Текст книги "~ Манипулятор"

Но, как бы то ни было, конфликт с Рыжаковой был для меня исчерпан, а вопрос наших с ней отношений закрыт. Единственное, что в очередной раз насторожило меня, так это ее странные манипуляции. Выражались они в том, что, во-первых, она на следующем же занятии переехала от Панкова за парту к Вексельбергу. Вторым этапом ее «странностей» стали ее вечно виноватые глаза и вскинутая вверх рука, появлявшаяся, как только я задавал студентам на лекциях какой-либо вопрос. И, в-третьих, случилось то, о чем я и начал рассказывать, когда подводил описание наших с ней будней к нашему с ней сближению.

Как-то вечером (дней через пять после ее переезда под бок к Вексельбергу), я, неплохо приняв на грудь в кафе, расположенном метрах в ста от Плехановского, на дне рождения у Пироговой («Ромка, прикинь, мне уже двадцать семь!», «Пошли отмечать, будут все наши» и, добившее меня: «Я даже Светку твою пригласила»), в довольно мрачном настроении, сунув в рот мятную жевачку, топал обратно в институт. Мрачное настроение было вызвано тем, что выкушав бокальчик игристого (брр! Не люблю) и триста виски за день рождения Пироговой, я поссорился со своей Светкой (двадцать три, филфак МГУ, встречались три месяца, длинные платиновые волосы, очень красивые ноги и грудь). Из минусов – ее постоянные, убивавшие меня, рассказы о ее друзьях, подругах, приятельницах, соседях и сокурсниках, которые были по жизни исключительно гадами, идиотами, бездарностями и лузерами. Конфликт, который рос как нарыв, лопнул и вышел наружу, когда Светка, сидя рядом со мной в кафе и демонстративно игнорируя Пирогову, пыталась шепотом донести до меня историю какой-то Алёны, которую я не знал, и которая, съездив в Париж, «вообразила себя звездой», хотя «Ром, понимаешь, она же вообще ничего из себя не представляет!» Не успел я попросить Светку оставить в покое Алену (и меня заодно) и для разнообразия переключиться на здравницы Пироговой, как Светка, взглянув на Оксану, глубокомысленно добавила:

– Впрочем, если вдуматься, то и Пирогова твоя тоже никакая.

– Что ж ты тогда на ее день рождения пришла? – поинтересовался я и получил в ответ:

– Не «что ж я пришла», а вообще-то я сделала ей одолжение! И кстати, – прицельный взгляд на барную стойку, – скажи Пироговой своей, что «Советское шампанское» – это полный отстой, а нормальных людей принято угощать sec. Хотя бы по пятьсот рэ за бутылку.

Послав Светку лесом, то есть туда, где она уже без меня, моего лузерского окружения и Пироговой, живущей, кстати сказать, как и я, на свои, будет вести жизнь победительную, праздничную и красивую, я вдруг сообразил, что, уходя из Плехановского, забыл в ящике стола аудитории калькулятор, который в свое время мне подарила мать и который был мне не то чтобы дорог как память, но выводить на нем математические формулы все же было удобней, чем на мобильном, у которого, как известно, меньше функций и кнопок.

И вот я весь в мыслях о Светке (перекошенное злостью лицо и многообещающе брошенное мне: «Я с тобой дома поговорю!», когда Светка фурией вылетала из кафе) и о калькуляторе (интересно, он на столе остался лежать, или я спрятал его в ящик стола?), дохожу до крыльца Плехановского, вынимаю жевачку изо рта, скатываю ее в шарик и, запулив его в урну, бодренько так взбегаю вверх по лестнице на этаж, где располагался наш деканат. На этаже, подумав, все-таки заворачиваю в туалет, тщательно мою руки, долго плещу холодной водой в лицо и, уже несколько протрезвев, отправляюсь в то помещение, где хранились ключи, чтобы прихватить связку от аудитории (вдруг закрыта, как-никак на дворе уже десятый час вечера). После чего, покручивая на указательном пальце кольцо с ключами, двигаю по адресу места жительства моего калькулятора. Странно, но дверь открыта, так что, как говорится, милости просим, Роман Владимирович! Захлопнув за собой дверь, зачем-то еще запираю ее на ключ (ну да, а то меня унесут), шагаю к столу – и:

– Добрый вечер, Роман Владимирович.

«Голос Рыжей. Отлично. После Светки мне только ее для полного счастья и не хватало. И кстати, она-то что делает здесь в десятом часу? Или… она там не одна?» Покрутив головой, обнаруживаю Рыжую на самом верхнем ряду, сидящей, как на жердочке, на единственном стоявшем на полу стуле. Остальные с перевернутыми вверх ножками стоят, а вернее, лежат сидениями на поверхности столешниц. Одета Рыжая в белый свитер, черные джинсы (сужу по ее длинным ногам, выглядывающим из-под парты), в ушах – скромные гвоздики. И выглядит она настолько нарочито прилично, что у меня пересыхает во рту.

– Добрый, – помолчав, здороваюсь я.

«А тебя твой Панков в квартире не ждет?» И тут у меня абсолютно некстати включаются воображение и чувство юмора, усиленные, как я уже понимаю, не до конца покинувшими меня парами алкоголя, поскольку я моментально представляю себе, как ее Леша, попетляв по пустым комнатам, разбегается и с горестным воплем: «Где ты, моя ненаглядная, где?» бьется головой в стену, после чего, собрав в кучку глаза, сползает вниз, на пол. А над головой у него, как в диснеевском мультике, начинает вращается нимб из желтых звездочек. Помотав головой, отгоняю это видение, но на губах моих уже расплылась улыбка, которая, очевидно, воспринимается Рыжей как приглашение к диалогу, раз она тоже с улыбкой решает мне сообщить:

– А я тут готовлюсь к курсовой по теме: «Международные отношения».

– Правда? Волшебно, – ерничаю в ответ я и, оглядев пустую столешницу (лежащий на ней карандаш не считается), в поисках калькулятора лезу в ящик стола. Нахожу его в самом дальнем отсеке, заваленным какими-то бумагами, и отправляю его во внутренний карман куртки. Причем я ощущаю, что меня тоже начинает тянуть на «поговорить». Такое, знаете ли, традиционное после триста виски состояние пустоты, когда вечер вроде как завершен, а тебе скучно и хочется продолжения праздника.

– Да? – тем временем, растерявшись, отзывается Рыжая. – А у меня еще и вопрос в курсовой, про методы статистического анализа.

– Да? С ума можно сойти, – продолжая паясничать, вскидываю на нее глаза. Самое интересное заключается в том, что, выдав все это, я еще и пытаюсь понять, почему все наши диалоги с ней в итоге скатываются к выяснению отношений?

– Я не могу с формулами разобраться, – виновато улыбается с верхнего ряда Рыжая. Чуть наклоняется вперед, разглядывая меня, и, повозившись, она жестом нашкодившей девочки отправляет ладони себе под пятую точку. – Я из-за гриппа многое пропустила, а у Гоши, у которого я конспекты взяла, на эту тему ничего нет.

Гоша – это как раз Вексельберг.

«О! – думаю я. – Она уже и Вексельберга окучивает». Следом во мне рождается желание спасти от нее евреев, пусть не всех, но хотя бы талантливого одного, показать ей, что я тоже что-то могу и даже – вот черт, а? – чисто самаритянское помочь Рыжаковой. Покопавшись в сознании, с прискорбием сообщаю себе, что евреи – евреями, но Рыжакова рулит.

– Покажи, – обреченно вздыхаю я. Скидываю куртку. Сложив её вдвое, пристраиваю ее на спинку стула и, прихватив калькулятор, иду, а вернее, походкой замученного на ипподроме коня бреду вверх по ступенькам к Диане. Та, с интересом поглядев, как я карабкаюсь к ней, кивает на разложенную на столе методичку:

– Вот эта засада.

«Нет, Рыжакова, засада у нас – это ты», – мрачно думаю я, одновременно задавая себе вопрос, учует ли она во мне триста виски или все перебьет чудовищный по силе запах мятной жевачки?

– Так, ну и что тут у нас? – опираясь ладонью одной руки о спинку ее стула, второй тяну к себе ее методичку, разложенную на столе. Пробегаю глазами рисунки, схемы. – Здрасьте, – киваю я, – ты на втором курсе основы макроэкономики не изучала?

– Кто, я? – Она быстро поворачивает ко мне голову.

– Нет, я. – И я утыкаюсь в ее глаза.

Они широко распахнуты, и холодный голубоватый свет висящей над нами люминесцентной лампы, который, казалось бы, должен сделать их ледяными, неожиданно делает их теплыми и даже бархатными. Впрочем, у Рыжаковой вообще удивительные глаза. Их радужка меняет цвет в зависимости от ее настроения. Злится, и они у нее серые. Тонет в мыслях, и они становятся дымчатыми. А когда она целовалась со мной, они у нее чуть ли не фосфоресцировали.

При мыслях о поцелуях с ней мой взгляд естественным образом сползает на ее рот. Повисает короткая пауза, и я ловлю ее едва слышный вдох, спорхнувший с её губ, успевших округлиться до маленькой буквы «о». «Черт бы тебя побрал, Рыжакова, ну почему у меня все так сложно с тобой? Ну неужели нельзя было сделать так, чтобы ты и я никогда в жизни не встретились? – чуть ли не с отчаянием думаю я, поймав себя на том, что я уже сам начинаю втягивать носом аромат ее клубничного блеска, запах каких-то легких, но очень приятных духов и чего-то еще, что я никак не могу разгадать, но что свойственно только ей. – Жил я себе без тебя спокойно и жил. Ходил себе в аспирантуру. Днем подрабатывал в одном гламурном издательстве. Вечерами гудел с друзьями или трахал Светку свою, которую и послал-то, в общем, не столько из-за Пироговой, сколько из-за тебя. Потому что нельзя спать с одной, когда в твоей голове свила гнездо другая».

– Так что с формулами делать, Роман Владимирович? – доносится до меня слабый голос Рыжей, чем и разгоняет по углам мои мысли.

– Сейчас разберемся с твоими формулами. – Отлепляюсь от парты и протягиваю ей руку. Не понимая, чего я хочу, она недоверчиво вкладывает в мою ладонь свою. Отмечаю, что у нее почему-то до ужаса холодные пальцы, которые еще и дрожат. Невольно поморщившись от этого прикосновения, тем не менее, поднимаю ее со стула, после чего сажусь на стул сам и, уже глядя на формулы, машинально тяну ее на себя. И Рыжакова чисто на автомате приземляется мне на колено. Приземлившись, она застывает и превращается в статую. Правда, через секунду она отмирает, издает испуганный писк, напоминающий нечто среднее между «мама» и «ай», и, окончательно переполошившись, делает попытку спрыгнуть с меня. Когда убегают, то ты догоняешь. И я непроизвольно обхватываю ее за талию.

– Ро… Роман Владимирович! – Рыжакова впивается мне в предплечье ногтями. На мне довольно толстая водолазка оливкового цвета, что, с одной стороны, спасает меня от неизбежных царапин, но, с другой стороны, толщины водолазки явно не хватает на то, чтобы защитить мою руку от силы ее захвата. Напрягаю мускулы, стараюсь не зашипеть, как дворовый кот, которому вцепились в холку.

– Ой, простите! – Ощутив, как я напрягся, Рыжая разжимает пальцы и участливо шепчет: – Больно?

– Не очень.

– А может, я встану? Тут и другой стул есть. Можно поставить. – Хватку-то она ослабляет, но продолжает держаться за меня довольно-таки ощутимо.

– Да ладно, сиди, – хмыкаю я. Поддавшись порыву, закрываю глаза. Прижимаюсь лбом к ее худенькому плечу, на котором лежит ее хвостик, и мне начинает казаться, что я разгадал секрет того запаха, который тревожил и очаровывал меня. Ощущение, что ее волосы пахнут теплым солнечным летом, чужой уютной и устроенной жизнью, белыми занавесками, которые развеваются на ветру, и ослепительным девичьим кружевным бельем, оставленном на взбитых подушках.

– Роман Владимирович? – шепотом напоминает о своем существовании Рыжая.

– Что? А, ну да, – очнувшись, потряс головой, прогоняя иллюзии. Свободной рукой потянул к себе ее методичку, побарабанил пальцами по таблице: – Так, смотри сюда. Здесь алгоритм. Вы на втором курсе маркетинговые исследования проходили? – Рыжакова робко кивает. – Так вот, здесь – тот же самый подход, – объясняю ей я, пока она смущенно возится на мне. – Ты слушаешь меня или нет? – решив, что она просто сползает, рывком усаживаю ее на себя поплотней.

– Слу… слушаю, – шепчет она и снова с отчаянной силой вцепляется мне в руку.

«Слава свитеру», – думаю я. Хотя мне по-прежнему непонятно, почему Рыжакова так дергается? Можно подумать, она на коленях ни у кого никогда не сидела.

– Вот и слушай, – и я принимаюсь излагать ей принцип расчета. В какой-то момент увлекаюсь пояснениями сам, с головой ухожу в формулы и вдруг ощущаю, как согревшиеся пальцы Дианы переезжают на мое обнаженное запястье. Склонив голову набок и, видимо, тоже уйдя в мои пояснения с головой, она машинально трогает мою кожу вокруг браслета часов, рисует на ней черточки, запятые, еще, кажется, полукруг, после чего перебирается за ремешок часов и принимается ритмично потягивает волоски у меня на руке.

– А теперь давай пример рассчитаем! – гаркаю я, подстегиваемый сразу двумя побуждениями, одним из которых является чисто-хулиганское ее напугать, а другим… А вот другим – убить назревающее во мне возбуждение. Беда в том, что руки у меня слишком чувствительные для мужчины, особенно там, где Рыжакова увлеченно рисует свои завитушки. Услышав мой голос, Диана подпрыгивает и отдергивает пальцы.

– Пример рассчитаем? – я усмехаюсь.

– Да, – она сглатывает.

– Тогда данные мне диктуй.

И Рыжакова начинает слабым голосом наговаривать мне исходные. Мало-помалу ее голос крепнет, она успокаивается, уже сама поудобней устраивается на мне и тянется за методичкой, отчего я, волей-неволей реагируя на волнообразное движение ее бедер, правой рукой обхватываю ее сильней и даже принимаюсь легонько поглаживать большим пальцем область ее солнечного сплетения, пока левой набиваю в калькуляторе формулу.

– И «икс», – внезапно осекается Рыжая. На ее шее под хвостиком образовывается целый велопробег мурашек, но прежде, чем они исчезают, я вижу их на своих руках. И я ничего не могу поделать с собой. Проваливаясь в сладкую муть желания, я тянусь к ней, зарываюсь лицом ей в шею, медленно провожу по ее теплой коже губами. Рыжакова, наклонив голову, упирается в парту ладонями, и ее начинает бить крупная дрожь. Только это совсем не испуг, а желание – острое, сильное, вышибающее самоконтроль. Я знаю, о чем говорю – просто я сам это чувствую.

– Диана… – Закрыв глаза, я трусь носом о тонкую вертикальную линию ее шейных позвонков. Калькулятор с неоконченной формулой заваливается на бок и, перевернувшись, со стуком накрывает собой методичку, когда я, подняв руки, веду ладонями вверх-вниз по ее телу и обхватываю ее грудь. Всхлипнув, Рыжая прикусывает верхними зубами нижнюю губу и наклоняет голову еще ниже.

– Я сделал больно? – провел пальцами по ложбинке между ее грудей.

– Нет… нет. – Она качает головой, после чего срывается на короткий стон и зажмуривается, то ли испугавшись звука своего голоса, то ли реакции на меня.

– Так хорошо? – Очертив ладонями окружность ее груди, мягко сжал ее, чуть надавил, и под ее белым свитером выступили очертания крошечных возбужденных сосков. Давя в себе эмоции, прижимаюсь лбом к ее спине. В голову тем временем срывается мысль о том, что я почему-то всегда лучше обращался с небольшой девичьей грудью, чем с размерами от «2+», иногда из интереса, но чаще все-таки из-за того, что маленькая грудь беззащитна.

– Ро…. Рома, – Рыжакова начинает глубоко и часто дышать. Оторвав от стола руку, она лихорадочным движением отбрасывает с лица волосы, быстро и смущенно косится на меня и еще быстрей отворачивается. – Рома… я…

– Что ты хочешь? – обхватив ее ноги, повернул ее к себе боком. Просто так будет удобней.

– Дверь… А вдруг кто-то войдет? – Диана одной рукой неловко обвивает меня за шею. Ладонь другой невесомым теплом опускается мне на грудь. Длинные пальцы, поблуждав по горловине моей водолазки, осторожно перебираются мне на кадык, трогают щеку и скулу.

– Я запер дверь. – Ладонью обхватываю ее подбородок.

– Зачем?

– Без понятия, – провел пальцем по четкой линии ее губ, стирая клубничный блеск.

– Хорошо. – Видимо, ее реплика должна означать ее одобрение ситуации с дверью, но мне уже не до двери.

– Поцелуй меня.

Меня почему-то немного смешит эта её полудетская скованность. Хотя впечатление наивной девочки Диана не производит. Тогда откуда в ней это? И почему? Не успеваю придумать ответ на вопрос, когда она плавным движением отводит со лба длинную челку, долго глядит на меня, и в ее серо-зеленых глазах начинают разгораться уже знакомые мне огоньки неона. Помедлив, она наклоняется и трогает мои губы своими. Прикоснулась, осторожно перебралась кончиком влажного языка на мою нижнюю, погладила, толкнулась внутрь, после чего последовал сам поцелуй, еще один и еще, и окружающая действительность начала стремительно терять очертания…

Она отдавалась в поцелуе так, что мне напрочь сносило голову. Физика ее рта вдруг превратилась в химию. Ее прерывистое дыхание и мое, ее всхлип, ее короткий, чуть жадный стон. Серия поцелуев, выбивающая меня из сознания, и она хрипло вскрикивает, когда я, смяв ее губы, уже сам впиваюсь ей в рот и подныриваю ей ладонью под свитер. Проехался пальцами по ее горячему напряженному животу, по ребрам, поддел косточку лифчика, и в мою ладонь наконец ложится её обнаженная грудь. Смял ее, ощутил выпуклое пятнышко родинки рядом с соском – и мне сорвало тормоза. В голове образуется сумасшедшая вспышка.

– Ром, Рома, не надо! – Диана принимается отчаянно крутить головой, пытаясь скинуть мою руку, которой я продолжаю удерживать ее за затылок.

– Тихо, спокойно…

– Рома! – Диана испуганно вскрикивает, и я все-таки отпускаю ее. Она откидывает назад голову, сдерживая не то новый протест, не то новый стон. Пытаясь сломить ее сопротивление, прижался губами к ямке у нее под подбородком, проехался ладонью вдоль кружевной резинки ее лифчика и попробовал в один заход расцепить все крючки. И тут Диана опять со всей силы вцепляется мне в запястье.

– Ну что не так, а? – стараясь успокоить ее, целую ее в щеку.

– Рома, я… Я не могу, – покаянно признается она.

«Не вопрос».

– Хочешь, поедем ко мне? – предлагаю я, причем в голову мне прорывается, что я готов ехать с ней куда угодно, лишь бы не отпускать ее в таком состоянии на квартиру к Панкову.

– Нет. – И после короткой паузы снова: – Рома, я не могу.

– Хорошо, я понял. – Оставляю ее лифчик в покое. Я даже убираю из-под ее свитера руку и кладу ее ей на колено. Провел ладонью по изгибу и выше, пробуя снова ее возбудить, но Диана уже не ведется. Наоборот, она накрывает пальцами мою руку и, чуть откинувшись назад, задумчиво на меня смотрит, словно что-то прикидывает. Точно взвешивает все за и против.

– И? – хмыкаю я. – Итог?

Тут Рыжакова, видимо, принимает окончательное решение на мой счет, потому что она наклоняется и шепчет мне на ухо короткую фразу, которая состоит из двух слов, одним из которых является «я», а вторым… А вот второе можно сравнить только с ушатом ледяной воды, предварительно отстоявшейся в морозильнике, которую она виртуально и выливает мне за загривок.

– Ты раньше не могла мне об этом сказать? – злюсь я, чувствуя себя за содеянное чуть ли не растлителем, и моментально забиваю на все желания, как и на попытки и дальше склонять ее к интиму. Рыжакова продолжает глядеть на меня, но если раньше в ее глазах скользили все оттенки смущения, то теперь в них появляются все оттенки насмешки.

– Когда сказать? И, главное, ты это как себе представляешь? – Поерзав на мне, она уже по-свойски устраивается у меня на коленях, чтобы лучше видеть мое, надеюсь, не такое ошарашенное лицо, каким оно было секунд пять назад, после чего картинно округляет глаза и выбрасывает вверх и вперед согнутую в локте руку. – Роман Владимирович, а Роман Владимирович, а можно, я вам по финправу отвечу? – с придыханием восклицает она, затем небрежно кивает, что, видимо, должно изображать мое «отвечай», и начинает нараспев: – Бу-бу-бу, принципы, особенности, алгоритм, тру-ля-ля. Садись, Рыжакова, зачет. Спасибо, Роман Владимирович. А еще представляете, я – девственница! – И смеется: – Так надо было сказать, да, Рома?

– Да, это безумно смешно, – кивнув, я отворачиваюсь.

– Безумно! Нет, ты ответь, – настаивает она. – Как, по-твоему, я должна была тебе об этом сказать?

Как, как… А действительно, как, если я через пять минут собирался раздеть ее и для начала разложить прямо на этом столе?

Тем временем Рыжакова смотрит на меня, как на маленького ребенка, который проштрафился, но которого все равно любят и потому прощают, и принимается перебирать мои волосы, осторожно пропуская их между пальцами. Странная для меня ласка – в ней слишком много уюта. Так когда-то давно делала моя мать. Так, наверное, могла бы вести со мной моя девушка, с которой ты каждый день засыпаешь, чтобы проснуться утром и ощутить невесомое счастье при мысли о том, что вы всегда будете вместе. Но еще более странным мне кажется, что после ее признания мне совершенно не хочется сбежать от нее, отгородившись ловкими фразами, которые я уже говорил в таких случаях и которые моментально дадут ей понять, что это, конечно, всё здорово, но мне не нужна такая ответственность. Наоборот, происходит что-то другое. Наши глаза так близко, что в них видны наши собственные отражения. У меня отчаянно екает в груди, и я наконец понимаю, что именно я чувствовал к этой девочке все эти месяцы. Она же глядит на меня так, точно я для нее тот самый-самый, один на миллион и единственный, и я прекращаю с собой бороться, потому что я уже знаю: однажды я ее заберу, я этого очень хочу.

Есть только одно «но».

– Можно вопрос? – Я беру её за руку, которой она гладила меня по волосам. – Скажи мне, пожалуйста, что у тебя с Панковым?

– В смысле? Что ты конкретно хочешь узнать? – она хмурится.

– Ты поняла, – качаю я головой и переплетаю с ней пальцы.

– А кроме Леши, тебя никто больше не интересует? Вексельберг, например? – Она пробует усмехнуться, но вместо этого уголки ее губ ползут вниз, и она принимается с преувеличенным вниманием рассматривать наши руки, закольцованные мной в одно целое.

– Ответь мне, пожалуйста, на вопрос.

– А если скажу, то что тогда? – Она вскидывает голову.

– Диана, а мы сейчас торгуемся?

– Знаешь, – вздыхает она, – ты только не злись, но мы… понимаешь, мы с ним… Короче, мы пару раз целовались. Нет, это было не так, как с тобой. Просто Лешку я знаю с детсада. Мне было интересно это попробовать, он предложил, ну и я согласилась. И с ним это было в качестве эксперимента, что ли, – она пожимает плечами.

«Господи, и это все?» – мысленно усмехаюсь я, но меня действительно отпускает. Я-то думал, у нее с ним что-то типа влюбленности, и ее к нему тянет. Правда, через секунду мне в голову соскальзывает новый вопрос, что за график и договор они обсуждали?

– Ром, а ты про это спросил, потому что ты услышал наш разговор?

– Подслушал. И я так понял, что у вас были какие-то договоренности. Так?

– Ну… предположим, – осторожничает она.

– Предположим, или я прав?

– Предположим, ты прав, – резко произносит она и отворачивается. А вот это уже откровенно напрягает меня, но… Но не может же лгать тебе наивная, и, как ты уже понял, неиспорченная всей этой жизненной грязью девчонка, которая пыталась начать с тобой отношения с отношений, а не с пристраивания своей девственности? И, кстати сказать, о последнем она меня вообще не просила. К тому же меня никогда не тянуло копаться в чужом белье, а что касается ее отношений с Панковым, то этот вопрос можно решить и по-другому.

– Посмотри на меня. – Она неохотно поворачивает голову. Глаза – крупно. Цвет – серый. Взгляд – напряженный. («Испугалась? Решила, что я теперь от тебя откажусь?» – думаю я.) – У меня к тебе будет всего одна просьба.

– Да, конечно, – теперь она с готовностью глядит на меня. – Да. Что ты хочешь?

– Пообещай мне, что ты одна туда никогда не войдешь.

– Туда, это куда? – не понимает она.

– В квартиру Панкова. Или – домой к Панкову.

– Ты мне не веришь? – Она прикусывает губу.

– Не так. Я не верю ему.

– Ром… Нет, ну ладно. Но ты не знаешь его! Мы просто дружим, я ему доверяю, и Лешка, поверь мне, очень хороший, – заводит она на новый лад старую песню.

– Может быть, – я сжимаю ее руку, заставляя ее не отводить глаза. С секунду колеблюсь, но все-таки произношу то, что ей, по всей видимости, очень нужно: – Но если с этого дня ты и я вместе … – я делаю паузу, и ее глаза счастливо вспыхивают, – то я тебя очень прошу никогда в одиночестве не ходить к нему в гости, – заканчиваю я свою мысль.

Растекается короткая пауза.

– Бред, – помолчав, заключает Диана.

– Считай, как тебе угодно.

– А если у него неприятности? – она раздраженно кривит рот. – А если потоп? А вдруг пожар?

– Позвони мне, и я решу все его проблемы.

– Ты?

– Я.

– Ром, подожди… Тебе что, это правда принципиально? – наконец понимает она.

– Да, мне это принципиально. Скажи, мы договорились с тобой?

– Ну ладно, да… Ну хорошо, да, – она кивает, но я вижу, что это обещание дается ей с неимоверным трудом.

«Ничего, не страшно. Я с этим справлюсь. А потом пройдет время, и ты вообще забудешь, что этот Леша был в твоей жизни». И дело не в том, что я ревную ее, хотя, если честно, ревность присутствует. Просто в отличии от нее я уже понял, что этот парень очень себе на уме, имеет влияние на нее и отчаянно увлечен ею. Хотя сама Диана почему-то предпочитает считать, что он с ней «просто дружит». «Ничего, я с этим справлюсь», – мысленно обещаю себе я и тяну ее за руку вверх. Сообразив, что я хочу встать, она спрыгивает на пол и вопросительно глядит на меня. В глазах вопрос: «Что мы делаем дальше?»

– Так. Скажи мне, душа моя, ты принцип построения алгоритмов вычисления для курсовой поняла? – Поднявшись со стула, я вручаю ей ее методичку и конспект Вексельберга, который, очевидно, выдохнув после экзамена со мной, решил, что теперь ему все можно, и забил на все лекции разом.

Поглядев на меня, Диана фыркает:

– Да, Роман Владимирович.

– Молодец, Рыжакова, возьми пирожок с пятой полки, – отбиваю я ее шутку. – Теперь второй вопрос, на засыпку: ты, прости, где живешь?

– На Черняховского. А что?

Прикидываю, что эта улица находится в районе станции метро «Аэропорт», то есть в одной станции от меня, поскольку сам я снимаю «однушку» недалеко от «Динамо». Ту самую «однушку» улучшенной планировки, где сейчас меня ждет для финальных разборок Света.

«Как же я о Светке-то забыл, а?» – думаю я.

– Пошли, я до дома тебя провожу, – тем не менее, предлагаю я.

– То есть мы с тобой вот так, вместе пойдем, в открытую? – удивляется Диана.

– А что, ты хочешь пошифроваться?

– Да нет, я вообще прятаться ни от кого не хочу. Но, а как же деканат, твои студенты, занятия… и все такое? Я не уверена, что в деканате одобрят, что ты и я вместе.

– Знаешь, ты еще письменное разрешение у Пироговой попроси, – не смог не ввернуть я. Забрав со стола калькулятор, поворачиваюсь к ней. Вздыхаю: – Диана, поверь мне, ты и я для всех можем просто дружить. Тем более, что сколько о себе не рассказывай, все равно за спиной о тебе расскажут поинтересней. Только от занятий не отлынивай, решив, что ты теперь у меня в фаворитах. Потому что я теперь буду тебя гонять и гонять, – не удержавшись, делаю страшные «преподавательские» глаза.

Рыжакова, посмотрев на меня, неожиданно приставляет ко лбу свернутую в трубочку методичку и козыряет мне:

– Слушаюсь, Роман Владимирович! – После чего звонко щелкает каблуками ботинок и участливо интересуется: – Ром, еще какие-нибудь пожелания будут?

– Рыжакова, я тебя обожаю, – вздыхаю я и закатываю глаза. – Но вообще-то я не шутил. И я на полном серьезе тебе говорю, что я приду на следующую лекцию по международному праву, и если не застану там тебя и твоего Вексельберга, то… сама понимаешь. – Сделав кистью руки в воздухе петлю, изображаю, что накидываю ей удавку на шею.

– А Гоша не мой, – произносит она.

– А это к делу уже не относится.

– Угу… Ну спасибо тебе, Рома, большое, – Диана изображает поклон до земли, но в ее глазах прыгают искорки смеха.

– Не за что, обращайся. Да, кстати, мне до дома тебя как проводить? На такси отвезти или на метро прокатить?

– Давай на метро, – смеется она. – А то на Тверской сейчас пробки.

И мы спускаемся к кафедре, вниз. Подойдя к столу, я забираю куртку и передаю Диане ключи, которыми она и запирает за нами дверь приютившей нас аудитории. «Я никогда не буду прятать тебя, – думаю я, в темноте коридора разглядывая ее профиль, – но и размахивать тобой, как флагом своей личной победы, не буду. Не знаю, получится ли у нас то, чего я очень хочу, но если получится, то я буду рад. Очень». Потом мы переходим в вестибюль, где я помогаю Диане надеть ее пальто, и мы выходим на улицу. Она тянет меня в сторону подсвеченной желтыми фонарями аллеи. По дороге к метро я спрашиваю у нее, почему она поступила в Плехановский, и что она собирается делать потом, когда закончит учебу? Опережая меня на полшага, она кивает и тут же принимается рассказывать мне смешную (ну разумеется!) байку, как она нервничала, когда поступала, что сказала ей ее мама, когда вместо «пятерки» по русскому языку она принесла домой «четверку», и что она бы очень хотела устроиться на работу, потому что сидеть на шее родителей ей не нравится, но в девятнадцать лет никуда не берут, а вообще она бы предпочла активную профессию. Например, с удовольствием устроилась бы на Московскую биржу. Просто она как-то смотрела фильм про Нью-Йоркскую Stock Exchange, и ей безумно понравилось, как там работают трейдеры. Потом наш разговор плавно скатывается на погоду, на фильмы, на музыку, на приближающийся Новый год («Ром, а ты куда-то поедешь, или будешь в Москве встречать?»), на ее однокурсников и ее еще неизвестных мне приятелей и друзей («Я их очень люблю. И я ими горжусь. Представляешь, Натуся моя недавно издала свой первый сборник стихов, а Вексельберг по секрету от всех – это мне его девушка рассказала – отчисляет свою стипендию в один хороший благотворительный фонд»), на ее увлечения (оказывается, она обожает фигурные коньки и даже раздобыла с помощью Рибякиной абонемент на закрытый каток в «Крылатском»). А я думаю о том, почему в ее жизни возник именно я и откуда берется во мне эта щемящая нежность? Мне бы до одури с ней целоваться, а я после ее признания дотронуться до нее боюсь. Потом мы спускаемся в метро. Войдя в вагон, я все-таки беру её за руку и устраиваю её у себя на груди. Диана бросает на меня короткий взгляд и молчит. Мы молчим практически все то время, пока поезд довозит нас до «Динамо». Проехав свою станцию, я выхожу с ней в город, и она, уже сама взяв меня за руку, ведет меня к улице Черняховского.

– Ром, – огибая памятник, расположенный рядом с МАДИ, неожиданно предлагает она, – а хочешь ко мне в гости зайти? Я тебя на чай приглашаю. Или я могу тебе кофе сварить. А еще я с папой своим с удовольствием тебя познакомлю.

– А почему не с мамой?

– Потому что мама еще на работе, а папа уже дома.