Текст книги "Последний император России. Тайна гибели"

В общем, пользоваться импровизированными носилками нелегко, но можно. По какой бы схеме их ни сделали. Результат будет примерно одинаковым: на их изготовление уйдет минут пятнадцать.

Носилки готовы. Теперь делалось следующее: на полу комнаты раскладывалась простыня, на нее переносили труп и заворачивали в эту простыню.

А. А. Якимов: «Кто-то принес, надо думать, из верхних комнат, несколько простынь. Убитых стали завертывать в эти простыни и выносить во двор через те же комнаты, через которые их вели и на казнь».

Зачем их заворачивали в простыни? Если труп в одежде, его обычно просто накрывают простыней сверху – и всё. А тут зачем-то завернули. Делали это по команде начальства. Кто-то погнал: тащи простыни!.. А где их взять? Ответ: наверх сбегай! Побежал. Туда – через весь дом по первому этажу, потом снова через весь дом – по второму. Простыни – вот они, как рояль в кустах. Прибежал, хватай – и дуй обратно. Снова: через весь дом два раза. А время идет. Тем более что едва ли этот «кто-то» так уж и спешил. Сходил пешком туда-обратно, еще и перекурил по дороге. Но мы будем считать, что он время экономил. Тем не менее прошло еще минут семь-восемь.

Завернутый в простыню труп перекладывали на носилки. Потом два или четыре носильщика тащили их к машине. Она – у парадного подъезда. С таким неудобным грузом, с поворотами, с проходом сквозь дверные проемы, впритирку с мебелью этот маршрут займет никак не меньше 3–4 минут. Берем по минимуму – три минуты. Потом надо поднять носилки и подать в кузов. Там двое или четверо их принимают и вываливают «груз» на пол. Возвращают носилки. Будем считать, что выгрузка – дело легкое и быстрое. Вообще это время не учитываем. Обратный путь носильщики пройдут намного быстрее. Но не быстрее, чем за минуту. Все-таки примерно восемьдесят метров. Вернулись, отдохнули, пока им укладывают новый груз, – и снова в тот же путь. И так – десять раз. Первого унесли на одеяле, но времени ушло на всех примерно поровну. А именно: по 4–5 минут. Возьмем среднее значение. Четыре с половиной минуты на одиннадцать ходок – это пятьдесят минут. И ни при каких обстоятельствах не меньше. Приплюсуем сюда десять минут на изготовление носилок и время на доставку простыней. Результат: с момента окончания расстрела до того мгновения, когда одиннадцатый труп был погружен в машину, прошло больше часа. А реально – в полтора-два раза больше. То есть от полутора до двух часов. И если машина пришла в половине второго, то выехать могла никак не раньше, чем в четыре часа пятнадцать минут. В действительности – еще позднее.

Но про то, что машина выехала из ворот Дома особого назначения в три часа утра, говорят не только Юровский и его товарищи. Это же время называют и другие свидетели. Что же тогда получается? А получается вот что: чтобы выехать в три часа утра, машина должна была прибыть в полночь или минут на пятнадцать позже. Но никак не позднее! То есть МАШИНА НЕ ОПАЗДЫВАЛА!

Зачем же Юровский и иже с ним так старательно убеждают нас в том, что машина опоздала? Напомним:

Я. М. Юровский: «Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только в ½ второго».

Юровскому осторожно подпевает Кудрин: «Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнаты доктора Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие».

Кудрин избегает называть точное время побудки, но фраза построена так, что ее понимание зависит от желания читателя. «Далеко за полночь» – как хотите, так и понимайте. Хотите считать, что это означает «после двенадцати», – я это подтверждаю. Хотите «в половине второго» – разве я не об этом говорю? Всем угодил.

О том, что это ложь, говорят свидетельства других участников экзекуции.

Г. П. Никулин: «Значит, это было примерно так часиков в 11 вечера, когда мы… Юровский пошел к Боткину, побудил его…»

П. З. Ермаков: «В 11 часов было предложено заключенным Романовым и их близким, с ними сидящим спуститься в нижний этаж».

П. С. Медведев: «Часов в 12 ночи Юровский разбудил царскую семью».

Ф. П. Проскуряков: «В 12 часов ночи Юровский стал будить Царскую семью».

А. А. Якимов: «В первом часу ночи, считая по старому времени или в третьем часу по новому времени, которое большевики перевели тогда на два часа вперед, – в нижние этажи вошли люди».

Большевики Екатеринбурга перевели стрелки часов на два часа вперед. Этим исчислением и пользуются наши свидетели. На всякий случай проверим. У Никулина побудка происходит где-то сразу после одиннадцати часов. В это же время и у Ермакова. Если допустить, что они пользуются исчислением времени «по-новому», то тогда до окончания погрузки трупов остается четыре часа. По нашим расчетам, на всю операцию убийства и погрузки трупов ушло от 2,5 до 3 часов. Операция возможна, хотя «повисает» целый час. Если они пользуются «старым» временем, то это соответствует часу ночи. И тогда времени на операцию просто не хватает. Значит, они называют время «по-новому».

У Проскурякова и П. Медведева операция начинается примерно в 12 часов ночи или сразу после двенадцати. Если это старый стиль – времени на операцию нет. Если новый – времени как раз столько, сколько необходимо.

В варианте Якимова времени на сборы, расстрел и погрузку трупов нет. Получается, что МАШИНА НЕ ОПАЗДЫВАЛА. Романовых разбудили по прибытии машины, а она не могла прибыть с опозданием. Потому что в этом случае времени на операцию не оставалось.

Но зачем же Юровский говорит про столь значительную задержку с прибытием машины? Ответ на этот вопрос может быть только один: Юровскому необходимо «спрятать» лишнее время.

Примерно полтора часа. В эти полтора часа ЧТО-ТО происходило. То, о чем не сказал НИКТО. Ни сам Юровский. Ни Кудрин. Ни Никулин. Ни Ермаков. Ни один из участников тех событий, кому разрешено было говорить о нем, никогда и нигде не обмолвился о чем-то, о чем говорить было строго-настрого запрещено. И тем более молчали Голощекин и Белобородов. Им была поручена реализация повеления высших большевистских руководителей. Им было запрещено «светиться», поскольку именно через них воля Москвы доводилась до большевистского руководства и исполнителей Екатеринбурга. Они не имели права дать кому бы то ни было шанс выстроить прямую и последовательную цепочку между Москвой и Екатеринбургом. Они были именно теми звеньями этой цепи, отсутствие которых прерывало ее и позволяло утверждать об отсутствии «руки Москвы» в вопросе о решении убить Романовых. Потом они будут расстреляны. Расстреляют и других екатеринбургских соратников Голощекина и Белобородова. Среди них будут и Дидковский, и Сафаров. Я склонен считать, что одной из причин их расстрела станет провал ими секретной операции века. Да, они молчали. Никогда и нигде не проговорились. Но они руководили расстрелом и сокрытием тел. И не обеспечили сохранение этой тайны. И они не могли сказать в свое оправдание: в этом мы виноваты, но мы сберегли другой секрет! Не менее важный! Не могли. Права открыть тот секрет у них не было. И они молчали до конца.

Не проболтался вечно пьяный Ермаков. Прожил без малого семьдесят лет, был популярнее Юровского, на пионерских кострах и линейках самозабвенно рассказывал о своей исключительной роли в убийстве. Но не проболтался ни о том, что сделали с телами убитых в лесу, ни о том, что делали с ними в доме.

До конца своей благополучной жизни молчал Никулин. До конца молчал Юровский. Никулин рассказывал о расстреле, когда отдыхал в ведомственных санаториях. Но лишнего не сказал нигде.

Не выдали какую-то тайну попавшие в руки белогвардейского следствия П. Медведев, Ф. Проскуряков, А. Якимов. Их молчание объясняется очень просто. Павлу Медведеву, например, было официально предъявлено обвинение в убийстве и завладении чужим имуществом. Напомним: это был 1919 год, в России шла Гражданская война. Чем грозило обвинение в убийстве, да еще не кого-нибудь, а царя и членов его семьи? Кроме смертной казни – ничем. Так бы и случилось, если бы Бог не прибрал П. Медведева. По официальной версии – умер в тюрьме от тифа. Кто знает… Большевики известны своими злодействами, но им противостояли тоже не ангелы. Идет война, красные наступают. Допустить, чтобы единственный убийца Романовых избежал заслуженной кары, не могли и не хотели. Может быть, его убили. Я думаю, что у П. Медведева, когда его арестовали, не было никаких иллюзий в отношении своей судьбы. Единственный шанс выжить – сотрудничать со следствием. Но при этом не сказать лишнего. Чтобы не усугубить свое и без того отчаянное положение. Так что, если П. Медведеву и было что рассказать, он не торопился помогать следствию намыливать веревку на свою же шею.

А. Якимов тоже закончил свои дни в белогвардейской тюрьме. У А. Авдонина про него сказано: «умер в омской областной тюрьме». Есть и дата: 1919 год. Тут тоже все понятно.

Побывал в руках белого следствия и Ф. Проскуряков. Как выжил, не знаю. Но очевидно, что, если бы болтал больше чем нужно, не уцелел бы.

Юровский писал «Записки», выступал перед старыми большевиками. Разложил все по полочкам. Единственный из всех, кто корректировал свои воспоминания, убирая из них противоречия и несоответствия. Как мы убедились, одной из целей корректировки было стремление убрать даже возможность какого-то тайного события. Свою последнюю тайну он хранил как зеницу ока.

Было бы любопытно узнать, а верил ли он сам в то, что тайна никогда не откроется? Или понимал: все это временно? Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год, не через год, так через сто все равно правда о расстреле вылезет наружу. Думаю, понимал. Но умирал в кремлевской больнице с чувством до конца выполненного долга. За секунду до того, как угасло сознание, он твердо знал: тайна не раскрыта.

У меня нет ни малейшего желания интриговать читателя. И мое отступление с размышлениями об этой тайне Юровского – необходимость передохнуть перед тем, как я наберусь сил открыть ее.

Мне очень нравится фраза Н. Соколова: «Так говорят о преступлении самые лучшие, самые ценные свидетели: немые предметы. Послушаем теперь, что скажет о нем лукавый человеческий язык».

В лукавости человеческого языка мы уже убедились, и не один раз. В целом ряде случаев это не помешало нам докопаться до правды. Надеюсь, что и дальше удача будет на нашей стороне. Итак, послушаем.

П. С. Медведев: «Картина убийства, запах и вид крови вызвали во мне тошноту».

Это было еще до того, как начали выносить трупы. Медведева вырвало по меньшей мере еще один раз. Вот как об этом рассказывает М. Кудрин: «Первого на одеяло укладываем лежащего в луже крови Николая II. Красноармейцы выносят останки императора во двор. Я иду за ними. В проходной комнате вижу Павла Медведева – он смертельно бледен и его рвет, спрашиваю, не ранен ли он, но Павел молчит и машет рукой».

Романовы убиты, неподвижно лежат на полу. Не исключено, что в комнате появились запахи не только пролитой крови, но и непроизвольных выделений. Но эти запахи перебивает кислый запах сгоревшего пороха.

Я помню, как в 17 лет, учеником 10-го класса, пришел на день открытых дверей в медицинский институт. Всех разделили на группы и провели по кафедрам. В конце наш гид (как потом я узнал, преподаватель кафедры анатомии) посмотрел на часы и сказал: время есть, вы на сегодня у меня последняя группа, хотите, покажу анатомический театр?

Мы захотели. И побывали в анатомическом театре. Не буду рассказывать, что я там видел. Скажу, что чувствовал. Там был запах. Неприятный. Но выдержали его все. Правда, по окончании экскурсии свежий воздух улицы показался таким ароматным, таким приятным…

В расстрельной комнате не было трупного запаха. Но что-то подействовало на Медведева так сильно, что его вырвало. Допускаю, что такое могло случиться с рафинированным интеллигентом. Но Медведев не «гнилой интеллигентик». Он из крестьянской семьи. Не знаю, жил ли он какую-то часть жизни в деревне. Если жил – не мог не знать изнанки крестьянской жизни. Не мог не видеть, как забивают кабанчика, не мог не любить жареную кровь. Да, в этой комнате убили не животное. Но не был Медведев столь утонченной натурой, чтобы его вывернуло наизнанку и раз, и другой. В конце концов, он участник Первой мировой. Где служил – на передовой или в обозе – не столь уж важно. Где война – там всюду кровь, страдания, смерть. Что-то тут не так… Что-то Медведев увидел такое, от чего у него в глазах помутилось. Что-то настолько ужасное, чего не видел даже на войне. И это «что-то» вызвало такое отвращение, что его стошнило. И он, заметим, был не единственным, на кого происходящее оказало столь сильное воздействие. Далеко не единственным.

Сестра Якимова К. Агафонова в своих показаниях свидетельствовала: «Как-то в июле месяце Якимов пришел к ней в утомленном и измученном виде. На расспросы он в сильном волнении заявил, что минувшей ночью „Николай Романов, его семья, доктор, фрейлина и лакей убиты“… первыми были убиты Государь и наследник; остальные оказались только ранеными, и потому, по словам Якимова, их „пришлось“ пристреливать, добивать прикладами и прикалывать штыками; особенно „было много возни“ с фрейлиной; она металась, прикрывалась подушкой; на теле ее оказалось потом 32 раны. Великая княжна Анастасия Николаевна упала в обморок; когда же ее стали осматривать, она „дико завизжала“, после чего ее убили штыками и прикладами. Вообще сцена убийства была так кошмарна и жестока, что, по словам свидетеля, „ее трудно было вынести и он не раз выходил на воздух, чтобы освежиться“».

Агафонов (муж сестры Якимова): «Якимов пришел к нам проститься; вид его меня прямо поразил: лицо осунувшееся, зрачки расширены, нижняя губа во время разговора трясется; взглянув на шурина, я без слов убедился в правдивости всего того, что мне передала с его слов жена: ясно было, что Анатолий за минувшую ночь пережил и прочувствовал что-то ужасное, потрясающее».

Якимов сам ничего не видел. О событиях, которые происходили в расстрельной комнате, он узнал со слов других охранников: Клещева, Дерябина, Брусьянина и Лесникова. И рассказанное его не удивило и не испугало – оно его «ужаснуло». Он что, барышня из Смольного института, которые, как говорят, даже слово «яйцо» считали неприличным и, краснея, называли сей продукт «куриным фруктом»? Он не знает, что такое гражданская война? Не знает, чем занимаются в городе товарищи чекисты? Ничего не слышал про расстрелы? Александра Федоровна даже в своем дневнике записывает: в городе опять стреляли. И она, узница, знала, что это не свадьбу справляют – это опять кого-то убили. Скорее всего – за «неправильное» происхождение. И уж точно без суда и следствия. А Якимов – слепой, он не знает, что установление большевистской власти идет через кровь и насилие. Он ничего не слышал про массовые казни, про расстрелы и экспроприации. И то, что ему рассказали его товарищи, Якимова не только ужаснуло, но и «потрясло». Он осунулся, зрачки расширены, губы трясутся. Что же такое должны были ему рассказать, чтобы взрослый и здоровый 30-летний мужик даже на следующий день после этого был на грани помешательства? Якимов был на войне. Он ушел на нее добровольцем. После Октябрьского переворота входил в состав полкового комитета 494-го Верейского полка. Они там, в этом полку, наверное, цветы разводили, а не офицеров вешали и расстреливали. Неужто он впервые столкнулся с реальностью становления большевистской власти только утром 17 июля 1918 года, когда ему рассказали об убийстве семьи императора? Не может быть, чтобы его довели до такого состояния подробности добивания жертв. Нет, ему рассказали нечто такое, от чего у вполне психически нормального Якимова волосы встали дыбом, от чего весь его внутренний мир раз и навсегда перевернулся.

У нас есть и собственные воспоминания А. Якимова: «Рассказы Клещева, Дерябина, Брусьянина и Лесникова были столь похожи на правду, и сами они были так всем виденным ими поражены и потрясены, что и тени сомнения ни у кого не было, кто их слушал, что они говорят правду… Рассказ об убийстве Царя и его семьи на меня подействовал сильно. Я сидел и трясся».

Это он говорит на допросе. Н. Соколов пишет про Якимова следующее: «Мечтал о лучшей жизни и считал царя врагом народа. Осуждал большевистский террор, но до конца оставался в охране и занимал начальнический пост: разводящего. Ушел вместе с красными при оставлении Екатеринбурга. Но когда они оставили Пермь, не пошел за ними и в рядах армии Адмирала дрался с ними».

Как видно из этой характеристики, жизненная позиция Якимова после расстрела Семьи радикально изменилась. Он заявил следователю, что и раньше осуждал красный террор (ой ли?), но не решался оставить службу у большевиков. После расстрела Семьи он стал противником большевистского режима. Причем активным противником: сражался против красных с оружием в руках. Но начальственная должность в охране царя и его семьи уже определила его дальнейшую судьбу: Якимова арестовали, и в 1919 году он умер в тюрьме. Он давал показания Н. Соколову по прошествии значительного времени после того, как ему рассказали подробности расстрела. Острота восприятия уже миновала. Но он не забыл о пережитом потрясении. И рассказывает о нем. Он говорит не только о себе. Он рассказал Н. Соколову о реакции на происходившее в расстрельной комнате в ночь на 17 июля очевидцев-охранников.

А. А. Якимов: «Особенно этим был расстроен Дерябин, а также и Брусьянин. Дерябин прямо ругался за такое дело и называл убийц „мясниками“. Он говорил про них с отвращением».

Первый вариант. Когда я прихожу на рынок и прохожу по мясным рядам, я безошибочно узнаю мясников. Их невозможно ни с кем перепутать: на них непромокаемые фартуки, а в руках огромный топор или нож. Больше никто на рынке так не одевается.

Второй вариант. На прилавках рынка лежат вырезки, ребрышки, рульки, окорока и тому подобные мясные штучки. За прилавком у своего товара стоит продавец. Но ни мне, ни кому другому на вопрос, где купил такое хорошее мясо, не придет в голову кивнуть на продавца и ответить: вон у того мясника. Никто и никогда не назовет продавца мясником.

Третий вариант. Продавец мяса и мясник отошли от своих рабочих мест и стоят рядом, но в сторонке. Вам задают вопрос: кто из них мясник, а кто продавец. Можете вы определить, кто есть кто? Уверен, что никогда не ошибетесь. Мясник – фигура особенная. Его не перепутаешь ни с продавцом рыбок, ни с продавцом цветов.

Дерябин, посмотрев через окно на то, что происходило в комнате, назвал убийц «мясниками». Значит, они делали что-то такое, что вызывает ассоциацию с работой мясника. И ни с какой другой. Что же это могло быть?

А вот что известно о реакции на ночные события еще одного охранника, Брусьянина.

А. А. Якимов: «Брусьянин не мог вынести этой картины, когда покойников стали вытаскивать в белых простынях и класть в автомобиль: он убежал со своего поста на задний двор».

Брусьянин стоял на посту № 3 – во дворе дома у калитки. Мимо него проносили носилки с убитыми. Дело происходит ночью. Где-то поблизости горит лампочка, но видимость далека от той, при которой ищут в стоге сена иголку. Всё видно, но все предметы неконтрастны, очертания размыты. Брусьянин стоит на посту. Он уже знает, что произошел расстрел. Он видел, как Романовых вывели из двери на второй этаж дома, видел, как они зашли в дверь первого этажа. Он слышал выстрелы. Потом мимо него проходил тот, кого посылали на второй этаж за простынями. Строгость несения службы в охране дома не была образцовой, когда к часовому нельзя ни подойти, ни заговорить. Охранники сами рассказывали, что иногда с ними, стоящими на постах, заговаривали арестанты. Так что вполне логично, если Брусьянин удовлетворил свое естественное любопытство и окликнул гонца: ну что там? И тот на бегу ответил: всех порешили. А может быть, гонец был более многословным и рассказал, куда и зачем его послали. Поэтому Брусьянин уже знал, что сейчас будут выносить трупы.

И вот он видит, как несут первого. Брусьянин видит только одеяло и по напряжению, по репликам носильщиков понимает: груз нелегкий. Самого трупа охраннику не видно. Что в этой картине страшного?

Несут второго. Тот уже на носилках и завернут в простыню. То есть опять Брусьянин не видит ни сочащихся кровью ран, ни выражения предсмертной муки на лице убитого. Простыня в крови, но ночью все кошки серы: Брусьянин видит, что на серой простыне есть какие-то более темные пятна. Поди разберись: кровь это или тени от лампочки так сыграли? Что в этом непереносимого? Ну отойди на пару шагов, чтобы не мешать и в крови не испачкаться. Отвернись, наконец.

Нет, реакция Брусьянина неожиданна и необъяснима. Он бросает пост и убегает на задний двор. Уж не знаю, с винтовкой или налегке. Что же он такое увидел? Уж никак не одеяло с трупом в нем, не простыню с мертвым телом. Он увидел нечто настолько ужасное, что забыл об ответственности часового. Этот ужас оказался сильнее страха перед суровой карой за оставление поста. Как бы ни были либеральны правила в охране, но служба остается службой, пост – постом, а часовой – часовым. В те времена и за меньшие прегрешения могли поставить к стенке. А часового за оставление поста сам коммунистический бог велел тут же и расстрелять! Перед строем. В назидание другим.

Но Брусьянин не думал, что, убегая с поста, подвергает свою жизнь смертельной опасности. То, что он увидел, было настолько страшно, настолько ужасно, что лишило его чувства самосохранения, лишило хладнокровия, способности соображать и совершать обдуманные поступки. Что же все-таки он увидел?..

Какие-то действия в расстрельной комнате, которые смертельно перепугали Брусьянина, потрясли Якимова, вызвали гнев и отвращение к убийцам-«мясникам» у Дерябина, – эти действия могли происходить только в тот промежуток времени, когда расстрел и добивание жертв завершились, но их трупы еще не начали выносить. В это время и было совершено то, что заледенило кровь в жилах тридцатилетних, опаленных войной и далеко не сентиментальных мужчин.

Самое трудное в жизни – молчать и врать. Не зря есть поговорка: «Слово – серебро, а молчание – золото». В ней вековая мудрость поколений, которые давно и твердо поняли, что молчать намного труднее, чем говорить, что разница между молчанием и словом примерно такая же, как между золотом и серебром. Знать правду и молчать о ней порой невыносимо. Сказка про ослиные уши царя тоже появилась не случайно. Тайна, которую нельзя никому рассказать, сжигает человека изнутри. Он мучается и страдает. В сказке человек избавляется от измучившей его тайны, проговорив ее в яму. Но это в сказке. В жизни все происходит иначе. Случается, что люди избавляются от много лет хранимой тайны на смертном одре. Казалось бы, теперь-то какие проблемы? Жизнь позади, пришло время умирать, есть что-то после смерти или нет – большой вопрос, тайна, хранимая во мне, пусть со мной и умрет, незачем людям про это знать. Но нет, на последних проблесках сознания человек кается в неблаговидном поступке или преступлении, о котором никто не знал, а нередко не только не догадывался, но даже в мыслях не допускал. Почему он так поступает? Хотел же, чтобы его запомнили если не святым, то безгрешным. Не мог не хотеть. А он вдруг кается. Признается в неблаговидных деяниях. И делает это сознательно. Не странно ли? Нет. Он делает это для того, чтобы камень, которым была придавлена его душа много лет, свалился и открыл душе дорогу на Небо или в Никуда – это уж зависит от того, кто во что верит. Без такого признания он не чувствует себя вправе покинуть этот мир.

Конечно же, так поступают не все. Политики, разведчики, военные, ученые нередко уходят, унося свои и чужие тайны с собой. Хранят сердечные тайны супруги. Можно вспомнить еще кого-то. Так и не открыли миру тайну ипатьевского дома и урочища Четырех Братьев участники операции по уничтожению семьи последнего российского императора. И были уверены: секрет останется тайной навсегда.

Они ошиблись. Потому что скрыть правду молчанием не удалось.

Иногда для того, чтобы сохранить тайну, мало молчать о ней. Приходится врать, заменяя реальные события вымышленными, в которых нет того, что является тайной. Но врать неизмеримо труднее, чем молчать. Потому что лжи надо придать правдоподобный вид. А правдоподобной ложь становится тогда, когда в ней есть мелкие детали, незначительные подробности, тонкие и, на первый взгляд, несущественные штрихи. Без деталей, без штрихов и подробностей ложь мертва. И обычно безошибочно распознается. Когда о событии или поступке рассказывается правда, штрихи и детали выдумывать не надо. Они являются неотъемлемой частью реального события, ни в чем ему не противоречат, а служат подтверждением. Но когда сочиняется «легенда», штрихи и детали приходится придумывать. Самая продуманная, самая предусмотрительная, самая тщательно просчитанная ложь не может быть идеальной.

Все мы знаем примеры из книг и фильмов о разведчиках (или о шпионах – кому как нравится). Разведчика готовят к внедрению, придумывают для него правдоподобную биографию, над которой работают лучшие аналитики. При разработке «легенды» используют реальную биографию реального человека, о котором известно все или почти все. Специалисты стараются предусмотреть все мыслимые и немыслимые ситуации. Их подопечный готов к ответу на любой вопрос. Провал теоретически невозможен. Но – только теоретически. Потому что те, кто готовил агента к внедрению, прекрасно знают: предусмотреть все случайности невозможно.

Пример навскидку: неожиданно выясняется, что среди его «коллег» обнаружился земляк. Из того самого города, где, по «легенде», вырос наш герой. Они даже ходили в одну школу, только в параллельные классы. «Засланец» знает о своем детстве всё: имена и клички учителей и учеников, меню школьной столовой и какие виды открывались из окна его класса. Но он не может знать всё. Земляк ударяется в воспоминания о школе и вдруг со смехом спрашивает: «А помнишь, как нам в третьем классе делали прививки?..»

У нашего агента нет готового правильного ответа. Есть заготовки, как выходить из пиковых ситуаций (например: я в третьем классе много болел, наверное, это было без меня), но коллега вспомнит другой эпизод школьной жизни, потом еще. Наш агент не может знать всё, что он обязан знать. И всё – наш агент, что называется, «поплыл».

Пример из литературы: «Момент истины» В. Богомолова. Контрразведчик «СМЕРШ» проверяет документы у группы офицеров. В бумагах одного из них справка из госпиталя. Контрразведчик подозревает, что перед ним – агенты абвера. Он использует все имеющиеся в его арсенале приемы, чтобы выявить их сущность. Намеренно провоцируя, «смершевец» говорит: «Я тоже лежал в этом госпитале. Ох какая там была повариха!.. Знаете такую?» И владелец справки на какое-то время растерялся.

Далее автор поясняет, почему проверяемый оказался в трудном положении. Повариха могла быть местной «знаменитостью» (скорее всего, за свои сексуальные подвиги). И не знать о ней не мог ни один боец, кому довелось лечиться в том госпитале. Но повариха могла быть и выдумкой «смершевца». Скажешь: да, я с ней тоже дело имел – а такой в природе не было!..

В книге проверяемый удачно вывернулся. Ответил: «Я поварихами не интересовался». А если бы «смершевец» продолжил задавать неудобные вопросы? Если бы вспомнил какого-то врача? Медсестру? Трудно пришлось бы немецкому агенту.

Сочинить ложь и насытить ее деталями и подробностями, которые полностью согласованы и не противоречат друг другу, – такое практически невозможно. Но даже придумав удачную «легенду», надо ее запомнить. И столь же хорошо запомнить все приклеенные к ней детали и подробности. Чтобы, рассказывая ложную историю во второй раз, сказать то же самое, что и в первый. Тот, кому человек солгал, помнит все рассказанное очень хорошо. Потому что это для него – правда, а правда запоминается прочнее любой, самой изощренной лжи. Тот же, кто солгал, знает, что это ложь. Рядом с ней в его памяти живет правда. А правда просится наружу. В подсознании человека между лживой и истинной версиями события идет непрерывная борьба. Правда всегда сильнее любой лжи. Ее крупицы внедряются в лживую версию события. Все это происходит помимо воли рассказчика, в глубинах его подсознания. Когда у него появляется необходимость рассказать об этом событии еще раз, он старается как можно подробнее вспомнить: что же я говорил об этом раньше? Вспомнить всё не удается. Потому что ложь запоминается хуже. Правда хранится в нашей памяти лучше и надежнее. Из нее со временем могут выпасть какие-то детали, но при наводящем вопросе они обычно вспоминаются. Запомнить в мельчайших подробностях ложь практически невозможно. К тому же в ней произошла мутация – помимо воли человека появились крупицы правды. Человек замечает, что его ложь «плывет». Он придумывает новые детали, а они вступают в противоречие с предыдущими. Кроме того, крупицы правды вырываются на свет его оговорками.

Я не претендую на строгую научность своих размышлений о правде и лжи. Исследованием психологии бессознательного занимался еще З. Фрейд. Эта тема не забыта и нашими современниками. Ее изучают в юридических институтах. На допросах следователи широко и эффективно используют оговорки и противоречия в показаниях подозреваемого.

Мое исследование основано на доступных мне документах. Среди них объективными являются только данные, полученные при осмотре места происшествия. К показаниям, полученным следствием на допросах, нельзя относиться без настороженности. Каждый, оказавшийся в кабинете следователя, не имел права забывать о самосохранении. Свидетельства же Юровского, Кудрина и прочих, полученные в годы советской власти, содержат неимоверное количество лжи. Они подвергались коррекции, редактировались. Из них старательно выхолащивалось все, что не должно стать известным. В них старательно и порой не без изыска вставлялись детали, призванные представить убийство в максимально благопристойном виде. Идеальным для власти был вариант, когда все обстоятельства уничтожения Романовых остались бы не доступной ни для кого тайной. Этого хотели инициаторы убийства. Эта задача была поставлена перед исполнителями в Екатеринбурге. Если бы не разгильдяйство организаторов, так бы и случилось. Но убийцы оставили такое количество следов, что скрыть убийство оказалось невозможным. Большевикам, а за ними коммунистам пришлось считаться с неизбежным и шаг за шагом признавать то, что сначала начисто отвергалось как буржуазная пропаганда и вымысел, имеющие целью опорочить советскую власть. Силы, опыт и возможности режима росли. Он очень внимательно изучал выходящие за рубежом книги с описанием и анализом обстоятельств уничтожения Семьи, находил в них слабые места и использовал в своих интересах: не допустить, чтобы кто-то приблизился к еще не открытым или высказанным, но недостаточно подтвержденным тайнам убийства. Об этой цели знали те, кому было разрешено говорить об убийстве и сокрытии трупов. Они знали пределы того, что им дозволено, и старались не выходить за них. Они были хорошими чекистами.