Текст книги "~ Манипулятор"

– … Вот мы и поговорим о вашем с Дианой будущем, – вынимает меня из размышлений учительский тон матери. Что вместе с ее звучным голосом производит эффект грохнувшейся мне под ноги чугунной сковородки. – Кстати, а оно у вас намечается? Или ты, как обычно, для себя еще ничего не решил?

Но я уже все решил. Правда, в этот момент мне в голову закрадывается смутное подозрение, а не идет ли речь о сборе в воскресенье всей нашей «дружной» семьи, в понятиях Веры Сергеевны?

– Мам, а мой уважаемый отец у тебя в воскресенье тоже будет? – недолго думая, выстреливаю я. Вера Сергеевна краснеет и быстро отводит глаза в сторону. И я понимаю, что я попал в точку. Следом за этим накатывает привычная злость.

– Так, если он будет, то мы не придем, – обещаю я в категоричной форме.

Мне еще не хватало знакомить Рыжакову с этим… который… Впрочем, не важно, все и так давно знают, как я к отцу отношусь. Хотя слово «отец» здесь вообще надо бы взять в кавычки. Прекрасно отразило бы и наш принцип родства, и суть наших отношений.

– Рома, хватит, – тем временем пытается урезонить меня мать.

– Значит, так. Мама, я тебя ОЧЕНЬ люблю, но я в последний раз тебе повторяю, что я, – отлепившись от стенки, я стремительно делаю шаг к матери, – не буду встречаться с ним. И я не буду с ним разговаривать. И разговаривать о нем я тоже не хочу. А если ты еще раз попробуешь втихую свести нас всех вместе, то я…

– Что ты? Что ты сделаешь? – Во взгляде матери появляется стальной блеск, следом – такой разряд молнии, который заставляет меня захлопнуть рот и прирасти к линолеуму. Зато до меня впервые в жизни, пожалуй, доходит, у кого я слямзил этот взгляд. Я-то считал, что он у меня от отца. Какое там! Да мой папенька – жалкая копия моей матери в вопросах моего воспитания. Особенно если вспомнить, как мой заблудший родитель в эпоху моей светлой юности, мотивируя это «искренней заботой о сыне», пару раз пытался меня приструнить, сверля меня глазами.

– То мы с тобой крупно поссоримся, – поостыв, заканчиваю фразу я.

– Ладно, я тебя поняла. Хорошо, для начала давай встретимся с Дианой в узком кругу, – и мать, устало вздохнув, тоже вроде бы идет на попятную.

И что прикажете делать теперь? Уйти в жесткий отказ? Начать отстаивать свое право на личную жизнь с Дианой? Или устроить драму на пустом уже, в общем-то, месте? Но я больше не хочу ни ссор, ни сцен, ни драм. К тому же Вера Сергеевна в целом права, и нам с Дианой действительно пора заканчивать играть в эти дурацкие прятки.

И вот на следующий день утром я стою дома в прихожей, у зеркала. Собираясь на работу, вставляю столбики запонок в створки манжет. Попутно наблюдая за Юлькой, которая, уже одетая в джинсы и свитер, сидит на банкетке, я, прижав мобильный щекой к плечу, предлагаю Диане:

– Слушай, ну перестань валять дурака? Ну давай сходим к Вере Сергеевне. Не обижай мою мать, хорошо? Она в воскресенье какой-то сногсшибательный банкет затевает.

Юлька, сидя на пуфике, издает короткий смешок.

– А ты не подслушивай, – оборачиваюсь я. Ребенок поднимает вверх брови и с выражением на лице «А я что? Я ничего», принимается болтать ногами. В этот момент из комнаты выплывает кот. Зевнув, кот издает хриплое «мяу», после чего бодает меня толстой башкой в коленную чашечку и прямой наводкой чешет на кухню.

– Рома, а можно, я немного подумаю? – между тем осторожно интересуется Рыжакова.

– Над чем? – усмехаюсь я, провожая взглядом кота. – Ты и так, по-моему, уже семь лет думаешь.

– Тогда можно мне помощь зала? – и она смеется.

Тут меня посещает одна неплохая мысль.

– Сейчас я тебе ее организую, – обещаю я и протягиваю Юльке мобильный: – На, поговори с теть Дианой. И попробуй ее убедить, что в воскресенье мы все вместе идем к твоей бабушке. Только сделай это осторожно и аккуратно, хорошо?

– А-а… Ага, щас. – Юлька с готовностью кивает, берет телефон – и без прелюдий, как я учил, а прямо бух Рыжаковой в голову: – Доброе утро, теть Диана. А почему вы к бабушке моей не хотите? Вы же помните, что в воскресенье, двадцатого апреля, – Юлька старательно выговаривает все слова, – у папы день рождение?

«Мать моя телебашня…» В этот момент я машинально ловлю свое отражение в зеркале, и на лице моем – выражение дичайшей неловкости, а в глазах немой вопрос: «За что меня так подставили?» Отмерев, издаю короткий смешок, больше напоминающий хрип подстреленного. Поворачиваюсь к Юльке. И судя по затянувшейся паузе (дочь держит мобильник у уха, но продолжает безмятежно болтать ногами), если я смущен, то Диана на том конце линии сейчас просто в шоке. Наконец, из трубки доносится ее неуверенное: «Нет, что ты, Юля», затем: «Да, я помню», и наконец: «Хорошо, я приду, раз ты этого хочешь».

Юлька удовлетворенно произносит:

– Спасибо! – Потом бодро интересуется: – Вам папу дать? – Рыжакова что-то тихо ей отвечает, и Юлька в ответ быстро-быстро кивает: – Хорошо, я ему передам. До свидания. – После чего дочь сует мне трубку с погасшим дисплеем вместе с радостно-оживленным: – Папа, теть Диана сказала, что потом сама тебе наберет, а вот я ее убедила! Правда, здорово?

«Не то слово».

Не в силах что-то сказать, молча показываю Юльке большой палец и, прихватив телефон, отправляюсь за пиджаком в комнату. Итогом сего действа становятся довольное фырканье Юльки у меня за спиной и прилетевшая следом смс-ка Дианы:

«Лебедев‼! (грозный смайл, то есть красное набычившееся лицо с перманентно потрясающими кулачками) Я, КОНЕЧНО ЖЕ, помню про твой день рождения. И знаешь, я, конечно, много чего от тебя ожидала, но чтобы вот так и при помощи дочери… Короче, мы с тобой вечером поговорим!»

«Ага, давай поговорим», – развеселившись, думаю я. Но самое интересное, что ее смайл вызывает у меня не раздражение (как было в случаях с Вероникой), а чуть ли не умиление.

Далее происходит доставка дочери в детский сад, моя поездка по пробкам в «Останкино», где на меня разом наваливается целый пласт дел: совещание с владельцем алкогольной компании, желающим проспонсировать наш сериал; разборки с сценаристом, успевшим сцепиться с продюсером, и поход в монтажную на просмотр готовых пилотных серий. Освободившись от этого примерно в шесть вечера, успеваю к семи зарулить в детский сад, забрать Юльку и по дороге домой («Что-то Рыжакова слишком долго молчит?») набрать Диане.

– Привет, как дела? – начинаю я.

– Привет, спасибо, нормально, я на работе сижу, – отвечает она скороговоркой.

– Обиделась за утреннее? – я смотрю на Юльку, которая старательно делает вид, что она НЕ слушает.

– Не бери в голову, ничего страшного. Просто мне в отдел очередной безумный проект принесли.

– Ясно. Сочувствую. А мы сегодня увидимся?

– Нет. Не думаю.

– И поболтать со мной ты не хочешь?

– А где Юля?

– Со мной. А что? – удивляюсь я, глядя на дочь, которая в этот момент отвлеклась и даже чуть отошла в сторону.

– Тогда ей привет от меня передай, а с тобой я при ней, – легкая пауза, – не хочу выяснять отношения.

– А что, уже есть, что выяснять?

– Есть. Уже.

– Тогда я завтра тебе наберу?

– Прекрасно, договорились.

– Тогда до завтра.

Впрочем, Диана довольно мило прощается, хотя и первой вешает трубку. И не скажу, что вечер испорчен, но по дороге домой я принимаюсь раздумывать о том, что нам действительно пора кое в чем разобраться. Слишком много загадок, ребусов и того, что за кадром, из-за чего наше будущее начинает напоминать мне непрекращающееся многоточие.

Так что вечером следующего дня, я, предварительно договорившись с матерью, чтобы она взяла к себе Юльку, которая, в свою очередь, не возражает и даже с интересом следит, как папа пустился в загул, отправляюсь к Диане. Но к ней я не поднимаюсь. Выловив ее по пути телефонным звонком, говорю, что «погода просто отличная» и «даже замечательная», предлагаю ей прогуляться (скандалить дома у нее я тоже никак не готов) и, как только она выходит ко мне, веду ее в парк.

Мы переходим дорогу, пропустив перед собой вереницу желтых «Яндекс» -такси, расплодившихся в Москве за последний год в неимоверных количествах. Следом – старушек в непременных спортивных костюмах, идущих в парк с новомодными нынче палками для скандинавской ходьбы, которые (я имею в виду эти палки) расплодились в столице с еще более бешеной скоростью. А вообще, своеобразный тренд, знаете ли. Хотя я бы назвал его: «Дурной пример заразителен». Потому что, с одной стороны, вроде как это всё хорошо и здорово. Пожилые люди оздоровляются, сбрасывают вес, нормализуют давление и все такое. А с другой, насколько же по-идиотски выглядит со стороны вереница умных, смею верить, в силу жизненного опыта людей, двигающих по улицам с просветленными и «спортивными» лицами походкой лыжников, но без лыж. Сразу хочется спросить, а где лыжи? Здесь мне до кучи вспоминается придуманная кем-то из сетевых остряков шутка, что моду на скандинавскую ходьбу у нас инициировали владельцы спортивных магазинов и прогорающие спортклубы, с целью повышения продаж лыжных палок у первых и обеспечения постоянной работой вторых, ибо по асфальту на лыжах никак, а вот палками «клац-клац» – это можно. Но только под присмотром инструктора, как пишут в рекламе. Ага, да. Бэзусловно.

В этот момент Диана спрашивает, чему я тут улыбаюсь. Указываю ей на само-оздоравливающихся и цитирую ей сетевой анекдот, давший мне материал для этого миниатюрного очерка. Диана смеется, но замечает, что я, вообще-то, не прав, потому что спорт для пожилых – это здорово.

– Да кто же спорит? – говорю я. – Наоборот, я только за. Все лучше, чем вечером перед телеком дома сидеть и смотреть полубезумное «Пусть говорят».

Рыжакова фыркает и переключается на вопрос, как я сам бегаю по утрам, с палками или без палки? За этой беседой, напомнившей мне наши шутливые институтские перепалки, мы минуем медведей и зайцев, скрученных из зеленой проволоки и успешно переживших недавнюю зиму. У скульптур крутится стайка галдящих малышей и мамаш с телефонами, снимающих своих чад на камеры. Подумав, указываю Диане на скамью, расположенную от них подальше. Рыжакова кивает. Пока мы усаживаемся, я машинально разглядываю прошедших мимо нас молодого папашу с коляской и прилично одетую пожилую пару. Подтянутый седовласый мужчина, одетый в хорошо сидящие на его фигуре светлую куртку и серые джинсы, трогательно держит за руку свою моложавую спутницу, которая что-то ему говорит и при этом очень мило смеется. И это непривычное для Москвы зрелище, где все ходят преимущественно с лицами «весь в себе» или носятся, как угорелые, настолько цепляет за сердце, что мы долго смотрим им вслед, а потом переглядываемся.

– Интересно, как это, прожить вместе вот так, целую жизнь? – тихо спрашивает Диана и поворачивает голову, чтобы еще раз взглянуть на них.

– Думаешь, они никогда не ругаются и очень счастливы? – Я трогаю ее запястье и в этот момент отчего-то очень боюсь, что она высвободит свою руку. Но она вдруг крепко вцепляется в мои пальцы, словно испугалась, что я уйду или же растворюсь в пространстве:

– А ты думаешь, нет, Рома?

– Я думаю, что у людей, доживших до таких лет в любви и полном согласии, должен быть особый талант любить, – помедлив, говорю я.

– Талант? Да, наверное, – она кивает.

Некоторое время мы оба молчим. Наступившая пауза, видимо, сносит Диану в какие-то очень глубокие и личные размышления. А я начинаю воспоминать, как всего пару недель назад мы вот также сидели на этой скамейке. Только я тогда обреченно курил, Диана отворачивалась от меня, и мы казались друг другу почти чужими. А сейчас у нас за спиной пусть короткий, но весьма насыщенный самыми разными событиями путь, который мы, несмотря ни на что, все-таки прошли вместе.

– Рома, а что такое любовь для тебя? Однажды я уже спрашивала об этом, но ты тогда не ответил. – Диана оборачивается ко мне. Слабый ветер, подхватив ее волосы, не швыряет их ей в лицо, как это было зимой, а как-то мягко, чуть ли не дружески перебрасывает их ей на плечо. И я машинально ловлю их запах, ставший за последние дни мне почти таким же родным, как мой собственный.

– Любовь? – переспрашиваю я. – Знаешь, по-моему, я никогда всерьез не думал об этом, хотя… – Но я, кажется, знаю ответ на этот вопрос. Только сначала мне хочется услышать ее мнение на этот счет. И я задаю ей встречный вопрос: – А что она для тебя?

– Страсть. Чувства. Только не показные, а искренние. Доверие в самых важных и принципиальных вещах. Тяга к человеку, который, может быть, иногда делает тебе очень больно, но ты все-таки принимаешь и эту боль, потому что без нее порой тоже просто нельзя. Это нежность. Дружба. Но самое главное, это понимание, что ближе этого человека у тебя никого нет, и надежда, что так будет всегда, потому что он для тебя лучше всех. – Она произносит это так просто, и вместе с тем с такими глубокими и затаенными интонациями, что у меня россыпь мурашек по коже. А она вдруг хмурится: – Но я спросила, что любовь для тебя?

– Для меня? – Я облокачиваюсь на низкую спинку скамьи, ощущая ладонь Дианы на своей руке, и то, как ее пальцы кружат по моему запястью вокруг часового браслета. – Знаешь, для меня это точно не театральные страсти, не перестрелка душ и не эмоциональные качели, когда люди высаживают друг друга на чувства, и где все на разрыв, как в кино. Это нормальная, а не выдуманная кем-то реальность. Это отношения, где один не занимается тем, что выедает другого, а другой тем, что сначала наполняет его, затем – себя, лишь бы удержать вас двоих на поверхности. Это когда двоим и вдвоем не плохо, а хорошо. И где нет этого вечного ущербного поиска на горизонте кого-то третьего, который может дать одному из вас то, что тот недополучил в отношениях.

– А еще? – Диана внимательно глядит на меня, и я вижу в ее зрачках пляшущие отражения желтых кружков фонарей и что-то, что заставляет меня сильней ощутить ее руку и придвинуться к ней вплотную. Придвинуться так, чтобы высвободить свою и, отведя пряди волос от ее лица, обнять ее за плечи.

– Еще? Это тепло, – говорю я. – Это личная зона комфорта для вас двоих. Если хочешь, это по сути заговор двоих против целого мира. А дети, если они появляются в таком союзе, становятся желанным к нему дополнением и получают от вас ту безусловную часть любви, которая позволит им вырасти нормальными думающими людьми, способными жить, расти, сопереживать, иногда плакать, но чаще смеяться.

– Не любишь очень серьезных людей? – Она, закинув голову, заглядывает мне в лицо.

– Да нет. Скорей, не люблю тех, кто начинает в качестве последнего железобетонного аргумента в споре морали тебе читать, лишь бы отстоять свою точку зрения.

– А еще, если вернуться к любви? – Диана продолжает сосредоточенно смотреть на меня. И я понимаю, что несмотря на все эти длинные и несвойственные мне лирические отступления, она меня слушает, потому что ей ДЕЙСТВИТЕЛЬНО интересно.

– Еще? – внезапно поддавшись порыву, я наклоняюсь, чтобы потереться носом о ее лоб и прикоснуться к нему губами. – Знаешь, если откинуть все лишнее и наносное, хотя на слух и очень красивое, то, по-моему, это самые обычные радости каждый день просыпаться вместе и быть каждый день рядом. Вместе растить детей, если вы их хотите и если они у вас есть, и испытывать друг к другу уважение и влечение. И при этом знать, что так будет всегда, потому что у вас есть что-то, что никогда не позволит вам даже в самых серьезных и бурных конфликтах разлюбить друг друга по-настоящему. И что это тоже уже навсегда. По крайней мере, до тех пор, пока вы живы.

– Это «как жили вместе и умерли в один день», да? Как в сказке. – Она прикрывает глаза, и ее ресницы дрожат.

– Знаешь, если вдуматься, – я качаю головой, – то это совсем не сказки. Просто в юности люди очень хотят быть вместе, а в более зрелом возрасте так боятся потерять свою пару, с которой жили, которую беззаветно любили и с которой срослись, что им проще умереть в один день, лишь бы и на день не пережить другого. Но мне кажется, это трудно понять тем, кто так сам никогда не любил. Эти люди скажут тебе, что это чересчур приторно, неестественно и наигранно, после чего отправятся в жесткий поиск себя или кого-то еще, кто похож на их идеал или мечту, так и не поняв, что все это время рядом с ними жила их половина.

– Я тебя поняла, – Диана опускает голову.

Но, видимо, то, что я сказал, прозвучало как-то уж чересчур грустно, потому что на ее лицо набегает тень, и она вдруг порывисто прячет лицо у меня груди.

– Эй, ну ты что? Ну что ты опять себе напридумывала? – Я ловлю ее руку. Целую пальцы, потом глажу ее по плечу. – Мы здесь, и мы живы. Мы вместе. Знаешь, что? Давай-ка мы о другом лучше поговорим.

– Давай. А о чем? – Диана, быстро оттерев ладонью глаза, отодвигается и пробует улыбнуться.

– Почему ты сейчас боишься со мной сближаться?

– Ты о чем спрашиваешь? – замирает она. Потом, чуть откинувшись назад, пристально глядит на меня: – Ты о своем дне рождения? Но я же сказала, что я пойду к Вере Сергеевне.

– Нет, я всего лишь пытаюсь понять, что у нас не так.

Диана неопределенно пожимает плечами:

– Почему? Все так. Только я… – она мнется и вдруг решается: – Ты пойми, все идет слишком быстро. А я пока не готова к расспросам. Я боюсь последствий этих вопросов. Но они будут о нас расспрашивать.

«Каких последствий и кто „они“?» – не понимаю я.

– Так, подожди. Кто «они»? – интересуюсь я для начала.

– Вера Сергеевна. И моя мама.

– Наталья Николаевна?

– Да, мою маму так зовут. – Диана удивленно глядит на меня. – Ты запомнил?

– Да, запомнил, у меня неплохая память. А какие последствия ты имела в виду?

– Ответы на вопросы, из-за которых я могу тебя потерять. Однажды ты уже уходил, и я знаю, как это больно. Но тогда я смогла с этим жить и даже где-то смириться. А сейчас я сломаюсь, а не согнусь. А я этого не хочу. – Это сказано спокойным и вместе с тем таким мертвенным голосом, точно наш новый разрыв и расставание уже выросли на горизонте. И мне становится очень не по себе.

– А ты никогда не думала, что будет со мной, если ты уйдешь от меня? – помолчав, тихо спрашиваю я. – И что будет со мной, если снова возникнет твой бывший муж Леша, и ты опять скажешь мне: «Извини, но так будет лучше для всех»?

– Ты меня любишь, – она кивает и внезапно зажмуривается. – Но ты не знаешь, с чего у нас с тобой началось… Рома, – она делает глубокий, чуть ли не судорожный вдох, примерно как тонущий, когда пытается вынырнуть на поверхность и глотнуть воздуха, – Рома, у нас с Лешкой было пари. На тебя. Это было еще в институте. Да, это был детский, где-то глупый и даже убогий спор, но мои сожаления о том, что это произошло, не изменят сути вещей, потому что это действительно было пари. Я с Лешкой тогда на тебя поспорила. Я сказала, что сделаю так, что ты за мной будешь бегать. – Она трясет головой. – Честно, мне до сих пор дико стыдно за это.

– Я в курсе спора, мне твой Панков тогда рассказал, – я склоняю голову набок. – И знаешь, что? Я рад, что ты у него выиграла.

Диана быстро поднимает голову, удивленно глядит на меня:

– И тебя это не задевало? То есть, не задевает?

– Тогда – да, сейчас – нет. Больше того, я рад, что случилось это пари.

– Почему? – ее губы складываются в неуверенную улыбку.

– Потому что в противном случае я запретил бы себе подходить к девочке-третьекурснице. И если бы не этот спор, то нас с тобой здесь, скорей всего, не было бы. Хотя… – усмехаюсь я, вспомнив свою первую реакцию на нее: смесь интереса, желания и острой вражды, – знаешь, это еще вопрос, что нас в итоге свело. По крайней мере, – вздыхаю я, – будет что Юльке рассказывать. Когда она вырастет, конечно.

Диана прикусывает губу:

– Рома, а ты уверен, что твоя дочь примет меня? У нее ведь есть мать, это Лиза.

А вот это уже полные доверие и откровенность с ее стороны, на которые можно ответить лишь равнозначной искренностью.

– Слушай, я что хочу тебе сказать, – помедлив, начинаю я. – Давай мы с тобой договоримся, один раз и на всю жизнь, что у моей дочери нет матери. Лиза тогда написала от Юльки отказ.

Диана молчит – и, внезапно, едва слышно:

– Это ты на нее надавил?

– Я? – Чтобы не наговорить сейчас резкостей, до боли прикусываю внутреннюю сторону щеки. Чтобы не вспылить, стараюсь говорить просто, почти односложно: – Нет, душа моя. Я всего лишь внес предложение разойтись по-хорошему, а Лиза сказала, какие отступные ее устроят. У нее примерно на втором году нашего брака появилась мечта свалить в Штаты и осесть там. Правда, тогда я не знал, с чем это связано. Но Лиза озвучила мне сумму и назвала ее той ценой, за которую я смогу периодически видеться с дочерью. Решив, что у нас начинается шантаж и игра в «кто-кого?», я сыграл ва-банк и предложил Лизе, что увеличу ей сумму выплаты ровно вдвое, если она на судебном заседании скажет, что оставит Юльку со мной. И Лиза мгновенно уцепилась за это. Она даже не сражалась со мной за Юльку, ты представляешь? Она просто на следующий день после нашей беседы смоталась в ЗАГС, откуда и явилась уже с собственноручно написанным ею заявлением с просьбой лишить ее родительских прав по доброй воле. Так я понял, что речь шла не о сохранении семьи и не о дочери, которая была ей не нужна, а о том, чтобы просто получить с меня деньги. Позже выяснилось, что примерно через два года после рождения Юльки мать Лизы, у которой в Штатах проживала подруга, приглядела Елизавете серьезного дяденьку лет сорока с собственным домом и магазинчиком в Бруклине. Этот дяденька очень нравился матери Лизы. И чтобы жить с этим челом в Штатах не на птичьих правах, а войти с ним в бизнес, Лизе была нужна энная сумма. Получив эту сумму в двойном размере, Елизавета в мгновение ока собрала чемодан и ту-ту от нас. С тех пор она здесь не появляется.

– Слушай, ну какое ту-ту? Это же ужасно, – Диана ежится.

– Ужасно? – поражаюсь я. – Да я благословил тот день, когда Лиза от нас свалила и перестала дергать и провоцировать Юльку. Расставание, кстати, тоже было не из приятных. Так что с тех пор Лиза нам еще и редко звонит. И поверь, ей без нас нескучно. А насчет того, что Юлька может тебя не принять… – Я, прищурившись, смотрю на Диану. – Откуда ты это знаешь? Ты что, уже разговаривала с Юлькой на эту тему?

– Нет.

– Ну так поговори с ней. Хотя, на мой взгляд, она уже не чает в тебе души. – Я отворачиваюсь, испытывая легкую ревность родителя, отвыкшего с кем-либо делить свое чадо. Разве только с ее хитроумной бабушкой, из которой Юлька со свойственной ей ловкостью (или очарованием?) вьет веревки.

Глаза Дианы вспыхивают в темноте, и она быстро-быстро кивает, как Юлька. Потом продолжает с убивающими меня интонациями:

– А Вере Сергеевне я что скажу? Что мы семь лет назад с тобой крупно поссорились? И потом, как два идиота, семь лет не разговаривали, после чего встретились и снова быстро сошлись? Или мне рассказать ей всю правду о нас? Например, что у меня был от тебя ребенок, но я не смогла его выносить? И как, Рома, твоя мама будет после этого за тебя счастлива?

– Ну, во-первых, давай для начала не будем стараться произвести на Веру Сергеевну очень хорошее впечатление, – я снова закидываю руку на спинку лавочки. – В свое время она и так очень неплохо относилась к тебе, особенно после ваших совместных просмотров романтических фильмов по телевизору, над которыми вы так дружно рыдали, что… Ай! – я вздрагиваю, поскольку Диана в отместку щиплет меня за запястье.

– Больно? – Она старательно изображает, что соболезнует мне.

– Да.

– Очень?

– Очень, – вру я.

– Извини. Ну хочешь, я тебя поцелую? – смеется она.

– Хочу, целуй.

Поцелуй по моим ощущениям растягивается минуты на три, пока рядом с нами не раздается заливистый свист проходившей мимо шпаны.

– Во дает старшее поколение! – слышу я.

Открываю глаза. Перед нами – группа юных оболтусов. Мальчишкам на вид от тринадцати до восемнадцати. Самый младший из них глядит на нас и издает пронзительный свист. И я понимаю, что он-то нам и свистел в первый раз, соловей молодой. Тем временем шалопаи ретируются, а этот стоит и ржет.

– Так, а ну-ка… – я делаю вид, что начинаю подниматься с лавочки.

– Ромка, не надо, – Диана испуганно хватает меня за руку.

– Тихо, тихо, – отвожу ее ладонь я. – А ты, – смотрю на мелкого, – ну-ка быстро пошел домой уроки учить.

– Придурок, Валерка, а ну живо сюда! Я кому сказал? – оборачивается парень постарше. Молодой соловей с лицом, преисполненным еще детской непосредственности, ошарашенно моргает, потом окидывает нас разочарованным взглядом, поворачивается и бежит рысцой догонять компанию.

– Господи, как я испугалась, – шепчет Диана, обмякнув на лавочке. После спохватывается и раздраженно шипит мне на ухо: – Ты зачем с ними связываешься? У тебя дома ребенок, а их шесть человек. Хочешь дочь без отца оставить?

Собираюсь открыть ей загадку своего безответственного поведения, но в это время до нас доносится голос одного из обормотов:

– Валерка, дебил, я кому говорил, не свисти? Я, сука, этого типа знаю. Он тут бегает по утрам. Вчера такому же идиоту, как ты, чуть ухо не открутил. – Далее неразборчиво.

– Лебедев? – в глазах у Дианы – немой вопрос.

– Что, Лебедев? – хмыкаю я, поудобней устраиваясь на сидении деревянной скамьи. – Они тут по утрам гоняют в футбол. Вчера один из них вот также свистнул, после чего засадил мне мячом в зад. Решил пошутить. Ну и я… пошутил. Успокойся, это всего лишь дети. Я в их возрасте сам таким был.

– Кто, ты? А я думала, ты сидел дома и уроки учил, – подкалывает она.

– А я и учил, что не мешало мне гонять в футбол.

«И интересоваться девочками… Господи боже, как давно это было», – думаю я. Впрочем, неважно.

– А насчет Веры Сергеевны, – возвращаюсь я к подвисшей теме, – то давай для начала ты не будешь стараться отвечать моей матери на все вопросы, которые покажутся тебе неприятными. Гораздо честней и проще будет сказать, что ты не хочешь или пока не готова говорить об этом. А со временем, когда ваши отношения опять придут в норму, и вы снова будете вместе над чем-нибудь дружно рыдать … – быстро отдергиваю руку, прямо радуясь, что Диана промахивается, – и у вас снова все образуется, все эти вопросы отойдут на второй план. Они не так важны.

– Не важны? Почему? – она наблюдает, как я прячу кисти в карманы теплой ветровки.

– Почему? Ну, потому что по моим наблюдениям люди только любят порассуждать о том, насколько прошлое имеет значение. А на самом деле ценность имеет не прошлое, а опыт, который мы в нем приобрели. И Веру Сергеевну, как любого умного человека, – а она, несомненно, умный человек, – интересует, не где ты была или что у нас было, а что у нас будет. И – будет ли.

– Думаешь?

– Уверен. А теперь, если не возражаешь, – без перехода продолжаю я, предпочитая ковать железо, пока оно горячо, – объясни мне наконец, почему ты никогда не знакомила меня со своими родителями? И что в свете всех этих событий думает обо мне твоя мама, то есть Наталья Николаевна?

Последовавшее за этим превращает наш оживленный диалог в немую сцену, когда я слышу:

– Рома, моя мама не знает о тебе. Она считает, что я тогда забеременела от Лешки.

«Че… Чего?» Как выброшенная на песок рыба, я несколько раз беззвучно открываю и закрываю рот, не в силах что-либо произнести.

– Че… Что ты сказала, повтори? – наконец с трудом выдавливаю я, поначалу даже закашлявшись.

– Моя мама вообще о тебе не знает. Она считает, что ребенок от Лешки, – поморщившись, еще тише повторяет Диана.

Пока я моргаю, пытаясь переварить эту, честно говоря, просто потрясающую для меня информацию, Рыжакова, бросив на меня косой взгляд, как-то уж чересчур для нее резво вскакивает со скамейки. Запахивает на груди полы пальто и начинает бегать передо мной по дорожке туда-сюда, периодически косясь на меня. Потом останавливается напротив и говорит:

– Знаешь, у тебя сейчас такое лицо, что я еще удивляюсь, как ты не спросил, а не от Лешки ли у меня был ребенок?

– Очень смешно, – киваю я, ощущая, как на голову мне мешком оседает законная злость на нее и мне вообще сейчас не смешно. – Ты прости меня, но, во-первых, ты мерзости мне сейчас говоришь. А во-вторых, я тебя все-таки знаю и, несмотря на все твои выкрутасы с этим козлом, – я все-таки не сдержался, – ты бы со мной такого точно не сделала.

«Сказать ей, что ли, что я бы принял ее и с девятью детьми? – параллельно раздумываю я. – А с другой стороны, не лучше ли мне заткнуться и ее послушать?»

– Так, рассказывай, – вслух требую я.

– Что рассказывать? – Она склоняет голову к плечу.

– Все. И, желательно, по порядку. Так, чтобы я понял, как мы будем выкручиваться из этого.

– Рома, а ты уверен? Просто я не думаю, что…

– Слушай, я тебя сейчас просто убью, – обещаю я обессиленно.

– А может, будет проще со мной разойтись?

Она еще пробует улыбнуться!

– Разойтись? Ну нет, – трясу я головой, – разойтись я с тобой не хочу и никогда не хотел. А вот убить пару раз хотел, это точно. Кстати, может, ты уже сядешь? – указываю ей на скамейку.

– Нет, я лучше тут постою.

– Диана, рассказывай, я тебе говорю!

Она складывает на груди руки, с секунду испытующе глядит на меня – и, наконец:

– Хорошо. Скажи, ты помнишь, как в первый раз шел домой меня провожать, еще тогда, в институте? Это было в тот день, когда ты несколько ошалел, – прямо-таки старательно произносит она, – от новости, что я девственница. Я тогда еще предложила тебе зайти и познакомиться с папой.

И память моментально выводит мне сцену, разыгравшуюся у ее дома. Высокий, сталинской постройки дом. Окна, кажется, на шестом этаже. Ее взгляд, напряжение в глазах и прикушенная губа…

– Помню, – говорю я. – Я тогда еще отказался. – Ерошу волосы.

– Знаешь, почему я тогда так хотела, чтобы ты познакомился с папой? Папы был моложе мамы и, может, поэтому мягче ее по характеру. А я папина дочка. А ты знаешь, что это значит.

– И что это значит? – В этот момент я испытываю очередной приступ неловкости, сообразив, что Диана раскусила мою главную слабину перед Юлькой.

– Это значит, что отец очень любит свою дочь. Он, возможно, будет с ней строг… временами! Но на самом деле он будет до беспамятства ее любить, беречь, защищать, покрывать ее и, может, спорить или ссориться с ней… тоже, временами! – но все равно, он будет во всем ее поддерживать. Увы, дети часто используют это. – Она, точно извиняясь, разводит руками. – Впрочем, сужу по себе. Потому что я это использовала, особенно когда стала ближе к отцу и начала понимать, что мы с ним близки по интересам, похожи во взглядах на людей и в оценке людей. И я тогда подумала … – Сделав паузу, она глядит в небо, словно ищет подсказку там или же ответы на еще незаданные ей вопросы, – и я подумала, что если папа познакомится с тобой раньше мамы, то он ее подготовит для встречи с тобой. Он умел удерживать маму от скоропалительных, прости меня, выводов, подспудно и незаметно для окружающих, наших соседей и друзей играя роль главы семьи. Но он им был! И мама всегда его слушала. Мама… – она пожимает плечами, – ну, она стала бы возражать против тебя.