Текст книги "Вторжение (сборник)"

– Ну… так, – вынужден был признать молодой человек. – Вообще, вы заставили меня на многое взглянуть по-другому.

– До сих пор вы не могли пожаловаться, что я даю вам плохие советы, не правда ли? Тогда примите еще один. Вам стоит брать уроки английского. У меня есть веские основания полагать, что лет через пять в Европе будут… серьезные политические осложнения. Возможно, вы захотите перебраться в Америку. Вас, как знаменитого художника, охотно примут…

– Я не брошу родину в час испытаний! – патетически воскликнул юноша.

– Вы принесете ей больше пользы, пропагандируя германскую культуру и искусство за границей, нежели став заложником грязных игр политиков дома. Впрочем, это не более чем добрый совет. Я ничего вам не навязываю. Ныне же мое пребывание в Вене подходит к концу, и я должен возвращаться домой.

– Если я и в самом деле решу посетить вашу страну, мы еще встретимся?

– Не думаю, Адольф, – мягко улыбнулся Шпильман. – Боюсь, что к тому времени меня уже не будет в этом мире.

Последние два километра пути Шпильман проделал пешком. Бросать автомобиль посреди Венского леса не годилось – полиция еще, пожалуй, начнет расследование, примется тягать на допросы, кого не надо… Наконец Шпильман остановился на небольшой полянке, поставил на землю тяжелый саквояж и вытер платком пот со лба. Тяжесть создавали главным образом аккумуляторы, сама машина весила на удивление немного. В норме явления темпоральной обратимости существуют лишь в микро-, точнее, наномире, для того, чтобы вывести эффект на макроуровень, необходимо синхронизировать их подобно когерентному излучению лазера, что и обеспечивают нанотехнологически выращенные кристаллы с внутренней фрактальной структурой четвертого порядка, подчиняющейся соотношениям… Шпильман поймал себя на мысли, что читает в уме лекцию воображаемым слушателям. Лекцию, которая могла бы принести ему Нобелевскую премию – или прозвучать при ее вручении. Лекцию, которая на самом деле никогда не будет прочитана.

Он ввел время прибытия и в последний раз огляделся по сторонам. Листва еще только пробивалась, и полуголые ветки не обеспечивали надежной защиты от любопытных глаз, но в этот поздний и холодный вечер в лесу на таком расстоянии от города едва ли следовало опасаться случайных свидетелей, за исключением разве что какой-нибудь белки или сороки. И все же его живот кололи изнутри холодные иглы страха. Страха, особенно нелепого теперь, когда что сделано, то сделано… Он говорил себе, что возвращается домой, но на самом деле его ждал новый мир. За свое личное бытие Шпильман не боялся. Все парадоксы, конфузившие фантастов, основаны на непонимании того банального факта, что волна изменений, порожденных вмешательством, распространяется в одном направлении – в будущее, и никак не затрагивает то, что осталось позади фронта волны, включая и ее источник. Путешественник в прошлое может породить изменения, которые отменят его собственное рождение в будущем, но сам он будет находиться в этот момент в прошлом, и с ним ровным счетом ничего не случится – он не только не исчезнет, но и, к примеру, его память по-прежнему будет хранить тот вариант истории, который уже больше не будет существовать. И после того, как он вернется в свое время, по которому уже прошла волна, с ним опять-таки ничего не произойдет – хотя с точки зрения своих обновленных современников он появится ниоткуда, возникнет в мире, где такого человека никогда не было.

И все-таки это будет чужой мир. Более чужой, чем Калифорния XIX века или Вена начала XX, о которых он перед путешествием перечитал гору информации в Интернете. Мир, о котором ему ничего неизвестно. Вполне возможно, кстати, что в этом мире до сих пор нет Израиля, а Палестина остается британской колонией… Но все равно – это будет лучший мир. В этом Шпильман не сомневался. Если бы сомневался – не имел бы права сделать то, что он сделал.

Он с усмешкой подумал, что какой-нибудь рафинированный эстет мог бы обвинить его в преступлении против искусства. В том, что он возвел пустышку в ранг гения, чьи картины, наверное, до сих пор уходят с аукционов за миллионы долларов и считаются украшением лучших музеев. А тех, кто осмеливается их критиковать, высмеивают как дилетантов, ничего не понимающих в искусстве. Ну да, впрочем, мало ли всякой мазни почиталось шедеврами в первоначальном варианте истории? И в любом случае – когда на другой чаше весов десятки миллионов спасенных жизней…

Он нажал кнопку.

Сразу резко потеплело – градусов, как минимум, на пятнадцать. И с листвой теперь все было в порядке. В лесу по-прежнему было темно, но сейчас это были предрассветные сумерки.

Шпильман извлек из саквояжа свой обычный летний костюм и поспешно переоделся. Старомодные вещи он с трудом упихал в саквояж, на дне которого уже лежала машина. Лежал там еще один предмет – прямоугольный брусок, обмотанный проводом. Шпильман вытащил из кармана маленький пульт, отошел на безопасное расстояние и, встав за ствол дерева, нажал кнопку радиодетонатора. Грохота не было – лишь с громким шипением взметнулось ввысь тысячеградусное пламя, фонтанируя ослепительно белыми искрами. Несколько секунд спустя на месте саквояжа остались лишь два оплавленных до бесформенности аккумулятора и кучка пепла, поворошив которую, можно было обнаружить потеки некой спекшейся массы, не сохранившей, понятно, никаких структур даже первого порядка. Единственный экземпляр машины времени был уничтожен. Все формулы и расчеты, все, без чего, даже зная общий принцип, невозможно создать машину заново, Шпильман уничтожил еще до того, как отправился в прошлое. Это решение он принял сразу и без колебаний. Способность изменять историю – слишком страшная сила, чтобы давать ее людям. И он сам тоже отныне не будет исключением. Иначе слишком велико было бы искушение подправить что-то еще… Нет. Больше – никогда.

Приглядевшись, он заметил два места, где тлела трава, и поспешно затоптал их. Затем двинулся меж деревьев в направлении Вены. Почти сразу же он вышел на дорожку, которая, однако, пару минут спустя уперлась в запертые ворота; влево и вправо уходила чугунная решетка забора. Похоже, теперь этот участок Венского леса превратился в городской сквер; стало быть, город разросся сильнее, чем в первоначальной истории. «Правильно, – подумал Шпильман, – если не было войны и разрухи…»

Сквер был закрыт, вероятно, по причине слишком раннего времени суток, и Шпильман от нечего делать двинулся вдоль ограды. К его удивлению, довольно скоро он наткнулся на дыру в заборе – один прут был выломан, а соседний с ним погнут, причем, судя по протоптанной через дыру тропинке, сделано это было давно, и городские власти до сих пор не озаботились устранить нарушение. «Ну что ж, раз оно все равно есть…» – подумал Шпильман и, хотя и не без труда, протиснулся наружу. Тропинка нагло пересекла узкий газон и вывела его на тротуар. Шпильман зашагал по незнакомой улице в сторону центра города. Интересно, где теперь ближайшая станция метро? Впрочем, пока она, наверное, еще не открыта…

Постепенно светало. Улица была совершенно пуста – ни одной машины. Конечно, было еще очень рано, и все же в той Вене XXI века, которую он покинул, автомобильное движение полностью не затухало ни днем, ни ночью. По бокам улицы через равные промежутки высились многоэтажные коробки жилых домов. Шпильман с неудовольствием отметил про себя, что они совершенно одинаковы. Конечно, типовая застройка – беда любого крупного современного города, но все же обычно архитекторы стараются хоть как-то разнообразить пейзаж. Хотя бы разными цветами отделочной плитки, в конце концов. Здесь же все здания выглядели отштампованными на одном конвейере. И дизайн их был предельно аскетичным – голые прямоугольники стен и окон, без каких-либо украшательств. «Неужели то, что я сделал его великим художником, так испортило вкусы? – подумал Шпильман. – Впрочем, он как раз любил архитектуру и не стал бы опускаться до такого примитива…»

Еще сотня метров – и улица вывела его на большую площадь. Станция метро была справа, о чем извещал указатель. Но Шпильман даже не взглянул в ту сторону. С недоумением и ужасом он пялился на зрелище, открывшееся ему в центре площади.

Там, образуя правильный круг, стояли флагштоки – а на них висели недвижные в безветренном воздухе знамена. Знамена, которые он видел только в исторических кинохрониках – и рассчитывал не увидеть больше уже нигде и никогда. Красные полотнища с черным символом в белом круге в середине… В самом же центре окружности из флагштоков и всей площади в целом высился помпезный монумент на высоком четырехгранном пьедестале. Лицо памятника оставалось в тени, но не приходилось сомневаться, кому он воздвигнут. Художникам таких не ставят – во всяком случае, тем, которые прославились именно как художники…

Шпильман внезапно понял, что вся эта прямоугольная площадь с кругом из флагштоков сама сделана в форме все того же флага. Вот только памятник в центре, даже если смотреть на него сверху, никак не походил на свастику. Впрочем, может быть, отсюда просто не видно каких-нибудь плит у основания, хорошо различимых сверху… Но тут пробившийся меж домами утренний ветерок шевельнул обвисшие знамена, на миг слегка расправляя их, и Шпильман с растущим удивлением понял, что память и стереотипность человеческого восприятия сыграли с ним злую шутку. На флагах тоже была не свастика, а какой-то более простой знак. Что-то вроде ромба, каким в той Австрии, которую он помнил, закрашивали от избытка политкорректности изображения свастик на моделях самолетов и кораблей Третьего Райха… Не помня себя, Шпильман двинулся прямо через площадь к памятнику, чтобы скорее рассмотреть все подробнее…

И почти тут же за его спиной послышался нарастающей шум мотора, а затем коротко визгнули тормоза; по асфальту заметались блики полицейской мигалки.

– Стоять на месте! – пролаял усиленный мегафоном голос. – Руки за голову!

Ну да, конечно – он нарушает правила, пересекая проезжую часть в неположенном месте. Машин, правда, все равно нет, но его это не оправдывает… Но – «руки за голову»? Не слишком ли сурово для всего лишь неосторожного пешехода?

Тем не менее, он рефлекторно подчинился – но продолжал смотреть не на полицию, а на статую. Он все еще не мог различить лица. Взгляд Шпильмана скользнул вниз, на пьедестал. В глаза сразу же бросилось слово Führer. Ну конечно же…

За спиной хлопнула дверь – очевидно, полицейские вышли из машины.

– Почему нарушаете режим комендантского часа?!

Прищурившись, Шпильман все-таки смог прочитать надпись до конца. Она гласила: «Вождь трудового народа Казимир Малевич».

2009

Спасители

Корабль Группы висел в тысяче миль над выжженной солнцем иудейской пустыней, скрытый защитными полями от всех возможных систем обнаружения, которых, впрочем, на этой планете не было и не могло быть. Последнее обстоятельство было хорошо известно экипажу корабля (точнее, его обитателям, поскольку, как и для любой Группы, корабль был их единственным домом), но они не видели смысла отступать от общих правил, тем более что защита черпала даровую энергию прямо из гравитационного поля. В этот день все члены Группы собрались в отсеке личных встреч, чтобы принять решение относительно судьбы лежавшего под ними мира.

– Итак, – сказал Координатор, – мы вас слушаем, Эрьенк.

(На самом деле он, конечно, ничего не говорил – члены Группы не использовали столь примитивный носитель информации, как акустические волны, и на «вы» они тоже друг друга не называли – им бы и в голову не пришла такая нелепость, как употребление множественного числа при обращении к одному лицу; было и еще много подобных моментов, но все это не принципиально.)

– Можно говорить об окончании исследований, – сообщил Эрьенк 345, главный этнограф Группы. – Как вам известно, планета под нами обитаема и населена разумными существами класса С27А9. Все они принадлежат к одному виду, который делится на три четко различимых подвида и некоторые смешанные формы. Они весьма слаборазвиты и еще далеки от единой цивилизации; можно говорить лишь о субцивилизациях уровня с нулевого по третий. К субцивилизациям третьего уровня следует отнести в первую очередь Поднебесную Империю народа хань на востоке Великого континента и Романскую Империю на западе; прямого контакта между ними нет. Развитие аборигенов протекает замедленными темпами; вообще они крайне несовершенны даже для своего класса. Умственный уровень ниже среднего, повышенная агрессивность, явное превалирование эмоционального начала над рациональным. Возможно, это связано с гипертрофированной сексуальностью, которая превосходит норму на два порядка и ведет к бесконтрольному размножению; из-за этого аборигены постоянно испытывают проблему с распределением ресурсов, которую они решают с помощью войн и других форм насилия. Высокоразвитый стадный инстинкт; соответственно, склонность к массовым истериям, маниям и фобиям. В целом будущее аборигенов печально; его у них просто нет. Они неминуемо истребят друг друга, как только создадут оружие достаточной разрушительной силы, если перенаселение и истощение природных ресурсов не прикончат их раньше. Всего имеется девятнадцать существенно различных сценариев их гибели и бесконечное множество вариаций. Окончательный прогноз – полный коллапс цивилизации не позднее чем через две тысячи сто лет с вероятностью девяносто шесть и три десятых процента.

– Без учета нашего вмешательства? – уточнил Рьюил 67С.

– Разумеется.

– Значит, мы можем их спасти?

– Гарантировать это нельзя, но у нас имеются хорошие шансы. Если нам удастся направить их развитие в нужное русло, они будут спасены. Конечно, мы не можем просто объяснить им ситуацию; бесполезно обращаться к их слабому разуму, отягощенному животными инстинктами. Но мы можем использовать их стадное чувство и воздействовать на них через религию.

– Вы уверены, что они не устроят религиозные войны? – спросил Координатор.

– Мы дадим им религию мира и согласия. Религиозный догмат для варвара – это абсолют; он не посмеет его нарушить, несмотря на всю свою агрессивность. Разумеется, я говорю о массовом характере, а не об отдельных случаях. Наша религия будет направлена против основных бед аборигенов – агрессии, насилия, гиперсексуальности, ксенофобии. Разумеется, во многом придется балансировать между крайностями: так, мы должны умерить гордыню их правителей и внушить простому человеку, что он – тоже личность, подобие высших существ Вселенной; но в то же время необходимо удерживать этих простых людей от бунта, ведущего к социальному хаосу. Боюсь, кое в чем наша концепция будет внутренне противоречивой. Но, в конце концов, мы создаем не научную теорию, а религию для слаборазвитых аборигенов.

– Но ведь у них имеются собственные религии. Как вы представляете себе внедрение? – поинтересовался Хианс 072.

– У них нет единой цивилизации, а мы не можем воздействовать на все народы сразу. Остается воздействие на наиболее перспективный народ, который в процессе своего развития распространит наши идеи дальше.

– Разумеется, речь идет о романцах? – произнес Ардьек 7А5.

– Нет, не о романцах. У них высокий экспансионистский потенциал, они уже распространили свое влияние на значительную часть Великого континента, но в дальнейшем это их и погубит. Романцы – классическая империя, которая сгниет изнутри и рухнет под собственной тяжестью не позднее чем через четыре столетия.

– Значит, хань?

– Хань – обратная ситуация. Их культура чрезвычайно устойчива, но и слишком консервативна. Классическое замкнутое тоталитарное общество. Они не смогут распространить по миру новое учение; напротив, они будут сопротивляться ему дольше, чем другие.

– Выходит, избранный вами народ не принадлежит к наиболее высокоразвитым культурам? – удивился Координатор. – Но кто же тогда?

– Исроэльтяне.

– Исроэльтяне? Вы не ошиблись, Эрьенк? – изумленно воскликнул Ардьек. – Это же едва ли не самый никчемный народ на континенте! Правда, в прошлом у них было могучее царство, но сейчас они пришли к полному упадку и скатились бы на первый уровень, если бы не цивилизующее влияние романцев. Кучка полунищих грязных фанатиков, дерущих глотку в бесчисленных религиозных спорах.

– Да, именно так они выглядят сейчас, – невозмутимо подтвердил Эрьенк. – Но у этого народа колоссальный потенциал выживаемости. Подобно тому, как предки всех разумных существ бывают весьма несовершенны, что и заставляет их эволюционировать, так и исроэльтяне, при всей их нынешней неприглядности, по своей приспособляемости превзойдут многие народы. Они уже потеряли независимость; в будущем они могут даже потерять собственную территорию, но все равно сохранятся как этнос! В этом случае они как нельзя лучше подойдут для нашей цели: рассеянные по миру, они станут провозвестниками нашего учения. Их высокий уровень религиозности как раз отвечает нашим задачам…

– Но как же быть с их собственной верой? – настаивал Хианс.

– В том-то и дело, что их религия предсказывает явление пророка, которое мы и обеспечим. Все просто идеально сходится.

– Да, пожалуй… – согласился Координатор. – Но, делая упор на религию, не направляем ли мы цивилизацию аборигенов по ложному пути? Что, если в процессе развития они так и не встанут на материалистический путь и останутся во власти древних предрассудков?

– Мы подумали об этом, – заверил главный этнограф. – Поэтому явление пророка не будет обставлено какими-то грандиозными декорациями, память о которых сохраняется тысячелетиями; таким образом, по прошествии определенного срока у скептиков будет возможность объявить все эти события бездоказательной легендой. Но к этому времени облагораживающее влияние нашего учения уже сделает свое дело.

– Хорошо. Вы уже подобрали образ пророка?

– Да. Для достоверности мы взяли реальное лицо, – Эрьенк послал телепатический импульс проектору, и в помещении возникло изображение аборигена. Грязный и заросший, он казался собранием физических несовершенств – как, впрочем, и все обитатели планеты. Но члены Группы не выказали брезгливости: цивилизации 18 уровня лишены ксенофобии. – Это некий Иешуа из Назарета, из семьи ремесленника. Мать – Мариам, простолюдинка; биологический отец неизвестен. Образование отсутствует, выдающихся достоинств никаких; словом, совершенно заурядная личность, и если он сделает что-то неординарное, всякому должно быть ясно, что без божественного вмешательства тут не обошлось, – этнограф улыбнулся. – Эйонс, вы поняли, кем вам предстоит стать?

Эйонс 656, первый полевой агент Группы, покрутил изображение в разных ракурсах и кивнул.

– Что вы намерены делать с настоящим Иешуа? – спросил Координатор. – Напоминаю, что физическое устранение разумного существа…

– Я помню Кодекс. В физическом устранении нет необходимости. Мы откорректируем ему память и переправим на другой конец Романской Империи.

– Действуйте, Эрьенк.

Эйонс стоял посреди пыльной рыночной площади. Торговцы перекрикивали друг друга охрипшими голосами; седобородый старик колотил палкой заупрямившегося осла; сновали полуголые мальчишки, коричневые от грязи и загара – Эйонс заметил, как один из них стащил спелый плод с лотка торговца; блестя латами, прошли два романских легионера; к ним подошла размалеванная женщина и, глупо хихикая, вступила в переговоры; изможденный абориген, почти единственное одеяние которого составляла длинная грязная борода, взобравшись на основание колонны, вопил, потрясая костлявыми руками: «Покайтесь, сыны Исроэля! Судия грядет!» Ерушалаим, столица захудалой романской провинции… Именно отсюда должно начаться спасение целой планеты.

Однако, побродив несколько часов по улицам, присматриваясь к аборигенам, слушая их разговоры и сканируя их мысли, Эйонс решил изменить первоначальный план и начать свою деятельность из глубины провинции. В столичной толчее слишком легко было затеряться; здесь было чересчур много различных проповедников. Сюда следовало вернуться, уже имея определенный имидж.

– Эйонс вызывает Корабль.

– Корабль на связи. Докладывайте, Эйонс.

– Как мы и предполагали, первая реакция аборигенов негативная. Я пытался проповедовать наши идеи в моем «родном» Назарете, но меня не захотели слушать. Они так рассвирепели, что чуть не сбросили меня с обрыва; пришлось применить гипноз, чтобы уйти невредимым. Кажется, даже моя «родня» считает меня помешавшимся.

– Что ж, это подтверждает предварительные выводы. Воздействовать на них, обращаясь только к их разуму, бесполезно. Придется задействовать их суеверные чувства. Приступайте к «чудесам».

– Я уже совершил одно, в виде опыта. Провел простую трансмутацию воды, синтезировав в ней алкалоиды. Вы ведь знаете любовь аборигенов к подобным напиткам.

– Этого не следовало делать! Зачем поощрять их склонность к употреблению наркотических веществ?

– Ну, доза была вполне безопасная… Я просто хотел показать, что уважаю их обычаи – вы знаете, как это важно для цивилизаций низших уровней. Но большого эффекта это не произвело. Кажется, они решили, что хорошее вино – просто сюрприз хозяина дома.

– При их уровне мышления их трудно удивить подобными мелкими фокусами. Переходите к медицинской практике.

– Хорошо. Я направляюсь на север.

– Мы рекомендуем вам город Капернаум. По предварительным данным, там довольно высокие шансы на успех.

Двое исроэльтян обедали на постоялом дворе, запивая лепешки кислым вином.

– Слышал, – сказал один из них, – говорят, появился новый пророк, который творит чудеса и исцеляет больных. В Капернауме он будто бы лечил прокаженных и изгонял бесов из помешанных.

– Больше слушай всякие сплетни, – лениво отозвался второй, отгоняя муху. – Как, ты говоришь, его зовут?

– Иешуа из Назарета.

– Из Назарета что может быть хорошего? Грязный, убогий городишко, я бывал там не раз… Постой, это не тот ли Иешуа, сын плотника Йосефа? То есть это так говорится, что сын; я слышал, его мамашу обрюхатил какой-то солдат.

– Да, кажется, говорили, что он сын Йосефа.

– Ну тогда из него такой же пророк, как из моего осла. Я знаю этого парня; совершенно никчемный тип. Даже его родственники не считают, что из него может выйти что-то дельное.

– Эйонс вызывает Корабль.

– Корабль на связи.

– Пока что результаты не совпадают с нашими расчетами. Я вылечил уже несколько психических расстройств и соматических заболеваний, но, по-моему, аборигены воспринимают это просто как ловкий фокус. По всей видимости, в этой стране столько различных шарлатанов, что исроэльтяне привыкли к подобным вещам и не верят в их подлинность.

– А сами исцеленные?

– Разумеется, сразу после выздоровления они благодарят меня, но еще ни один из них не выразил желания за мной последовать. Вообще порядочные и здравомыслящие люди не желают меня слушать и воротят от меня нос как от обманщика, бродяги и бездельника. Мне удалось привлечь лишь нескольких последователей, и те один хуже другого, последние отбросы общества. Если к моим проповедям кто и прислушивается, то именно такая публика: попрошайки, проститутки, всеми презираемые сборщики налогов.

– А как же священники?

– Это самая серьезная проблема. Они наотрез отказываются признать меня пророком. Уж не знаю, что им так не нравится; когда я пытаюсь аргументировано с ними спорить, ссылаясь на их же книги, меня обвиняют чуть ли не в богохульстве.

– Это скверно. Кажется, мы неверно оценили уровень их догматичности… хотя вы ведете себя в соответствии с их предсказаниями о явлении пророка. Необходимо дополнительное изучение информации.

– Возможно, мне следует пока приостановить мою деятельность?

– Нет, продолжайте. Слухи о вас все-таки постепенно распространяются по стране; их надо подпитывать. Не задерживайтесь подолгу на одном месте.

Эйонс устало шагал по пыльной дороге. Все эти «чудеса» требовали немалых затрат энергии, а он, находясь в теле аборигена, хотя и напичканном оборудованием, не всегда успевал пополнять ее запасы. Ни он, ни пославшие его не ожидали, что миссия потребует столько усилий. Казалось бы, для первобытного сознания местных жителей достаточно одного-двух неординарных явлений, чтобы уверовать во что угодно. Меж тем он уже много раз при большом количестве свидетелей демонстрировал технологии, которых эта цивилизация сможет достигнуть лишь через тысячелетия – а результаты были нулевыми, если не отрицательными. Да, периодически собиралась кучка любопытных послушать его проповеди, но за все время к нему примкнуло лишь двенадцать учеников, которые, кажется, ничего не понимали в его учении, да несколько женщин небезупречной репутации – эти и вовсе, похоже, были попросту влюблены в него самым непотребным образом. А ведь он учил вполне здравым и логичным вещам. Он пытался донести до аборигенов простую мысль: «Агрессия порождает ответную агрессию; поэтому поступайте с другими так же, как вы хотите, чтобы поступали с вами, и тем достигнете взаимной выгоды». Но, кажется, они восприняли его слова так, как будто он призывает вовсе не противиться агрессии и не бороться за свои права. Он говорил им о грядущем экологическом кризисе, о хищническом разбазаривании природных ресурсов, призывал учиться у птиц и зверей экологической гармонии; но поняли ли они хоть эту его мысль, направленную на предотвращение девяти из девятнадцати сценариев их гибели? Все чаще Эйонсу хотелось воскликнуть с досадой: «О род упрямый и развращенный, каких еще доказательств и аргументов тебе нужно?!»

Вот и окраина очередного города. Очередного жалкого городишки, населенного тупыми и невежественными… Усилием воли полевой агент Группы подавил в себе раздражение. Какой-то человек, судя по одежде – иудейский чиновник, вдруг устремился ему навстречу.

– Равви, я знаю, ты великий целитель! Умоляю тебя, спаси мою дочь – она тяжко больна, она при смерти! Я ничего не пожалею, только спаси ее…

Ну вот, еще одно исцеление, еще одна трата ферментов, которая ни на что не повлияет… Впрочем, к нему теперь обращается лицо официальное – возможно, через него наконец удастся улучшить отношения с иудейской церковью?

– Веди меня к ней, – велел Эйонс.

Толпа любопытных следовала за ними; всем хотелось поглазеть на чудесное исцеление. Но, едва они подошли к дому, как навстречу вышла заплаканная женщина и бросилась на шею чиновнику, причитая:

– Йаир, Йаир! Нет больше нашей доченьки!

Эйонс нахмурился. Только этого не хватало! Если необратимое разрушение мозга уже началось, он ничего не сможет сделать. Конечно, обратная реконструкция возможна, но без стационарного оборудования, в полевых условиях… Однако, быстро просканировав внутренность дома, он засек слабые, но отчетливые ментальные импульсы. Обычная для первобытного уровня медицины ошибка: летаргию приняли за смерть.

– Девица не умерла – она спит, – сказал Эйонс с облегчением. Какой-то плешивый и бородатый тип, появившийся на пороге – должно быть, лекарь – отпустил презрительное замечание по поводу нахальных невежд. Но Эйонс не собирался тратить время на пререкания.

– Выйдите все! – распорядился он. Негоже им видеть, как он будет вводить в мозг больной атомарные электроды…

– Слышали, что говорят об Иешуа из Назарета?

– Это о каком таком Иешуа?

– Ну как же; о нем давно уже судачат. Неужели не слыхал? Он будто бы даже называет себя царем Иудейским.

– Ну ты потише с такими-то словами. Знаем мы этих ненормальных. Они назовут себя хоть кесарем, а с нас потом романцы шкуру спустят.

– Да не о том же речь! Этот Иешуа воскрешает мертвых.

– Бабьи сплетни.

– Да нет, точно говорю. Воскресил дочь начальника синагоги. Дядя моей жены своими глазами видел.

– Да все ты не так рассказываешь! Не дочь начальника синагоги, а юношу, сына сотника.

– Юношу? Все вы путаете. Этому юноше хорошо за тридцать, и зовут его Лазарь, брат Мариам из Магдалы. Он три дня пролежал в гробу и уже вонял, как тухлая рыба.

– Постой, эта какая Мариам? Не та ли шлюха, известная по всей Иудее?

– Она, она самая.

– Во-во, только с такими этот Иешуа и таскается. Оборванец он и распутник, а никакой не пророк. Мне племянник говорил, он у меня ученый, из фарисеев.

– Точно-точно! Знаете, к чему этот «пророк» призывает? «Будьте, говорит, как птицы: те не сеют, не жнут, а сыты бывают». В то время как честные люди добывают хлеб свой в поте лица, как велел Господь, этот бездельник шляется по всей стране с шайкой бродяг и потаскух и смущает народ!

– Ну, ужо романцы найдут на него управу. Ишь, «царь Иудейский»… тьфу!

– Я послан, чтобы спасти вас, – в который раз втолковывал Эйонс очередной толпе любопытных. – Если не поверите мне, то погибнете! («О, как же это объяснить существам, которые не слышали о математической социологии!») Если не верите ни предсказаниям Моше и пророков, ни чудесам, чему ж вы тогда поверите?

– Чудеса? – Какой-то бородатый субъект протиснулся в первый ряд. Кажется, фарисей… или саддукей… эти секты просто бесчисленны… – Да, мы слышали, что ты изгоняешь бесов. Но раз ты имеешь власть над бесами, значит, твоя сила от Велзевула, князя бесовского!

Ну, наконец-то появилась возможность применить логику. Конечно, Эйонс не собирался объяснять этим невежественным людям природу психических расстройств, равно как и технологию дистанционной психокоррекции. Он побьет их на их собственном поле.

– Если царь пойдет войной на подданных, устоит ли царство его? Чего ради бес станет изгонять беса?

– Но если сила твоя не от нечистого, – не сдавался оппонент, – то отчего не почитаешь заветов Господних и творишь исцеления в день субботний?

Многие в толпе согласно загудели. Да, это был один из самых нелепых иудейских предрассудков, с которым Эйонс тщетно пытался бороться. Кажется, это была его ошибка… но логика по-прежнему на его стороне.

– Если ваша овца в субботу упадет в яму, разве вы не вытащите ее? Так неужели человек хуже овцы?

Эйонс с победным видом оглядел толпу, но ментальные импульсы иудейских священников согнали улыбку с его лица. Он ведь так ясно все объяснил, почему же их злоба и раздражение только возросли?

– Наставник, – обратился к нему один из учеников, – солнце уже садится, и эти люди, должно быть, проголодались. Отпусти их, пусть пойдут за едой в окрестные селения.

– Мы сами их накормим, – ответил Эйонс. Конечно, эта очередная трата энергии, но наконец-то ему удалось собрать несколько тысяч слушателей!

– Но у нас всего пять лепешек и две рыбки! – удивился ученик.

– Давайте их сюда, – велел Эйонс, настраивая дубликатор материи.

Десять минут спустя, сканируя сознание жующей толпы, гость из космоса заметил, что раздражение почти ушло, уступив место довольству. «И этим существам я пытался втолковать, что человек жив не только хлебом! – с горечью подумал Эйонс. – Сотня дубликаторов по всей стране… впрочем, даже это не помешает им швырять в меня камнями. Тупик, всюду тупик. Они с удовольствием принимают мои блага, но не мои идеи. Что за нелепая планета…»