Текст книги "~ Манипулятор"

– Что? – присев на колено, обхватываю ее за плечи: – Что?!

– Что? Нет… нет, ничего. – Диана, кажется, немного приходит в себя. – Рома, ничего, – она снова пробует улыбнуться, но улыбка не получается. – Так, показалось, наверное, – нерешительно шепчет она.

Маска испуга на ее лице сменяется выражением неуверенности, и она морщится.

– Что? – Вообще-то ее «нет, ничего» никак не убедило меня в том, что с ней все хорошо.

– Ром, – глухим голосом просит Диана, – не обращай внимания. Просто песня дурацкая.

– Ты про «Титаник»? – не понимаю я.

– Нет, я… Я про розы.

Поймав мой взгляд, Диана резко встряхивает головой, точно пытается сбросить с себя наваждение. Щурится, кусает губы, ее взгляд мечется по сторонам, по моему лицу. В этот момент мне кажется, что она меня не простила и сейчас попросит меня уйти.

– Рома, пожалуйста, – она внезапно обвивает меня за шею, притягивает к себе, наклоняется, – иди ко мне! – и впивается в мои губы.

Не понимая, что это с ней, я вяло ей отвечаю. Отстраняюсь:

– Диана?

Но она, прикрыв глаза, быстро трясет головой и, кажется, впервые за все это время сама проявляет инициативу. Обхватывает ладонями мою голову, уже настойчивей тянет к себе и покрывает быстрыми, лихорадочными поцелуями мои губы, скулы и подбородок. Возвращается снова к губам и пытается их приоткрыть.

«Что ее гонит? Что ее испугало?»

– Ты меня не простила? – я осторожно обхватываю ее затылок. Заставляю ее откинуть голову и посмотреть на меня.

– Что? Нет… Нет! – Она снова встряхивает головой и уже умоляюще: – Рома, иди ко мне, ну пожалуйста.

Она задыхается. Поцелуй следует за поцелуем. Ласка становится откровенней. Ее пальцы бегут по вороту моей рубашки, она распахивает его и шепчет:

– Я хочу тебя чувствовать. Ну пожалуйста!

Ее пальцы скользят по моей голой коже. Она часто и судорожно дышит. За белой полоской ее зубов мелькает кончик влажного языка. От ее поцелуев я начинаю и сам заводиться. Через секунду она в каком-то отчаянном, почти животном порыве крепко прижимается ко мне, и ее хрупкое тело начинает дрожать.

– Диана, посмотри на меня, – притормозив с прелюдиями прошу ее я.

Она медленно открывает глаза, но в них, к моему облегчению, больше нет отчаяния и этого полудикого страха. Только желание, влечение, тяга – все оттенки испытанной женщиной страсти. И ее возбуждение наконец передается мне.

Поднявшись на ноги, я тяну ее с низкой банкетки. Встав, она обхватывает меня за предплечья. Мы целуемся. Она, тихо постанывая, царапает мне бицепс. Я резко прижимаю ее к краю стеклянного стола. В голове возникает шальная мысль, что наш секс еще долго не будет чересчур нежным или по-супружески скучным. Мне слишком долго ее не хватало. Ей меня, кажется, тоже. Я жутко скучал по ней. Впрочем, все мои мысли разом заканчиваются, когда я ловлю ее взгляд. Она глядит на меня снизу-вверх, и глубина ее глаз поражает почти неоновым цветом зелени. Кажется, что сейчас дышат даже ее зрачки и мелкие желтые крапинки, рассыпанные в центре радужек.

– Ром, я… Я правда очень люблю тебя, – внезапно шепчет она. Вспышка, безумный драйв, порыв и понимание, что – да, твоя.

Через секунду мы занимаемся любовью так, словно это последний раз в жизни.

Я сдергиваю с ее плеч халат. Кровь гулко стучит в висках, когда я вижу ее полностью обнаженное тело и маленькие стопы ног с аккуратными ровными пальчиками. Ногти покрашены ярко-алым. Красное на ее золотистой коже плюс ковер цвета темного венге. Это очень красиво. ОНА очень красива. И надо ли повторять, что я безнадежно влюблен в эту женщину? Покрываю поцелуями ее шею, грудь, каждый доступный мне сантиметр кожи. Она с тихом криком вцепляется мне в запястья. Внутреннюю сторону моих ладоней царапают ее возбужденные крошечные соски. Задохнувшись, она утыкается мне макушкой под подбородок и впивается губами в ямку между ключицами. Хриплый стон – и секс начинает приобретать оттенки чего-то уж совсем бешеного. Ее длинные пальцы исступленно дергают застежку моего ремня. Звякает пряжка. Ее рука стремительно едет вниз по дорожке моих волос к животу и дальше, к линии паха. Подавив стон, я перехватываю ее пальцы. Она беззвучно глотает ртом воздух, когда я, подхватив ее под бедра, усаживаю ее на столешницу. Опираюсь двумя руками по обе стороны от ее чуть разведенных ног. Наклонившись, ловлю ее взгляд. Машинально облизываю пересохшие губы:

– Ты меня ненавидишь?

– Что? Нет. Нет! – Диана пытается улыбнуться, но улыбка лишь на мгновение появляется на ее таких же пересохших губах. В эту секунду она ухитряется окончательно разобраться с моей брючной застежкой и снова целует меня, на этот раз глубоко, жадно и требовательно. Отводит глаза и смотрит куда-то в сторону, когда я заставляю ее опуститься спиной на стеклянную поверхность стола. Ее пальцы вжимаются в его край. Мой взгляд блуждает по ее лицу и вздымающейся груди:

– Я люблю тебя, ты меня слышишь?

Эти простые слова заставляют ее застонать и изогнуться, как бывает в предоргазменных спазмах.

– Сейчас. Ну пожалуйста! – шепотом просит она. Хотя нет, это даже не просьба, это сиплый женский приказ. Подхватив ее под колени, я развожу ее ноги. Она вздрагивает и громко вскрикивает, когда я, наклонившись, сминаю рукой ее левую грудь и повторяю губами рисунок ее лобка и линию обнаженной промежности.

– Рома! – она пытается приподнять голову.

Придерживая ее на столе, я обхватываю ладонью ее подбородок. Она лихорадочно ищет губами костяшки моего указательного. Ощутив, что становится влажной, пытается резко сдвинуть колени.

– Рома, я…

Покачав головой, я заставляю ее согнуть ноги и свести их вместе. Прижав ее колени к груди, удерживаю их ладонью. Я хочу ее видеть. Я хочу видеть все: ее впадинки под коленками, внутреннюю поверхность бедра и окружность приподнятых ягодиц. Она, застонав, закрывает ладонью лицо. Затем начинается метаться, стонать, конвульсивно сжимать свою грудь, когда откровенная ласка губами и языком становится ритмичней и жестче. Мои губы, мои влажные пальцы на ней, и ее ладонь, стиснутая в кулачок. Мое дыхание и длинные пряди ее золотистых волос, кольцами свернувшиеся у нее на груди.

На пике, когда она высаживается на протяжный стон, я беру ее. Движения с каждой секундой становятся сильнее и глубже. Я смотрю в ее затуманенные глаза, на изгибы груди, чувствую ее запах и то, как меняется ее дыхание. Вкус ее губ и кожи под языком. Она такая теплая и податливая. Она кричит, и я, приподняв ее голову, ловлю ее крики губами. Оргазм копится, как заряд, который хочется с силой бросить в желанное тело. Это как первый в жизни поцелуй, предчувствие острого наслаждения и возвращение к себе домой после затяжного и трудного путешествия. Это нужно почувствовать, чтобы понять, почему мужчина боготворит тело желанной женщины.

Руки Дианы начинают метаться по стеклу. Пальцы царапают край стола, точно ищут опору. Глаза в глаза и снова кожа к коже. От движения наших тел на пол падает ее щетка. Следом – какой-то флакон, кажется, это лак для волос. Флакон с тихим шелестом закатывается под кровать. Мы кончаем практически вместе, когда мой мобильник разражается сухим треском звонка. Айфон, поставленный мной на вибрацию, скользит по поверхности тумбочки. Застонав, бросил взгляд на дисплей («Юлька!») и с новым стоном уткнулся в напряженные мышцы живота Дианы. Закрыл глаза, чуть прикусил его влажную кожу и с наслаждением потерся об нее щекой и подбородком.

– Рома, кто-то звонил? – Диана пытается приподняться на дрожащих локтях и сесть.

– Да. Дочь, – с трудом усмехаюсь я, разглядывая ее. Протянул руку, убрал прилипший к ее губам завиток волос.

– Тогда… ну ты все же перезвони Юле! – в голосе Рыжаковой отчетливо слышны тревога, смущение и нотки здорового юмора.

– Мм, сейчас я ей напишу, – киваю я, краем глаз отмечая, что на мобильник уже пришла первая смс-ка от Юльки. Сообщение крупно, на весь дисплей (слава производителям Apple. Их телефоны – настолько рациональная вещь, что для того, чтобы прочитать смс, даже не надо включать приложение): «Папа, доброе утро. Когда ты за мной приедешь?»

Закатив глаза, покачал головой. «Это какой-то кошмар. Это не ребенок, а…» В этот момент Диана, словно вспомнив о чем-то, оглядывает меня, потом крутит головой, разыскивая что-то на полу, на столе и рядом с телефоном на тумбочке. На мгновение застывает, после чего поднимает голову и ищет мой взгляд. Снова глаза в глаза, и в этот раз разговаривают только они.

Ее зрачки медленно расширяются: «Ты соображаешь, что мы наделали? Мы без презервативов, Лебедев!»

«Соображаю. – Я прищуриваюсь. – Ну и что из этого?»

Она прикусывает губу: «А если я забеременею?»

Приподнимаю бровь: «И что в этом плохого?»

В ее глазах мелькает отчаяние: «А что, если я не готова?»

Вздыхаю: «Жаль, что так. Но – ладно, хорошо. В любом случае, мы всего лишь попробовали».

Она морщится: «Ром, а давай ты больше не будешь…»

Я УБЕДИТЕЛЬНО гляжу на нее: «Послушай, чтобы ни случилось, все будет хорошо. Просто поверь мне».

Просто – поверь.

Но, если честно, я сейчас жду взрыва или упреков с ее стороны. Может, даже что-нибудь назидательное про мужской эгоизм, самолюбование и самолюбие. Но она, тяжко вздохнув, всего лишь протягивает мне руку:

– Помоги мне встать, – просит она, – и Юле, пожалуйста, набери.

Киваю. Стягиваю ее со стола, беру ее на руки и переношу на кровать. Быстро забрав мобильный с тумбочки, устраиваюсь рядом с Дианой. Рыжакова кладет голову мне на плечо и берет мою руку. Рассеянно рассматривает мою ладонь и зачем-то сгибает мой безымянный. Пока она разглядывает мою кисть, я разбираюсь с Юлькой, свободной рукой печатая ей то, что она с легкостью прочитает: «Доброе утро. Как спалось? Привет бабушке. Потерпи. Я через 1 час приеду».

«Ховошо» – незамедлительно приходит в ответ, причем именно с буквой «в». Следом прилетает еще одна смс-ка: «Хорошо, папа».

«Здорово». Вздохнув, отбрасываю телефон на кровать.

– Тебе пора? – помолчав, спрашивает Диана.

– Нет, – высвобождаю ладонь из ее руки и перетягиваю ее себе на грудь. – Посмотри на меня, – прошу я, хотя она и так уже глядит на меня. – Вернее, послушай меня, – исправляюсь я.

– Сейчас. – Диана с преувеличенно серьезным видом запахивает на мне полы рубашки, тщательно их разглаживает и, поерзав, поудобней устраивается на мне. После чего укладывает локти у меня на груди, подпирает одной рукой щеку и кивает: – Ну, давай. Говори.

– Диана, я правда двенадцатого февраля встречался с Панковым. Это было примерно в полпятого вечера. В тот день он мне и сказал, что ты собралась за него. После этого я тебе позвонил и… дальше ты знаешь, что было. Прости меня за это. Но после того моего трижды проклятого звонка я набирал тебе тоже. Я звонил тебе несколько раз, но ты не снимала трубку. А потом к телефону подошла твоя мать и…

– Что? Когда ты с ней разговаривал? – улыбка мгновенно слетает с ее лица.

– Дня через два, может быть, через три после нашего с тобой разрыва. А что? – не понимаю я.

– Ром, скажи… – она сглатывает, – а ты ей представлялся?

– Не помню. Кажется, нет. Хотя, точно нет. По-моему, я сказал только, что я из Плехановского. Но это неважно, потому что я о другом. Поверь, я действительно…

– Рома, – Диана глубоко вздыхает и опускает ресницы вниз, – не нужно. Я тебе верю.

– Веришь? – поражаюсь я. Я-то считал, что сейчас она снова будет сопротивляться или со мной спорить. Но она открывает глаза, и в ее радужках – такое тепло, которое, кажется, может заполнить собой весь периметр вокруг нас.

– Да. Верю. – В этот момент Диана наклоняется и как-то особенно нежно целует меня в губы. Я машинально ей отвечаю. В ее ответной улыбке появляется солнце.

– Тогда почему… – тем не менее, еще не отойдя от этого ее «верю – не верю», я кошусь на часы, – ты полчаса назад мне сказала, что Панков не мог нанести мне визит?

– Ну, – выражение счастья несколько меркнет, когда Диана задумчиво прикусывает губу, – ну окей. Просто я тогда посчитала, что Леша не мог этого сделать. И я правда думала, что тебя завела Ремизова, которая весь третий курс была от тебя без ума и… – и она осекается, поймав мой протестующий взгляд. – К тому же, – Рыжакова, словно извиняясь, трогает пальцем мою губу, – ты прости меня, но ты у нас известный манипулятор.

– Кто, я? – еще больше изумляюсь я.

– Да, ты. Разве не ты планомерно вытаскивал меня в «Останкино», а потом на вчерашнюю свадьбу?

– Я и манипулятор? – Говоря по правде, подобная характеристика даже не то, что меня не устраивает – она меня обижает. – Душа моя, ты хоть знаешь значение этого слова?

– Мм.

– Мм? Ну и кто это?

– Ну… – Диана на секунду задумывается. – Ну, скажем так, изначально, насколько я помню, так называли артиста, который исполнял различные фокусы за счет виртуозной техники пальцев. Но если углубиться в бездны человеческой психологии, – и она смеется, – то это человек, который так или иначе управляет другими людьми. То есть – как ты.

«Бред».

– Ясно. – Я иронично киваю. – Спасибо.

– А что, разве не так? – Диана перебрасывает волосы за плечо.

– Не-а, не так.

– А как тогда? Давай, расскажи. А я послушаю любимого старого препода.

«Кого, кого?»

– Знаешь, я однозначно без ума от твоего чувства юмора, – говорю я, прищурившись.

– А я – от тебя. Особенно от того, что у тебя, по твоим словам, в школе были одни пятерки по русскому.

– И что, мне теперь все определения тебе огласить? – в отместку почти дословно цитирую ей ее в начале ее же третьего курса.

– Не стесняйтесь, Роман Владимирович, начинайте, а я, если что, вас остановлю, – она довольно успешно копирует мою институтскую мимику.

– Ну, хорошо. Тогда… – с показной ленцой забрасываю руки за голову, – начнем с того, что значение этого слова закрепилось с середины прошлого века благодаря применению сложной механики для работ с объектами в атомной промышленности. Именно тогда возникла необходимость в управления положением опасных предметов. Чуть позже манипулятором стали называть грузоподъемное устройство для выполнения…

«Интересно, – мелькает ехидное в моей голове, – надолго ее терпения хватит?»

– Ррр, зануда, – рычит она и делает вид, что она меня душит.

– А у тебя зато мелкие криминальные наклонности. – Тем не менее, подыгрывая ей, пару раз дернул ногой, закрыл глаза и упал головой в центр подушки. Полежав так, открываю глаза. А она смеется.

– Но вообще, ты права, – соглашаюсь я. – Я зануда. Так о чем бишь я?

– Как всегда, обо всем на свете. – Диана фыркает. Потом бросает взгляд на часы и поторапливает меня: – Но ты съезжай все-таки на тему психологии.

– О! О психологии, – поднимаю вверх палец я. – Так вот, что касается психологии, если, конечно, вообще надо лезть в область, в глубинах которой почему-то так обожают копаться люди без соответствующего образования, то в терминах этой науки манипулятор – это личность, использующая других людей для своих целей. Для своих, понимаешь? То есть этот человек действует ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО в своих интересах. Ему нет до других дела. А если тебе нужен достойный пример подобного поведения, то… – и тут я, озаренный вдохновением свыше, еще и припечатываю, – то это, на мой взгляд, твой драгоценный Леша.

И тут я ловлю ее рассеянный взгляд. Она снова о чем-то думает. В этот момент мне в голову скатывается тоже одна весьма интересная мысль, что Диана стала что-то уж слишком спокойно реагировать на эпитеты, сказанные мной в адрес этого типа.

– А что? – помедлив, продолжаю развивать я успех. – По-моему, Панков – это чудесный пример. Хотя справедливости ради надо сказать, что я сужу исключительно по тому, каким он был в институте. И опять же, справедливости ради, хочу отметить, что больше всего он порадовал меня двенадцатого февраля. Этот его приход ко мне. Все эти слезы… и фотки.

Сообразив, что меня порядочно занесло, прикусываю язык. Поздно.

– Какие… фотки и слезы? – вздрагивает Диана.

Вот здесь мне приходится основательно задуматься. С одной стороны, мне совершенно не хочется в тридцать четыре стать кляузником. С другой, откровенно задолбал меня этот ее Леша. Покопавшись в себе, наконец, нахожу, по-моему, неплохой выход:

– Скажи, пожалуйста, а ты продолжаешь общаться с ним?

Очень хочется услышать ее: «Нет». Но Диана кивает.

– Ну, тогда, – пробую лежа пожать плечами, – спроси у него как-нибудь, что он делал двенадцатого в моей однушке?

– Хорошо, я спрошу, – спокойно соглашается она, поднимает взгляд на меня – и вполне так серьезно: – Но ты правда считаешь, что Лешка – такой?

– Да, я действительно так считаю. – В этот момент я решаю все-таки добить ситуацию до конца. – А ты… А может, ты так долго лгала себе на его счет, что сама в это поверила?

Повисает короткая пауза.

– Не знаю, Рома, – в конце концов вздыхает она, – может быть, ты и прав.

В этот момент я ловлю себя на том, что в ее отношении к нему возникает все больше загадок. Сначала она его бешено защищает, чуть ли грудью бросаясь за него на амбразуру. А теперь соглашается практически со всем, что я ей про него говорю.

– Ром, – она внезапно и как-то уж чересчур пристально глядит на меня, – а вообще, как ты к нему относишься? Только без ревности, – предупреждает она.

– Без ревности? – немедленно реагирую я. – А что, у меня уже есть для нее основания?

– Нет. Уже. И очень давно, – она совсем по-кошачьи показывает мне язык.

– Знаешь, – усмехнувшись, склоняю голову набок, – меня так и тянет сейчас от радости броситься тебе на грудь.

– Потом бросишься, – она смеется. – Так что там насчет Леши?

– Насчет Леши. Знаешь, если ДЕЙСТВИТЕЛЬНО отбросить ревность, то я никак к нему не отношусь, – вполне искренне признаюсь я. – А после того, что было двенадцатого февраля, я бы вообще предпочел больше никогда с ним не встречаться и не слышать о нем. Но … – и хотя говорить этого мне не хочется, я все-таки добавляю, – но мне кажется, что он по-своему любил тебя. Хотя я совсем не уверен, что это любовь во благо. Но ты спросила, как я к нему отношусь, и я повторяю: никак. И я буду относиться к нему никак, но ровно до тех самых пор, пока он будет держаться подальше от наших с тобой отношений. Но если я узнаю, что он хоть когда-нибудь пытался или же попытается причинить вред тебе, мне или нашему окружению, или, если уж речь у нас с тобой зашла о психологии, то твоей психике и здоровью, то я… – но это и так уже звучит пафосно, как и фраза, которой я хотел закончить речь: «Я его уничтожу». Так что я заканчиваю монолог несколько по-другому: – То я забуду о своем «никаком» отношении к нему, и я с ним встречусь. И сам с ним поговорю.

– И что, будет драка? – Диана кусает губу.

При этом вопросе в моей голове мгновенно возникает воспоминание, что я чуть не сделал с Панковым двенадцатого февраля. «Интересно, и что меня тогда удержало?» – думаю я.

– Это важно? – спрашиваю я вслух.

– Да. – В этот момент Диана почему-то полностью сосредотачивается на моем лице.

– Если важно, – вздыхаю я, – то я не знаю, что будет.

– И все же?

– Диана, – я рассматриваю ее глаза, – мне не двадцать шесть лет, а почти тридцать четыре года. У меня есть ребенок и обязательства. Я не псих, ты это знаешь. Но, к сожалению, были и есть такие проблемы, которые мужчина будет решать только насилием.

– Понятно. – Она опускает вниз голову.

– Так, стоп. Ты о чем там снова задумалась? – я поворачиваю ее к себе. Извиняясь за то, что я говорить ей, в общем-то, не хотел, мягко ее целую. Она охотно мне отвечает, но потом резко отстраняется.

– О том, что мы кофе так и не пили! – И, скатившись с меня, она хватает подушку, лежащую слева, и нахлобучивает ее мне на голову.

– За что? – изумляюсь я.

– За насилие. Чтобы тихо сидел и никуда не лез.

– Ах ты… – В отместку пытаюсь ее ущипнуть, но она уворачивается и вскакивает с кровати. Наклонившись, быстро роется в шкафчике для белья, затем прихватывает со стула джинсы, футболку и со всем этим добром исчезает где-то в районе коридора и ванной комнаты. Хлопает дверь, и до меня доносится шум воды.

Усмехнувшись, откладываю влево подушку. Пристроив ее рядом с другой, снова закладываю руки за голову. Секунд десять медитирую в более-менее спокойной нирване, изучая потолок этой комнаты и хрустальную люстру с симпатичными бледно-голубыми подвесками. Мне нравится здесь, и мне очень хорошо с НЕЙ. И, может, у нас все очень скоро наладится, думаю я, если она наконец поймет то, что я пытался объяснить ей про Панкова? Она умна, проницательна, к тому же она все-таки меня знает. Я бы даже сказал, что порой она ухитряется читать меня на каком-то глубинном уровне. И она никогда не ломала меня. Она мне очень нужна. Я хочу связать жизнь с этой женщиной. А тот секс, который был у нас утром… Я прикусываю губу. Видит Бог, я не хотел навязывать ей беременность. Но в тот момент, когда она тянулась ко мне, мне вдруг показалось, что так будет правильным. А сейчас… Улыбка сползает с лица. А теперь я даже не знаю. Хотя, по-моему, это все-таки больше ей решать. Но если получится, то я буду рад. Очень.

Мысль о ребенке в проекте перескакивает на другого ребенка, который шлет мне по утрам сообщения. Вспомнив о том, что Юлька ждет меня через час у Веры Сергеевны, глубоко вздохнул, спрыгнул с кровати. Скинул брюки, рубашку и отправился на шум воды в ванную, к Диане.

Минут двадцать спустя мы уже тихо-мирно сидим на ее кухне. Она, с аппетитом уплетая йогурт из пластикового стаканчика с нарисованной здоровенной клубникой, тихо смеется, наблюдая, как я наворачиваю её яичницу.

– Можешь и мой бутерброд съесть. Вот, держи. – Диана гостеприимно пододвигает мне тарелку.

– Мм, шпасибо, – киваю я с набитым ртом. Проглотив, исправляюсь: – Извини. Спасибо. – Вытираю рот бумажной салфеткой. Спохватываюсь: – А ты?

– А я не хочу. Это ты у нас по утрам ну очень голодный, – и она, прищурившись, весьма театрально облизывает ложку.

Откашлявшись, поерзал на стуле. Закидываю ногу на ногу.

– Ты сейчас доиграешься, – честно предупреждаю я.

Долгий взгляд глаза в глаза – и я растворяюсь в ее улыбке, в ее теплых зрачках, в этом милом домашнем утре, как кубик сахара в чашке утреннего эспрессо. И становится совсем непонятно, откуда брались наши недавние вражда и агрессия? Что это было? Чувство вины? Обида? Выброс адреналина? Мы что-то не договорили? Или мы просто придержали до этого дня то, что когда-то так и недополучили с другими?

– Может, поедешь со мной? Заново познакомишься с Верой Сергеевной. Потом прогуляемся с Юлькой в парке. Или все вместе сходим в кино. Скажи, ты хочешь в кино? На мультики? – Я привычно отправляю руки в карманы пальто, стоя в ее прихожей.

– Нет, не хочу я на мультики. Я выспаться, если честно, хочу. А тебе нужно к дочери, – Диана, поплотней запахнув на груди кофту, скрещивает на груди руки и опирается плечом о дверной косяк. Я чувствую исходящее от нее сонное тепло.

– Ладно, хорошо, отдыхай, – соглашаюсь я. – А вечером созвонимся?

– Ты мне наберешь?

– Обязательно, – перегнувшись через порог, пытаюсь поцеловать ее.

– Нет, подожди, – Диана быстро отстраняется. – Через порог – это плохая примета. Так мы снова с тобой поссоримся.

– Знаешь, – я долго смотрю на нее, – мне кажется, что весь объем ссор мы с тобой уже выбрали.

– Уверен?

– Скорей, надеюсь на это. – Сделав шаг к ней, все-таки привлекаю ее к себе за плечо и ловлю ее губы. Поцелуй. – Ладно, пока. Я тебе позвоню.

– Пока. Позвони. Но только не раньше восьми часов вечера. Мне кажется, что я до восьми еще буду спать.

– Ховошо, – вспомнив Юлькину орфографию, шучу я.

– Как, как? Я запомню. – И она смеется.

Кивнув ей на прощание, я иду к лестнице. Не вызывая лифта, поднимаю повыше ворот пальто. Не оборачиваясь (кажется, тоже плохая примета), сбегаю вниз по ступеням. Толкаю скрипучую дверь подъезда. Выйдя на улицу, замираю на пару секунд, чтобы подставить лицо уже по-настоящему теплым лучам весеннего солнца. Скоро будет май, думаю я. Следом за этим приходит мысль впервые за два года в «Останкино» взять отпуск, Диану и Юльку и втроем отправиться в теплые страны. Или на море. Или в Чехию, например. Почему в Чехию? Ну, весной там довольно красиво. Или свозить девчонок в Бельгию? Интересно, Диана была в Бельгии? Но мысли путаются, кружат и исчезают, оставляя после себя лишь приятное послевкусие, когда я, насвистывая мотив из «Титаника», направляюсь к своей машине.

В этот момент мне кажется, что жизнь, за последние семь лет выдав мне почти все доступные ей черные полосы, наконец успокоилась и перешла на белые. А может, я просто счастлив сейчас. У меня наконец появилась определенность с Дианой – и цель. Быть рядом с ней.

Быть вместе».

2.

Диана.

«Я запираю за Ромой дверь, и улыбка медленно сходит с лица. Если честно, то мне очень хочется спать. Но я знаю себя: мысли сейчас просто не дадут мне заснуть. К тому же, на столе в кухне еще осталась неприбранная посуда…

Завернувшись в кофту, я медленно возвращаюсь на кухню. Постепенно выстраивая в голове картинки этого дня, начинаю складывать в мойку вилки, чашки, тарелки. Отправив на сушку последнее вымытое блюдце, усаживаюсь за стол и откидываюсь на спинку стула. Долго разглядываю забытые Ромкой на столе зажигалку и сигареты. «Надо попросить его бросить курить, это все-таки вредно. Может, послушается меня и бросит?» Вздохнув, аккуратно сдвигаю его сигареты к центру стола, туда, где стоит подсвечник с серебристой свечой, и начинаю перебирать в голове то, что сегодня произошло.

Я впервые солгала, глядя Ромке в глаза. Почему?

Это просто.

Все мы лжецы. Все мы лжем. Мы начинаем лгать еще в детстве, когда только-только учимся говорить. Лишняя конфета, разбитая тобой ваза. Чтобы не обидеть и не расстроить маму. Ты растешь, вместе с взрослением раздвигая границы неправды. В юности ты говоришь родителям, что идешь на квартирник, а сама отправляешься с друзьями на чью-то дачу. Ты взрослеешь, набираешься опыта и начинаешь лгать, исходя из все более разнообразных причин: не хочешь ни с кем обсуждать свою личную жизнь и на вопрос: «Как дела?» каждый раз отвечаешь: «Отлично». Ты говоришь неправду начальнику, чтобы прикрыть коллегу. Ты лжешь подругам. Одной потому что не хочешь ее огорчать, хотя ей не идет платье, которое она любит и с удовольствием носит. Другой – чтобы уберечь от развала ее семью, хотя ты прекрасно знаешь, что ее муж давно ей уже изменяет. Ты лжешь во благо. Ты лжешь во спасение, бледнея от страха за человека. Иногда ты лжешь, потому что боишься потерять отношения. Иногда, потому что просто боишься. Я солгала Роме, когда поняла: я не могу с ним ТАК поступить.

В тот момент, когда он снова и снова выстреливал в меня вопросами о беременности, о таблетках, о невыношенном и нерожденном мной малыше, я вдруг поняла: в нашем прошлом остались ребенок, которого ни один из нас никогда не возьмет на руки, и призраки. А в настоящем есть он, безнадежно любимый, выбранный мною однажды, но, как оказалось, раз и навсегда, и терзаемый чувством вины так, что его муку можно было потрогать руками. «Рома, у тебя сейчас такие глаза…» Когда ты видишь ЕГО глаза, в которых гнев, ярость и кровоточащая рваная рана, то ты выбираешь сердцем. И ты выбираешь очень быстро. В этот момент у тебя просто нет времени на трезвый расчет и аналитические построения из категории: «Что будет, если?..» И может быть, в этот момент ты тоже выбираешь один раз и на всю жизнь. И я выбрала. Я не хотела его раскаяния. Я хотела, чтобы он жил. Жил нормально и жил без этого.

Ушел бы Ромка, узнай он правду или услышав от меня, например, что я пошла на аборт, как предлагал мне девятнадцатилетний Панков? Я не знаю. Хотя нет, это тоже ложь, потому что я – ЗНАЮ. Он бы простил мне. Не смог бы понять, но простил бы. И в этом он весь. Он не станет сюсюкать, часами нежничать и обещать тебе луну и звезды с небес. Но в его мимике, жестах и взгляде будет целая книга. К тоже же, я знала еще одну вещь про себя, хотя очень долго пыталась не смотреть правде в глаза. Я ненавидела Ромку за то, что однажды он меня бросил. В настоящем я пыталась наказать его отчуждением, не прощая обиды, делая ему больно, раз за разом отвечая уколами на порезы, но я всегда знала, что ОН все равно лучших всех для меня. И все.

И не нужно вранья.

Мысли плавно перетекают на то, что случилось после нашего с ним разговора. Дальше были постель, откровения и уже голая правда.

Поняв, что Рома тогда по сути не бросал меня, по-настоящему, раз искал меня, я ощутила… это была дикая смесь раздирающей горечи, которая копится под языком («Почему, ну почему трубку тогда сняла мама, а не я?»), невыразимого облегчения, похожего на первый глоток воздуха утопающим, и безумной радости, которая вдруг растеклась в огромное и безбрежное счастье. Понимание, что он никогда от тебя не отказывался. Осознание, что все самое трудное и невыносимое для нас все-таки кончилось. И капля все того же едкого чувства сожаления, что тогда, семь лет назад, все могло бы быть по-другому. От мысли, что в этом случае Ромка бы точно узнал, почему я попала в больницу и кто в этом был виноват, я быстро пришла в себя.

Именно здесь ушло ощущение общей несправедливости и неправоты судьбы. Виноградная кисть событий, выбор людей, поступков и вечная математика закономерности: что ты выбираешь и чем ты закончишь в итоге? Попытаться найти объяснение этой закономерности – занятие, скорей, увлекательное, нежели плодотворное.

Но кажется, именно в этом и состоит наша жизнь…

Задумавшись, провожу кончиком пальца по мраморной, с голубой жилкой, столешнице.

«Его глаза…» Я даже сейчас ощущаю их цвет, когда его нет рядом со мной, и он не глядит на меня. Они голубые, очень светлые и почти мерцающие. Они очень красивые.

Его глаза…

Но мои уже сами закрываются от усталости.

Поднявшись со стула, я перехожу в спальню. Прихватив по дороге из комнаты плед, укладываюсь на кровать и обнимаю подушку, которая еще хранит Ромкин запах.

«Ромка…» Рома, со всеми его плюсами и недостатками всегда был ироничен насчет себя. А вот у Лешки самоиронии почему-то никогда не было.

В этот момент я начинаю до конца понимать, что в трагедии, разыгравшейся семь лет назад, были виноваты отчасти я, отчасти – Рома и еще один человек. Элементарное совпадение, два рингтона и одна случайная, вскользь брошенная Ромкой фраза. Когда из-за двери донеслось про «миллион алых роз», и Лебедев произнес слова про Титаник, во мне что-то щелкнуло. И – я не знаю, с чем это можно сравнить, но это было как вспышка. Как если бы в темной комнате, в которой ты существовала годами, вдруг резко включили свет. Первое мгновение тебя ослепляет. Свет пугает. Потом глаза привыкают к нему, и ты начинаешь по иному видеть предметы. То, что ты воспринимала как роскошное кресло, оказалось на деле криво сколоченным ящиком. Хрустящие белые простыни, на которых спала, оказались грязным бельем. А то, что ты, гордясь, носила на пальце как золотое кольцо, было ржавой колючей проволокой. Это было очень похоже.