Текст книги "Последний император России. Тайна гибели"

Пули разных видов оружия различаются по форме, размерам, типу кончика, металлу оболочки, материалу сердечника и т. д. Мы же знаем только вес двух видов пуль к пистолету «браунинг». Что нам это дает?

Известен вес пуль, которыми снаряжались в то время патроны к этому пистолету. Пули калибра 7,62 мм имеют вес от 4,5 до 4,8 грамма. Это совпадает с весом пуль из повреждения в куске дерева № 1 из восточной стены. Пуля из пятого куска пола весом 5,5 г по этому показателю не соответствует пуле от «браунинга», но идеально совпадает с весом пуль к пистолету «маузер» калибра 7,63 мм. Не хочется думать, что эксперт, исследовавший пули, который был современником Н. Соколова, не знал всех технических данных и конструктивных особенностей пуль к ручному огнестрельному оружию своего времени.

Еще в книге Соколова есть данные о глубине каналов, оставленных пулями в досках стены в северной арке и в двери (таблица 3).

Таблица 3

И вот теперь самое время расставить все точки с рикошетами пуль. Пуля, причинившая повреждение 1а, оставила в каменном столбе арки кратер глубиной 2 см и диаметром 4 см. На этом ее энергия иссякла, и пуля отскочила назад. Но, как мы уже говорили, не слишком далеко и не была опасной.

Рикошетировали еще четыре пули: та, что в куске дерева из стены № 6, оставила ямку глубиной 0,5 см, обе пули, оставившие поверхностные следы в куске № 7, и одна, оставившая поверхностный след в куске № 8. Эти пули в момент контакта со стеной имели так мало энергии, что ее хватило лишь для того, чтобы оставить в преграде небольшие вмятины. О том, что их энергия в момент контакта со стеной была ничтожна, говорит глубина следов: не более пяти миллиметров. После удара в стену они просто упали на пол. Эти пули отдали всю свою энергию на преодоление преград, которые были на их пути к стене. Преградами были тела обреченных.

О правильности такого предположения говорит и наличие крови в краях повреждений. Они найдены в повреждениях стены под №№ 3, 6, 7, 8, 11, 12, 14, 15 и 16. Из этих повреждений № 11 располагается на высоте 22 см, № 14 – в 31 см от пола и № 15 – в 35 см от него. Остальные – в интервале от 55 см до 71 см. При этом совершенно точно, что повреждения под №№ 3–8 изъяты в кусках из стены парами, и про них мы точно знаем, что в четырех из них следы крови имелись, при этом как минимум три из этих повреждений были поверхностными.

По горизонтали пять повреждений (от № 3 до № 8) находятся всего в 3–9 см одно от другого, а всего от № 3 до № 8 – 40 см. Учитывая расстояние между повреждениями по горизонтали и их высоту, можно утверждать, что эти выстрелы были сделаны не более чем в двух человек. Жертвы не оставались неподвижными, они инстинктивно пытались спастись от следующей пули, да и сами пули заставляли их тела дергаться то в одну, то другую сторону. Кроме того, головы этих жертв могли находиться едва ли не вплотную одна к другой (жертвы могли, например, обняться). При этом все выстрелы в них были направлены в то время, как они наклонялись, падали на колени или приседали и в конечном итоге упали (№№ 12, 14 и 15 на высоте 22–35 см). И получается, что здесь убивали двоих княжон.

Вернемся к воспоминаниям убийц.

А. Г. Кабанов: «…когда я слез с чердака, то увидел такую картину: две младшие дочери царя прижавшиеся к стенке сидели на корточках и закрывали головы руками, а в их головы в это время стреляли».

М. А. Кудрин: «В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелом… Осматриваем остальных и достреливаем из „кольта“ и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию».

Возможно, что одна из девушек – Татьяна. Но что второй была Анастасия – очень сомнительно. Есть свидетельства, что младшую из сестер добили последней. Это происходило уже при укладывании ее на носилки. Очень и очень сомнительно, что она могла в это время оставаться живой, если ей у стены стреляли в голову. Кабанов говорит, что у стены выстрелами в голову добивали младших сестер. Если не Анастасию, тогда Марию. И получается, что у стены сидели, прижавшись друг к другу и прикрывая головы руками, Татьяна и Мария.

Теперь посмотрим, что расскажут пулевые отверстия в полу. Сергеев насчитал их шесть. Данные о них приведены Соколовым в виде таблицы 4.

Таблица 4

К сожалению, в книге указано только расстояние пулевых повреждений в полу от восточной стены. Следователи по непонятным причинам не указали расстояние повреждений от южной или северной стены, что не позволяет точно установить их положение. Но тем не менее возможность извлечь из имеющихся данных необходимую информацию есть. Во-первых, обращает внимание, что два из шести повреждений располагаются практически рядом (это повреждения № 2 и № 3). Они находятся настолько близко одно от другого, что при изъятии были вырезаны в одном куске пола. И нет никаких сомнений, что обе пули, оставившие в полу повреждения № 2 и № 3, предназначались кому-то одному, лежавшему в это время на полу. Причем его грудь располагалась практически в одном метре от восточной стены. Мы уже знаем, что Николай Александрович, его дочь Ольга, Трупп и Харитонов были убиты сразу. Две из княжон, оставшихся в живых после первой фазы расстрела, сидели на корточках у стены. В таком положении их и убили выстрелами в головы. Следы от тех пуль есть в стене. Анастасия считалась в это время убитой. Да и находилась, исходя из расстановки на момент начала стрельбы, у самой стены. Алексей Николаевич сидел на стуле или в кресле, там его и добили. Демидова находилась в углу около окна.

Методом исключения приходим к выводу, что следы пуль в полу под номерами 2 и 3 – либо выстрелы в доктора Боткина, либо в Александру Федоровну. Но в кого именно? Могут ли помочь в отгадке этой тайны участники расстрела?

Я. М. Юровский (ранняя редакция): «Затем началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим ком-ом наповал, затем сразу же умерли А. Ф. и люди Р-х (всего было расстреляно 12 человек: Н-ай, А. Ф., четыре дочери: Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, д-р Боткин, лакей Труп, повар Тихомиров, еще повар и фрейлина, фамилию к-ой ком забыл). А-й, три из его сестер, фрелина и Боткин были еще живы, их пришлось пристреливать».

Он же (в 1934 году): «Когда стрельбу приостановили, то оказалось, что дочери, Александра Федоровна и кажется фрейлина Демидова, а также Алексей были живы».

М. А. Медведев (Кудрин): «Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:

– Слава Богу! Меня Бог спас!

Шатаясь поднимается уцелевшая горничная – она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули… От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненый Алексей – он лежит на стуле… Осматриваем остальных и достреливаем из „кольта“ и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны».

Г. П. Никулин: «Ну, потом пришлось еще кое-кого дострелить… Ну, вот эта самая… Анастасия и эта… закрылась, вот, подушкой, Демидова… А мальчик был тут же сразу… Ну, правда, он долго ворочался…»

Г. И. Сухоруков: «По лежащим было сделано еще несколько выстрелов… когда положили на носилки одну из дочерей, она вскричала и закрыла лицо рукой. Живыми оказались также и другие».

А. Г. Кабанов: «Я немедленно спустился в комнату… в это время, за исключением фрельны и сына Николая, все уже были мертвы…»

Он же (в частном письме сыну Кудрина): «…когда я слез с чердака, то увидел такую картину: две младших дочери царя прижавшиеся к стене сидели на корточках и закрывали головы руками, а в их головы в это время стреляли. Фрельна лежала на полу еще живая… Но к этому времени живых осталось только Алексей и фрельна».

П. З. Ермаков: «Когда я стал осматривать их состояние, которые были еще живы, то я давал новый выстрел в них. Николай умер с одной пули, жене – дано две и другим тоже по несколько пуль».

Павел Медведев: «При моем появлении Наследник был еще жив – стонал».

А. А. Якимов: «Когда они все лежали, их стали осматривать и некоторых из них достреливали и докалывали. Но из лиц Царской семьи, я помню, они называли только одну Анастасию, как приколотую штыками».

Из свидетельств участников и очевидцев расстрела только Юровский среди переживших первую фазу расстрела назвал доктора Боткина. О том, что Александра Федоровна не была убита сразу, говорят уже двое: тот же Юровский и Ермаков.

Нет ли у тебя, читатель, ощущения, что в воспоминаниях участников и свидетелей присутствует какая-то правда, так и не произнесенная никем из них? Но правда важная, самая главная? Правда о той тайне, которую они так тщательно скрывают? У автора такое ощущение было и остается непреходящим. Оно заставляет его вновь и вновь перечитывать рассказы, сопоставлять описание разными свидетелями одних и тех же эпизодов. И с каждым разом только растет уверенность: что-то здесь не так!..

Но она существует, эта старательно скрываемая правда. Эта неуловимая, ускользающая правда присутствует в словах и фразах Юровского, Кудрина, всех остальных, она там есть, она где-то совсем рядом. Но как трудно за нее зацепиться!

Бессчетное количество раз приходится начинать все сначала. С момента, когда Романовы еще спали, а в комендантской комнате Юровский, Кудрин и Никулин вполголоса обсуждают варианты решения поставленной перед ними задачи. До расстрела остаются считаные часы, а у организаторов убийства все еще нет окончательного плана. Они перебирают варианты: может быть, зарезать? Или все-таки расстрелять?.. И это притом, что Юровский уже несколько дней готовится именно к расстрелу.

Все одинаково рассказывают о том, как Семья шла из комнат второго этажа в расстрельную комнату. Совпадение этой части рассказов – почти абсолютное. Разница лишь в деталях. Причем таких деталях, которые никому и ничему не противоречат. И объясняются просто. Кому-то больше запомнились подушки в руках Демидовой, кому-то собачка Анастасии Николаевны, кому-то засело в памяти, как перекрестилась Александра Федоровна, ступая на первую ступеньку лестницы. В остальном же совпадает все. Вплоть до порядка, в котором идут один за другим члены Семьи и их слуги.

Но вот они входят в комнату – и память тут же начинает изменять участникам событий. Путано и вразнобой они рассказывают о том, как Романовы выстраиваются в ряд. Путаются в отношении количества то ли стульев, то ли кресел. Исполнители у одних рассказчиков стоят напротив своих жертв, у других – открывают огонь прямо из дверного проема.

Как все это объяснить? Почему разные эпизоды события, отстоящие один от другого по времени всего на несколько минут, так по-разному запомнились участникам?

Может быть, прав Э. Радзинский: пьяные они были, потому и запутались? Все делали в хмельном угаре, в памяти остались лишь отрывки воспоминаний. Одному память сохранила один эпизод, другому – другой. Может быть, все дело в том, что хмель играл в буйных головах?

В Екатеринбурге после расстрела говорили, что Романовых расстреляла группа вусмерть пьяных бандитов. Наверное, неспроста говорили. Хотя в России объясняют пьянством что угодно – от зачатия ребенка до революции. Но, может быть, в этом случае гулявшие по столице Урала слухи были правдой? Если так, то придется признать, что алкоголь действовал на исполнителей убийства довольно необычно. Всем сохранил абсолютно одинаковое, а значит, полное воспоминание о том, как Семья шла из комнат второго этажа на первый, но разное – о самом расстреле. Алкоголь, конечно, коварен, но в данном случае чересчур…

А не в том ли все дело, что разработанный план и четкая организация уничтожения Семьи – ложь? О какой тщательно разработанной операции можно говорить, если допущено столько глупостей, столько несуразностей, столько непродуманных действий? Можно ли говорить о тщательно продуманном плане, когда подготовка, проведение расстрела и, как мы убедимся дальше, мероприятия по уничтожению и сокрытию трупов – всё сделано не просто с упущениями, а с полной безответственностью и редким разгильдяйством?

Не в этом ли главная тайна организаторов и исполнителей убийства царской семьи? Не собственное ли разгильдяйство, помноженное на нечеловеческую жестокость, они и пытались скрыть даже с большим старанием, чем имена участников расстрела?

Сначала они надеялись сохранить в абсолютной тайне ВСЕ, что связано с операцией уничтожения династии. Начиная от участия в этом московского руководства и кончая местом сокрытия останков. Не удалось. Хотели скрыть убийство всех арестантов Дома особого назначения, объявив о расстреле только императора и о переводе в безопасное место членов его семьи. Не удалось. Хотели скрыть место убийства. Опять не получилось. И ничего не оставалось, как продолжать скрывать имена участников расстрела и представить эту кровавую бойню жестокой, но необходимой акцией, которая была осуществлена с максимально возможной для такого дела гуманностью.

Показания участников убийства кричат: да, мы всех расстреляли, но сделали всё от нас зависящее, чтобы наши жертвы не страдали. Мы тщательно готовились к казни. Долго выбирали способ казни. Выбрали расстрел, чтобы приговоренные умерли быстро. Подобрали для расстрела маленькую полуподвальную комнату, чтобы все прошло максимально тихо. Поставили под окном грузовик с работающим мотором, чтобы заглушить звуки выстрелов и не волновать город. Приняли решение назначить для каждого арестанта персонального убийцу, чтобы все одиннадцать палачей выстрелили одновременно в грудь стоящей перед ним жертвы. Именно в грудь, потому что не хотели, чтобы было много крови, как это было бы при выстреле в голову.

В грудь, потому что при выстреле в сердце смерть наступает практически мгновенно. Мы планировали, что каждому палачу придется сделать один-единственный выстрел – и всё закончится. Мы продумали все. Мы серьезно подошли к выбору оружия. Выбрали револьверы, чтобы не было осечек, чтобы по комнате не летали стреляные гильзы. И не наша вина, что всё получилось не так, как было нами задумано. Это сами жертвы виноваты в своих мучениях. Они не встали в один ряд. Поэтому мы не смогли поставить перед каждой жертвой персонального палача. Но самое главное – на женщинах были бронежилеты из драгоценностей. Пули отскакивали от бронежилетов, скакали, как град, по полу. И началась паника. Женщины стали метаться по комнате, и мы были вынуждены стрелять и стрелять по ним. А Демидова принесла с собой подушки. Мы же им приказывали: ничего с собой не брать. А она принесла. И закрывалась подушками от пуль. Потому ее так долго не могли убить. А еще они оказались страшно живучими. Алексей болен гемофилией, ему бы умереть от одной пули, а он все жил и жил. А две девицы сидели у стены, бронежилеты защищали их от пуль, и пришлось стрелять им в головы. А младшая, Анастасия, так та вообще умудрилась остаться живой даже после того, как доктор констатировал ее смерть. Ее уже на носилки укладывали, когда выяснилось, что она жива. И пришлось ее добивать. Разве мы во всем этом виноваты? Разве не они сами и виноваты, что все так получилось?..

Как только автор услышал этот крик, эту мольбу в текстах воспоминаний участников убийства, сразу все встало на свои места.

Никакой разработки операции по уничтожению семьи не было. Была поставлена задача: уничтожить всех. Ш. Голощекин поставил ее перед Юровским, вероятнее всего, 12 июля, в тот день, когда вернулся из Москвы. Сказал примерно так: «В Москве приняли решение уничтожить всех Романовых без суда». И дело не в угрозе захвата Екатеринбурга белыми. Возможность эвакуировать Семью была и 16 июля, и в последующие дни. Сам Ш. Голощекин уехал из Екатеринбурга в Москву на поезде 19 июля. И ничего, добрался без помех. Со всеми вещами, свидетельствующими об уничтожении Семьи. Со всеми ценностями и безделушками из разграбленного имущества Семьи, предназначенного стать подарками для большевистских чиновников, их жен и любовниц. Да и какой суд приговорил бы к смерти несовершеннолетнего Алексея? Какой суд приговорил бы к расстрелу девушек? А слуг? Ни один суд этого бы не сделал. Кто взялся бы судить Романовых закрытым судом, без защиты, без прения сторон, без присутствия прессы, в первую очередь иностранной. Но большевикам было необходимо убить всех Романовых. Всех, включая детей. И чтобы никакой суд не стал помехой, они сделали это без суда.

Ш. Голощекин обязан был сказать Юровскому еще несколько слов: «Начинай подготовку. Подумай, как это сделать в тайне». И Юровский приступил к выполнению порученного задания. С самого начала решил, что убить Романовых надо прямо в Ипатьевском доме. Потому что не хотелось возиться. Можно было перевезти их, например, в тюрьму. Освободить для столь серьезных узников целое крыло этого почтенного заведения, рассовать по камерам, чтобы изолировать их друг от друга, а потом ночью по одному выводить в подвал и там… Возни много. Сборы, вопросы… А еще придется охрану в тюрьме менять.

Другой вариант: под благовидным предлогом (эвакуация в безопасное место) вывезти узников за город и там расстрелять. Но опять же нужны машины, много охраны. А узники отнюдь не дураки, могут догадаться, куда и зачем их везут. Тогда неизбежна паника. Справиться с этим несложно, наган и маузер – отличное средство борьбы с паникой, но могут быть нежелательные свидетели, шум. Зачем все это? Нет уж, расстреляем на месте.

Не было и обсуждения вариантов убийства. Да еще поздно вечером 16 июля, за час-полтора до начала операции. Обсуждать было уже поздно: с минуты на минуту приедет начальство. Первый вопрос будет: всё готово? А Юровский им в ответ: «Мы тут посоветовались с товарищами и решили, что, может быть, не стоит стрелять. Есть предложение зарезать спящими, в постелях. А можно бомбами забросать. Тебе, Филипп, какой вариант больше нравится?»

Наверное, в те минуты, когда Юровский и Никулин (Кудрина там все-таки не было) сидели в комендантской комнате, томясь ожиданием, могли в их головах возникать идеи об альтернативных вариантах убийства. И мог тот же Никулин сказать Юровскому: «Стрельбы много будет… Может, все-таки лучше зарезать? Или бомбами забросать?»

На что Юровский ответил: «Палить, конечно, придется серьезно. Но это все же лучше, чем ходить с ножом по комнатам. А если проснутся? От ножа можно ведь обороняться. Тогда черт-те что может получиться. А с бомбами ты вообще загнул не туда. Сам подумай, во что это превратится. Нет уж, решили расстрелять – значит, расстреляем. Все будет нормально».

Никакого плана о расстановке заключенных в одну шеренгу, о персональном палаче каждому, конечно же, тоже не было. В голове Юровского сразу родился тот вариант, который и был реализован: заведем всех в маленькую комнату и сразу – огонь из всех стволов. Они заорут, конечно, забегают, начнут прятаться друг за друга. Пусть орут… Комнату для расстрела выберем подвальную, с окном во двор. Такая есть на первом этаже. Пулеметчиков Кабанова оттуда уберем, вещи вынесем. Для верности под окном еще грузовик поставим и мотор заведем. Ни один черт ничего не услышит – ни выстрелов, ни криков. И останется только погрузить трупы в машину и увезти в заранее подобранное место, чтобы надежно спрятать. Часа за три-четыре управимся…

Вот что представлял собой «тщательно разработанный» план убийства. Про одиннадцать палачей Юровский придумал позже. Как и про расстановку арестантов в один ряд. Эти выдумки понадобились, чтобы придать расстрелу благообразный и продуманный вид. Для плана с одиннадцатью палачами комната мала. Автор считал, что выбор именно этой комнаты – ошибка. Нет, не было ошибки! Потому что план был другим: загнать всех как раз в маленькую комнату и открыть ураганный огонь. Что и было сделано.

Никакой расстановки арестантов в комнате не было, потому что это не было нужно. Подобие расстановки возникло неожиданно. После того как Александра Федоровна потребовала себе стул, Юровский не стал возражать. А увидев, что Николай Александрович стоит с сыном на руках, и стрелять в него будет нелегко, по своей инициативе приказал Никулину принести стулья еще и для отца с сыном. И тогда появляется смысл во фразе Никулина, сказанной им Сухорукову: «Для наследника понадобилось кресло, видимо, умереть он хочет в кресле. Ну что ж, пожалуйста, принесем».

В этой фразе – раздражение палача, которому обреченный осложняет жизнь лишенными смысла прихотями.

Никулин словно разговаривает с Алексеем Николаевичем: «Ну зачем тебе кресло? Тебе жить осталось – всего ничего. Если бы не дурацкая затея с креслом, я уже давно всадил бы в тебя пулю. И лежал бы ты сейчас в луже своей крови. Кресло ему подавай…»

Из-за кресел Николай II после команды Юровского «Встать!» оказался впереди семьи. Когда сидел – был практически на одном уровне с женой и дочерьми, но когда встал, то оказался впереди них.

Я. М. Юровский: «Николай, посадив Алексея встал так, что собою его загородил».

Николай Александрович обязательно загородил бы собой свою жену и своих детей, если бы это было возможно. Но реально «загородил» – это не попытка защитить сына. Это получилось случайно и естественно после того, как он поднялся со стула.

Стул Николая Александровича находился примерно в центре комнаты. Это около двух метров от восточной стены. А вся его семья, за исключением Алексея, оказалась ближе к той стене, чем он. По этой причине, услышав о расстреле, Николай Александрович оборачивается: по одной версии – в сторону Алексея, по другой – к остальным членам семьи.

От стула Николая Александровича до входа в комнату было примерно два метра. После того как Юровский дождался облеченных властью ответственных исполнителей, расстрельная команда вошла в комнату. Они прошли в нее немного, остановились примерно на уровне арок. Это около полуметра от входной двери. До Николая Александровича – чуть больше метра. При вытянутой вперед руке с оружием она почти упирается в грудь императора. Участники расстрела так и говорят.

М. А. Кудрин: «Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая почти в упор».

Г. И. Сухоруков: «…при последнем слове он (Юровский – Ю. Г.) моментально вытащил из кармана револьвер и выстрелил в упор в царя».

Необходимость пройти в комнату хотя бы на полметра была. Из дверного проема убийцы не видели северные углы комнаты. Когда они встали на уровне арок, то контролировали все пространство комнаты. На деле они могли продвинуться вперед еще немного и встать сразу перед арками. Это было еще лучше, потому что перед арками ширина комнаты увеличивалась на целый метр с небольшим, что давало место еще двум палачам стрелять без помех. На уровне же арок ширина комнаты была около 3,5 метра. Встать плечом к плечу здесь могло не более семи человек. Правда, они могли встать вполоборота, вытянув вперед руки с оружием. Тогда палачей могло быть и больше.