прошептать: «Не уходи». Следом: «Не предавай меня больше. Второй раз я сломаюсь, а не согнусь. Второй раз я просто не выживу». Пытаясь сдержать свой безумный порыв, до боли прикусываю губу, не замечая, как судорожно сминаю пальцами мягкую ткань пледа.

– Что? – в глазах у Ромки появляется замешательство, следом – смятение и что-то еще, что-то очень похожее на вопрос: «Что я не так сделал?» А может, это другой вопрос: я не всегда умела его читать и не всегда правильно его понимала.

– Что не так? – уже настойчивей повторяет он. Качаю головой:

– Ничего.

– И все же?

– Рома, ты… – кусаю губы. – Ты…

– Ну, я. И?..

– Ты никуда не уйдешь? – вырывается у меня. Секундой позже я остро ненавижу себя за это.

– Когда, сейчас? – Его ресницы вздрагивают, ловя свет, льющийся из коридора, а к чувству моего поломанного самолюбия примешивается еще и горькое чувство стыда. – А что, я должен уйти?

Нет, иногда он действительно просто невыносим, с его умением моментально нащупать главное.

– Не знаю.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

Но если раньше мне было сложно сказать ему: «Да», то сейчас гораздо сложней произнести вслух это проклятое: «Нет». Отвернувшись, делаю вид, что разглядываю дождь за стеклами окон. Ромка ладонью поворачивает к себе мое лицо. Взгляд внимательный, даже пронизывающий мечется по моим зрачкам. И у меня обрывается дыхание, когда я, пробившись через толщу эмоций, наконец замечаю, как он на меня смотрит. Он глядит на меня так, точно он никто без меня.

– Нет, не хочу. Не уходи, – последнее звучит как полу-всхлип – полу-стон и, к сожалению, как признание в моей отчаянной любви.

Ромка наклоняется и как-то особенно судорожно целует меня в губы. И я откуда-то знаю, что утром мы проснемся в одной постели. И, может быть, это будет не навсегда, но страх потерять его медленно отступает и больше не впивается мне в сердце иглой, от которой так неимоверно больно.

Спустя минуту Лебедев переворачивается на спину. Я, помедлив, устраиваюсь у него на плече. Долго лежим молча. «О чем он думает?» Ромка вдруг берет мою руку в свою, поднимает ее на уровень глаз, переплетает со мной пальцы и принимается, как мне кажется, задумчиво поглаживать своим большим мой указательный.

– Знаешь, – наконец прерывает молчание он, – а я ведь собирался на тебе жениться. Даже кольцо тебе тогда купил. Хотел его тебе подарить.

Пауза. Следом эффект настоящего шока. Сказать, что сейчас я забыла, как дышать, это ничего не сказать. Я даже не знаю, с чем этот шок вообще можно сравнить. Пытаюсь сделать первый вдох. Стараюсь вникнуть в смысл только что им сказанного. С минуту, наверное, вновь и вновь пропускаю через себя его фразу. Просто я никогда не ждала от него чего-то подобного. Лебедев – это же чертова шкатулка с секретами! Человек, который вечно вне всяких схем. Мужчина, который всегда, за исключением, может, только этого дня, совершал лишь обдуманные поступки. А может, это не про этого Ромку, а про кого-то другого?

Наконец, более-менее прихожу в себя:

– Почему же не подарил?

Он продолжает задумчиво разглядывать мои пальцы:

– Хотел дать тебе третий курс закончить.

Новое погружение в шок. То есть это не красивая ложь, которая порой говорится женщине после близости, а Лебедев действительно тогда что-то со мной планировал?

– И оно… было красивым?

«Господи, что за глупости я сейчас спрашиваю?»

Но я действительно просто не знаю, как теперь вести себя с ним. Последние пять минуты он занимался тем, выбивал почву у меня из-под ног. Мне сейчас и ухватиться-то не за что.

– Красивым? Не знаю, – между тем спокойным тоном продолжает Лебедев. – Оно простое, но оно мне понравилось. Впрочем, оценишь сама, как увидишь.

Новая пауза. И новый шок. И, кажется, из нас двоих сейчас дышит лишь Ромка. Ну, и еще в тишине слышно, как на улице у кого-то звенит мобильный, отчего я вздрагиваю и начинаю мыслить более-менее связанно.

– Ром, ты что же, его сохранил? – не верю я.

– Да.

– А… что Лиза сказала? – Слава Богу, меня еще не покинули память и здравый смысл.

– А она не знала. Кольцо осталось в моей старой комнате, в квартире у матери. Вера Сергеевна никогда не копалась в моих коробках. Так что – вот.

«Вот». Тут мне снова некстати вспоминается Лешка, который когда-то болезненно и мучительно признавался в своей любви. А Рома… Нет, мне, конечно, очень приятно, что он так ко мне относился, раз, как и Лешка, сохранил кольцо, но вместе с тем… Одним словом, как-то все слишком сложно.

– Ром… – аккуратно высвободив руку, переворачиваюсь на живот и устраиваюсь у него на грудь. Разглядываю его глаза, ресницы, брови, крылья тонкого прямого носа и ловлю себя на том, что я – любуюсь. Любуюсь тем, как он сейчас улыбается. Любуюсь цветом его холодных глаз. Любуюсь ямочкой на щеке. Любуюсь смешинкой, на мгновение промелькнувшей в его зрачках. Господи боже, да я любовалась бы даже тем, как он на меня выбешивается!

– Ром, – помедлив, по новой начинаю я, – скажи, пожалуйста, а как можно жениться на женщине, которую ты не любил?

– А с чего ты взяла, что я тебя не любил? – Он удивленно глядит на меня. – А что, по моему поведению было не заметно, как я к тебе относился?

Но если он сейчас удивлен, то я ошеломлена. Меня как будто все время погружают в жар, а потом так же быстро в холод. По позвоночнику и по рукам бегут мурашки. В голове – миллион вопросов. Это что же, признание? То самое, которое я безнадежно ждала в свои девятнадцать? Нет, этого просто не может быть. Он же ушел тогда…

– Заметно, – придя в себя, старательно убираю сарказм из голоса. Причем, в голову клюет мысль взять и напомнить ему сейчас, как он меня бросил. Но это гадко, мелко и, в общем, даже не в тему. Но это всё же ест меня, и я решаю обойтись малой кровью: – Ром, а тебе не кажется, что иногда нужны хотя бы простые слова?

Лебедев, продолжая разглядывать меня, невероятно знакомым жестом убирает волосы с моего плеча и перебрасывает хвост мне за спину:

– Вот интересная ты у меня, Рыжакова! Поступки – ну да, окей, ладно. Но все это не то, если нет слов, да? Ну, хорошо. – Он подносит к губам мою руку. – Я, – поцелуй, – любил и люблю тебя.

Вот так, без пафоса и без патетики. Без скромно потупленных глаз, надрыва в голосе или жарких объятий, наконец. Все настолько спокойно, обыденно и легко, что признанию невозможно поверить. И все же меня слегка отпускает. Хотя…

– Ром, знаешь, хотелось бы больше чувств, – выдав это, смущаюсь от собственной бесцеремонности и трусь носом о его грудь.

– Каких чувств?

– Ну, разных, – подняв голову, неопределенно кручу пальцами в воздухе. – Например, тех же эмоций.

– Эмоций? – Ромка ломает правую бровь. – Слушай, эмоции – это не совсем про меня. У меня и так взрывной характер, благодаря… не важно кому. – Он резко сжимает губы.

Тогда я еще не знала, что фраза о характере была адресована его отцу. Как не знала о том, что то, что Рома скажет через секунду, я однажды в исступлении почти дословно повторю Лешке.

– … а что касается эмоций, то они часто подталкивают людей к неоправданным обещаниям и диким поступкам. К преступлениям. И если человеку во имя любви приходится делать подлости, то цена такой любви – дерьмо.

– Кто это сказал?

– Не помню. Кто-то из великих… Так что я, – он пробует пожать плечами, – просто тебя любил. И понимаю, что и сейчас люблю.

Только в это мгновение я, пожалуй, поверила в наше светлое завтра и в то, что он никуда уйдет и мы пока не расстанемся. Как и в то, что однажды у нас все-таки состоится более-менее откровенный разговор об общих грехах, за которым должны последовать хоть какие-то ясность и определенность.

– Ну что, пойдем в ванную? – Ромка тем временем, осторожно отодвинув меня, садится на диване, затем поднимается. «Потрясающе», – думаю я, разглядывая мышцы его спины. Никогда не терял голову, не нервничал, не показывал ни одной бурной эмоции. А если она (или они) у него и были, то я помню лишь то бешеное отчаяние пополам с яростью, с которыми он полчаса назад ворвался в мою квартиру. Ну, и еще, пожалуй, злость и раздражение, с которыми он кривил рот, когда находил на своем столе в институте мои глиняные свистульки. Воспоминание о свистульках возвращает мне игривое настроение. Откровенно говоря, жутко хочется его подколоть.

– Ром, – подумав, наивным голосом начинаю я, – а что, это все?

– Что, это все? В смысле? – Лебедев оборачивается. Удивленно уставился на меня.

– Ну, я к тому, что тут – всё? – Для иллюстрации похлопала ладонью по матрасу дивана. – Знаешь, жаль. Впрочем, ладно. Отдыхай. Кстати, чай или кофе хочешь?

Лебедев хмурит брови, видимо, соображая, на что я ему намекаю. Потом закусывает внутреннюю сторону щеки, но в его глазах появляется смех:

– Ах ты…

Наклоняется и хватает меня за щиколотку.

– Ты что задумал? – Я смеюсь и отбиваюсь, пока он тянет меня к себе за ногу, как брыкающуюся лягушку.

– Небольшую месть за прихожую. И вот за это «все». Все, вставай, пошли.

– Не пойду!

– Еще как пойдешь.

– Еще как не пойду!

– Да ладно!

Пытаюсь выдраться из его рук, извиваясь, с хохотом и проклятиями вцепляюсь в плед ногтями и все равно рывками подъезжаю к нему на спине.

Последнее, о чем я успеваю подумать, прежде чем в пять утра провалиться в сон на его плече – то, что эту ночь, все-таки закончившуюся разгромом в моей прихожей, я буду вспоминать чаще, чем наш первый раз с ним и последовавшие за этим уютные домашние посиделки.

Я любила его, и мне было с ним хорошо. И никто из нас не догадывался, что только май окончательно расставит все по местам в нашей истории».

ГЛАВА 10. Пастораль и трагедия

Обнаженные мысли страшнее обнаженного тела. Это совсем другой уровень близости.

«НеАнгелы»

1.

Роман, на следующий день.

«Восемь сорок утра.

– Ром, ты кофе будешь? – Диана в симпатичном светло-зеленом халатике сидит на пуфике и плавными движениями водит феном и щеткой вверх-вниз по мокрым волосам после душа.

– Буду. Но давай немного попозже, если ты не против?

– Нет, я не против. – Она, слегка прищурившись, наблюдает за тем, как я свешиваюсь с кровати, на которую мы в три часа ночи все-таки переехали. Беру в руки мобильник. Быстро проверил, были ли звонки от Юльки и сообщения от Веры Сергеевны. Убедившись, что «на границе пока все тихо», отправляю мобильный обратно на тумбочку.

– Дочь? – с понимаем интересуется МОЯ вновь обретенная женщина. Ну, или моя девушка. Или моя будущая жена. Или моя будущая гражданская жена (чего бы мне не хотелось, поскольку брака без обязательств я как-то не понимаю), но это уж как Диана сама решит на данном этапе наших с ней отношений. И, конечно, не хочется портить приятную атмосферу этого легкого утра и ее (и мое) хорошее настроение, но, увы, придется: нам все-таки нужно поговорить и кое в чем разобраться.

«С чего бы начать? – думаю я. – А впрочем, давайте-ка начнем с самого главного».

– Да, Юлька. И мама. Диана, а давай мы с тобой кое-что обсудим? – Приподнявшись, устраиваю подушку у себя за спиной. Усаживаюсь так, чтобы лучше ее видеть.

– Ну, давай, – Рыжакова почему-то воинственно фыркает. Тем не менее, продолжает плавно водить щеткой и феном туда-сюда.

– Скажи, пожалуйста, почему ты тогда собралась за Панкова?

Возникает короткая пауза.

– Ты имеешь в виду, почему я вышла замуж за Лешу? – выключив фен, уточняет она. Киваю. – Ром, а можно тогда встречный вопрос?

«Почему я на Лизе женился?»

Однако, прежде, чем отбиваться, жду, что она мне скажет. Диана с задумчивым видом откладывает фен на столик. Затем снимает с щетки несколько волосков, скатывает их в шарик и на автомате отправляет шарик себе в карман. Помедлив, переправляет и щетку на стол. Переворачивается на пуфике так, чтобы сесть лицом ко мне, кладет ногу на ногу и аккуратно запахивает халат.

– Скажи, – помедлив, начинает она, – а от кого ты тогда узнал, что я решила выйти за Лешу?

Откровенно говоря, вопрос неожиданный: по-моему, и так ясно, от кого я мог подчерпнуть эту информацию.

– А очень просто, – все-таки говорю я и закидываю руки за голову, – семь лет назад, двенадцатого февраля, а это была пятница и, если помнишь, мы с тобой в тот день собирались в кино, твой лучший друг позвонил в мою дверь, и…

И память мгновенно подбрасывает мне воспоминание о том, как это было…

«Звонок в дверь. Я, надев куртку, ищу по карманам смартфон и ключи от машины. Бросаю взгляд вправо, туда, где на стойке в прихожей лежат билеты в «Пушкинский». Тем временем дверной звонок звенит, не унимаясь, точно кто-то настырный прилип пальцем к кнопке. «Ну и кого принесло?» Распахиваю дверь – и не верю глазам своим. За дверью стоит Панков. Длинные волосы, заправленные за уши, по-детски невинные глаза, губы, сложенные бантиком – ни дать ни взять, не человек, а зайка. При этом на голове у Панкова черная трикотажная шапка, на плечах расстегнутая парка, ниже еще какие-то детали одежды, но это уже неважно.

– Привет, – ухмыляется он.

– Ну, привет, – машинально «здороваюсь» я. В голове возникает вопрос: «Откуда он знает мой адрес?» Следом за ним другая мысль: «Зачем он пришел? Что-то не так с Дианой?» Тело от этого мгновенно скручивает, и меня прошибает испарина.

– Что с Рыжаковой? – я невольно повысил голос.

– Ну… – Панков делает задумчивое лицо, долго жует губами и, кажется, искренне наслаждается ситуацией. – Ну, скажем так: с ней все хорошо. Но есть разговор. О ней. Где пообщаемся? – Панков оглядывает пустую лестничную площадку, потом бросает взгляд на меня и хмыкает: – Да ладно тебе, не трясись ты так. С ней правда все нормально. Так где разговаривать будем?

– Где хочешь. Впрочем, входи, – перевожу дух. Отступив от двери, пропускаю его в прихожую. – Но только недолго. Есть максимум пять минут, а потом я должен уйти, – спохватившись, предупреждаю я.

– Да я, в общем, тоже где-то минут на пять, – тем не менее, он весьма охотно переступает порог моего дома. Захлопываю дверь, разворачиваюсь к нему. Панков сует руки в карманы. С интересом разглядывает мое жилье, скользит взглядом по интерьеру, мебели и билетам, все еще лежащим на стойке. Затем переводит довольно едкий взгляд на меня. Он ниже меня ростом и чтобы смотреть мне в лицо, вынужден слегка задрать подбородок. – Короче, так, – безапелляционно начинает он, – ты этого пока что не знаешь, но Ди выходит за меня замуж. Свадьба состоится через месяц, а может так статься, что и намного раньше. Так что я чисто по-человечески тебя прошу: отстань от нее. Отстань, ты меня понял?

Но я не понял. Я нахожу, что кто-то из нас двоих сейчас явно спятил. Но я-то вроде нормальный. Внезапно накатывает смех.

– Леш?

– Ну? – Он исподлобья глядит на меня.

– Нет, ну нереально.

Нет, ну действительно разворачивается абсолютно дебильная ситуация. Я тут, понимаете ли, спешу, меня ждет Рыжакова, я уже собирался выходить, как появляется этот кекс и брякает мне прямо с порога то, от чего у меня моментально подгибаются ноги, потому что я посчитал, что с Дианой что-то случилось. Но этот псих выстреливает в меня еще каким-то идиотизмом, и я, вместо того, чтобы послать его, стою и еще его слушаю.

При мысли об этом улыбка сама сползает с лица.

– Леш, проваливай, – вполне так искренне говорю я. – Да, дурка через квартал. Всего тебе там хорошего.

«Адрес, видимо, взял в институте», – сваливается мне в голову. Впрочем, мне уже наплевать, где он его раздобыл вместе с его фантазиями.

– Но… – и на лице Панкова появляется довольно забавное выражение. Такая, знаете ли, своеобразная смесь негодования и недоверия. – Ты что, не понял, что я сказал?

Вместо того, чтобы выйти за дверь, он делает шаг вперед.

– Понял, понял. Леша, гудбай.

– Слушай, ты! – закипает он.

– Скажи, ну мне что, самому тебя за дверь выкинуть? – Я сажусь на банкетку, подпираю щеку рукой. Разглядывая его, я раздумываю о том, что мне, вообще-то, уже давно хочется ему двинуть. Например, с сентября. И, например, в глаз. От насилия меня удерживает только одно соображение: Диана вряд ли придет в восторг, увидев фонарь у него под глазом.

– То есть ты мне не веришь? – тем временем весьма раздраженным тоном уточняет Панков.

Верю – не верю… Какой-то театр одного малахольного! Нет, я, конечно, не верю. Но вдаваться с ним в препирательства мне сейчас откровенно некогда.

– Панков, бесценный мой, – поднимаю глаза на настенные часы, висящие над входной дверью, – ну вот честно, я тороплюсь. Давай пообщаемся в понедельник, а?

– Так, ну все ясно, – цедит он сквозь зубы. – Ладно, хотел я с тобой по-хорошему, но давай по-плохому. Короче, ты в курсе того, что мы с ней на тебя поспорили?

«О Господи, с ней – это с кем? И какой еще спор?» Снова смотрю на часы. До сеанса в кино осталось ровно сорок четыре минуты.

– Да подожди ты, я и сам уйду, – поняв мой взгляд, Панков отмахивается от меня, как от назойливой мухи. – Только сначала мы с тобой до конца разберемся. Так ты в курсе, что мы с Ди заключили пари на тебя? Она тебе не говорила? – он прищуривается, рассматривает меня. – Нет, похоже, не говорила. Тогда я скажу. Короче, первого сентября она и я заключили пари, что она заставит тебя за собою бегать. Или ты считал, что она на тебя просто так повелась, потом влюбилась и тебе дала?

За это «дала» уже нереально хочется дать ему в зубы. Причем сама фраза, сказанная им о пари, до меня как-то пока не доходит. Словно это нечто весьма отдаленное. Словом, не про меня.

– Ты же не думаешь, – между тем продолжает Панков, начиная раскачиваться с носка на пятку, – что все эти свистульки, ее ужимки, ее улыбки, подколки – всё это было просто так, ради твоих глаз? До тебя тогда не дошло, что она тебя разводила? И ведь она тебя развела. Я дал ей на это три месяца. А она управилась почти за два.

Я продолжаю молча смотреть на него. В голове проносится, что Панков точно сошел с ума. Потому что это не про нее. Это не про меня.

– А ты повелся. А мы с ней с детства дружили! – Панкова внезапно сносит на визг. Закашлявшись, он вытирает ладонью рот, не сводя с меня ненавидящих глаз. – Она и я, – продолжает он каким-то странным свистящим шепотом, – мы всегда были вместе. У нас всегда были общие интересы, друзья, пятнадцать лет общей жизни…

«Звучит так, точно она за тебя отсидела».

– …Она тебе никогда не рассказывала, что мы еще в пятнадцать лет думали, что поженимся? Но она не хотела постели, была не готова, и я ее ждал. Я ждал ее! И я бы ее дождался, если бы ты ей не подвернулся. А вообще… Боже ты мой! – Он вдруг начинает смеяться. – Как же все просто. Поступил в институт и трахнул какую-нибудь десятиклассницу…

«Какую десятиклассницу?» – пытаюсь сообразить я. Просто у меня, насколько я знаю, контактов с несовершеннолетними не было.

– … Какую-нибудь Машу. А перешел в аспирантуру, получил курс – и трахнул там третьекурсницу. Все равно ведь с кем спать просто так, да? Они ведь все одинаковые. Те же руки, ноги, всхлипы, стоны. Ну скажи, я не прав?

– Леш, я тебя очень прошу… – принимаюсь разглядывать костяшки собственных пальцев.

– Что? Ты о чем? – моргает он.

– Не доводи до греха. Сворачивайся.

А вообще, очень сложно отвлечься от его взгляда брошенного щенка. Еще сложней не замечать его судорожно подрагивающего подбородка и слез, набегающих на глаза. Просто тебе всего двадцать шесть, а к тебе еще никогда не приходил с разборками чей-то обиженный бывший.

– Подожди, ты! Я не о том говорю, – Панков тяжело дышит, долго смотрит куда-то в сторону и внезапно одним движением сползает на корточки в моей прихожей. Прислонившись к обоям спиной, он начинает тянуть с головы шапку. – Черт, как же трудно-то, – бормочет он. – Но ты поймешь, ты сможешь понять. Я… – он вскидывает голову и глядит на меня, – я люблю ее.

А мои мысли сначала разлетаются, а потом начинают кружить и кружить вокруг им сказанного. Вокруг услышанного мной. Вокруг самой ситуации. Вокруг их пари. Вокруг звериной ненависти в глазах этого явно съехавшегося с катушек парня.

В эту минуту происходит странный эффект: я будто бы раздваиваюсь. Причем одной половиной сознания я словно смотрю на себя со стороны, прислушиваясь к себе и ожидая собственной реакции, которая все никак не наступит и не придет. Другой ощущаю, как где-то в области моей грудной клетки образовывается довольно мерзкий клубок безотчетного липкого страха.

– А ты ее вскрыл! – без перехода вскрикивает Панков. – А я позволил. И сказать тебе, почему?

«Потому что ты – чокнутый, Леша! А что касается пари, то…» Но в голову ничего не приходит, кроме какого-то невнятного, что она… что я…

– Потому что мы, – доносится из угла, – на тебя поспорили. Но если бы ты тогда выстоял, она досталась бы мне. Но ты прогнулся, и она выиграла. И проиграла, потому что ТЫ ее получил!

Вот за этим-то «ты ее получил» и приходит моя реакция. Чему я рад, кстати. И вместо того, чтобы лечить молчанием и взглядами этого ненормального, я вскакиваю с банкетки. Первым делом распахиваю настежь дверь. Вторым хватаю его за шиворот и рывками тащу к двери, чтобы выкинуть его за порог. Панков трепыхается. Но я сейчас в таком состоянии, что по мне хоть из пушек пали. Пру, как танк, и волоку его за собой по полу. Просто я не хочу больше слышать его. Да мне и не надо. Одна сплошная дикая ярость. Ревность. Отчетливое чувство локтя соперника. И мне уже хочется его истребить. За одни эти мысли о НЕЙ и о НАС мне хочется раздолбать ему все лицо.

Но где-то на периферии сознания уже начинает маячить мысль о том, что все сказанное им о пари может быть сущей правдой. Почти мгновенно вспоминаются ее испуганный взгляд, с которым она пришла в Плехановском тогда, после болезни, ее внезапная готовность идти со мной на контакт и отвечать на лекциях. И то, как сильно прогнулась она, пока я сражался с собой. И то, как она себя повела, когда я накрыл ее вечером в институте, одну, в пустой аудитории.

Но я не хочу даже думать об этом.

– Дослушай! Постой! Отпусти меня! – Панков истерично визжит и пытается вырваться. В какой-то момент ему это удается, и он съезжает мне под ноги. Я наклоняюсь над ним, чтобы перехватить его за грудки, вздернуть на ноги и доволочь до двери, но он пятится назад, как осьминог, и быстро забивается в угол. Садится там, нелепо раскинув ноги, и размазывает по щекам слезы.

– Подожди, – он трясет головой. – Я все равно никуда не уйду. Понимаешь, я не могу. Я должен хоть раз, хоть кому-нибудь выговориться.

Его внезапный переход от истерики к плачу и почти молящему шепоту ввергает меня в ступор. Панков тем временем, как в забытьи, прикрывает глаза и упирается затылком в обои.

– Понимаешь, – он судорожно сглатывает, – я больше не могу носить это в себе. Это жутко больно. Это настолько больно, что иногда просто нечем дышать. Понимаешь… Если бы тогда, первого сентября ей не подвернулся бы ты, то все равно был бы кто-то другой. Просто она впечатлительная. И она, к сожалению, когда хочет, умеет настоять на своем. А ты ведь знаешь, какими любознательными бывают девочки в ее возрасте?

– Леш, ты ненормальный? – я наклоняюсь, вглядываюсь ему в лицо.