Текст книги "~ Манипулятор"

Но вообще-то мы сейчас оба не в адеквате. Я – потому что никак не выставлю его за порог и вынужден все это слушать. Он – потому что он продолжает давиться слезами и шептать что-то уж совсем запредельное.

– Подожди, подожди, – он мотает головой. – Понимаешь, она мне всегда говорила, что до брака нужно набраться опыта. Понять себя. Попробовать что-то с другими. А я не ревнив. Мне всегда было наплевать на то, кто и с кем трахается. Моя маман и отец… Впрочем, это не важно. Важно то, что Ди никогда не ревновала меня. И я ее – тоже. Просто то, что было у нас, было выше всех прочих. Но тут произошел этот дурацкий спор на тебя, и все почему-то сразу пошло не по тому сценарию. А может, все дело в том, что я… – он зажмуривается, – я понял, что я теряю? Ревность – это такое дебильное чувство, но тут мы все собственники. – Он зло смеется. – Знаешь, очень быстро становишься собственником, когда до тебя доходит, что ты больше не номер один. Это как болезнь, понимаешь? – Он начинает мерно раскачиваться, словно впадает в сомнамбулу. – Сначала ты думаешь, что ты ошибся и тебя скоро отпустит. Потом появляются другие симптомы. Затем тебя начинает выкручивать. Без нее из тебя словно выходит весь воздух. И ни черта тебя не отпустит, потому что это – судьба. Я… – полный тоски взгляд на меня, – веришь, я пытался лечить это с другими, но ни хрена не выходит! Только бы держать ее здесь, в руках. Только бы стоять рядом с ней и знать, что ты для нее – самый лучший. Знаешь, она так смотрит иногда, и от этого здесь, – он бьет кулаком себя в грудь, – растекается такое тепло, что за одно за это ты заложил бы всю душу. Лишь бы она так всегда на тебя смотрела… Знаешь, – он вытирает крупные слезы, долго рассматривает ладонь, – если вдуматься, я и согласился-то на это пари только потому, что я испугался. – Он криво улыбается и снова трясет головой. – Думал, скажу ей: «Нет» – и все, я ее потеряю. Просто она такая одна. Таких, как она, больше нет. Но ты ведь и сам это знаешь, да?

Но я не знаю, что нужно говорить в таких случаях. Я даже не знаю, надо ли в таких случаях вообще что-нибудь говорить.

– Это любовь, брат, – Панков безумно распахивает глаза. – Это такая вот сука-любовь. Но она настоящая, и Ди знает об этом. Вот поэтому-то она и вернулась ко мне. Вот поэтому она всегда ко мне возвращалась. Просто она знает, как я к ней отношусь. А ты… Вот скажи, ты хоть любишь ее? Любишь ее хотя бы наполовину сильно от того, как люблю ее я?

Но я совсем не уверен, что так, как он, можно и стоит любить. К тому же, это не тот человек, которому я готов изливаться в признаниях.

– Леш, – поднимаю глаза на часы, – пять минут уже истекли. Давай закругляйся.

– Нет, ну вот видишь, – он, словно не слыша меня, кривит губы в улыбке. – У тебя к ней этого нет. А может, и вообще ничего нет. Ты же не эмоциональный. Ты у нас черствый сукин сын, – довольно отчетливо произносит он, после чего хмыкает. – Вот это, кажется, она в тебе наконец и увидела. А может быть, она наконец поняла, что однажды ты с ней наиграешься. Ты же не будешь ради нее… вот так, как я… через колено себя ломая. Может, поэтому, – он снова закрывает глаза, – она и приезжала ко мне, хотя я знаю, ты запрещал ей это? А? Как ты думаешь? Ты не давал ей общаться со мной, а мы все равно общались. Ты хоть знаешь, что мы с ней каждый день часами трепались по телефону? Ты в курсе вообще, что мы с ней иногда тебя обсуждали?

Тут моему терпению приходит конец.

– Панков, я очень устал от тебя. Я не хочу насилия. Но если ты сейчас не уйдешь, я не знаю, что я с тобой сделаю.

– Хорошо, хорошо! Ладно. Уговорил. – Панков, цепляясь за дверной косяк, медленно поднимается на ноги. Я уже начинаю считать, что сейчас он свалит за дверь и оставит меня в покое, но он вместо этого принимается судорожно рыться в карманах. Затем выдергивает оттуда мобильный. – На, держи. На, сам посмотри. – Он, вытирая сопли, другой рукой тычет мне телефон, как заряженный пистолет. – На, я сказал. Есть доказательства: ее фотографии.

Но мне не нужны его снимки. Он упрямо сует мобильник мне под нос. На фото стоит дата съемки. Все ярко, крупно и очень отчетливо. На фотографии действительно он, Диана, еще какие-то люди, причем, довольно взрослые. Вероятно, это их родители. Какое-то праздничное застолье. Но все это неважно, потому что на снимке ОНА обнимает его за шею и целует в губы. А еще у нее невероятно счастливые лицо и глаза, на которых я вдруг залипаю.

Становится больно, невероятно. И можно сколько угодно сейчас утешать себя рассказами о фотофейках, возможностях редакторских программ, вроде Adobe, но если ты работал в издательстве с монтажом и изображениями, то ты легко отличишь подлинник от подлога. А здесь фото без фотошопа. Простая правда без ретуши.

– Это с Нового года. Здесь ее родители называют нас будущей парой. А это мы на даче с друзьями. – Кружат и кружат снимки. – Здесь мы с ней позапрошлым летом. – Она в миниатюрном купальнике, оставляющем слишком мало простора для мужского воображения. Позади какие-то лодки и синяя водонапорная башня. Но рядом по-прежнему стоит он и держит ее за талию. – А это мы в выходные. – Она в красном платье с бокалом вина и снова в его объятиях. – Это снято в тот день, когда она мне сказала, что пари она точно выиграет. А это она спит у меня…

Я тупо смотрю на дату снимка. В тот день я купил ей кольцо.

– … В тот день мы отмечали мой день рождения, и она мне сказала, что сегодня вы не увидитесь, что ты ей доверяешь и не будешь ей сегодня звонить. А потом она очень устала, и я оставил ее ночевать у себя. Она всегда спит на левом боку… Но ты ведь и это знаешь?

И это убивает меня. Это просто меня приканчивает. Прибивает гвоздями к полу, накрывает бетонной плитой и раздавливает пониманием, что ОН, по всей видимости, знает ее лучше, чем я. На меня надвигается удушливый вакуум, и я глохну и слепну, глядя на снимок с ее обнаженным плечом, выбившимся из-под одеяла. В этот момент я думаю, до чего же хорошо вместе смотрятся люди, которые настолько близки друг другу. И как замечательно выглядят пошлость, двуличие и лицемерие. И как здорово выглядит ИСТИННОЕ доверие. И где-то на периферии сознания эхом проносится ее фраза: «Леш, я его выбрала, потому что люблю его».

Да, она выбрала. Но – не меня. Это были просто слова. Красивые и пустые, как ее обещание, которое только что обесценилось.

Отворачиваюсь, словно это сейчас уничтожит все снимки. Опускаюсь на стойку в прихожей, точно это сделает меня невидимкой. Под руку попадаются пара плотных клочков бумаги. Не разбираясь, что это, сминаю их под ладонью.

– А насчет свадьбы, – доносится до меня его голос, – то ты сам ей позвони. И просто спроси у нее, да или нет? Спроси у нее, Воробей!

Я поднимаю голову и долго смотрю на него. В его глазах – усталость, глухая ненависть ко мне и торжество победившего, точно он и без звонка уже знает, что она скажет мне. В моих глазах… Но я не знаю, что в них. Внезапно становится интересно, как выглядит предсмертный страх человека. Напялив шапку, Панков пожимает плечами и тянет на себя ручку двери. Не прощаясь, уходит. Хлопает дверь.

А я остаюсь один.

Поднимаюсь со стойки и иду на балкон. На полпути останавливаюсь и резко поворачиваю обратно. Замерев на пороге прихожей, я пытаюсь понять, что я хотел сделать. И я не могу этого вспомнить. В этот момент я очень хочу верить в то, что все будет, как прежде. Я не верю в пари. Я уже забыл о пари. Я не хочу понимать, казалось бы, совершенно очевидные вещи: например, что все это время она за моей спиной параллельно крутила с Панковым. Я не верю, что можно любить одного, а с другим набираться опыта. Я не в верю в то, что можно предать, признаваясь в любви. Я просто в это не верю!

Только вот отчего-то очень хочется плакать. Видимо, это потому, что тебе уже двадцать шесть, а тебя еще ни разу не предавали. Но если уж меня могли обмануть, то пусть не она.

«Не она…»

И я трясущейся рукой все-таки выдергиваю телефон из кармана.

– Да! – жизнерадостно смеется она. – Ну, ты где? А то я почти у кинотеатра, и…

– Скажи, – выдыхаю я, – ты выходишь за него замуж?

Пауза, длинная, долгая. Очень страшная – такая, что хочется закричать. Шорохи улицы, ее молчание и ее дыхание на том конце линии. И, наконец, ее:

– Да, – сказанное ясным шепотом…»

Память царапает сердце…

– Так вот, – стряхнув с себя наваждение, возвращаюсь в реальность я, – твой будущий и прекрасный, надеюсь, муж, – я все-таки не смог удержаться, – в ту счастливую пятницу выдал мне, чтобы я от тебя отвалил, потому что вы скоро поженитесь.

– То есть это Леша тебе сказал? – Диана удивлена. Да что там, удивлена! Она просто поражена. При этом ее ресницы так часто хлопают от изумления, что мне это уже не нравится.

Однако стараюсь придерживаться более-менее ровного тона:

– Да, твой Леша мне так сказал.

– Знаешь, Ром, – она внезапно прищуривается, – а я вот так не думаю. Я считаю, что тебе это Ремизова рассказала.

– Которая моя жена? – уточняю я.

– Нет, которая не ТВОЯ жена, – Диана прямо-таки выделяет голосом это слово, – а которая брюнетка и которая весь третий курс за тобой пробегала.

– Ах ну да, ну конечно! И как я об этом забыл? – мигом подхватываю я.

Нет, честно, ее послушать, от меня тут все без ума: и Ремизова, и Аасмяэ, которая со вчерашнего дня не Аасмяэ, а Сечина, и Людмила. Хотя стоп: Людмила, в общем, в каком-то смысле…

– Ага, конечно! – тем временем вторит мне Рыжакова. – А вот Лизе-брюнетке мог действительно брякнуть Леша.

«О как!»

– Нда? – с глубокомысленным видом поправляю под головой подушку. – А с чего бы такой рояль в кустах?

– А с того, что ты, возможно, об этом не знал, но Ремизова и Леша одно время были очень близки.

«Вообще прикольно».

– А можно поинтересоваться, в каком роде они были близки? Типа он и ее лучший друг и все такое? Или же, – щелкаю пальцами, – в самом интимном роде?

– Он просто ухаживал за ней, вот и все, – она обиженно поджимает губы.

«Еще лучше», – думаю я.

– Ну да, он ухаживал за ней и даже за парту к ней пересел, чтобы было удобнее умные мысли списывать, – совсем уж из вредности добавляю я.

– Когда это он у нее списывал?

– А за что я, по-твоему, ставил ему неуды?

– Знаешь, а давай не будем отдаляться от темы? И не будем его оскорблять, – начинает раздражаться Диана, что, впрочем, бывало всегда, когда я его задевал.

Тем не менее, успеваю выудить из ее монолога главное.

– То есть мне ты не веришь, что Панков мог мне об этом сказать?

– Ну, у меня есть повод считать именно так.

Тут я ловлю себя на мысли, что мы с ней ругаемся точно, как супруги со стажем. Хотя какое-то зерно истины в этом есть: несмотря на все ее выкрутасы со мной мы действительно были парой. Правда, тогда мы не ссорились и не ругались. Зато теперь, видимо, упущенное наверстываем.

– Так, а почему ты мне не веришь?

– Ну, потому что Лешка не стал бы этого делать. Понимаешь… – внезапно начинает мямлить моя вновь обретенная половина, но отворачивается, подталкивает щетку ногтем, после чего поднимает голову и задумчиво глядит на меня. И что-то такое мелькает в ее глазах, из области «сказать – не сказать?» Однако, сообразив, что я тут сижу и продолжаю ждать ее объяснений, Диана, наконец, нехотя произносит: – Ну, Леша знал, какое у меня было тогда состояние. И понимая, что в принципе мог выкинуть ты, он не стал бы создавать ситуацию, при которой мне пришлось бы нервничать.

Тут я чувствую, что уже сам начинаю понемногу заводиться:

– Так, ну и какое у тебя было тогда состояние, позволь спросить?

– Ну, я была не очень здорова.

– Грипп? ОРЗ? Растяжение мышц?

«Предсвадебная лихорадка?»

А вообще, несмотря на всю мою любовь к ней, теперь я ей не верю, потому что на том отрезке жизни Диана была очень живой и даже весьма бойкой девочкой.

– Ну, можно и так сказать, – она наклоняет голову и начинает собирать в складочки полу халата.

– И все же?

– Господи, Ром, ну хватит? – Теперь моя когда-то весьма бойкая девушка начинает вертеться на пуфике, жалобно косясь на меня.

– И?.. – не даю ей уйти от темы я.

– Ром! – она внезапно хватает щетку и бумс ею об столик. – Ну пойми ты наконец, ну не могу я так сразу сказать это тебе в лицо. Думала, что смогу, а оказалось, что нет. Знаешь, честно, я тысячу раз представляла себе этот наш разговор. Сотню раз прокручивала в уме, что ты мне скажешь, что я отвечу. А сейчас не могу. Ну не могу я, понимаешь?

– Думаешь меня удивить?

«Не переживай, душа моя, я с тобой что только не видел».

– Нет, Ром. Я вообще-то думаю, что это тебя убьет, – тихо произносит Диана, чем ввергает меня в легкий шок. Тем временем она принимается разглядывать мой мобильный, и внезапно, резко: – Скажи, ты любишь детей?

– Что, всех? – повозившись на кровати, скрещиваю на груди руки.

Странный какой-то разговор у нас получается. Я-то думал, она мне скажет, что она совершила глупость, выйдя замуж за этого раздолбая. Я в свою очередь покаюсь в том, что сдуру женился на Лизе. Далее мы попытаемся забыть все грехи, обиды и простить друг друга. Затем начнем, как и раньше, регулярно встречаться. Диана привыкнет к Юльке и полюбит ее, Юлька полюбит ее и привыкнет – и здравствуй уютный домашний быт и российская большая семья! А тут разворачивается что-то уж совсем непонятное.

– Вообще детей, – между тем уточняет Диана. – Скажи, ты бы хотел детей?

– От тебя? Прямо сейчас? – теперь ситуация начинает казаться забавной. У меня даже настроение повышается. – А знаешь что, я не против. Если хочешь, можем прямо сейчас этим заняться, и…

– Ром, – внезапно произносит она таким мертвым голосом, от которого все мои шутки разом заканчиваются, – пожалуйста, не сбивай меня. Это очень сложно. Я… я была беременна от тебя.

Тишина. Ощущение, что из меня выпустили всю кровь.

Стоп-кадр.

– Что? Что ты сказала, повтори? – спустя где-то минуту прихожу в себя я и не узнаю свой голос.

Диана продолжает сидеть и затравленно смотреть на меня. Эта секунда отнимает у меня еще пару сотен нервных окончаний. Далее возникает обратный эффект. Внезапно Панков, моя экс, все наши обиды из прошлого, все эти объяснения, выяснения и откровения о наболевшем съеживаются в моем сознании до величины пылинки или мелкого мертвого насекомого, забытого лет сто назад между оконными стеклами. Меня вдруг перестает интересовать абсолютно все, кроме ее последней фразы. Машинально скинув ноги с кровати, сажусь, наклоняюсь вперед и впиваюсь в нее глазами:

– Повтори.

Но она продолжает глядеть на меня так, будто она во всем виновата. Словно это я во всем виноват. Точно мы с ней вдвоем создавали что-то идеальное, а потом вместе его уничтожали. Тут же валом приходят на ум ее разговор про таблетки и мой совет сходить с этим к врачу. Мысленно простонав, опускаю вниз голову, растираю ладонью лоб. «Господи боже, ну какой же я идиот! Она, видимо, пропустила какой-то противозачаточный укол или курс. Затем побоялась признаться мне. А потом…» Но я просто не понимаю, что случилось потом.

– Диана, когда это произошло? – я сглатываю, чтобы смочить слюной горло. Каждое слово дается с неимоверным трудом, точно мне кто царапает по связкам тупым наждаком.

– Что именно? – ее голос, наоборот, звучит тихо, тускло и ровно.

– Беременность.

«Она могла сделать аборт».

И тут мне становится совсем дурно. Тело сворачивает в канат. Болит каждая его клетка. Это какой-то кошмарный сон, который никак не закончится. Это какая-то дурная история, которая не про нас. Делаю все, чтобы смолчать. Пытаюсь хотя бы не нагнетать лишнего. И все равно начинаю сходить с ума от чудовищной несправедливой и жгучей обиды, что женщина – МОЯ женщина, которую я берег, любил, защищал – и что там еще говорится в подобных случаях? – избавилась от моего ребенка, как избавилась от меня. Хуже этого только мои худшие дни с ней. Или пощечина мне по лицу. Или плевок мне в лицо.

«Нет, невозможно…» Мозг буквально выворачивает наизнанку. «За что ты со мною так? Что я тебе сделал такого, скажи, что ты ТАК меня ненавидела?» Я продолжаю молча смотреть на нее и, кажется, только сейчас впервые по-настоящему понимаю, насколько слепо любящее существо, не важно, мужчина ли, женщина ли. Сначала нам понемногу лгут, а мы стараемся не замечать очевидного. После нас втаптывают в грязь, а мы ждем, любим и верим. Потом тебя просто бросают, а ты все еще на что-то надеешься. Понимание приходит позднее, либо с возрастом или опытом, либо так, как сейчас у меня. Ушла, бросила и уничтожила. Проще говоря, предала.

– Рома, – тем временем, помолчав, начинает Диана, – я забеременела очень быстро. Это было в наш первый раз. Ты его помнишь?

– Помню.

Сейчас я больше всего боюсь высадиться на крик, хотя мне становится очевидно, что вся эта наша история не могла закончиться тогда по-другому. Диана не верила мне (пари). Она забеременела. Затем испугалась, что я ее брошу. И в результате, свернув все по-быстрому, сама отбыла к Панкову. Вот и вся истина, вот и вся правда. В этот момент меня начинает особенно угнетать ощущение собственной наготы, как нечто совсем неуместное. Как состояние беззащитности, которое я ненавижу.

– Подожди, – поднявшись на ноги, покрутил головой. Не найдя одежду, бросил ей: – Посиди, я сейчас, – и отправился в комнату, где оставил рубашку и брюки.

Быстро одеваюсь. Вместе с наличием на теле одежды возвращается способность мыслить более-менее здраво. «Ладно, сделала аборт. От меня!.. Допустим, не хотела ребенка. Возможно, побоялась ответственности – ей было всего девятнадцать лет… Господи, какое же счастье, что у меня Юлька есть!.. Но – черт ее подери, она могла хотя бы спросить у меня? Поговорить, объяснить? В конце-то концов просто посоветоваться? Или я был для нее прохожим, которому было все по фигу?» В итоге челюсти сводит злой судорогой. «Ну, Рыжакова! Сейчас я тебе устрою…»

Какими-то нервными, порывистыми, совсем несвойственными мне движениями заправляю ремень в шлевки брюк. Пытаюсь застегнуть рубашку, но не попадаю дрожащими пальцами в мелкие петли пуговиц. В конечном счете оставил рубаху болтаться как есть, на плечах. На ходу подворачивая до локтей рукава, быстро возвращаюсь в спальню.

А она так и сидит на пуфике, как на камушке сестрица Аленушка! Для полного сходства остается только убрать ее указательный палец, которым она колупает щетку. При виде меня Рыжакова поднимает голову и вдруг вся подбирается.

– Ром, ты что? – испуганно шепчет она. – У тебя сейчас такие глаза…

«Какие еще у меня глаза? Хотя… ты же хотела эмоций? – буйствует в моей голове. – Ну, тогда лови, дорогая. Сейчас будут тебе эмоции!»

В пару шагов убиваю расстояние между нами. Диана опасливо задирает голову, не сводя с меня взгляда. Причем с каждым моим шагом к ней в ее зрачках все отчетливей читается страх.

«Ах ты Господи… К черту эмоции, сейчас их и так за краем!» Послав все эмоции в нелитературные дали, поддергиваю брюки, присаживаюсь перед ней на корточки.

– Рыжакова, давай так, – стараясь вести себя ровно, спокойно, кладу руки ей на колени, – объясни мне, пожалуйста, только одну вещь: как это пришло тебе в голову?

– Что это? – она, явно не понимая вопроса, мучительно складывает брови домиком.

– Ну, не знаю. Укол, таблетки, – неопределенно пожимаю плечами.

Я просто не в курсе того, как и чем прерывают беременность. Не было опыта, слава Богу. И дважды слава Богу, что я не успел сказать это вслух, потому что Диана следующей фразой заставляет меня закрыть глаза и упасть на самое дно:

– Ты просто не знаешь. У меня был выкидыш, Рома.

Безнадежность. Давящая на виски тишина. Беспросветная темнота, в которую я медленно погружаюсь.

– Когда это случилось? – я все-таки прерываю молчание. А вообще-то, мне сейчас очень хочется прижаться лбом к чему-нибудь холодному. Рыжакова тем временем мерным голосом начинает рассказывать мне:

– Понимаешь, так иногда бывает. Даже сейчас по статистике одна из пяти беременностей заканчивается выкидышем. Чаще всего это происходит на ранних сроках беременности, когда женщина просто не знает о своем положении. Понимаешь, у выкидыша при двухнедельной беременности почти отсутствуют симптомы. На ранних сроках можно даже не знать об этом и воспринимать это как начало обычных месячных. Те, кто проходил через это, знают, что симптомы похожи.

Ее монолог звучит так, будто она прожила это.

Я поднимаю голову:

– Сколько у тебя было недель?

Но она молчит. В этот момент элементарная логика подсказывает мне, что у нее могло быть максимум две-три недели, раз она так много знает о ранней беременности. Но мысли путаются, комкаются и размываются, как ил в мутной воде. Просто я сам сейчас пытаюсь понять, кто снимет с меня вину за содеянное? А я виноват. Ведь сделай я тогда, пятнадцатого декабря одну элементарную вещь, и ничего бы этого не было. Боль, беда, весь этот кошмар обошли бы её стороной. Но тогда мне на это ума не хватило. Зато мне его хватило минутой ранее обвинить ее во всех смертных грехах, вынести ей приговор и осудить на пожизненное. Осталось только выскочить вон, саданув дверью, что я хотел сделать, кстати.

При мысли об этом меня уже просто корежит. Кожа пылает и, кажется, идет красными пятнами.

– Ром, что с тобой? – Диана пытается заглянуть мне в лицо.

– Ничего, – я опускаю голову вниз. – Дальше. Причины? – глухо требую я.

И где-то на подкорке сознания уже возникает стойкое чувство, что все самое худшее ждет меня впереди.

– Причины? Какие причины? – Диана слегка хмурится.

– Что послужило причиной выкидыша?

В этот момент я ловлю себя на том, что я уже просто сижу на полу, подвернув под себя правую ногу, и прижимаюсь лбом к ее колену. Рука Дианы невесомо ложится мне на голову и начинает машинально перебирать мои волосы, пропуская их между пальцами. Вот и сидеть бы так целую вечность, думаю я, если бы только она сейчас рассказывала мне не эту, а другую историю, с более счастливым концом.

– Ну, одной из причин может стать то … – между тем продолжает она голосом, лишенным всяких эмоций, – что организм женщины еще не готов к нормальному развитию малыша. Или со здоровьем обоих родителей что-то не так.

– Мы вроде были здоровы. Нет? – Я поднимаю голову.

Она, помедлив, кивает.

– Тогда что могло привести к выкидышу?

– Медикаменты. Или стрессовые ситуации, – она вдруг осекается.

– У тебя был стресс? – Теперь я смотрю ей в глаза.

– Это всего лишь азбучные истины, Рома, – и она отворачивается.

Да, эти истины азбучные. Вот только мне моментально вспоминается Лиза, которую я все первые месяцы ее беременности практически носил на руках. То, как я брал на работе отгулы и гонял с ней по всем врачам. То, как я упорно отваживал от нее ее мать, которая заявлялась к нам, чтобы мотать ей нервы постоянным напутствием: «Смотри, доноси ребенка, а то ОН уйдет», меча в меня ненавидящие и ревнивые взгляды. ИМ в ее раскладе всегда был я. И то, как потом, уже на последних сроках беременности Лизы я отбирал у нее успокоительное, боясь, что это навредит ей и ребенку. И то, как меня порой посещала острая нелюбовь к этой женщине.

И то, как меня иногда навещали приступы сентиментальности. Улыбки, объятия и споры о том, кого ты хочешь больше? Я больше хотел девочку. Лиза клятвенно обещала в отместку родить мне мальчика. За этим непременно следовало обсуждение различных имен. Лизе больше нравились вычурные имена, вроде Артур, Эдуард, Юлиана. Мне – что-то проще. Но честнее будет сказать, что мне нравилось только одно женское имя – то самое имя, которое я по понятным причинам избегал называть при ней вслух.

Далее были выбор места для детской кроватки. Затем – визит к врачу, и новость о том, что все-таки будет девочка. Юля – так назвали нашу будущую дочь моя мать и свекровь, впервые в жизни, кажется, хоть о чем-то договорившись.

И были сияющие глаза Лизы, которая той ночью долго не могла уснуть от счастья. Она все ворочалась, вставала и шла в детскую. Сидела там у окна, любовно перебирая все эти одежки, игрушки. А я смотрел на нее и думал о том, как мне жаль – как же невыносимо жаль, что именно эта женщина, а не девочка с длинными золотистыми волосами выносит и родит мне ребенка. Та самая девочка с золотистыми волосами и задорной улыбкой, по которой я, даже тогда, уже будучи в браке, отчаянно скучал. Та самая девочка, которую я безумно хотел видеть. И та самая девочка, из-за которой я беззвучно выл по ночам, уткнувшись в подушку, боясь, что меня услышит женщина, спящая со мной рядом. В те ночи сон не шел ко мне. Я поднимался с кровати, шел на балкон, курил и вспоминал, вспоминал. Вспоминал… Я помнил ее очень долго.

А потом я начал ее забывать. Сначала боль сменилась чувством постоянной потери. Затем пришли размышления: недолюбил, бросила. Потом родилась Юлька… Диана постепенно стиралась из памяти, оставаясь в ней лишь бликом солнца на золотистых волосах незнакомки, промелькнувшей у входа в метро. Взглядом чем-то похожей на нее девушки, увиденной мной из такси. И ароматом легких цветочных духов, растаявшем навсегда где-то два с половиной года назад в коридорах «Останкино»…

Я снова встретил ее спустя семь не-наших лет. И как ни горько это осознавать, я понял: мы стали другими. Мы изменились, где-то не в лучшую сторону и кое в чем просто до неузнаваемости. Я больше не в силах давать другим то, что когда-то дарил только ей. Она же теперь очень мало верит в меня и еще меньше – мне. И все же, несмотря ни на что, есть что-то, что нас еще держит. Это что-то очень похоже на первый взгляд и легкое касание пальцев. Это что-то напоминает бурю в стакане воды, вдруг вылившуюся в цунами. И это что-то никак не дает нам стереть друг друга из будущего.

Остается добавить только одно: там, в не-нашем прошлом, я – да, я был отцом. А здесь никого не защитил, никого не сберег и никому не помог. Мне теперь даже никогда не узнать, кем был бы этот ребенок? Был ли это мальчик или же девочка, похожая на Диану? Впрочем, если вдуматься, все это уже не так важно. Сейчас по-настоящему важен только один вопрос, который я на все лады вновь и вновь задаю Диане:

– Диана, как это случилось с тобой?

Я бы очень хотел ей сказать: «Прости», но я сжевываю фразу. Просто если это произошло после того звонка, когда я звонил ей двенадцатого февраля, то я…

Но, если честно, я бы многое отдал сейчас за то, чтобы просто взять ее за руку, переплести с ней пальцы и поверить в то, что даже если я виноват, наше будущее еще возможно. Но я слишком хорошо знаю себя. И если Диана сейчас произнесет то, о чем я уже подспудно догадываюсь, сложив вместе мой проклятый звонок ей, ее обиду и открытую неприязнь ко мне, которую я пытался сломить две недели, то я… Я не выплыву. Я захлебнусь в глубокой воде из отчаянного чувства вины. Диана, возможно, простит меня. Но если ты нормальный человек, ты сам себе этого никогда не простишь.

– Ром, зачем тебе это знать? – А она все не сводит с меня этих странных сухо блестящих глаз.

– Потому что я должен.

– Рома, пожалуйста, – теперь она морщится. – Не мучай ни себя, ни меня. Это не праздник и не та дата, чтобы ее отмечать.

«Отмечать» – за это слово моментально цепляется мое сознание в попытке выплыть наружу. Я что-то накручиваю или трагедия действительно могла произойти в праздники? Что это было, Новый год, Рождество? И что такое тогда стресс в ее понимании? Алкоголь? Лишний бокал вина?

– Диана, почему ты потеряла ребенка?

Ощущение, что я просто хожу по кругу. Я бьюсь о мучительное чувство вины и не менее мучительные подозрения. Осадок от недосказанности, как больная заноза, засевшая где-то в мозгу. И слабая надежда на то, что я, дав ей ребенка, не отнял его у нее.

– Рома, – она принимается безучастно разглядывать ворот моей рубашки, – ты помнишь, у меня был тогда грипп?

– Когда? – не понимаю я.

– На третьем курсе.

– Ах да, вспомнил. Ну и что?

– Ну, тогда мне прописали кое-какие добавки и витамины. Я не помню, как они назывались, но они были рассчитаны на курс из шестидесяти дней. Они повредили мне, вот и все! – практически выкрикнув это, она опять от меня отворачивается.

А я все никак не могу понять, она мне лжет сейчас или просто избегает смотреть мне в лицо? Что-то не складывается, никак. Но что именно – я не могу понять. Я никак не могу это нащупать. И я наконец выстреливаю в нее тем, что все это время крутилось у меня на языке:

– Диана, скажи, ты потеряла ребенка в результате моего звонка?

Она долго глядит на меня. Она долго о чем-то раздумывает. Затем произносит одними губами:

– Нет. Это было до него.

Но смысл ее ответа просто не доходит до разума. Просто в том нашем прошлом для меня был только один звонок ей. Тот самый звонок, двенадцатого февраля, когда я бросил ее, пытаясь ударить ее за то, что она сделала мне.

– Какого звонка, Диана?

В этот момент она смотрит мне прямо в глаза и – четким и ровным голосом, вдруг расставившим все по местам:

– Ты звонил мне в феврале. Выкидыш случился раньше. Это произошло сразу после Старого нового года. Лешке я сказала об этом, тебе – нет. Я не хотела тебя расстраивать. А если уж совсем честно, то я боялась тебя потерять. Но ты меня бросил. Я вышла замуж, и ты тоже женился. Сейчас мы оба разведены. Нет никаких обид. И все, и хватит об этом, и больше меня не спрашивай.

И я так хочу верить ей, что я… Я ей поверил.

Меня медленно, очень медленно отпускает.

Между нами образовывается долгая пауза. Я заполняю ее тем, что поднимаю голову, чтобы посмотреть на нее, но машинально ловлю свое отражение в зеркальной дверце шкафа. У меня чуть-чуть прояснился взгляд, у губ исчезла горькая складка. В это время за входной дверью отчетливо слышится, как бухает соседская дверь справа. Сосед (или соседка?), видимо, только что вышел на лестничную площадку. Там же, за дверью его (или ее?) телефон разражается мелодией из «Миллион, миллион алых роз», в которую странно вплетаются слова из когда-то любимой мной песни:

«Я возглавляю топы всех разочарований,

Я видел в перископы, как тонет ваш «Титаник».

– Наш «Титаник», кажется, все-таки устоял на краю, – поддавшись порыву, шепчу я Диане.

Музыка обрывается. Видимо, сосед взял трубку.

– Да, Лен? Да, иду… – далее уже невнятно, и его глуховатый голос исчезает вместе с его шагами в периметре лестничной клетки.

Диана пытается улыбнуться и что-то сказать, но ровно через секунду на ее лице появляется пугающее выражение. Это какая-то странная, даже жутковатая смесь ужаса, может, догадки, откровения или чего-то еще, что я никак не могу распознать, но что заставляет ее мертвенно побледнеть.

– Что? – невольно пугаюсь я.

Диана, застыв, глядит на меня широко распахнутыми глазами. Ее зрачки медленно расширяются, точно она увидела за моей спиной привидение.