Текст книги "~ Манипулятор"

– Хорошо, предположим, именно этого я и добиваюсь. А что в этом плохого? – Лебедев отодвигает стул и садится напротив меня. Поставив локти на стол, складывает пальцы в замок, прислоняет его ко рту и глядит на меня.

– Ничего, – помолчав, говорю, – а мне, по-твоему, это нужно?

– Ты за что-то обижена на меня?

«Пять баллов за проницательность». Но вместо того, чтобы сказать это вслух, отрицательно мотаю головой:

– Нет.

– Тогда что тебе нужно? Я, конечно, не фея, но я хочу хоть как-то компенсировать тебе неудобства, связанные с твоим приездом в «Останкино».

«Всё. Когда-то мне было нужно от тебя всё: любовь, рассветы, закаты. А сейчас я вообще начинаю считать, что лучше бы мы не встретились тогда, у детского сада. Потому что моей жизни опять угрожает вылететь в ту же трубу, в которую ты отправил ее семь лет назад».

– Перестань выкручивать мне руки, – говорю я.

– Когда это я их тебе выкручивал? – удивляется Лебедев.

– Не надо, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! – А вот теперь я злюсь.

– Всё, всё. Хорошо. Ты права, я не прав, давай только не будем ругаться! – И Лебедев в жесте «сдаюсь» поднимает ладони вверх, после чего резко встает из-за стола и возвращается к своему креслу.

– Вот и отлично, – бормочу я и, рывком придвинув к столу стул, тяну к себе папки с акциями. Очень хочется еще кофе, но совершенно не хочется просить об этом Лебедева. Тем временем сам Лебедев усаживается за свой ноутбук, щелкает мышкой и начинает что-то печатать. И я понимаю, что он оставил меня в покое. И тут мне становится стыдно. Нет, действительно, если вдуматься, то с акциями он сам быстро не разберется. При этом он изо всех сил расшаркивался передо мной, а я набросилась на него, захлебываясь вспышками ярости. Пытаясь победить муки совести (он хотел, как лучше, а я, а я…) поднимаю крышку своего «Хьюлетта», вхожу в базу данных Московской биржи, но сознание все-таки гложет чувство вины и понимание, что я была не права.

– Ром, извини, – на пятой секунде молчания все-таки выдавливаю я.

– Извиню, если ты обедать со мной пойдешь, – не отрываясь от монитора, реагирует Лебедев.

– Хорошо, я подумаю.

– Плюс завтра поедешь на мне в «Останкино». – Он, поглядывая в монитор, принимается снова что-то печатать.

– Минус обед.

– Тогда сделка не состоялась, – он пожимает плечами.

– Ну и не надо! – Пообещав себе больше никогда в жизни не связываться с этим мастером спора, я ныряю в свой ноутбук.

Ромка подпирает щеку рукой и долго глядит на меня.

– Слушай, Рыжакова, – помедлив, начинает он, – а тебе не кажется, что мы с тобой третий день ругаемся, как супруги со стажем?

Но если он хотел пошутить, то шутка не удалась, поскольку мое сердце отзывается на нее болезненным всхлипом и новой вспышкой злости. От моей ответной резкости Лебедева спасает очередной стук в дверь и новый выход Веры.

– Роман Владимирович, – с извинением поглядывая на меня, произносит она, – прошу прощения, но к вам Абгарян. Говорит, вы на полдесятого встречу ему назначили.

Лебедев машинально бросает взгляд на часы и кивает:

– А, да, точно. Было.

– Хорошо, тогда я его сейчас позову. Может быть, еще кофе? – А этот вопрос, судя по взгляду Веры, задан уже мне.

– Спасибо, мы не откажемся, – мгновенно встревает Лебедев, не дав мне отказаться. Вера кивает, прихватывает поднос с пустыми чашками и выходит из кабинета. А в кабинете появляется молодой человек, похожий на Мартиросяна.

– Садись, Дима, – Лебедев дружелюбно указывает ему подбородком на «островок» у стола. – Ну, на что жалуешься?

Ухмыльнувшись, Дима-Мартиросян садится на стул, лицом к Лебедеву, спиной ко мне и начинает вполголоса что-то быстро ему рассказывать. До меня долетают отдельные фразы: «сюжет поехал», «Лида выбешивается и выбешивает» и «сроки снова поплыли». Стараясь не вслушиваться в то, что меня не касается, открываю синюю папку с акциями. Открепив прозрачный файл с первым пакетом акций, быстро перебираю их и испытываю легкое удовлетворение от осознания того факта, что Лебедев здесь ошибся. Акции этой фирмы уже полгода, как не котируются на высоких торгах. Хотя разобраться в этом не специалисту, действительно, было бы сложно. Отложив файл, роюсь в своем рюкзаке, достаю пачку с разноцветными стикерами и, приклеив красный на файл с данными акциями, распаковываю второй файл. А вот здесь Лебедев прав: драгметаллы в цене, хотя эту компанию я бы все же проверила. Наклеиваю на файл желтый стикер и рисую на нем знак вопроса.

– Диана, я ненадолго выйду, – отвлекает меня голос Лебедева.

– Да, конечно, Ром, иди, – чисто на автомате отвечаю я, не отрываясь от папки. Абгарян-Мартиросян с любопытством глядит на меня. Лебедев, посмотрев на меня, тихо хмыкает, поднимается, и вместе с Димой выходит из кабинета.

За время отсутствия Лебедева Вера успевает принести мне еще чашку кофе, я – стащить из коробки Лебедева облитое глазурью печенье, прогнать компанию с драгметаллами через свою сотрудницу Лену, получить ее «они точно норм., связаны с ОАО «РусЗолото», перебрать акции еще одной фирмы и выяснить одну интересную вещь.

В конце синей папки – акции некоего ОАО «ЛЕВС». Эта компания, а вернее, развитой оборонный концерн, примерно два года назад был преобразован из закрытого акционерного общества в открытое. После этого ЛЕВС пустил акции в открытую продажу, а три месяца назад скромно объявил о диверсификации своего производства, и цена на его привилегированные акции упала втрое. «А вот и первый прокол», – думаю я, наклеивая красный стикер. Хотя основной вопрос здесь заключается в том, знал ли Соловьев о планах диверсификации ЛЕВСа? И если знал, то тогда это чистой воды махинация. Задумавшись о том, каким образом Лебедев будет убивать Соловьева, если окажется, что тот вел нечистую игру, слышу звук открываемой двери и поднимаю голову. На пороге в расстегнутом пиджаке стоит Ромка.

– Как дела? – помедлив, интересуется он.

– Неплохо. Тебе рассказать, что я успела выяснить?

– Ага, сейчас, – рассеянно кивнув, он переступает порог, плотно, до щелчка, закрывает за собой дверь, проходит в комнату и останавливается у меня за спиной. И я вздрагиваю, ощутив на плече его теплую руку».

2.

Роман.

«Все те же взгляды, игра в войну и поза вечной отличницы. – Я смотрю на нее. – Скажи мне, душа моя, за что ты сейчас раз за разом пытаешься ударить меня? Мосты существуют, чтобы сближаться. Смерчи и ураганы – чтоб выносить грязь из души. Реки, чтобы вымывать нас чистыми на берега, где, кажется, уже все хорошо. В нашем же случае мы с тобой точно каждый раз умираем в прямом эфире. Моя подача – и твой укол. Мой укол – твой удар. Зачем это все, Диана? Когда-то мы просто были вместе, и мне было с тобой хорошо. «Это была сильнейшая эмоциональная связь», – так я рассказывал о нас матери. «Она красива, умна, раскована, мне с ней интересно, у нее прекрасный вкус, и я женюсь на ней», – говорил я о тебе друзьям.

Два месяца пролетели, как сказка.

Когда ты освоилась, мы изнасиловали с тобой практически все места, подходящие для занятий любовью. Прогулки по парку, объятия в парках и поцелуи на улице. Твоя рука в моей руке, твои ресницы, запорошенные снежинками, и твой чуть охрипший от смущения голос, когда ты просила: «Давай вернёмся домой». Домой означало «ко мне». И я был счастлив, я точно знал: ты – лучшее, что случилось в моей жизни. Постель, шутки, закаты. Задушевные разговоры взахлеб и обо всем на свете. И мое, неизменное: «Когда ты познакомишь меня со своими родителями?», пока я не услышал:

– Ром, мой папа сейчас плохо себя чувствует, а мама… – вздохнула ты, и я понял, что твоей матери сейчас просто не до гостей.

К концу декабря твой отец вроде пошел на поправку. И мы с тобой начинаем планировать, как встретим наш первый Новый год. Карамельные отношения – из тех, что никогда не бывают.

– Куда ты хочешь поехать? – Я стою за твоей спиной, и из-за твоего обнаженного плеча рассматриваю глянцевый журнал, который листаешь ты.

– Мне все равно, лишь бы с тобой, – ты смеешься, закидывая назад голову, чтобы видеть мое лицо.

И никогда никаких ссор. Впрочем, была одна, которую ты закатила мне на пустом месте. Смешная детская ревность к холодной брюнетке Ремизовой.

– Она постоянно глядит на тебя. Дай ей понять, что у нас с тобой отношения, – запальчиво требуешь ты. А я согласен на все, потому что ты ослепительна в своем чувстве маленькой собственницы. Господи, как я смотрел на тебя! Я же видел одну тебя…

– Хорошо, не переживай, я с ней поговорю, – обещаю я. Но разговаривать с ней мне не пришлось: после новогодних каникул Ремизова перевелась в другой институт, кажется, в РГГУ, и мы с ней больше не пересекались.

Вот ты в первый и единственный раз остаешься у меня ночевать. Вот мы встречаемся почти каждый день и проводим вместе все выходные. Не знаю, что ты каждый раз рассказывала обо мне своим родителям, но к концу января мы с тобой практически не расставались. Вот на твое день рождения я впервые дарю тебе розы. Белые, с каплями росы на бутонах. Вот я ловлю себя на том, что, кажется, изучил все твои вкусы, привычки. Ты в свою очередь ухитряешься без примерки в магазине подобрать мне любую вещь, и она четко мне по размеру. Что это было? Отношения, которых никогда не бывает… Как позже выяснится, это нас и погубит. Мы были слишком молоды тогда, чтобы понять: мы сближались настолько быстро, что нам просто не хватило бы топлива, чтобы вырулить из первой по-настоящему крупной ссоры. Но все это будет после, потом… Как будет и то, что ты выйдешь замуж, а я, пережив крах любви и прячась от разочарования, женюсь на Лизе.

А пока мы все еще вместе. Мы очень близки. Не подозревая о том, что нас ждет, мы встречаем Новый год в шумной компании, состоящей преимущественно из моих друзей. Затем возникает наш разговор о том, что ты боишься беременности:

– Рома, прости, но я одна схожу в женскую консультацию.

Вот она, первая царапина. И намек на то, что все очень скоро изменится. А потом наступит февраль, и будет другой разговор, который я запомнил до мелочей. И знаешь, душа моя, я бы очень хотел забыть его, но… Но как тогда ты узнаешь о том, что ТЫ мне сделала?

« – Скажи, – мобильный прыгал в моей руке, – ты собралась за него замуж?

– За кого? – испуганный голос Дианы.

– Мне что, фамилию произнести? – требую я практически на грани истерики.

– Кто, кто тебе это сказал?

«Тот, с которым ты, как выяснилось, заключила пари на меня».

– Диана, какая разница? – я повышаю голос. – Ты дала слово Панкову? Да или нет?

– Я… я… я… Рома, пожалуйста! Просто, я… понимаешь, я … – Диана замолкает и ищет слова. Но я не в том состоянии, чтобы выслушивать от нее ложь. Сейчас мне нужна только правда. И я взвинчиваю голос еще на тон:

– Так нет или да?!

– Ром, Рома, – У нее умоляющий голос. Но сознанием я уже понимаю, что она сейчас скажет мне.

– Диана, да или нет?

– Ром, я…

– Нет или да?! – кричу я в трубку. И слышу ее короткий выдох:

– Да. Но…

– Прощай.

Я бью на отбой. Короткие гудки, моментально разводящие нас на два противоположных мира. Вонзив ногти в ладони, я шепчу одними губами: «Предала, предала… За что?» Я машинально кружу по комнате, пиная мебель, попадавшуюся мне на пути. Я не хочу ее слышать и знать. В этот момент я вообще её ненавижу. Девушка, моя девушка, сумевшая одним этим поступком мне объяснить: «Малыш, я та еще сука». Диана перезванивает, но я не беру телефон. Спустя минуту приходит ее сообщение в Фейсбук: «Рома, пожалуйста, я все тебе объясню! Пожалуйста! Пожалуйста‼!» Но я молчу. Я мысленно сочиняю свой ответ ей. Я раз двадцать набираю его в голове и стираю написанное, пока, наконец, у меня не рождается.

«А знаешь, ты все такая же, – быстро, взахлеб печатаю я. – Но прежде чем предавать других, мы предаем себя. Я больше не хочу тебя видеть».

И все. Разрыв. Пустота. Жизнь плавится и рябит. Диана пытается мне звонить, но я извлекаю из телефона сим-карту. Она пытается мне писать, и я заношу ее в черный список. Она меня предала. Пари… Да, это было подло. Но видит Бог, я бы ей это простил (хотя и дал бы ей по мозгам). Но она собралась замуж. А это значит, что все это время у меня за спиной развивался ее параллельный роман с Панковым. А я был глупцом. И мне становятся понятны ее отлучки, ее поход с друзьями к нему на день рождения («Ром, я правда хочу сходить»), его букет алых роз ей на день рождения («Ром, умоляю, не обижайся, но я правда не могу его выбросить») и её постоянное нежелание знакомить меня со своими родителями.

И я забиваю на нее.

Хватает меня ровно на сутки.

Одумавшись, на следующий день (это уже воскресенье) я сам пытаюсь дозвониться до нее, но ее мобильный отключен. И я слышу раз за разом выворачивающее мне мозги: «Абонент недоступен». И я срываюсь. Борясь с нарастающим пульсом, я несусь к ее дому. Остановка метро, выход к МАДИ, потом, бегом, по заснеженной улице Черняховского – и я, задыхаясь, стою у двери ее квартиры. Кнопка звонка. Нажатие, еще одно, а потом бесконечная трель. Я звоню в ее дверь без передышки. Тишина. Пульс барабанит в висках, и я принимаюсь барабанить в закрытую дверь. Минут через десять бесплодных попыток достучаться до нее и дозвониться, я вываливаюсь на улицу, смотрю в ее темные окна, опять звоню на ее отключенный телефон, возвращаюсь на тот же этаж и бессильно сползаю вниз по обивке ее двери. Я сижу на корточках и бездумно смотрю в потолок. «Я буду ждать тебя…» И я ее жду, пока соседка с верхней площадки не выходит в третий раз за последний час вынести мусор, с каждым разом оглядывая меня все подозрительнее и подозрительнее.

– Молодой человек, – наконец, не выдерживает она, – вам что, плохо? Что вы тут сидите?

Да, мне плохо. Очень.

– Что вы сидите здесь, а? – соседка, напуганная моим молчанием, повышает голос.

– Я жду, – шепчу я.

– Кого?

– Девушку, – зачем-то вяло указываю на цифры, на обивке двери, – ту, что живет в этой квартире.

– А-а… А вы ей кто? – соседка вглядывается в меня. – Я вас тут не видела.

– Я? – Я откидываюсь затылком к двери и прикрываю глаза. «Хотел бы я знать, кто я теперь для тебя». – Ее друг, из института, – нелепо бормочу я.

– Из института? Из Плехановского, что ли? – оживляется соседка.

Разговаривать мне не хочется, и я киваю. Мне хочется, как тому наркозависимому, запустить по венам запах девчонки, без которой я – никто, почувствовать прикосновение ее руки и услышать ее тихий голос. Или – любой ее голос. Например, искренне обещающий мне: «Поверь, все будет хорошо». Или пусть даже с ноткой истерики: «Пошел ты к черту, Рома!» Или говорящий мне самое глупое: «Прости, это была просто шутка». Впрочем, я бы поверил ей, даже если она бы мне сказала, что это был дурной сон. Только я вот никак не проснусь…

– Она в больнице, – внезапно произносит соседка.

– В какой? Почему? Что с ней? Когда ее увезли? – Сыпля вопросами, я делаю попытку подняться на ноги. Но колени дрожат, и, кажется, ноги сейчас пойдут юзом, если я только услышу в ответ: «Диана пыталась наложить на себя руки».

«Из-за меня… Но если ты умерла, то мне лучше сразу под поезд в метро». От страха за нее меня начинает трясти. Покрываюсь испариной, судорожно сглатываю.

– Ой, а я не знаю, – с любопытством вглядывается в меня соседка. – Но Наталья… Наталья Николаевна, это ее мать, – машинально поясняет она, – так вот, Наталья мне сказала, что Диану снова грипп этот проклятый скосил. Хотя сама Наталья-то сидит у нее… Вон, вчера апельсины ей повезла. Я сама видела.

– Понятно.

«Жива». И я наконец встаю, думая о том, что мне все-таки нужно поговорить с ее отцом и матерью.

– А где сейчас ее родители, вы случайно не знаете? – Я смотрю на закрытую дверь.

– Ну, Лешка-то этот ее точно с ней, – ни к селу, ни к городу добавляет соседка, а меня обливает жаром и снова начинает трясти. – А вот Наталья… Муж ее, ну, то есть отец Дианки, совсем плох. Уж не знаю, что у них там вчера стряслось, но его «скорая» увезла. Так что теперь Наталье придется из больницы в больницу мотаться, – соседка сочувственно цокает языком.

– Ясно. – Медленно отлипаю от обивки двери.

«Простите меня, если сможете…» Но я все же надеюсь, что приступ ее отца не был связан со мной и моим разрывом с Дианой. Но больше мне делать здесь нечего. Я должен узнать, в какой больнице она лежит. Я должен с ней поговорить. Я должен попытаться ее образумить. И я прощаюсь и иду к лестнице.

– А что передаться-то им, когда вернутся? – соседка свешивается на перилах.

Но я делаю вид, что я не слышу ее, машу ей рукой и сбегаю по лестнице вниз. В тот день я снова звоню Диане из дома (мобильник сел), потом из квартиры матери. Я звоню ей до бесконечности, пока трубку на том конце не снимают.

– Диана?! – меня разом накрывают эмоции.

– Нет, – скупо и холодно произносит какая-то женщина на том конце линии.

– Добрый день, простите, а можно Диану? – Я так тороплюсь, что глотаю слова. Я даже забываю спросить у нее: «А кто вы?»

– Простите, а вы кто? – сухо интересуется она в свой черед.

– Я из Плехановского, я…

– Диана болеет. Позвоните ей позже, когда она выздоровеет.

– Хорошо, конечно. Простите, а в какой клинике она лежит?

– Извините, но я все уже объяснила декану вашего института.

И тут до меня доходит, что это, видимо, ее мать.

– И я… Наталья Николаевна, я могу узнать у вас адрес больницы, в которой лежит Диана?

– Нет, – отрезает она. – Не можете. Я попросила администрацию вашего ВУЗа, чтобы Диану сейчас не трогали.

– Но…

– Всего хорошего, молодой человек, – ее мать вешает трубку, а я остаюсь тонуть в коротких гудках, я – безнадежный и обезличенный для нее незнакомец.

Потом я принимаюсь обзванивать подруг Дианы, ее друзей и знакомых. Никто не знает (или не говорит мне), где она. Последними в моем списке идут Панков и шатенка Ремизова. Но Панков просто не берет трубку, и я набираю Лизе – той самой Лизе, которая очень скоро станет моей женой.

– Лиза, – я ерошу волосы, – привет, это Роман Лебедев. Ты случайно не знаешь…

– Я вас узнала, – перебивает она меня с непонятной мне радостью в голосе.

– Послушай, – я морщусь, – ты не знаешь, в какой больнице лежит Рыжакова?

– Нет, не знаю. Но если узнаю, то… мне вам сообщить? – Она делает еще и непонятную паузу, точно сомневается в том, что мне это действительно нужно.

– Да, пожалуйста! Я тебя очень прошу.

– Роман Владимирович, – она осекается и вдруг: – Понимаете, я… я вас люблю.

– Что? – Я сначала даже не понял, о чем она говорит.

– Я вас правда люблю. И хотя вы никогда не обращали на меня внимания, я все равно хочу вам сказать, что я буду вас ждать. И дело не в учебе. Вы же сами видите, я изменилась, – частит она. – Я даже очки сняла, – она нервно смеется, очевидно, поняв, что сморозила глупость. И потом снова взахлеб: – Но я правда стала другой. Совсем другой. Я хочу вам понравиться. И я…

– Извини, – не дослушав ее, я вешаю трубку.

В понедельник я иду в деканат, но там все глухо.

– Наталья Николаевна просила не беспокоить ее дочь, – глядит на меня декан.

– И насколько затянется отсутствие Рыжаковой? – Я приваливаюсь к стене, завожу назад руки.

– Ну, – он неопределенно пожимает плечами, – я думаю, что примерно на месяц.

– Она многое пропустит, – упавшим голосом бормочу я и перевожу взгляд за окно, за которым вперемешку с ледяным дождем сыплет крупным февральским снегом.

– Ничего страшного. Она девочка умная и догонит… Лебедев, если у вас ко мне все, то извините, но у меня дела, – декан поднимается из-за стола, показывая, что встреча закончена.

Потом я жду Диану. Я жду ее очень долго. Я жду ее месяц. Все это время ни она, ни Панков не показываются в институте. И я, решив, что причина ее отсутствия все же во мне, прошу отдать ее группу другому преподавателю. За это Пирогова устраивает мне скандал («С ума сошел? В начале семестра, когда нет замены? Я же своей головой за тебя поручилась!»). Но я непреклонен, и мы с Пироговой расходимся, как позже выяснилось, навсегда. А еще через неделю я сталкиваюсь с Дианой на входе в Плехановский.

Бледная, похудевшая, но ее глаза сияют от счастья, когда она делает шаг ко мне и шепчет:

– Привет.

А я стою и медленно умираю. И если у меня еще оставались сомнения на ее счет, то ее обручальное кольцо объяснило мне всё.

После этого я забиваю на аспирантуру и проваливаюсь в никуда, лишь бы не видеть «их» – так я теперь называю про себя Диану и Панкова. Через месяц я нахожу себя в беспросветной тоске, бессонных ночах, в боли в желудке от пьянства и душном запахе череды так похожих и не похожих на нее девушек. Я вымотался до предела в безнадежном и вечном поиске (не она, не она, не – она!) и отчаянном одиночестве, которое сводит с ума. И я собираю себя по атомам, звоню Лизе и впервые приглашаю ее на свидание, уцепившись за сказанное ею «я вас люблю», как за протянутую руку помощи. Лиза (да, я тогда не ошибся) была исполнительна до тошноты, копируя жесты, косметику, одежду и стрижку Дианы, хотя я никогда не рассказывал ей о своих отношениях с ней. Впрочем, эта исполнительность очень быстро исправится. А потом случится беременность Лизы. И будет моя попытка создать семью и стать хорошим отцом, и если не хорошим, то хотя бы не самым плохим мужем. Но то, что развело нас с Дианой и фактически убило нас, вряд ли сделало меня сильней или лучше…

«Но больше я не позволю тебе снова проделать это, душа моя, – думаю я, разглядывая ее золотистые волосы и напряженные плечи. – Ты каждый раз закрываешься от меня в новой попытке сбежать. Но я больше не дам тебе этого сделать, хотя бы потому, что я вот так не хочу. А хочу я всего лишь пару обычных вещей: например, жить и чувствовать рядом с собой женщину, которую я когда-то любил, и мне было с ней хорошо. Любил? Я все-таки это сказал? Ну что ж, давайте считать, что так оно и есть. И я больше не буду искать определения нашим чувствам. Я больше не буду вытаптывать аллею памяти, четвертуя себя шагами от нашего первого сентября до нашего февральского разрыва. Я больше не хочу вспоминать, что было с нами семь лет назад. Я хочу помнить лишь то, что будет с нами сегодня, завтра, сейчас. И хотя я пока что не представляю себе, куда это всё нас приведет, мне пока достаточно знать, что ты вернешься ко мне. Только поверь мне, Диана».

3.

Диана.

«Я запрокидываю назад голову. Собираясь спросить у него, зачем он опять меня трогает, хотя я русским языком просила его этого не делать. Но в дверь его кабинета снова стучат, и низкий женский голос (не Верин, точно!) спрашивает:

– Роман Владимирович, можно?

– Господи, ни минуты покоя, – Ромка нехотя убирает ладонь с моего плеча, делает шаг в сторону – и, уже громко: – Да!

Я разворачиваюсь к входной двери. Дверь открывается, и порог кабинета переступает светловолосая девушка примерно моего роста и возраста. И я машинально подбираюсь на стуле, поняв, что передо мной стоит человек совсем другого уровня, нежели веселая Рита, осторожная и яркая Вероника или же простоватая Людмила из детского сада, а… В общем, не знаю, как это объяснить, но есть такая категория женщин, которые выделяются из общей массы при любых обстоятельствах. И, какой бы образ они себе не выбрали, они всегда смотрятся в нем естественно и гармонично.

Девушка, вошедшая в кабинет, представляет собой как раз такой тип. И дело не в том, что по-своему она очень красива, а в том, что держится она так, что сразу видно: она давно привыкла к тому впечатлению, которое производит на окружающих. Чувство собственного достоинства и сдержанная линия поведения. «Да, я такая. Ну и что?» – словно спрашивает ее спокойный и чуть ироничный взгляд, пока я украдкой рассматриваю ее, узнав в ней еще и ведущую одного из популярных ток-шоу на нашем телевидении. И я даже помню, как зовут эту девушку: Саша. Плюс у нее труднопроизносимая эстонская фамилия с двумя характерными «а»: Аасмяэ. Безупречная фигура, запоминающееся лицо и стальные глаза того потрясающего разреза, который называют «кошачьим». При этом на ней строгий темно-синий брючный костюм, крой которых так любит моя сослуживица Смолина. Но если на Ирке подобные вещи смотрятся грубо и, в общем-то, по-мужски, то эта Саша выглядит в узких брюках и двубортном пиджаке необычно, но очень стильно.

– Да, Александра, что ты хотела? – между тем устало произносит Лебедев и, сунув руки в карманы брюк, прислоняется бедром к своему столу-островку. Но каким бы тоном он сейчас не с ней разговаривал, как бы себя с ней не вел и как бы устало на нее не смотрел, мне хватает и доли секунды, чтобы заметить, как в его глазах промелькнул тот характерный интерес, с которым мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину. «Она ему не безразлична!» – выстреливает мое создание, и я моментально покрываюсь чешуей и иголками.

– Роман Владимирович… Извините, – посмотрев на меня, кивает мне Саша, отворачивается и прикрывает дверь. А я начинаю тонуть в зеленой тоске и ревности, услышав в её хорошо поставленном голосе еще и ту особенную сексуальную хрипотцу, которая нравится всем мужчинам без исключения. – Я к вам на минуту, – продолжает Аасмяэ и, закрыв за собой дверь, направляется к Лебедеву. Ее высокие каблуки гулко постукивают по светлому ламинату пола. – Извините, что я вас отвлекаю, но я приглашение вам принесла. То самое, но оно на два лица. И я очень надеюсь, что вы к нам придёте. – Она улыбается ослепительной белозубой улыбкой.

«Интересно, куда она приглашает его? Впрочем, пусть идет. Мне-то какая разница?» – опомнившись, уговариваю я себя, но все равно неприятно.

– Спасибо, я постараюсь прийти… не один. – В глазах у Лебедева появляется непонятное мне загадочное выражение. Оторвавшись от стола, он подходит к Саше и протягивает руку. И только тут я замечаю, что в пальцах у самой Саши зажат длинный белый прямоугольный конверт, украшенный характерными завитушками, которыми снабжают приглашения на торжества, дни рождения, юбилеи и свадьбы.

«Приглашение. Она куда-то его приглашает, и он точно туда пойдет. Не один», – совсем уж расстроенно думаю я. Спохватившись, отрываю взгляд от конверта и с головой зарываюсь в папке с акциями. Правда, теперь к моей ревности примешивается еще и понимание, что Лебедев с его «правильным» обаянием вряд ли прожил монахом все годы после развода с Лизой.

– Отлично, мы будем очень вас ждать, – тем временем благодарит его Саша.

– Спасибо за приглашение, – повторяет Лебедев, и Саша, с легкой улыбкой кивнув ему, прощается и выходит.

Когда дверь за ней закрывается, Лебедев откладывает конверт на стол и задумчиво глядит на меня. Боясь, что в его глазах я сейчас выгляжу, как обиженный ребенок, надувшийся непонятно на что, отодвигаю папку и встаю. Допивая из чашки остывший кофе, принимаюсь неторопливо расхаживать по его кабинету туда-сюда, делая вид, что я разминаюсь, и попутно разглядываю его офис.

– Ром, а он ходит? – помолчав, указываю чашкой на метрового робота, пытаясь понять, от чего питается эта игрушка? От сети?

– Ходит. – Лебедев, вздохнув, отрывается от стола и идет ко мне. Я наклоняюсь, чтобы поставить пустую чашку на стол, и он пытается перехватить мою руку. Удивленно посмотрев на него, пристраиваю на столешницу чашку.

– Диана, – он морщится.

– Мы по-моему договаривались насчет рук, нет? – Я отворачиваюсь и делаю шаг к роботу, но Лебедев, подойдя, становится позади меня, почти вплотную ко мне. Но лучше бы он этого не делал, поскольку вместо того, чтобы выстрелить в него очередной колкой фразой, я чувствую, как у меня перехватывает дыхание. Почти забытое ощущение тепла его тела – оно такое, как и тогда, когда мы с ним были невероятно близки.

– Диана… – тихо повторяет он.

– Она тебе нравится, – все-таки выстреливаю я и прикусываю губу.

– Кто? – он осторожно обнимает меня за предплечья.

– Я же просила! – Я дергаю рукой, стряхивая его ладони. – Эта Саша, – уж совсем убитым голосом поясняю я и киваю на дверь.

– Александра? – удивляется он. – Да, нравится. Она хорошая журналистка и красивая женщина. Ну и что?

– Да ничего, – продолжая разглядывать робота, обхватываю себя руками.

– Диана, – Лебедев тяжко вздыхает, – через неделю наша Александра счастливо выходит замуж. А еще через две недели она уходит от нас на другой канал. Я ей сам рекомендацию дал. А сегодня на совещании еще и заявление об уходе ей подписал.

– Да? А когда и кому это мешало? – невесело усмехаюсь я, вспомнив, как я, будучи замужем, бегала к его дому, пока не увидела его с Лизой. И только тогда закончились мои иллюзии на его счет.

– Мне. Это мешало мне. К тому же, – Лебедев неожиданно хмыкает, – если честно, то я никогда ей не нравился.

– Кто, ты? – Я оглядываюсь. – Ром, я тебя умоляю! Поверь мне, она, как и Вероника, и Рита, не чает в тебе души. Ладно, всё. – Сообразив, что я только что себя выдала, я несколько театрально прищуриваюсь и деловито киваю на стол, где лежат его папки. – Давай лучше вернемся к нашим баранам. Пока тебя не было, я обнаружила одну интересную вещь. ООО «ЛЕВС», знаешь ли…

– Помнишь, я рассказывал тебе, что мне здесь дали кличку Кащей? – перебивает меня Лебедев, причем в глазах у него появляются смешливые огоньки.

– Помню. Ну и что? – Я завожу руки назад и прислоняюсь спиной к стене.

– Это Александра меня так назвала. А ты говоришь, я ей нравлюсь, – и Лебедев не менее театрально горестно трясет головой, точно опечален таким отношением Саши к нему по гроб жизни.

– Ах, это она тебя так назвала? – Я кривлю губы в улыбке. – Ром, не переживай. На самом деле, сама Саша так давно не считает.

Мы стоим напротив друг друга. Я смотрю в его бледно-голубые глаза с искорками смеха. Обаяние, его проклятое мужское обаяние. «Господи, сколько женщин тебя любили так же, как я?» – думаю я, и к горлу опять подступают слезы.

Ну почему я опять становлюсь с ним истеричкой и плаксой? Ведь за последние шесть лет я плакала только на похоронах папы. Ну и еще три дня назад. Причем, снова из-за него.

– Думаешь, не считает? – Лебедев кладет мне ладони на талию и тянет меня к себе.

– Я же простила не трогать меня! – вскрикиваю я. Спохватившись, кошусь на дверь: вдруг Вера услышит? – Да, я так думаю, – понизив голос, в попытке его оттолкнуть, упираюсь руками в его жесткую грудную клетку. Лебедев наклоняется ниже, заглядывает мне в лицо. Я рассматриваю его внимательные глаза, узкие ровные брови, переносицу, крылья точеного носа. В этот момент он задерживает дыхание, и я, смутившись, отворачиваюсь и принимаюсь разглядывать чашку на столе, машинально теребя лацканы его пиджака. Не знаю, что нужно говорить в таких случаях. Полное ощущение кролика, застывшего ночью на обочине всего в паре метров от фар несущегося на него автомобиля. Одно движение, и кролик сорвется, чтобы испуганно спрятаться за деревьями. Но все же что-то заставляет его по-прежнему стоять и ждать чего-то. У меня екает сердце. В это время Лебедев наклоняет голову, и наше дыхание смешивается. Мои губы приоткрываются, по кончику языку скользит холодок, по спине прокатывается трескучий морозец. И я понимаю, что он сейчас поцелует меня.