Текст книги "Россия и современный мир №2 / 2014"

Проект строительства элитного жилого комплекса в марте 2004 г. здесь оформили как реконструкцию двухэтажного здания стоматологической поликлиники с пристройкой двух жилых секций высотой в 19 и 21 этаж. Экспертное заключение Научно-исследовательского, проектно-изыскательского и конструкторско-технологического института оснований и подземных сооружений (НИИОСП) им. Н.М. Герсеванова показало, что из-за деформаций грунта при строительстве возможно обрушение новых корпусов и самой поликлиники. Власти не выдали застройщику все необходимые бумаги, но и не запретили «реконструкцию». После объявления Ю. Лужковым моратория на «точечную застройку» строительные компании попытались придать участку статус «начатого строительства». В ответ жители организовали дежурства, блокировали путь въезда грузовых машин, мешали рубить деревья и ставить бытовки. Установленные застройщиком заборы и временные постройки сносились ночью. Выиграв время, жильцы подали жалобы в административные инстанции. Властям и застройщику было проще не начинать стройку. После присоединения группы к СИГ, сходы и акции стали посещать активисты Совета и политических групп. Была организована издевательская акция. На месте планируемой стройки посадили деревья, назвав посадки «сквером им. Ю.М. Лужкова». Стройка была сорвана. Компании-застройщики перепродали убыточный проект, а в декабре 2007 г. он был признан несоответствующим нормам градостроительства182182
  http://stroikanet.livejournal.com/


[Закрыть].

Летом-осенью 2007 г. активисты СИГ пытались придать протестам массовый характер. «Они боятся двух вещей: толпы и прессы», – отмечал активист из Южного Бутова. Инструментом мобилизации жителей были сходы. Их созыв рассматривался СИГ как условие поддержки инициатив. Совет стремился пробуждать солидарность через взаимопомощь. На сходах и собраниях использовался лозунг: «Помогаешь другим – помогаешь себе!» На учредительном собрании СИГ была поставлена задача по созданию из своих активистов «мобильного отряда быстрого реагирования» для участия в акциях по препятствию незаконному строительству183183
  В Москве создан летучий отряд по борьбе с застройщиками. – http://www.ikd.ru/node/3249/print


[Закрыть].

В ходе акций частично или полностью сносились ограждения вокруг строек, блокировались подъездные пути. Для привлечения внимания СМИ и властей использовались перекрытия дорог в районе строек и коллективные шествия к учреждениям правительства Москвы. Акции нередко сопровождались столкновением с охраной строек и милицией, задержаниями и избиениями активистов. Походы к мэрии по Тверской улице, сопровождавшиеся задержаниями, прошли 30 августа 2007 г. и 24 апреля 2008 г. В каждом из них участвовали до 100 человек184184
  Общегородской сход жителей у Московской мэрии вынудил власть идти на попятную. – http://www.ikd.ru/node/3689/print; Поход жителей к мэру закончился милицейским погромом. – http://www.ikd.ru/node/6007/print


[Закрыть].

Движение не было массовым. В работе крупных инициатив участвовали до десяти активистов. Обычная численность схода – 50–100 человек. Самые многочисленные акции собирали несколько сотен. Так, сопровождавшийся столкновениями с милицией и перекрытием проезжей части, сход в районе дома 41 по Чертановской ул. насчитывал до 300 участников. Из них 30–40 – политические активисты [6]. Основная масса участников – люди среднего и старшего возраста. Участие неполитизированной молодежи было редким. В акциях не могли регулярно участвовать работающие люди. Между тем строительные работы велись днем, и в ряде случаев стройплощадки блокировали небольшие группы, преимущественно из политических активистов.

На наш взгляд, низкий уровень активности объясняется атомизацией населения в современном индустриальном обществе. Ее последствия проявляются «в виде неспособности людей коллективно отстаивать свои нужды и интересы» [2, c. 74]. Истоки разрушения способности к солидарным действиям – в осуществленном в 1990-е годы переходе от «патерналистских» отношений советского общества к современной рыночной модели. Через восприятие населением индивидуалистическо-конкурентных жизненных ценностей формировался потребительский эгоизм [2, c. 74, 77]. Эту мысль иллюстрирует наблюдение американского социолога С. Грина: «Московские тротуары и дворы непрерывно “приватизируются”: всякий, кому понадобилось припарковать автомобиль, относится к ним как к своей собственности. Общественные природные заповедники превращаются в частные охотничьи угодья любого лица, имеющего в своем распоряжении вертолет, а леса страны захламлены мусором от бесчисленных пикников, как будто сам лес является предметом одноразового пользования» [1, c. 9].

Люди готовы объединиться для отпора вторжению в сферу их личного комфорта, но не очень склонны к действиям за пределами «приватизированной» среды: «Одно дело – выходить к себе во двор, другое – ехать на другой конец города, чтобы принять участие в акции с незнакомыми людьми… Чтобы спасти свой двор, люди готовы к таким действиям, как круглосуточное дежурство во дворе, блокада стройки, снос забора, организация митинга, перекрытие улицы и так далее» [5, c. 186]. Осознается и угроза утраты комфорта, приобретенного через интеграцию в систему неформальных социально-экономических связей. Так, многие деятели инициативных групп, не возражая против сноса ограждений или порчи техники, из соображений безопасности не решались делать это сами, но были готовы принять чужие действия. Неслучайно массовые акции, сопровождавшиеся противодействием строительству, проходили в присутствии депутата, журналистов, активистов политических организаций. Их воспринимали как защитников от милиции и преступных групп.

Эффективной стратегией нейтрализации активистов было силовое давление со стороны властей и застройщиков. Во-первых, милиция подавляла уличные акции. Порой задержания сопровождались избиениями [6]185185
  См. также: Следствия митинга. На митинге против «точечной» застройки задержаны около 40 активистов. – http://www.rufront.ru/materials/479628CA1A05F. html; Антиточечная борьба на улице маршала Бирюзова, 41: Задержания и избиения. – http://www.jilsolidarnost.ru/index2.php?option=com_content&task=view&id=118&pop=1 &page=0


[Закрыть]. Участники акции на ул. Косыгина 26 июля 2007 г. отметили случай стрельбы в воздух из пистолета, сопровождавшейся угрозами186186
  Битва на улице Косыгина. – http://ru.indymedia.org/newswire/display/16983/index.php; Москва: Акция против незаконной стройки на улице Косыгина закончилась стрельбой. – http://udaltsova.livejournal.com/121145.html См. видеоматериал: Выстрелы в Москве. Милиция разгоняет сход жильцов. – http://www.youtube.com/watch?v=6cJs Bjf5REw


[Закрыть]. По одной версии это был сотрудник милиции в штатском, по другой – сотрудник охраны стройки. На активистов нападали работники охранных структур и неизвестные лица187187
  Жесткие методы. – http://www.rufront.ru/materials/46CC780979D4F.html; Все за одного. – http://www.rufront.ru/materials/46D7F8E9A0CB0.html


[Закрыть]. Имели место иски строительных компаний по обвинению активистов в нанесении материального ущерба188188
  Строительная фирма требует взыскать с лидера инициативной группы 200 тыс. руб. – http://www.mosyabloko.ru/archives/219; Зверское избиение борца с «точечной» застройкой. – http://www.mosyabloko.ru/archives/256


[Закрыть]. Ядро инициативных групп составляли люди пожилые и среднего возраста, помнившие вооруженное подавление выступлений в октябре 1993 г., провал организованных независимыми профсоюзами в 1990-е годы рабочих выступлений, террор преступных группировок. В 2000-е годы правящие круги России развернули в СМИ кампанию против «экстремизма», подкрепив ее законодательной базой и показательными репрессиями против участников «маршей несогласных», членов НБП и других «радикалов». В результате у граждан возникало ощущение бесполезности и опасности силовой конфронтации с властями, акции лишались массовости, которая была фактором психологической защиты.

Социальную неоднородность населения микрорайонов, как одну из причин низкого уровня солидарности, отметил участвовавший в движении анархо-синдикалист: «Теперь же сплошь и рядом бок о бок, в соседних квартирах живут рабочий, учитель, мелкий предприниматель и менеджер. <…> У них уже слишком разные интересы, чтобы они могли действительно сплоченно и единодушно бороться за “общие” цели»189189
  В.Г. Конец движения жильцов? // Прямое действие. – № 28 (1). – 2008. – С. 6.


[Закрыть].

В результате репрессий, провала ряда акций, падения численности их участников с октября 2007 г. радикализм выступлений пошел на спад. К концу года большинство первоначальных участников СИГ потеряли веру в возможность остановить строительство. Наблюдалась текучка состава групп. Усилилась роль сторонников «подзаконной» стратегии, обращений в суд и другие органы власти.

Весной 2008 г. движение вступило в фазу институционализации. На общемосковской конференции 26 апреля 2008 г. СИГ оформился в централизованную организацию с уставом. Решения конференции стали обязательными для исполнения. Устав закрепил принцип независимости от политических партий, но в Совет имели право войти и «политические объединения». Как и инициативы, они имели по два голоса. Своей целью СИГ определял «объединить усилия» общественных и политических организаций «для решения основных проблем жителей Москвы». Его основными задачами стали совершенствование законодательства, разработка правовых актов, обеспечение юридической защиты инициатив. Свои действия СИГ ограничил рамками законов РФ. Движение переориентировалось с акций «прямого действия» на партнерство с оппозицией. От борьбы с уплотнительной застройкой Совет перешел к экологическим проблемам и к борьбе за сохранение исторического облика города. В июле 2009 г. СИГ вошел в состав «Моссовета»190190
  http://www.rusolidarnost.ru/novosti/glavnoe/2009-11-30-sostoyalas-ii-konferentsiya-obshchestvennogo-dvizheniya-moskovskii-sovet


[Закрыть], объединения социальных инициатив, общественных организаций и партий, призванного координировать действия социальных движений Московского региона. Одним из направлений его деятельности стала борьба за возвращение выборности губернаторов и отставку мэра Ю.М. Лужкова, что означало определенную политизацию инициатив.

Движение граждан против точечной застройки, пережившее пик роста в 2007–2008 гг., показало, что в современной России возможны успешные проявления общественной самоорганизации. Но оно выявило кризисные явления, характерные для социальных движений России: низкий уровень солидарности, ограниченность массовых акций локальным уровнем, «клиентелистские» настроения. Последняя тенденция проявилась в стремлении инициатив искать источники успеха не столько в самоорганизации и «прямом действии», сколько в поддержке влиятельных политических сил. В рамках движения складывался союз политических партий, НКО и низовых социальных инициатив, проявивший себя позднее в ходе выступлений оппозиции в декабре 2011 – июне 2012 г.

Литература

1. Грин С. Природа неподвижности российского общества // Pro et Contra. № 1–2 (51). Январь–апрель 2011.

2. Дамье В.В. Атомизация общества и социальная самоорганизация: Российский контекст // Рабочие России: Исторический опыт и современное положение. – М., 2004.

3. Закирова М. Образы города в мобилизации городского общественного движения (на примере Санкт-Петербурга). – http://www.cogita.ru/analitka/issledovaniya/milyausha-zakirova-obrazy-goroda-v-mobilizacii-gorodskogo-obschestvennogo-dvizheniya-na-primere-sankt-peterburga

4. Карачурина Л. Урбанизация по-российски // Отечественные записки. Т. 3 (48). – М., 2012.

5. Клеман К., Мирясова О., Демидов А. От обывателей к активистам. Зарождающиеся социальные движения в современной России. – М., 2010.

6. Рублёв Д.И. Социальный протест: Чертановский опыт. – http://www.apn.ru/publications/article18299.htm

7. Rammstedt O. Soziale Bewegung / Rammstedt O. – Frankfurt am Main, 1978. – S. 141–168.

Массовый праздник: из прошлого в настоящее

И.Н. Лаврикова

Лаврикова Ирина Николаевна – кандидат философских наук, доцент.

Манипуляторы систематически имитируют сознательную жизнь личности, выдавая предрассудок за рассудок, аффект за трезвый выбор, немотивированный поступок за акт высокой общественной зрелости… [4, с. 278].

В связи с современной мировой тенденцией к гуманизации, с ростом социальных притязаний на повышение качества жизни возникает необходимость в исследовании праздника, как самого древнего и самого устойчивого к общественным реконструкциям порождения человеческой культуры, воплощающего стремление людей к общению на волне радостных чувств.

В праздничной культуре особенно значимым в XX в. стал политический праздник191191
  Об этом более подробно см.: Лаврикова И. Политический праздник: Культурфилософская интерпретация. – Saarbrűcken, Germany: LAP, 2012; Лаврикова И. Политический праздник в системе культуры. – 2-е изд., доп. – Тверь, 2013. – 241 с.


[Закрыть]. Подобное положение дел объясняется рядом причин, а именно: трансформациями политической культуры, изменением политических технологий, все большим разнообразием форм политического манипулирования, в том числе совершенствованием инструментов влияния на сознание индивида и на массовое сознание. Нельзя сбрасывать со счетов, что праздник, в условиях постиндустриального развития, перерос свою изначальную суть – на короткое время «перебивать» повседневность, и стал активно использоваться властью в целях формирования идеологически востребованных норм поведения; он неуклонно трансформируется в эффективнейшее по силе влияния политическое действо. С другой стороны, феномен праздника, имея столь давнюю историю возникновения и существования, обладает неким внутренним ресурсом, который создает преграду столь мощной трансформации: даже при тщательно выверенном сценарии и проверенных кадрах ход праздника не удается контролировать в той мере, которая необходима заказчикам. При малейшем недосмотре, даже при выверенном балансе праздничного и силового на «территории праздника», он способен перерасти в иное, далеко не праздничное, не запланированное власть предержащими. С этой точки зрения интересующий нас феномен превращается в нечто свободоносное, неуправляемое и неконтролируемое. Понимая всю сложность управления праздничными процессами, политические силы усиливают внимание к их природе. Фактически такой праздник – политический, он нечто большее, чем «здесь и сейчас», он сопряжен со всеми сферами человеческой жизни.

К сожалению, в нашей стране к историческому, в том числе праздничному, наследию должного уважения не проявляется. Становится все более заметным, что присутствующие на празднике не всегда превращаются в празднующих, люди смутно представляют регламенты и каноны праздника, как «старого», «привычного», так и недавно узаконенного властью. Важно отметить, что властные структуры предпринимают попытки всячески, пусть не всегда удачно, способствовать сохранению этого культурного института, прекрасно понимая его идеологический и манипулятивный ресурс, особенно как действа зрелищного и массового.

Характеризуя политическое действо как инструмент управления, представляется значимым сделать акцент на праздничной символике. Она оживляет и усиливает идеологическое воздействие праздника, концентрируя внимание на ключевых моментах сбора (ценностях, идеалах, программе), что способствует в конечном счете задаче мероприятия – объединить собравшихся во имя конкретной цели. С точки зрения инициаторов, праздник может быть признан состоявшимся, если пролонгация его воздействия на общество будет ощутима в последующих буднях.

В случае политического праздника мы должны четко представлять, что пользование символикой на его «территории» категорически исключает «приблизительность» и случайность: политический праздник предполагает отрежиссированный набор конкретных действий с конкретными предметами. В конечном счете, благодаря атрибутам, своего рода «игрушкам» политического праздника, с точки зрения генерального замысла духовное и телесное наслаждение, переживаемое празднующими, должно усиливаться. По сути, праздник становится своего рода «узлом-индикатором» состояния общества в сфере политики, идеологии, экономики, воспитания, образования и т.д.

В сознании множества людей, благодаря систематическому потреблению идейной «нищенской похлебки» – смеси, призванной удовлетворить пресловутую жажду «хлеба и зрелищ» – вырабатывается склонность к потребительскому паразитизму. К сожалению, праздник стал своего рода и поглотителем «продукта», и оформителем-диктатором спроса на «продукт». Более того, «правильные» развлечения в атмосфере праздника способствуют формированию «нужных» (с точки зрения власти) поведенческих стереотипов.

Вместе с тем если в обществе зреют оппозиционные настроения и есть структуры, способные объединить вокруг себя людей, поддерживающих тенденции перемен, то праздник, подобно зажженному фитилю, может «подогреть» бунтарские настроения и инициировать начало общественного переворота.

В этой связи обратимся к книге Э. Канетти «Масса и власть» [6]. Автор, которого занимал совершенно другой, отличный от праздника предмет, подспудно оценил именно его исключительность, особое, неповторимое влияние как на аккумуляцию, так и на управление социальной энергией. Вот как он моделирует праздник: «…Изобилие неисчерпаемо. Никто и ничто не угрожает, не настораживает, не побуждает к бегству – на время праздника жизнь и наслаждение гарантированы. …Это атмосфера расслабленности, а не разрядки (выделено мной. – И. Л.). Отсутствует единая для всех цель, к которой все должны стремиться. Цель – это праздник, она уже достигнута. …Праздники призывают новые праздники, и благодаря плотности вещей и людей приумножается жизнь» [6, с. 72].

По Э. Канетти, праздник является гарантом и покоя, и отсутствия угроз для жизни, и наслаждения; на время праздника непременно снимаются механизмы запрета, и поэтому совершается неожиданное сближение людей; праздник расслабляет, снимая агрессию и провокации, не разряжая, он способствует именно релаксации человека, включенного в действо; делается акцент на праздничной бесцельности. Э. Канетти обходит конкретные причины, вызывающие праздник к жизни, его событийный смысл и посвящение. Наоборот, праздник понимается как цель в себе, т.е. праздник устраивается ради праздника; праздничные отношения уравнивают всех в желаниях и удовольствиях, поэтому каждый сам определяет для себя стратегию поведения в этих отношениях, а групповое движение к одной цели перестает быть главенствующим. Таким образом, на время снимается диктат власти, наступает эра идеологического «бесцелья» или умышленного «идеологического вакуума».

Как представляется, предложенная концепция эклектична: в ней карнавальный «обжирающийся» разгул от М.М. Бахтина [1], а также гармония и умиротворение, описанные в «Утопии» Томаса Мора [9] сочетаются с фантазиями о праздничных отношениях без вмешательства властного «ока», хотя бы локально-временно на территории праздника. Сценарий его праздника аполитичен, а основной лозунг выглядит следующим образом: «Дайте людям наконец-то порадоваться и спокойно отдохнуть!»

Углубимся в историю, чтобы уточнить значение зрелищного в праздничной структуре. Его многовековая практика фиксируется со времен Великих Дионисий. Известно, что регламент действа свято соблюдался и передавался из поколения в поколение, были предусмотрены торжественные шествия, культовые церемонии, часы безмятежного народного веселья, и действительно «…каждому была предоставлена полная свобода веселиться, как он хотел…» [5, с. 19–44].

Но уже в Древнем Риме праздники разделялись на элитарные и массовые. Система ритуалов и обрядовых действий на указанных празднествах жестко регламентировалась государственным аппаратом, а за четкость их проведения несли ответственность отобранные профессиональные кадры. Фактически, ключевое «Хлеба и зрелищ» прошло интересную эволюцию: праздники Рима были превращены в средство манипулирования массами, в то время как античная Греция считала подобные мероприятия привилегией свободного народа.

Что касается эпохи феодализма, то, согласно А.И. Мазаеву, официальные празднества церкви и феодального государства постепенно обрели функцию прославления существующего социального порядка и величия власти: а «поначалу скромная религиозная процессия, служившая отправлению культа, превращается в организованное пышное шествие» [8, с. 99]. Однако не следует забывать, что одновременно развивался народный праздник – карнавал, который существовал в качестве антипода официальному празднеству, и, по словам М.М. Бахтина, был «формой второй жизни народа, вступившего временно в утопическое царство всеобщности, свободы, равенства и изобилия» [1, с. 14].

Празднествам Великой Французской революции на короткий срок удалось объединить обе линии – официальную и народную. Несмотря на их некоторую помпезность, по сути эти праздники воплощали народное содержание. Мероприятия, кроме прочего, имели методическую ценность, так как «в них впервые в полном объеме присутствовал сценарий, в котором тщательно разрабатывалось все праздничное действие… Главную часть всех празднеств Французской революции составляли торжественные шествия народа» [3, с. 1].

В картине европейских праздников XX в. специфическое место заняли праздники Италии и Германии 1930–1940-х годов. Фашизм полностью подчинил себе этот институт общественных отношений: «Устраивая факельные шествия, милитаристские парады, массовые песнопения и объединения, …он возродил …принцип принудительности» [2, с. 67], первостепенной стала регуляционная функция праздника. Государственные структуры утверждали праздничные регламенты – жесткие ритуалы и обрядовые действия – и неукоснительно следили за их исполнением. Огромные средства тратились на организацию чествований лидеров (с особой помпезностью отмечались дни рождения Гитлера). Важно отметить, что пристальное внимание германский фашизм уделял организации досуга детей и молодежи. Благодаря выверенной организации подобных кампаний у подрастающего поколения воспитывались «нужные» ценности и идеалы. Неслучайно в сценарий детского праздника вводили игрища военного характера, например помпезно обставленные массовые шествия с барабанным боем, оркестрами, красочной символикой и т.п. Все это, естественно, имело психологическую направленность, создавало массовый психоз подростков, особое «праздничное» настроение, запланированное организаторами подобных мероприятий. Кроме того, яркая военная одежда детей, удачное публичное подражание взрослым производили впечатление не только на непосредственных участников празднества, но и на толпы наблюдающих [2, с. 67–68].

Что касается России, то ее правящую элиту не оставил равнодушным опыт Древнего Рима с его знаменитым, уже упоминавшимся лозунгом. Уместно вспомнить, что в царской России, особенно во второй четверти XIX в., властные структуры активно «внедряли в народ» всевозможные праздничные увеселения «нужного» характера. По этому поводу интересны статьи и фельетоны В. Слепцова [11], который, описывая современные ему праздники, пытался давать происходящему собственную, чаще всего нелицеприятную политическую оценку. В частности, он указывал на растущее «охлаждение» к предлагаемым удовольствиям вследствие изменений качества народной жизни.

Колоссальный размах приобретают праздники молодой Советской России, которые, безусловно, носили зрелищный характер. Известно, что обрядовая сторона мероприятий была представлена митингами, манифестациями, шествиями, демонстрациями, и все это происходило, предпочтительно, под маршевую музыку духового оркестра. Большевики придавали важное значение формам массовой политической самодеятельности, расценивая ее как эффективное средство партии, чтобы, говоря словами В.И. Ленина, «пробудить и поднять… общественные “низы”.., наименее подготовленную массу трудящихся, и, что этими средствами постоянно пользовались большевики на всех этапах революции, склоняя массы на свою сторону…» [7, с. 201–202]. Специальая комиссия Совнаркома под руководством А.В. Луначарского проделывала гигантскую работу, разрабатывая «другие-иные-новые» символы, ритуалы и праздники, призванные прижиться в народе. В тот исторический момент, когда Российское государство было отягощено разрухой, нищетой и голодом, его руководители сумели выкраивать финансы для развития целой развлекательной отрасли с немалым штатом сотрудников – это было непросто, но обещало значительные и политические дивиденды.

Вспомним, что декрет «О введении в Российской Республике западноевропейского календаря» отменил религиозные и старорежимные праздники, но узаконил на государственном уровне «Кровавое воскресенье» (22 января), День памяти Либкнехта и Люксембург (17 января), День Красной Армии (23 февраля), День работницы (8 марта), День памяти Парижской коммуны (18 марта), «Приезд Ленина в Петроград» (16 апреля), Первомай, «Июльские дни» (16 июля), Октябрьскую годовщину, День памяти московского вооруженного восстания (22 декабря) и др. Перед «молодым» советским массовым праздником ставилась конкретная задача: стирать различия между «возможным» и «желаемым», «настоящим» и «будущим», «будничным» и «праздничным».

В целом Ленину и его соратникам удалось направить «волну праздничного настроя» в «русло социального творчества», грамотно использовать особую, «праздничную энергию» на благо революционных перемен. Эффект от преобразований, как показала история, «продержался» семь десятилетий. Свидетельства кино– и фотохроники передают, насколько мощными были заряд энтузиазма и искренняя вера в истинность совершаемого. Только постановочным образом такого состояния добиться невозможно, но все же можно сказать, что большевики освоили науку управления резонансным настроением. Советская власть с первого и до последнего момента своего существования не оставляла ни одного сегмента праздничного пространства без должного контроля. Митинги, манифестации, демонстрации, символика процессий, возможные и невозможные инновационные технологии и нововведения, атрибутика, инструментарии, напрямую или косвенно относящиеся к праздникам, кажется, абсолютно все – подвергалось цензурированию, не говоря уже о фильтрации кадров.

Очевидно, чем более праздник подконтролен, тем в нем меньше игры, тем более он непонятен и, следовательно, тем больше снижается степень настроя и удовольствий от него получаемых. Изыскивая основания народных празднеств, М.М. Бахтин сделал крайне важное обобщение: «…Живое ощущение народом своего коллективного исторического бессмертия составляет самое ядро всей системы народно-праздничных образов» [1, с. 359]. Но в то же время вот какую любопытную особенность русского праздничного обряда отмечает В.Я. Пропп: «В русских праздниках не момент воскресения, а, наоборот, момент растерзания, утопления и сожжения сопровождается ликованьем, веселым смехом и фарсовыми действиями…» [10, с. 112].

К сказанному добавим: не стоит забывать, что государственный аппарат России целенаправленно уничтожал культуру скоморохов и юродивых, функция которых заключалась в том, чтобы быть постоянными, необходимыми носителями праздника в обычной жизни192192
  Шуты» и «дураки» всегда и повсюду, где бы они ни появлялись, несли особую форму взаимоотношения с жизнью, форму пограничья между реальным и идеальным. Очевидно, сосуществование с этими не просто чудаками или глупцами в бытовом понимании придавало жизни особую «перчинку», остроту, подобно камертону поддерживало необходимый позитивный настрой, готовность откликнуться на радость.


[Закрыть]. В наши дни создается впечатление, что празднично-природное постепенно в народе вырождается, уходит. Этот вид коммуникации перестает радовать, скорее превращаясь в имитацию радования. Теряется естество игрового, а большая часть праздничного пространства активно заполняется политическим и не менее целесообразным экономическим содержанием. Не секрет, что массовые мероприятия продуманно обеспечиваются «допингами» веселья в обильном количестве.

Тем не менее у организаторов современного праздничного действа откровенно не получается создавать праздники политического характера, аналогичные временам Советского Союза. Символические шествия и демонстрации чаще всего представляют собой акции протеста против тех или иных решений властей. Если же и организуются праздники массового уровня, то идея, способная объединить большое количество людей (т.е. идея близкая и понятная большинству), выражается крайне примитивно.

В этой связи проанализируем «картинки» столь популярного сейчас «Дня города», при этом заметим, что «Дни» любого города выглядят крайне однотипно. Попробуем выделить социальные составляющие такого мероприятия. Празднующая масса на указанных праздниках, главным образом, представлена толпой, сосредоточенно жующей и наблюдающей за профессиональными артистами. Встречаются и небольшие группы подростков, которые бесцельно побродив, отовариваются едой и примыкают к толпе. Есть еще хаотически перемещающиеся граждане, которые в поисках «чего-нибудь необычного», будучи разочарованными похожестью режиссерских «ходов», очень скоро покидают «поле битвы за счастье». Практически ни у кого не возникает ощущения большой радости и сопричастности к происходящему. И даже самый нетребовательный индивид задается вопросом: «А где же праздник?»

Если всеобщая коммуникация и реализуется, то лишь в метафоре праздника как огромной столовой, где все присутствующие в едином порыве что-то жуют. Разнообразие в эту картину вносят времена года: в осенне-зимний сезон предлагаются мандарины и салат оливье, в зимне-весенний – блины, в летний – мороженое и окрошка.

Современный нам праздник демонстрирует крайнюю степень его «изуродованности»: объединяющее «духовное» организаторами извлекается, заменяясь вторичным, материальным, съестным. Все, что происходит в этой сфере, выглядит болезненным, где-то даже умирающим; праздник, как хороший диагност, свидетельствует о болезнях общества. Как важно тем, кто организует праздник, понять, что репетируется лишь сценарный «остов», а весь праздник, как система, «пишется набело» и его не переиграть; ощущение от не возникшей радости или от ожидавшейся, но не пережитой праздничности сохраняется в памяти людей надолго, если не навсегда.

Ниже вниманию читателя предлагаются в качестве приложения результаты опроса на тему радости и праздников в современной жизни, проведенного автором десять лет назад, но актуального и поныне. Анкетировались силовики – люди, которые нацелены на конкретную задачу и сознательно (в основной массе) идут на риск, обменивая свою единственную жизнь на покой сограждан.

НЕМНОГО О РАДОСТИ… (По материалам опроса курсантов Тверского филиала Московского университета МВД России193193
  На волне реформирования системы МВД и сферы образования вуз, в котором были проведены указанные исследования, в 2011 г. после празднования его 65-летия, был закрыт.


[Закрыть], февраль-март 2003 г.)

Всего в анкетировании принимали участие 445 человек, из них 111 человек (25% от общего числа опрашиваемых)194194
  Примечание: здесь и далее в скобках даются цифры, соответствующие процентному отношению данных к общей массе опрашиваемых.


[Закрыть] в возрасте 17 лет, 196 человек (44%) в возрасте 18 лет, 98 – 19-летних (22%), 21 – 20-летних (5%), 9 (2%) – в возрасте 21 года.

Из опрошенных 3 (1%) человека имеют высшее образование, 18 (4%) человек окончили техникум, остальные 424 (95%) – среднюю школу.

Социальное положение представлено следующим образом: из семьи рабочих – 216 человека (49%), из семьи крестьян – 8 человек (2%), из семьи служащих – 221 (49%).

Основная масса – холостые – 434 человека (97%), состоят в браке – 7 (2%) человек, разведены – 4 (1%).

На вопрос: «Верите ли Вы в Бога?» – атеистов оказалось 59 человек (13%), «Верую» – ответили 372 курсанта (84%), 14 (3%) – неопределившихся. Из верующих: 9 человек (2%) – буддисты, 42 (9%) – исламисты, 320 (73%) – христиане.

Один из ключевых был вопрос: «Что Вас чаще всего радует?» с предложением выбора: 1) удачная карьера, 2) достойный доход, 3) гармония личных отношений. Относительное большинство отметило, что это – «гармония личных отношений» – 171 человек (39%). «Достойный доход» назвали 90 (21%), «удачную карьеру» – 81 человек (19%). 45 курсантов (десятая часть) не смогли ответить однозначно, назвав сочетание карьеры, дохода и гармонии в личных отношениях. Интересны некоторые собственные варианты ответов: «дети», «отсутствие проблем», «уважение к себе», «шаг к цели».

Далее следовал вопрос: «С кем чаще всего Вы делитесь радостью?» Предложенный выбор: 1) не делюсь, 2) с семьей, 3) с друзьями, 4) с любимой (любимым). Самым популярным был ответ «с друзьями», так ответили 107 курсантов (25%). Другие ответы: «с семьей» – 99 (22%), «с семьей и друзьями» – 64 (14%), «с семьей, друзьями и любимой» – 57 (13%), «с любимой» – 38 (9%). Встречались и собственные варианты ответа: «кому доверяю, кто понимает», «радости мало». Интересно, что только 5% ответили «не делюсь» и 1% затруднились с ответом. Очевидно, институты семьи и дружбы в нашей стране еще достаточно крепки.