Электронная библиотека » Юрий Игрицкий » » онлайн чтение - страница 18


  • Текст добавлен: 28 мая 2022, 03:48


Автор книги: Юрий Игрицкий


Жанр: Журналы, Периодические издания


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Что касается России, то как бы ни пытались некоторые политики обвинить Россию в шовинизме и имперских амбициях, она базируется в своем развитии и в построении отношений с другими государствами на сохранении общей системы нравственных ориентиров. В связи с этим Президент РФ В. Путин в Послании Федеральному Собранию РФ 12 декабря 2013 г. высказал уверенность, что «всем политическим силам страны в интересах украинского народа удастся договориться и решить все накопившиеся проблемы», но еще в мае 2013 г. «Украина изъявила желание и присутствует на всех встречах “тройки” в качестве наблюдателя, участвует в дискуссиях и неоднократно заявляла ранее о своей заинтересованности в присоединении к отдельным соглашениям Таможенного союза» [10]. Он также выразил надежду, что «реальные достижения евразийской интеграции только повысят интерес к ней со стороны других наших соседей, в том числе и со стороны украинских партнеров» [10].

После подписания 17 декабря 2013 г. в Москве соглашений о скидке в 1,5 раза цены на газ и размещении в ценных бумагах украинского правительства 15 млрд долл. из Фонда национального благосостояния России ситуация на так называемом «евромайдане» могла измениться. Однако руководители оппозиционных партий О. Тягнибок («Свобода»), В. Кличко («Удар») и А. Яценюк («Наша Украина») продолжили требовать отставки правительства и подписания Украиной соглашения об ассоциации с ЕС.

Бездействие руководства Украины привело к тому, что в рамках движения «Правый сектор» консолидировались наиболее подготовленные боевые отряды националистов, главной задачей которых был захват власти. Все это привело к тому, что, пойдя на очередной компромисс с оппозицией, президент Янукович при посредничестве министров иностранных дел ФРГ, Франции и Польши подписал 21 февраля 2014 г. соглашение, в соответствии с которым он согласился на все требования оппозиции (досрочные выборы Верховной рады и президента, возврат к Конституции 2004 г., вывод из Киева милиции и отрядов внутренних войск). В то же время представители майдана должны были освободить все захваченные здания, разоружиться и покинуть центр столицы. Президент Янукович выполнил свои обязательства, а оппозиция не только не освободила раннее захваченные учреждения, но и захватила резиденцию президента и здание правительства.

На Украине был совершен, как отметил Президент РФ В. Путин, «антиконституционный переворот и вооруженный захват власти» [2]. 25 февраля 2014 г. было сформировано при непосредственном участии националистов новое правительство в составе 29 министров. Сам факт одобрения его состава участниками майдана перед официальным утверждением на заседании Верховной рады говорит о его сомнительной легитимности. Так, в него вошли девять министров, проходивших в предшествовавший период по уголовным делам. Причем как минимум шесть министров выражают интересы националистической партии «Свобода». Кроме того, большое влияние на деятельность некоторых министров оказывает лидер неонацистского «Правого сектора» Д. Ярош, официально зарегистрированный кандидатом в президенты Украины. Он является также руководителем организации «Тризуб» им. Степана Бандеры, вошедшей в «Правый сектор». Это ему принадлежит высказывание: «Не на словах, а на деле можем показать, что бандеровщина не вчерашний день, это настоящее и будущее, ибо подходят те часы, о которых мы мечтали 20 лет»160160
  См.: Козлова Н. От суда не уйдет // Российская газета. – М., 2014. – № 75, 3 апреля. – С. 9.


[Закрыть]
. Эти слова были подкреплены актами открытого насилия, совершавшимися «Правым сектором» на майдане и в западных областях Украины.

Свергнутый Президент Украины В. Янукович 28 марта 2014 г. в обращении к украинскому народу подчеркнул, что лидеры майдана «пришли к власти на плечах нацистских штурмовиков», а по стране разъезжают тысячи вооруженных молодчиков, «пытаясь устанавливать новый порядок» [8].

Заявления некоторых официальных кандидатов на пост президента Украины показывают, что их предвыборная риторика ничем не отличается от крайне агрессивных националистических и откровенно нацистских лозунгов и призывов, звучавших на майдане. Примеры освобождения с должности губернаторов, прокуроров и руководителей других ведомств боевиками «Правого сектора» свидетельствуют о том, что украинская власть находится под большим влиянием экстремистских группировок. Попытка не совсем легитимной Верховной рады по инициативе националистической партии «Свобода» лишить русский язык статуса регионального языка, а также назначение губернаторами восточных областей олигархов, являвшихся спонсорами майдана, вызвали массовые выступления в Донецкой, Луганской и Харьковской областях. Их жители обоснованно требуют провозглашения русского языка вторым государственным и проведения референдума о федерализации.

Произошедшие на Украине события повлекли за собой и серьезные правовые последствия. Широкое применение так называемого «майданного» права привело к параличу власти во многих регионах Украины. Ускоренное принятие не всегда хорошо подготовленных законов и внесение изменений в действующие нормативно-правовые акты приводит к дисбалансу правовой системы Украины и возникновению вакуума права.

Литература

1. Братство Д. Корчинского. – Режим доступа: http://fktu.info/2009-11-01-17-38-11/130-brotherhood-d-korchinsky (дата обращения: 16.12.2013 г.).

2. Владимир Путин ответил на вопросы журналистов о ситуации на Украине. – Режим доступа: http://www.kremlin.ru/transcripts/20366

3. Дергачев В. Последствия цунами бездумной демократии // Мир перемен. – М., 2006. – № 2. – С. 98–113.

4. Истории от Олеся Бузины: Три народа Украины и прагматичный национализм. – Режим доступа: http://www.segodnya.ua/politics/power/istorii-ot-olecja-buziny-tri-naroda-ukrainy-i-prahmatichnyj-nationalizm.html (дата обращения: 16.12.2013 г.).

5. Кучма Л.Д. Украина – не Россия. – М., 2004. – 559 с.

6. Лунев С. Совершеннолетие украинского национализма. – Режим доступа: http:www.vremia.ua/rubrics/problemy/173.php (дата обращения: 5.11.2013 г.).

7. Олег Тягнибок: Настало время совершить социальную и национальную революцию. – Режим доступа: http://tiyahnybok.info/news/comments/00008467/ (дата обращения: 16.12.2013 г.).

8. Полный текст обращения президента Украины Виктора Януковича к украинскому народу. – Режим доступа: http://itar-tass.com/mezhdunarodnaya-panorama/1081560

9. Послание Президента Федеральному Собранию. – Режим доступа: http://www.kremlin.ru/news/19825 (дата обращения: 16.12.2013 г.).

10. Секачев В.Р. Украинский национализм и украинцы // Социальное согласие против правого экстремизма. – М., 2005. – Вып. 3–4. – С. 313–343.

11. Украинские националистические организации в годы Второй мировой войны. Документы: В 2 т. / Под ред. А.Н. Артизова. – М.: РОССПЭН, 2012. – Т. 1. – 878 с.

12. Черняховский С. Евросоюз готовит Украине такую же участь, как Гитлер – Австрии. – Режим доступа: http://www.rm.ru/world/3013/12/02/viktor-yanukovich/726622-evrosoyuz-gotovit-ukraine-takuyu-zhe-uchast-kak-gitler-avstrii (дата обращения: 16.12.2013 г.).

Сообщения, размышления, комментарии

Архив в пространстве истории: метаморфозы и тренды
С.А. Королёв

Королёв Сергей Алексеевич – доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии РАН.

Взаимоотношения события и документа, воспоминания и памяти, истории и архива – один из глобальных, «вечных» философских сюжетов. Об этом написано немало ярких и оригинальных работ. Примечательно, что философов интересуют, прежде всего, грани конфликта архива и истории, документа и события; одним из следствий этого конфликта, по мнению ряда авторов, является кризис исторического знания, чреватый не чем иным, как исчезновением истории. Об этом писали, в частности (с разных позиций и в рамках различных исследовательских парадигм), Мишель Фуко, Элиас Канетти, Жан Бодрийяр [19; 21]. Речь идет, разумеется, об истории как о науке или, во всяком случае, особого рода знания, т.е. совсем не в том смысле, в каком о конце истории говорится в нашумевшем некогда тексте Ф. Фукуямы.

1. Множественность против единства? Архив и история

Высказывается мнение, что роль архива в этом процессе эрозии «традиционной истории» далеко не последняя. (Под архивом мы далее будем подразумевать не только институциональный архив, архив-учреждение и его «содержимое», совокупность архивных фондов, но архив в широком смысле слова, архив как некую завершенную, прежде всего фактом смены исторического времени, или незавершенную совокупность собранной и систематизированной документальной, в широком смысле этого слова, информации.)161161
  В частности, возможно говорить об архиве тоталитаризма, архиве фашизма, советском архиве, о поле архива и т.д. В то же время понимание архива, которое отстаивает М. Фуко в своей знаменитой работе «Археология знания», представляется слишком специфическим, что ли, и с трудом транслируемым за рамки отстаиваемой в упомянутом произведении парадигмы.


[Закрыть]
Более того, нередко речь идет о подавлении истории архивом, о поиске способов выживания истории, но уже в новом, радикально трансформированном виде, в форме историй, вытеснивших историю в прежнем ее понимании и тем самым давших историческому знанию новую яркую жизнь. В то время как глобальное описание собирает все феномены – принцип, смысл, дух, ви́дение мира, формы совокупности – вокруг единого центра, новая, или тотальная, история разворачивается в виде рассеивания, отмечал Фуко [19, с. 12]. Причем, подобный процесс, во всяком случае в рамках фукианской традиции, рассматривается, скорее, как позитивная стадия развития знания. Приведу весьма характерный фрагмент из текста Валерия Подороги «К философии архива»: «…Настоящее время не в силах противостоять интеллектуальной силе, бьющей просто-таки через край в современной экспозиции архива. Архив захватывает Историю, отказывая ей в патерналистской роли… Настоящее время, которое не может ничего противопоставить времени архива, обречено на то, чтобы повторять все другие времена (идеи, дискурсы, символы). Однако это не значит, что ничто не противопоставляется этому вызову. Напротив, противопоставляется теперь не единая и всеобщая история, а истории… Не архив и история, а архивы и истории. Множественность – против единства, индивидуальность – против коллектива и института. <…> Появился и все время расширяется плацдарм отдельных историй, которые вовлекают в оборот “свои” архивные свидетельства, они даже и не соприкасаются друг с другом. <…> Конец истории не в том, что она кончилась, а в том, что история полностью подавлена архивом» (выделено мной. – С. К.) [15, с. 253].

И далее: «Помимо архивных работников (хранителей, классификаторов, реставраторов, систематиков) есть и поэты, мистики, политики, мистификаторы Истории. Антиинтеллектуализм стал столь завораживающе эффективен. Никаких теорий, только факты. <…> Мы оказались в мире историй. История стала Вымыслом. История же, как логическая идея исторической истины, если и не отвергнута, то, во всяком случае, атакуется с разных сторон» [15, с. 253].

Подавление истории архивом – это, собственно говоря, следствие подавления события документом. И Фуко, и вполне солидарный с ним в этом вопросе Подорога указывают на ограниченность «делания» истории с опорой на первоначальные очевидности, которые являются одновременно и инструментами, и объектами исторического познания, прежде всего на «документ» как таковой. Подобный подход, свойственный, как подразумевается, «традиционным историкам», показывает, что последним, в сущности, малоинтересна природа события, ведь прошлое должно остаться пассивным объектом исследования. Более того, сторонники традиционного подхода к истории стремятся, по мнению Подороги, вовсе устранить событие, заставить «эту невидимую магическую субстанцию» проявиться в поле видимых, уточняемых, поддающихся собиранию, классификации, датировке, описанию и текстологической обработке документов. Такой подход разрушает историю, ибо здесь уже «не событие производит документальную массу, а, напротив, событие прошлого может произойти только в согласии с документом» [15, c. 249–250].

Насколько можно судить, прислушиваясь к пафосу цитированных высказываний, пересмотр отношения к документу как к некоей гиперреальности, переосмысление методов работы с документальными рядами может если не прекратить или предотвратить наступление архива, этого вместилища документов, на историю как определенный род знания и, шире, сферу общественного сознания, то, во всяком случае, создать некую новую парадигму исторического исследования.

Как представляется, здесь нет необходимости доказывать, что логическая идея исторической истины является ценностью, или полемизировать с упомянутыми выше мистификаторами истории. Тем более неуместным было бы включаться в полемику постмодернистов и сторонников традиционной истории и каким-либо образом интерпретировать фукианский подход к конфликту истории / события, с одной стороны, и архива / документа – с другой, хотя полемика с данной позицией, наверное, возможна, как и с любой другой. Все это – особые темы, которые требуют особой мотивации. Для нас важно зафиксировать некий, и весьма существенный, тренд во взаимоотношениях архива и истории.

2. Документирование повседневности. Архив становится историей

Повседневность значима сама по себе. Понимание этого все более проникает в сознание исследователей самых разных специальностей: философов, историков, социологов, филологов и т.д. Автор также отдал дань этой проблематике, попытавшись выработать специфические социально-философские, отличные от феноменологических, методы анализа и интерпретации повседневности [13, с. 162–201; 10; 6]. Однако материалы, отражающие эту сторону жизни социума, в подавляющем большинстве своем не входят в номенклатуру документов, принимаемых на хранение в государственные и ведомственные архивы. И какой-то пласт информации, уже оформленной, уже зафиксированной на бумажных (а с недавнего времени и на электронных) носителях информации остается архивом в широком, философском смысле слова, архивом повседневности, архивом эпохи, но проходит мимо институционализированного архива, не оседает в архивных фондах. И это притом, что информация о повседневности, хроника микрособытий помимо всего прочего дают также возможность реконструировать общие контексты существования индивидов в ту или иную эпоху, механизмы действия власти, прорастающей в ткань повседневной жизни, в ткань социальности.

Не ставя под сомнение необходимость теоретического знания, «теорий», и в то же время воспринимая как несомненную ценность архив, это вместилище и хранилище следов минувший событий, доносящее до нас документы, факты, высказывания, могущие стать материалом как для истории, так и для «историй», хочу обратить внимание на то, как может быть дифференцирован взгляд на архивный документ, как он может быть выведен за рамки узко понятой событийности и как может быть сопрягаема разработка отдельных, частных, не выстроенных в традиционную хронологическую цепочку сюжетов, создание отдельных «историй» с контекстом «большой» истории. Это возможно сделать, если избрать не самую традиционную позицию ви´ дения, в частности использовать ряд фукианских идей (прежде всего, специфическое понимание того, что есть власть и как она действует).

Хочется, однако, отметить, что и вне фукианской парадигмы реально существует традиция своего рода «критически-креативного» подхода к постмодернистским интерпретациям истории вообще и идеям Фуко. Эта традиция очевидным образом связана со стремлением либо взять из постмодернистских концепций, отразивших определенный, причем вполне реальный кризис исторического знания, нечто важное, либо даже синтезировать два этих подхода. Сошлюсь здесь хотя бы на известные у нас публикации Габриель Спигел и Робера Кастеля [18; 4]. Г. Спигел, в частности, замечает: «Хотя мы должны, по моему глубокому убеждению, отвергнуть постмодернистское расщепление истории и поглощение ее текстологией, мы можем – и должны – научиться использовать то, чему постмодернизм учит нас путем актуализации сложных сопряжений, формирующих постмодернистский мир» [18, с. 219].

Действительно, архив дробит историю, отсылая нас к отдельному конкретному документу, от которого путь к событию может быть труден, долог и порой неосуществим, – и в то же время, во всяком случае потенциально, собирает события, аккумулирует истории в контексте не только «большой» истории, истории традиционной, но и в контексте того, что Фуко называл событием большой длительности. Если хотите, речь идет об изучении поля архива (мне нравится этот термин) одновременно с его содержанием. Это создает определенные предпосылки – или возможности – для того, чтобы единство истории не было уничтожено множественностью, а множественность не была, в свою очередь, подавлена единством.

Попытаюсь пояснить, что имеется в виду, на ряде конкретных примеров. Мне уже доводилось анализировать оказавшуюся в моем распоряжении часть архива филиала Дома студентов МГУ второй половины 60-х – начала 70-х годов и даже опубликовать материал, где этот анализ нашел свое отражение [11]. Это была отчасти история микрокосма, очень частная история, возможно, одна из «историй» в том смысле этого слова, в каком использует его Фуко. В то же время это была попытка социально-философского анализа внутренней структуры этого микрокосма как микрокосма архетипического, прежде всего с точки зрения того, как власть формировала и реформировала эту архетипическую структуру.

И в то же время это – нечто такое, что имеет отношение к нам сегодняшним, поскольку история процедур власти, история дисциплинирования людей, реконструируемая на базе имеющегося архива, – это та история, которая еще не закончилась и длится по сей день, частью в тех же, частью в иных формах.

Возьмем типичный документ, коих в «советском архиве» имеются тысячи, – объяснительную записку, в данном случае объяснительную записку студента МГУ: «3 декабря я и еще несколько студентов из 6[-го] корпуса играли в снежки, где и были замечены комендантом, были им предупреждены и вскоре прекратили игру. 9.XII.68 г. Ж-цев А.»162162
  Здесь и далее используются материалы из личного архива автора. Фамилии фигурантов не приводятся по этическим соображениям.


[Закрыть]
. И еще один аналогичный документ: «3 декабря 1968 года с 23.30 до 00.30 мы играли в снежки перед корпусом № 6. При этом поддерживался порядок. После игры, возвращаясь в корпус, мы были остановлены комендантом, которая записала фамилии нескольких из нас. Предупреждение, сделанное нам во время игры, способствовало ее окончанию. 9 декабря 1968 г.».

С точки зрения узко понятой событийности, с точки зрения факта – бросания снежков – зафиксировано нечто абсолютно ничтожное. А вот как типовая реакция администрации – запись, истребование объяснений по факту записи – это заслуживает внимания, это, пусть и мельчайший, штрих к кумулятивному облику советского общества, свидетельство длящейся властной стратегии, непрекращающейся практики дисциплинарной записи, свидетельство того, насколько глубоко, в какие мельчайшие поры социальности проникала практика дисциплинирования в СССР. Акт фиксации события, алгоритм выбора происшествий, подлежащих фиксации, парадоксальным образом могут стать равнозначными собственно происшествию-факту-событию, отображенному в тексте, а в определенных условиях – и несравненно более значимыми, чем это событие.

Еще один фрагмент из архива студенческого общежития, еще одна выписка из журнала дежурных администраторов ФДС: «19/II-68 г. Во II-м корпусе произошло ЧП. Студентка 3 курса – химик 528 ком. Ж-ва Оля покончила жизнь самоубийством, отравилась, видимо, химикатами, принесенными из лаборатории. В 17 час. ее видели в библиотеке, а в 19 час. ее уже увезли в морг. При ней находилась медсестра из 1 кор[пуса], делала все возможное, чтобы спасти, но было поздно, она при ней умерла. Родителям подано две телеграммы о случившемся. Ответная получена ночью от отца, извещающая о выезде».

Сопоставив три приведенных выше фрагмента, мы можем заметить, что дисциплинарная запись одинаково бесстрастно фиксирует акт бросания снежков поблизости от общежития и экзистенциальный факт смерти человека. Но если реакция на факт нарушения дисциплины в контексте действующих властных технологий отработана, причем обоюдно отработана (и администрацией, и студентами, знающими, как написать необходимые, адекватные по содержанию и приемлемые по стилистике покаянные объяснения), то на неординарный факт смерти студентки администрация не знает, как реагировать.

Ушедший из жизни человек оказывается вне дисциплинарных практик и технологических (властных) механизмов. И эти выводы, следующие из документов, чрезвычайно важны и провоцируют нас на осмысление их в рамках теоретической истории.

Другой пример, взятый на этот раз из архива, отражающего деятельность жилищно-коммунальных структур советского общества, архива, который объединяет с предыдущим, с массивом материалов студенческого общежития, то, что и здесь, и там речь идет о неких микрокосмах власти, типичных для этого общества. В домкоме при ЖЭКе разбирается конфликт между соседями по коммунальной квартире. Время действия – конец декабря 1985 г. Присутствуют председатель домового комитета, члены домкома, председатель товарищеского суда, члены товарищеского суда, участковый милиционер… Ведется протокол (благодаря которому факт и подробности мероприятия и стали частью архива). Председатель домкома зачитывает заявления соседей по квартире. Некто Коз-ская А.И. жалуется, что соседи без ее разрешения сделали полку в туалете, и ей не дали места на ней; в ванной комнате ей теперь некуда прибить вешалку для полотенца, так как соседи заняли всю стену. На кухне тоже ей не оставлено места, чтобы поставить холодильник в угол, а не к двери, и наконец, дверь в туалете соседи оклеили этикетками от винных бутылок, а телефон поставили к себе в комнату. В свою очередь ее соседка Гор-ева Т.Н. жалуется, что Коз-ская держит в коммунальной квартире кошку без их разрешения, хулиганит, оскорбляет их, часто пребывает в нетрезвом состоянии.

Заслушивается Коз-ская. Происходят прения. В ходе прений председатель товарищеского суда сообщает, что квартира, где разворачивается конфликт, «была обследована общественностью»; в ходе обследования было выявлено, что дверь в комнату Коз-ской перевешена и открывается в коридор. В то время как в коммунальных квартирах в целях противопожарной безопасности двери комнат должны открываться внутрь. Кроме того, сообщается: общественность во время посещения квартиры сделала замечание Гор-евой и попросила ее смыть все наклейки в туалетной комнате, что та уже и сделала. А также Гор-ева сообщила, что сняла параллельный аппарат в своей комнате (ставить который без согласия соседей тоже не разрешалось). В конце концов выносится решение: 1. Коз-ской убрать из квартиры кошку, перевесить дверь так, чтобы она открывалась вовнутрь (срок исполнения 10 дней); 2. Гор-евым – освободить одну полку в шкафу в туалете, не курить и не разрешать своим гостям курить в квартире, не ставить без разрешения Коз-ской телефон в своей комнате.

Если мы пишем историю жилищно-коммунальных структур как специфического сегмента советского общества [9], то мы, опираясь на архивный документ, лишь расщепляем глобальную историю на множество частных фрагментов. Но если мы пытаемся осмыслить эволюцию власти, историю выработки и воспроизводства механизмов властного контроля над человеческим существованием, если мы воспринимаем документ не только как след «маленького события», а как материальное проявление власти, то мы оказываемся в контексте «большой» реальной истории, которая побуждает нас переосмыслить мелкие детали квартирной склоки и осознать отразившиеся в них базовые вещи. Например, понять, что контролирует пространство тот, кто устанавливает правила обращения индивидуумов в этом пространстве и порядок сообщения между собой зон этого пространства.

Задумаемся, что, в сущности, представляет протокол заседания домкома? Это дисциплинарная запись власти, не более и не менее. Практика, заставляющая вновь и вновь вспоминать известный тезис Фуко о «власти записи» как существенно важной детали механизмов дисциплины: «превращение реальных жизней в запись более не является процедурой создания героев; оно оказывается процедурой объективации и подчинения» [20, с. 280–281].

Примеры, приведенные выше, намеренно выбраны таким образом, чтобы на фоне ничтожных по значению событий (или событий значительных, но выламывающихся из социального поля власти, как смерть) показать, как видится подоплека, смысл событий при некотором смещении позиции ви́дения – или, скорее, при создании еще одной, параллельной позиции. Но эти же смыслы можно выявить и при анализе документов, виденных нами десятки раз и отразивших глобальные, символические события.

Возьмем известные киносъемки взрыва храма Христа Спасителя в Москве. Снимали, источая гордость за совершаемое, в предвкушении того, что потомки будут восхищаться ими, что это – символический акт победы нового, социалистического мира над косным «старым режимом». В страшном сне не могло привидеться людям, действовавшим от имени этой власти, что они своими руками создают разоблачающий их архив, архив, который, по выражению бывшего германского канцлера Шрёдера, станет в какой-то момент «аптекой против диктатуры».

И они фиксируют не только акт, факт, событие – они фиксируют ментальность власти: да, это власть, которая запечатлевает для истории свои собственные преступления и настолько вышла за пределы добра и зла, что не осознает, даже в первом приближении, что именно она творит…

Известны многочисленные кино– и фотосъемки казней, сделанных нацистами. Нацистский оператор или офицер-фотолюбитель, таскавший свою «лейку» по дорогам оккупируемого Советского Союза, фиксирует факт смерти точно так же, как современные богатые люди фиксируют факт убийства льва или антилопы на сафари где-нибудь в Юго-Восточной Африке.

3. Посмертный и прижизненный. Архив вне истории

Другой пласт советского / постсоветского архива – совокупность индивидуальных, как правило, неинституциональных архивов (притом архивов прижизненных и имеющих весьма мало шансов уцелеть сколько-нибудь долгое время в качестве архива посмертного). Этот тип архивов находится за пределами «большой» истории и имеет очень мало перспектив в нее вписаться. Тем не менее их ценность для понимания определенных сторон человеческого существования и постижения той или иной исторической эпохи во всей ее целостности вряд ли можно ставить под сомнение. «Моя кухонная (прих.-расх.) книжка стоит “Писем Тургенева к Виардо”… Это – другое, но это такая же ось мира и в сущности такая же поэзия», – писал В.В. Розанов [16, с. 326]. И был по-своему прав. Важно не только реконструировать биографии людей известных и знаменитых, повлиявших на вектор развития человечества и отдельных государств, но и понять логику и внутренние смыслы жизни «людей никому не известных и ничем не примечательных» [3, с. 4]. Без этого нет понимания исторической эпохи и истории как таковой.

Разработка этого архивного пласта может, при выборе верной позиции ви́дения, рассказать нечто весьма существенное не только о рядовых людях, но и об обществе, его культуре, менталитете и т.д. Самый простой пример: великое множество любительских фотографий, где некто в пижаме и / или утесовской войлочной шляпе с широкими полями позирует на фоне южных пальм и скульптурных деталей причерноморских дворцовых ансамблей, в советское время – всесоюзных здравниц. Этот человек-в-пижаме (в которой в дореволюционное время представители так называемых высших классов спали) или в майке, казалось бы, может быть интересен только семье, родным, близким друзьям. Но будучи рассмотрен с иной позиции ви́дения (даже независимо от того, превращен ли прижизненный архив в архив посмертный, т.е. стали ли воспоминания конкретного индивида социальной памятью), объект-документ источает некие дополнительные смыслы, выходящие за пределы чистой визуальности. Эти фото фиксируют многое чрезвычайно важное для нас с точки зрения истории. Способы самоутверждения индивида (трудящегося, поскольку нетрудящиеся индивиды были выкорчеваны) в советской системе. Уровень, тип и направленность культуры. Исключительность ситуации пребывания в здравнице и вытекающий отсюда факт хранения этих фотодокументов до конца жизни. Некое стремление к частной жизни, отделенной от обычных трудовых будней (хотя бы антуражем). Это – фрагменты некой нескончаемой летописи советского общества, в которую лишь мелкими крапинами включены островки частного, индивидуального бытия.

Наконец, последнее. Рассмотрим самиздат, некую, проявившуюся в полной мере в 60–70-е годы XX в., форму существования текстов. Хотя бы произведения того же Солженицына. Перед нами переплетенный, подобно диссертации, роман, самиздат в полном смысле этого слова. Причем под диссертационной коленкоровой обложкой заключен 4-й или 5-й экземпляр перепечатанного на пишущей машинке текста. Буквы не очень четкие, но читаемые. Титульной страницы, где должно быть обозначено имя автора и название произведения, нет… В этом объекте грань между документом и вещью, архивом и музеем, стирается совершенно. Этот объект мыслим как в экспозиции архива, так и в музейном пространстве.

Очевидна субъективная ценность объекта для его владельца, и не как текста, а именно как предмета, как вещи, как материальной реликвии. Неизвестный владелец решился выбросить самиздатовский том в помойку лишь в 2003 г., когда Солженицын уже 12 лет как был издан в России (а может, это сделали неблагодарные потомки владельца уже после его смерти – для них этот фолиант мог не иметь ровно никакого личностного смысла). Более десяти лет он хранил этот том не как текст романа, а как память о чем-то чрезвычайно для него значимом в личностном отношении.

Конечно, этот предмет имеет отношение к истории страны, к биографии Солженицына. Он имеет, безусловно, отношение к власти и к насилию власти, в том числе и к насилию, осуществляемому через запреты на интеллектуальную деятельность и потребление определенного рода информации. Но в равной, если не в большей степени – к истории общества как таковой и к феномену сопротивления в российской истории, важному, краеугольному ее измерению, по-настоящему еще не изученному. Если хотите, к внутреннему, незримому сопротивлению.

Судьба этих семейных архивов зависит от множества обстоятельств, не в последнюю очередь даже от того, что исторически семья в СССР / России жила не в просторных частных домах, а в маленьких квартирах или даже комнатах, где просто нет места для хранения документов. Эти квартирки буквально отторгают даже не столь значительные архивные собрания.

Между тем этот стихийно формирующийся архив гражданского общества, постоянно уничтожаемый и воспроизводящий себя, – не только одна из призм, сквозь которую можно восстановить историю власти и человека-под-властью. Важно и иное: власть оказывает существенное, хотя и опосредованное воздействие на формирование этого архива, т.е. прежде всего на судьбу всей безграничной совокупности индивидуальных прижизненных архивов. В сознании советского человека сформировалась некая презумпция, гласящая, что важно (в историческом плане) лишь то, что имеет отношение к государству, его институтам, «большой», т.е. политической истории. Все относящееся к конкретному, «маленькому» человеку (в том смысле, в каком употреблялось это понятие в русской литературной критике) – малозначительно: «голос единицы тоньше писка». Естественно, эта презумпция сохранилась и в постсоветской ментальности. Это взращенное и сформированное властью сознание и служит регулятором того, чтó человек сохраняет, а от чего он избавляется, как от ненужного бумажного мусора. И зачастую альбомы со старыми семейными фотографиями, письма, дневники, школьные тетради оказываются на помойке – а пожелтевшие газеты с информационными сообщениями о том или другом «историческом» пленуме ЦК КПСС сохраняются долго и трепетно, буквально до пожелтения. Можно поэтому счесть уничтожение личных документов многими владельцами закономерностью, а сохранение их и введение в научный оборот – чистой случайностью, стечением обстоятельств.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации