Текст книги "Последний император России. Тайна гибели"

Реконструкция расстрела

Теперь, когда нами исследованы все доступные документы об обстоятельствах расстрела, когда эти сведения сопоставлены со следами, которые оставили убийцы в расстрельной комнате, уже можно составить цельную и достаточно убедительную картину того, как в действительности происходил расстрел.

Вот как это было.

Романовы стоят и сидят в комнате и терпеливо ждут, что же будет дальше. Перед ними распахнутая дверь в прихожую. Там толпятся «латыши», охранники. На лицах тюремщиков напряжение, они посматривают друг на друга, о чемто негромко переговариваются. Видно, что они встревожены. «Чем? – силятся догадаться арестанты. – Боятся штурма, о котором нас предупреждали и из-за которого подняли нас среди ночи?»

Императрица что-то быстро говорит по-английски. Дети поняли ее слова: «Эти негодяи что-то замышляют». Дети повернулись к отцу: что он ответит. Николай сказал то, что и должен был ответить: «Не волнуйся, Аликс».

Юровский стремительно входит в комнату, за ним идет группа незнакомых арестантам людей. Это уже тревожно, но нахлынувшую волну беспокойства сбивает зычная команда Юровского: «Прошу всех встать!» Император с Императрицей поднялись. Алексей остался сидеть.

Юровский достает лист бумаги и быстро, пропуская слова, читает. Как гром, звучит страшное слово «расстрелять». Ойкнула Демидова. У девушек перехватило дыхание. У стены замерли Харитонов и Трупп. Императрица крестится и шепчет: «Господи! На все Твоя воля!» Вслед за ней дрожащими руками крестятся Ольга и Татьяна. Младшие дочери и Алексей смотрят на отца. С уст Николая Александровича срывается недоуменное и такое неуместное восклицание: «Что?..» Он растерян, он поворачивается к сыну, потом к жене. Тем временем убийцы уже достали оружие. Жерла стволов направлены в грудь императора. Грянул первый выстрел. Вслед за ним загрохотали револьверы и пистолеты других палачей.

Все стреляют в царя. И не по одному разу. За считаные секунды в грудь Императора вонзилось не менее семи пуль. Его грудь превратилась в сплошную рану, а сердце было буквально разорвано на части. Не будет преувеличением сказать, что он умер стоя. Он уже мертв, но не успел упасть, и потому в его грудь летят и летят все новые и новые пули.

Это длится несколько секунд. А потом царь, как подрубленный, рухнул на пол. И Кудрин не врет, когда говорит, что царь рухнул, как сноп. Так и было. Царь упал на спину, пули толкали его тело назад. Он лежит головой в сторону восточной стены.

Никулин стреляет сначала в Наследника. А затем в стоящего за Алексеем доктора Боткина.

М. А. Кудрин: «…вижу как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар».

Боткин мог упасть и не получив смертельного ранения. Он мог упасть от того, что был ранен в ногу пулей, которая до того поразила Алексея. Боткин упал и остался лежать. Возможно, от боли он потерял сознание.

Теперь перед Никулиным открылись фигуры Труппа и Харитонова. Он переносит огонь на них. Лакей (это Трупп), по образному выражению Кудрина, «оседает», а повар (Харитонов) «валится на колени». Оседает – значит, подгибаются ноги. После этого человек обычно падает либо вперед, либо на бок. То же происходит и с Харитоновым.

Стрельба в царя заняла несколько секунд. Внезапный грохот многих выстрелов, искаженные лица убийц, вздрагивающие при каждом выстреле револьверы, направленные в грудь Императора и извергающие смерть, – всё это заставило остальных обреченных на одну короткую секунду онеметь и оторопеть от ужаса.

Царь убит, и палачи переносят огонь на императрицу и дочерей. К этому времени Александра Федоровна неподвижно лежит на полу. Чья-то пуля, одна из первых, нашла ее. Но она не убита. Императрица либо потеряла сознание, либо покорно ждет смерти. Пока убивали их отца, мать и брата, девушки успели пережить первый ужас, и охватившее их сначала оцепенение прошло. И когда стволы повернулись в их сторону, они бросились к восточной стене. Наверное, с криками. Девушки не думают о спасении, их действия рефлекторны – только бы оказаться подальше от полыхающих пламенем, извергающих грохот и смерть стволов. На полпути к стене Ольгу настигает пуля, и она падает. Татьяна и Мария успевают добежать до стены. Но и там страшно. Слева в углу лежит Трупп. Рядом с ним, свернувшись калачиком, мертвый Харитонов. Справа неподвижно лежит Анастасия. В ее руках – описавшаяся от страха собачка. Из правого угла доносятся крики Демидовой. Девушки сидят на корточках у стены, охватив головы руками. Они знают, что их тоже убьют. Они не надеются на спасение. И они готовы умереть. Единственное, чего они сейчас хотят, – чтобы этот кошмар поскорее закончился. Но еще не хотят видеть, как их будут убивать.

Демидова успела укрыться от пуль подушкой. Пули впивались в подушку, рвали ее из рук, но горничная не выпускала спасительный щит. Она бросается прочь от упавшей рядом с ней Анастасии. Она понимает, что соседство с Великой княжной опасно: ведь убить хотят не ее, а детей царя. Она кричит: не убивайте, миленькие! Я ведь не княжна!.. Демидова бежит от двери в кладовую вправо, в направлении северной стены, но там лежат Харитонов и Трупп. Она бросается обратно и едва не сталкивается с Татьяной и Марией. В ужасе шарахается от них. В них, в этих девушках – смертельная опасность! Девушки бегут к восточной стене. Демидова пробегает мимо них, в угол между аркой и южной стеной. Все это время она не забывает прикрываться от пуль подушкой и кричать убийцам: я не княжна!.. Она добегает до спасительного угла, где она остается наконец одна, где рядом с ней нет ни Анастасии, ни Татьяны, ни Марии. И тут ее ранило, потому что подушка, не способная поглотить все адресованные Демидовой пули и которая только лишала их убойной силы, теперь разодрана ими и пули впиваются в тело Демидовой все глубже. Демидова падает. И, прикрывшись подушкой, замирает.

В комнате трудно дышать от пороховых газов, слезятся глаза. От грохота десятков выстрелов в ушах стоит звон. А еще в комнате полно дыма. Он настолько густой, что сквозь него практически ничего не видно. Все жертвы, кроме двух девушек у стены, лежат неподвижно. И Юровский командует прекратить стрельбу. От начала расстрела прошло не больше двух минут.

Такой мне представляется первая фаза расстрела. Я пришел к ней на основании анализа свидетельств убийц путем сопоставления и анализа имеющихся в них совпадений и деталей. Все противоречия тоже учтены. В итоге получилось то, что я изложил. Но я не могу доказать, что все было именно так. Не хватает прямых доказательств. Но есть косвенные. И вот еще несколько. Почему выстрелы были так хорошо слышны на улице? Не могло же закрытое окно пропускать столько шума? Конечно, не могло. А дверь в комнату, по словам Сухорукова, во время расстрела была закрыта.

Г. И. Сухоруков: «Стрельба была прекращена, были раскрыты двери комнаты с тем, чтобы дым разошелся».

Но тот же Сухоруков ранее говорит: «Они и я остановились в дверях комнаты».

А. Г. Кабанов: «…начали стрелять через проем открытой двухстворной двери».

Я. М. Юровский: «…многие, очевидно стреляли через порог».

Противоречие? Да. Но устранимое. Дверь в комнату не закрывали! Но этого мало. Было открыто окно в прихожей.

Только в этом случае охранник Клещев, стоявший на посту в саду, мог слышать, о чем говорят в расстрельной комнате.

А. А. Якимов: «Что именно говорил Юровский, Дерябин не мог передать. Он говорил, что ему не слышно было его слов. Клещев же положительно утверждал, что слова Юровского он слышал».

Дерябин наблюдал за расстрелом через окно комнаты, выходящее в Вознесенский переулок. Он был ближе к месту событий, чем Клещев, но слов Юровского не слышал. Потому что это окно было закрыто. А Клещев находился в саду, от расстрельной комнаты его отделяли окно прихожей, выходящее в сад, сама прихожая и дверь в расстрельную комнату. То есть он находился гораздо дальше от места расстрела, чем Дерябин. Тем не менее Клещев слышал то, что произнес Юровский. Этому может быть только одно объяснение: окно прихожей в сад было открыто. Как была открыта и дверь из прихожей в расстрельную комнату.

Это окно выходило в сад, на сторону дома, противоположную Вознесенскому проспекту. Потому выстрелы слышались Буйвиду глухими. Как из подвала. Если бы окно прихожей было закрыто, едва ли бы он услышал хоть что-нибудь.

Стрельбу прекратили, и тут выяснилось, что убили не всех. Демидова поднялась на ноги. От ее голоса очнулся и зашевелился в кресле Наследник. Две девушки у стены продолжали сидеть, закрыв головы руками.

Впору остановиться. Оцепенев от ужаса за содеянное, сказать себе: что-то не то мы делаем. Остались живыми после сумасшедшей пальбы – значит, на роду им написано пережить эту ночь.

Но не надо идеализировать убийц, искать в них хоть что-то человеческое. Ничего человеческого в них не было. Уже через несколько минут они это в очередной раз доказали.

Началась вторая, еще более ужасная, фаза убийства. «Добейте этих!» – командует Юровский, кивая на сидящих у стены сестер. Сам направляется к стонущему Цесаревичу. Выстрел, другой, третий… Безжизненное тело Алексея падает из кресла на пол.

Посмотрел ли мальчик в глаза убийцы? Наверное, не хватило сил. Иначе всю оставшуюся жизнь Юровский каждую ночь просыпался бы от того, что на него пристально смотрит убитый им, но живой Наследник. И с криком, в холодном поту страха выскакивая из постели, Юровский шептал бы белыми, непослушными губами: «Тебя же нет! Я же убил тебя!» И не мог бы Юровский гордиться убийством. Потому что знал бы: ночью ОН придет снова. Лучше молчать, чтобы не тревожить ЕГО, чтобы ОН оставил его, Юровского, в покое.

Нет, не посмотрел Алексей Николаевич в глаза своего убийцы. И не узнал Юровский, что такое нескончаемое, пожизненное еженощное ожидание встречи с бессмертной жертвой своей. Не узнал. И до самой смерти гордился своим участием в расстреле.

…А в комнате уже снова грохочут выстрелы. Это команда убийц стреляет в Великих княжон. Некоторые пули щелкают в стену рядом с ними. Следующие впиваются в девичьи тела, заставляя их вздрагивать. Но девушки все еще живы! Кудрин с Ермаковым идут к ним. Девушки замерли. Потому что почувствовали: убийцы стоят над ними. Они слышат запах их пота, их шумное дыхание над своими головами. Они знают: вот теперь уже точно настало последнее мгновение жизни. «Прости их, Господи!» – молят они Всевышнего. Дуплетом звучат выстрелы. Почти в упор. В нежные девичьи головы. И девушки безжизненно опускаются на пол.

Одновременно два убийцы с винтовками наперевес направляются к Демидовой. По пути они перешагивают через Императрицу и труп дочери. Их сапоги скользят в крови. Убийцы пытаются вырвать подушку из рук женщины, чтобы отбросить в сторону. Демидова сопротивляется. Воля к жизни придает ей сил, и она не сразу им уступает. Но сил не хватает. Подушка отброшена, штыки нацелены в беззащитную грудь. В отчаянии Демидова хватается за холодную сталь, не пуская штыки вперед. Убийцы остервенело, рывками давят на штыки, и вот они с хрустом входят в женское тело. Демидова хрипит. Ее проткнули четыре раза, но она еще жива. Убийцы слышат недовольный голос Юровского: «Ну, скоро вы там? Сколько можно возиться!» «Дайте вы ей по голове прикладом», – советует практичный Кабанов, с опозданием прибежавший с чердака. Удар. Еще удар. Брызги крови и мозга Демидовой летят на стену. Горничная затихает. Убийцы отирают ладонями пот со своих лиц, оставляя на щеках кровавые полосы. Юровский окидывает взглядом комнату и удовлетворенно кивает головой: кончено.

И еще раз ошибается… Когда стали укладывать на носилки Анастасию Николаевну, она открыла глаза и закричала. И еще раз оторопели убийцы. Анастасия не только жива. Она внезапно резко вскакивает на ноги. Животный ужас парализовал убийц. Они расступаются, открывая ей дорогу к выходу из комнаты. Юровский растерянно моргает. В полной прострации «сынок» Никулин. Анастасия бросается к двери. Еще четыре шага – и она окажется в прихожей. Убийцы шарахаются от нее, как от прокаженной. Растрепанная, испачканная собственной кровью и кровью своих родных, Анастасия делает первый шаг. Кудрин поднимает на уровень глаз руку с «кольтом». Анастасия делает второй шаг. До порога – меньше метра. Кудрин стреляет, и Анастасия (убитая уже в третий раз!) падает… Кудрин подходит к ней, нажимает курок, но вместо выстрела раздается сухой щелчок. Кончились патроны. Он быстро достает из кармана «браунинг» и стреляет еще раз.

А как еще можно объяснить пулевое отверстие во входной двери? И второе – в косяке той же двери. И оба отверстия при открытой створке двери (она открывается внутрь комнаты) совпадают. Значит, причинены одной пулей. По характеру повреждений очевидно: пуля летела из комнаты. Кто мог стрелять из глубины комнаты в сторону входной двери? А главное – зачем? И еще. В 382 см от восточной стены, то есть в полутора метрах от входной двери, в полу пулевое отверстие со сплющенной пулей от «браунинга» в нем. Сплющена – значит, прошла преграду. При этом потеряла большую часть энергии и уже не смогла пробить доску пола. А «браунинг» был у Кудрина. Есть ли этим фактам другое объяснение? Косвенно этот вывод подтверждают намеки из воспоминаний убийц. Они не могли сказать ТАКУЮ правду о расстреле. Хотели ее замолчать. Но когда очень хочется что-то скрыть – это страстное желание против его воли заставляет лжеца проговариваться. Вот эти намеки.

Г. И. Сухоруков: «…когда ложили на носилки одну из дочерей, она вскричала и закрыла лицо рукой. Стрелять было уже нельзя, при раскрытых дверях… Ермаков взял у меня винтовку и доколол всех, кто оказался живым».

Мы уже знаем, что двери при стрельбе и не закрывались. Ошибается Сухоруков. И с тем что всех, кто еще подавал признаки жизни, докололи штыками, – тоже. Выстрелы в пол были. В полу обнаружено шесть пулевых отверстий. Они не могли образоваться иначе, как при стрельбе в лежащих людей.

А. А. Якимов: «Когда они все лежали, их стали осматривать и некоторых достреливали и докалывали. Но из лиц Царской семьи я помню, они называли только одну Анастасию, как приколотую штыками».

П. С. Медведев:«Вид убитых настолько повлиял на него, Медведева, что его начало тошнить, и он вышел из комнаты. Затем Юровский тогда же приказал ему бежать в команду и сказать. Чтобы команда не волновалась, если слышала выстрелы; когда он пошел в команду, то еще в доме последовало два выстрела» (выделено мною – Ю. Г.).

Это были те два выстрела Кудрина в Анастасию.

Такой я вижу процедуру расстрела.

Конечно, с отдельными догадками автора можно не согласиться. Объективных доказательств всех без исключения эпизодов расстрельной процедуры у автора нет. Как не было их у многочисленных предшественников, как не будет их у возможных последующих исследователей тайн цареубийства. Поэтому какие-то детали расстрела каждый из читателей может увидеть иначе. Но автор убежден, что отдельные расхождения в незначительных деталях не меняют сути, не отрицают в целом изложенную последовательность событий.

Имеет ли какое-нибудь значение восстановление сцены собственно убийства? Помогает ли это хотя бы в самой малой степени раскрыть главные тайны екатеринбургской трагедии?

Считаю, что и на первый, и на второй вопрос могу ответить утвердительно. Но не стану объяснять прямо здесь, на чем основана моя уверенность. Уже следующие страницы данного расследования убедят читателя в правоте моих утверждений.

ВЫВОДЫ
из главы 2

1. То, как был проведен расстрел, еще раз убеждает в том, что четкого плана уничтожения Семьи, о котором говорят организаторы и исполнители убийства Романовых, не было. Было решение начальства: убить, была абсолютная уверенность исполнителей воли Москвы в том, что выполнение поставленной задачи не составит труда. Определились с местом и временем, решили расставить арестантов в ряд и выстрелить в сердце каждого по одному разу. Не было и тени сомнений в том, что могут возникнуть какие-то проблемы.

2. Причиной беспорядочной стрельбы стало стремление каждого исполнителя стать цареубийцей.

3. Стреляли не только из револьверов, но и из пистолетов. То есть в стрельбе участвовали официальные лица.

4. Исполнителями расстрела были Ш. Голощекин, А. Белобородов, П. Войков, Я. Юровский, М. Кудрин, Г. Никулин, П. Ермаков. Возможно, что участвовали другие члены Уралсовета.

5. Латыши в расстреле не участвовали!

6. Всего в 11 человек выстрелили не менее 65 раз!

7. На Александре Федоровне и княжнах были лифы с зашитыми в них драгоценностями. Но эти лифы ни при каких обстоятельствах не могли быть «бронежилетами». Они не защищали женщин от пуль. Они не могли вызвать рикошет пуль.

Глава 3
УЖЕ РАССТРЕЛЯЛИ, НО ЕЩЕ НЕ УВЕЗЛИ

Из свидетельств Юровского и его коллег известно, что комнату для расстрела приготовили к двенадцати часам ночи. Именно в полночь должен был прибыть автомобиль, на котором предстояло вывезти тела убитых в лес. Но автомобиль опоздал и прибыл к Дому особого назначения только в половине второго.

Семья была разбужена сразу по прибытии машины. От момента побудки Семьи и до того момента, как Романовы и их прислуга в сопровождении тюремщиков направились в ТУ комнату, прошло от получаса (ранняя редакция воспоминаний Юровского) до сорока минут (в поздней редакции воспоминаний). По Кудрину, сборы Семьи заняли один час. Из показаний Павла Медведева следует, что на них ушло более часа. Никулин считал, что сборы были продолжительней – полтора, а то и два часа. Сам же расстрел занял около двадцати минут.

Будем исходить из того, что точнее всех время на сборы арестантов оценил Юровский. Но он назвал две цифры: тридцать минут и сорок минут. Какой верить? Учитывая, что Кудрин и Павел Медведев назвали еще больший промежуток времени (час и более), берем время, указанное Юровским в 1934 году, – сорок минут.

Считаем: Семью разбудили в половине второго, сборы заняли сорок минут. То есть арестанты вышли из комнат и направились в свой смертный путь в два часа десять минут. Им предстояло пройти не такой уж близкий путь. Сначала надо было пересечь весь второй этаж – от комнат в южной части дома в его северную часть, к вестибюлю, где располагалась лестница, ведущая во двор дома. Расстояние не маленькое, более двадцати пяти метров. По лестнице надо было спуститься вниз. По Касвинову, лестница состояла из двадцати трех ступеней; по описанию дома, сделанному Наметкиным, – из девятнадцати. Далее им предстояло выйти во двор дома с его северной стороны, чтобы зайти в комнаты первого этажа через дверь в той же северной стене дома, и затем еще один раз пересечь дом по его длине, но теперь в обратном направлении – от северной его стороны до южной, то есть пройти еще раз более двадцати пяти метров. Таким образом, процессии предстояло пройти не менее шестидесяти—семидесяти метров плюс спуск по лестнице. Едва ли длина шага Александры Федоровны была больше шестидесяти сантиметров. Значит, длина пути составляла сто шагов по этажам и двору плюс от девятнадцати до двадцати трех шагов по ступеням лестницы. Итого – более ста двадцати шагов.

Для армейского строя нормальный темп движения составляет как раз 120 шагов в минуту. Но в нашем случае в одной колонне шли и молодые, и пожилые. И темп движения, безусловно, зависел от того, как шагала Александра Федоровна. Невозможно представить, чтобы она торопилась или суетилась. Она, безусловно, и в заточении оставалась императрицей. И ежеминутно давала тюремщикам понять это. Позднее, уже в расстрельной комнате, она с приличествующим ей величием и гордостью потребует принести стулья. И ее воля, воля бывшей императрицы, будет исполнена! Так что Александра Федоровна, конечно же, шла не спеша, сохраняя присущее ей достоинство и величие. Можно смело утверждать, что путь арестантов в расстрельную комнату длился три минуты. Может быть, немного больше, но никак не меньше.

Итак, они вошли в ТУ комнату в два часа тринадцать минут. Что было дальше? Расстановка арестантов («Вы встаньте вот сюда, пожалуйста»). И замешательство, пусть и короткое, Юровского, убедившегося, что расставить арестантов КАК НАДО не получается. И спасительное для Юровского требование Александры Федоровны принести стулья. И его, Юровского, команда Никулину принести стулья. И хождение за этими самыми стульями. И окончательная расстановка арестантов. Сколько времени могли занять все эти действия? Десять, а то и все двадцать минут. Но мы сократим это время до минимума, примем его равным семи минутам. Что получается? Арестанты расставлены и рассажены в комнате в два часа двадцать минут. И – ни при каких обстоятельствах – не раньше!

Потом Юровский послал кого-то за «товарищами» на второй этаж. Этот «кто-то» два раза пересек дом: сначала по первому этажу, потом по второму. Доложил «товарищам»: всё готово, ждем вас. И «товарищи» отправились вниз по пути, только что проделанному арестантами. Посыльный мог торопиться исполнить приказание Юровского. То есть мог и бежать. Хотя поверить в это трудно. А вот «товарищи» уж точно не суетились. Они же знали, что идут творить историю. Негоже суетиться, когда тебе с «маузером» или «браунингом» в руке предстоит войти в историю.

Они не спешили, но и не медлили. И от момента отправки на второй этаж посыльного и до появления в комнате «товарищей» прошло еще не менее пяти минут. Итого: на часах уже два часа двадцать пять минут. И только теперь мог начаться расстрел.

Его первая фаза продолжалась не более двух-трех минут. Потом была команда прекратить огонь, оценка результатов стрельбы, добивание Демидовой, Алексея и княжон. Возможно, дострелили доктора Боткина. Добивание жертв заняло еще несколько минут. Потом был осмотр убитых военным врачом с целью констатации смерти. Юровский сказал, что в «проверку» входили «щупанье пульса и т. д.». Здесь «т. д.» может и должно означать проверку наличия или отсутствия дыхания, реакцию зрачков на свет, наличие или отсутствие сердцебиения. Пульс надо щупать как минимум 10 секунд. Проверить реакцию зрачков на свет недолго, но для этого надо перевернуть тело на спину, поднять у свидетельствуемого веки (если глаза закрыты), прикрыть глаз ладонью, потом убрать и отметить, менялась ли ширина зрачков. А еще необходимо послушать сердцебиение. Можно сделать это, приложив ухо к обнаженной груди, можно воспользоваться стетоскопом, но его тоже надо прижать к обнаженной передней поверхности груди. Не следует забывать, что сами трупы и одежда на них были в крови. Брезгливость медикам не свойственна, но они все равно стараются не запачкаться. И потому большевистский эскулап должен был действовать с осторожностью, неторопливо. Дыхание проверяют так: подносят ко рту зеркало и смотрят, запотевает оно или нет. Число дыханий у человека в покое – около 16 дыхательных движений в одну минуту. Или один вдох-выдох за четыре секунды. Держать зеркало у рта надо минимум полминуты. Закончив с одним, доктор переходил к следующему расстрелянному. А их – одиннадцать человек. Итого: простая на первый взгляд констатация смерти должна была занять 15–20 минут.

Юровский так и говорит: вся процедура заняла двадцать минут. Нет причин ему не верить. Хотя бы потому, что тот неустановленный доктор исполнил свое дело весьма непрофессионально: констатировал смерть, а люди оказались живы. Видимо, не хотелось доктору руки пачкать. И стоять, нагнувшись, над каждым расстрелянным по две-три минуты (присесть не на что, на колени не опустишься – всюду кровь). Скорее всего, он брал расстрелянного за руку, через несколько секунд отпускал ее с заявлением: «пульса нет», проверял реакцию зрачков и объявлял: «мертв» (или «мертва»). Слушать сердце и проверять дыхание он, скорее всего, не стал. А когда остановился над Николаем Александровичем, грудь которого была просто растерзана множеством пуль, или над Демидовой, Татьяной или Марией, чьи головы были прострелены, он и вовсе не стал утруждать себя осмотром. Сразу заявил: «с этими все ясно». Только в таком случае осмотр мог уложиться в двадцать минут.

Что же мы имеем в итоге? К тому моменту, когда можно было начать погрузку трупов в машину, на часах было не менее 2 часов 45 минут 17-го июля 1918 года.

Юровский вспоминал, что грузовик с трупами выехал из дома «около трех часов, или даже несколько позже». То есть на переноску трупов в машину у команды Юровского было около пятнадцати минут. Может быть, чуть больше. Но столь же вероятно, что немного меньше. Достаточно ли этого времени?

Давайте посчитаем, сколько времени после расстрела понадобилось, чтобы перенести трупы в машину.

Сначала посмотрим на схему первого этажа дома. Расстрельная комната – в левом крыле дома, ее окно выходит на юг. Дверь из этой комнаты ведет в прихожую, из которой можно выйти как направо, так и налево. Направо – дорога, по которой сюда привели арестантов. Этот путь через две проходные комнаты заканчивается выходом из дома в его северной стене, у того его торца, где находятся ворота, за которыми Вознесенский проспект. А если из прихожей повернуть налево, то буквально перед носом – дверь во двор. А в нем, под окном расстрельной комнаты, стоит грузовик Люханова.

Казалось бы, логика подсказывает: выносить расстрелянных к машине надо по кратчайшему пути. Машина подъехала под окно без проблем, без проблем и выедет, но уже груженая. А команде в таком варианте не придется таскать окровавленные трупы через весь дом, через множество дверей, спотыкаясь о пороги, ударяясь о косяки, цепляясь за мебель.

Такое решение представляется логичным. Но по неизвестной причине грузовик Люханова уезжает за ворота, в пространство между фасадом дома, где расположено парадное крыльцо, и наружным забором. Красноармейцам поставлена задача: перенести трупы в машину. И никто не возмутился. Никто не сказал: «Яков Михайлович, на хрена так уродоваться? Пускай Люханов поставит машину туда, где она стояла во время расстрела! И нам легче, и время сэкономим. Сами же говорите, что времени в обрез. Рассвет на носу. Сюда мы их мигом перетащим. И не вспотеем. А тащить через весь дом, а потом еще по улице, к парадному крыльцу – ведь намаемся. Но главное – время потеряем зазря…»

Но никто ничего не сказал. Самому Юровскому это в голову не пришло. Он вспоминает, что, когда начали носить трупы, «обнаружилось, что будут везде следы крови».

Странно, что он не предусмотрел этого раньше. Не сообразил, что это и неудобно, и долго. Все-таки фельдшер! Хорошо, поверим. Но теперь-то он понял, что решение носить трупы через весь дом, не годится? Когда понесли первый труп, когда увидел, что, кроме всех неудобств, есть и еще одно: выпачкать весь дом в кровище. Ну теперь-то дай команду: «Стоп! Разворачивайтесь налево! Будем через ту дверь выносить. Передайте Люханову, чтобы вернул машину под окно!..»

И Юровский действительно отреагировал. Вот что он сделал: «Я тут же велел взять имевшееся солдатское сукно, положили кусок в носилки, а затем выстелили сукном грузовик».

Сукно, конечно, будет впитывать кровь. Но она очень быстро пропитает ткань, а затем тонкое полотно простыни, из которой сделаны носилки. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть потечет на пол. Почему-то Юровский не смог просчитать, что его распоряжение воспользоваться сукном не решит проблему.

Кудрин тоже не увидел ничего особенного в том, что окровавленные тела таскают через весь дом. Более того, когда ему поручили сопровождать до машины каждый труп, он добросовестно одиннадцать раз сходил вслед за носильщиками туда и обратно. Одиннадцать раз носильщики и Кудрин протопали по запачканному кровью полу – и никому в голову не пришло: что-то неладное мы делаем.

Первый труп отнесли в машину на одеяле. Потом, как рассказывает Кудрин, «сообразили из двух толстых палок и одеял связать какое-то подобие носилок».

После эпопеи с машиной я не думаю, что сообразили Кудрин или Юровский. Сами мужики и додумались, как облегчить свой труд.

Как вы думаете, легко ли, как сказал Кудрин, связать какое-то подобие носилок? Тому, кто думает, что для этого достаточно взять две достаточно длинные и прочные палки, привязать к ним углы, например, простыни, я отвечу: у вас получатся не носилки, а как раз какое-то жалкое подобие, но не носилок, как думал Кудрин, а мазохистского устройства для китайской пытки. Объясняю, в чем дело. Привязанная углами к палкам простыня провиснет между узлами до самого пола. Ничего похожего на гамак не получится. И вообще, вся конструкция в полном соответствии с физическими законами будет непреодолимо стремиться к тому, чтобы сложиться: узлы будут съезжать навстречу друг другу, палки в руках, как только вы попытаетесь поднять на этих носилках груз, тоже устремятся навстречу одна другой. В таких носилках можно на школьных учениях по гражданской обороне носить «условно раненного». Потому что ему будет интересно удержаться в этих носилках, не вывалиться в грязь, и он, если победит в этой борьбе, получит от своих трудов подлинное удовольствие. Истинно раненный в таких носилках будет нещадно страдать. А бесчувственный труп из ваших носилок, стоит вам чуть-чуть зазеваться, обязательно вывалится. Носить труп в таких носилках – огромный труд и немного искусства. Вы поднимаете носилки, но ваш груз не отрывается от земли, потому что простыня с грузом провисла. Если это еще не окоченевший труп, то он начинает «складываться» в самом низу вашего подобия мешка. Вы подняли ручки носилок под грудь, а палки неудержимо стремятся сойтись. И при малейшем движении ваш груз, того и гляди, вывалится из носилок вправо или влево.

Чтобы сделать даже такие носилки, нужно время. Где эти самые две толстые и длинные палки взять? Но палачам повезло.

П. С. Медведев: «…сделали носилки из двух оглобель саней, стоящих во дворе под сараем, к ним привязали веревкою простыню и таким образом перенесли все трупы на автомобиль».

Для изготовления носилок взяли оглобли. Для этого было нужно, чтобы кто-то вспомнил про них, сходил за ними в сарай и принес в дом. Тем временем кто-то принес простыню, а кто-то уже нашел веревку. (Мы старательно экономим команде Юровского время. За простынями могли пойти и после того, как принесли оглобли.) Простыню не стали привязывать за углы, а привязали веревкой. Видимо, тот, кто взялся за изготовление носилок, побывал на фронте. С длинных сторон простыни проделали по всей длине несколько дырок. Потом пропускали в одну дырку веревку и крепили ее к палке, потом пропускали веревку в следующую дырку и опять крепили. И так по всей длине простыни. А могли разрезать веревку и привязывать простыню к палке через те же самые дырки. И тот и другой вариант приемлемы. Такие носилки не будут провисать в середине, но стремление сложиться у них останется. Нести тело человека вдвоем: один спереди, другой сзади – очень нелегко. И вес на каждого придется приличный, и держать неудобно. Если нести вчетвером, возникают другие сложности: веса на каждого меньше, но синхронности движений добиться труднее, в дверях двое друг другу мешают. Не забудем, что сделаны носилки из простыни. Простынка может и порваться. А это – ремонт еще на пять—семь минут.