Текст книги "Вторжение (сборник)"

Затем мы прилетели в Селенополис и пошли на площадь Армстронга. То есть это папа Рональд пошел, а я поскакал вприпрыжку. Скакать при маленькой силе тяжести очень весело, даже взрослые туристы часто это делают. Место посадки «Apollo-11», точнее, его лунного модуля «Eagle», накрыто прозрачным куполом, похожим на большой купол над городом, но если большой купол удерживает воздух, то маленький – наоборот, вакуум: благодаря этому в центре площади все осталось таким же, как в день посадки, и по-прежнему хорошо видны рубчатые следы ботинок Армстронга и Олдрина в лунной пыли. А в семи метрах от посадочной ступени модуля, там, где был установлен американский флаг (теперь он в Музее освоения Луны), стоит высокая стелла из лунного базальта, на трех ее гранях высечены профили Армстронга, Олдрина и Коллинза, а вокруг нее – титановая лента со словами Армстронга «Маленький шаг для человека, гигантский скачок для человечества» и датой этого шага – 21 июля 1969, 02:56:15 универсального времени. Мне вдруг стало так жалко Коллинза, который был совсем рядом, но должен был оставаться на орбите и так никогда и не ступил на поверхность Луны. Если бы он хотя бы дожил до наших дней, когда прогуляться по Луне может любой желающий! Но он не дожил. Они все умерли. Это так ужасно!

Потом мы пошли в Музей освоения Луны, где выставлены все аппараты, которые совершили посадку на Луну и остались здесь, начиная с русского зонда «Луна-9» и американского «Surveyor-1» и кончая чжунгойской «Лунной лодкой-2» (я не запомнил, как это пишется иероглифами), которая должна была вернуться на Землю, но не смогла взлететь из-за поломки электроники. Первые луноходы тоже здесь. Я покатался на точной копии лунохода, на котором ездили американцы с «Apollo-15». Для этого в музее есть специальный полигон: настоящая, необработанная лунная поверхность (даже с маленькими кратерами), а над ней сквозь квазистекло – настоящее звездное небо. Правда, ради безопасности вакуум и лунные температуры там делать все-таки не стали. Но все равно, чтобы почувствовать себя настоящим астронавтом, катаешься в скафандре. Я очень боялся, что у них не найдется скафандра моего размера, но он нашелся! Наверное, у них уже бывали дети на экскурсиях. А может, мои родители позвонили им и заказали заранее. Управлять луноходом нетрудно, и ездит он медленно, на велосипеде и то можно быстрее разогнаться, зато езда по неровной местности в условиях пониженной силы тяжести – это незабываемые впечатления!

Потом мы вернулись в порт и вылетели на маленьком четырехместном джампере на обратную сторону, в Западные Кордильеры, где находится Большая Лунная Обсерватория. Джампер внешне совсем не похож на стратоплан – без крыльев и форма не обтекаемая. Это потому, что он летает в вакууме. Но принцип у него тот же: сначала разгон и набор высоты на реактивной тяге, потом – полет до цели с выключенным двигателем по баллистической траектории. Только стратоплан планирует и мягко садится за счет крыльев, а джамперу в конце приходится снова включать двигатель, чтобы затормозить. Пилота джампера звали Као Ван Лу, и он появился на свет на Луне, в Новом Бейцзыне. Он старше меня всего на 18 лет! Наверное, поэтому он смотрел на меня не так, как другие взрослые, особенно которые видят меня впервые. То есть не то чтобы совсем безразлично, но так, словно мы уже не раз виделись. Я спросил, почему джампером управляет он, а не бортокомп. Као улыбнулся и ответил, что ему просто нравится летать. Но большими рейсовыми джамперами, которые летают по регулярным маршрутам, действительно управляют компы. В общем, как на Земле, где тоже есть малая авиация с пилотами-людьми.

Хотя на большей части обратной стороны сейчас день, в Западных Кордильерах солнце зашло уже три дня назад и не мешает работе астрономов. Впрочем, на Луне звезды хорошо видно и днем. А Большую Обсерваторию построили на обратной стороне потому, что иначе часть неба загораживала и засвечивала бы Земля. А то, что обсерватория стоит на горной вершине, позволяет видеть небесные объекты, которые иначе остались бы за горизонтом. Есть, конечно, и орбитальные обсерватории и телескопы, но у твердой почвы под ногами есть свои преимущества. В БЛО – самый большой неорбитальный телескоп в мире, его диаметр 220 метров, и при этом он еще и поворачивается, наводясь на разные точки неба. На Земле такая махина просто не выдержала бы собственной тяжести. В этот телескоп видно самые далекие галактики и планеты у других звезд. Изучать их в БЛО прилетают лучшие астрономы Земли, и очередь расписана на несколько месяцев вперед. Я тоже посмотрел в этот телескоп – не с главного наблюдательного поста, чтобы не мешать ученым, а на дублирующем экране. Телескоп был нацелен на сверхновую в галактике Андромеды, взорвавшуюся всего два дня назад. То есть, конечно, на самом деле два миллиона лет назад, а свет до нас дошел только сейчас. На фоне спирального рукава галактики образовалась красивая туманность, похожая на экзотический цветок. Потом начальник обсерватории доктор Франц Камински показывал мне другие изображения, заснятые с помощью этого телескопа, и рассказывал о звездах и галактиках. Было очень интересно. Лишь одно мне не нравится в астрономии – то, что звездные процессы идут так долго, миллионы и миллиарды лет. Все-таки это слишком медленно. Мама Хельга говорит, что я нетерпеливый.

Вечером мы вернулись на Землю и пошли на море с папой Иосифом. Я люблю купаться на закате, когда в воздухе ни ветерка, море гладкое, и по воде вытягивается от солнца огненная дорожка. И потом тоже, когда темнеет и высыпают звезды, и можно лежать на спине и смотреть на них, а в воде тоже загораются звезды, и если поболтать рукой или ногой, их становится еще больше, целые галактики – на самом деле это крохотные светящиеся организмы, мне про них рассказывала мама Лусия. Папа Иосиф говорит, что завтра мы займемся подводным плаванием, и я уже с нетерпением жду завтра!

PS. Одну из задачек папы Артура я так и не решил. Но я сказал ему, чтобы он пока не говорил мне решение. Я хочу еще подумать.

PPS. Это я пишу ночью. Вообще по часам уже 3 сентября, но пусть это будет запись за 2-е. А запись за 3-е я, как обычно, сделаю в конце дня.

Я уже лег спать, но проснулся посреди ночи, потому что захотел в туалет. Обычно я не хочу этого в такое время. Может быть, это из-за полета на Луну – папа Виктор говорит, что изменение силы тяжести может влиять на метаболизм (если я правильно запомнил слово). Ну, я сходил, а потом решил не идти сразу в кровать, а выйти на террасу посмотреть на звезды и на Луну, с которой совсем недавно смотрел на Землю. Но Луны не было, она уже зашла, и было темно почти как в Лунных Кордильерах, только звезд меньше. Свет я, конечно, не зажигал, а потому не сразу увидел, что на террасе есть кто-то еще. Они тоже смотрели на небо и море и меня не заметили. Это были папа Виктор и мама Виктория (они – брат и сестра, поэтому и имена у них похожие). Они негромко разговаривали – я услышал их раньше, чем увидел. Я не стал их перебивать, потому что это невежливо.

– Все-таки я не уверена, что мы правильно делаем, таская его по всему миру, – сказала мама Виктория. – Конечно, все системы перепроверяются множество раз, но все-таки это риск. А все то же самое он мог бы узнать и из виртуальности, и даже почти не почувствовал бы разницы.

– Ну ты же знаешь, это обсуждалось задолго до того, как мы получили лицензии на воспитание, – ответил папа Виктор. – Если мы теперь будем дрожать над своими жизнями, не высовывая носа из дома и довольствуясь информацией, добытой для нас другими, – очень скоро добывать ее станет просто некому. И что дальше? Вечная стагнация? Закукливание в виртуальных мирах? Между прочим, Вальтер всерьез уверен, что это – одна из главных причин молчания космоса. Что цивилизации, преодолевшие первый рубеж – технологии массового поражения – не преодолевают второй. По Вальтеру, это вообще безвыходная ситуация. Чуть выше уровень агрессивности – и самоуничтожение на первом рубеже. Чуть ниже – и самосохранение берет верх над развитием на втором.

– Разве мы – не живое опровержение?

– На это он усмехается и предлагает вернуться к теме через тысячу лет. Но мы не должны допустить, чтобы он оказался прав, как бы пафосно это ни звучало! Конечно, никому неохота умирать, тем более теперь. Но развитие – это всегда риск. В конце концов, и мы сами, включая Вальтера, появились на свет благодаря катастрофе. 48 человек, экипаж и пассажиры…

– Но среди них не было ребенка. Я ведь не говорю, что Филипп должен сидеть в виртуальности вечно. Но пусть он хотя бы вырастет в безопасности, а там уже сам принимает решения!

– И какое решение он, по-твоему, примет, будучи воспитан на виртуальных мирах? В конце концов, с точки зрения интересов цивилизации, гибель ребенка есть меньшее зло, чем гибель взрослого со всеми его знаниями и умениями… Конечно, Вика, я понимаю. Он славный мальчуган, и более того – это наш проект, наша творческая задача. Если мы не справимся, проведут новый тендер, и следующий ребенок достанется другим желающим. Но, при всем моем уважении к личным интересам, должен ли я напоминать тебе про социальную ответственность? Тем более что обсуждаем мы, по сути, чисто теоретическую возможность. Та катастрофа была последней с многочисленными жертвами. С тех пор – только единичные случаи, причем, как правило, по вине потерпевшего.

– Но мне не дает покоя мысль, что риск все-таки остается. И, наверное, он никогда не исчезнет полностью. Даже если мы станем всемогущи. Всемогущество, по определению, включает и способность убивать, несмотря на все меры предосторожности…

– Подумай лучше о том, каково приходилось людям прошлого.

– В каком-то смысле им было проще, чем нам. Отчаяние обреченных способно дать больше сил, чем надежда.

– Они старались не думать об отчаянии. Для них это была просто жизнь. Хотя даже мне, с моими медицинскими регалиями, трудно понять, как можно жить с этим и не свихнуться.

– А ты спроси у Артура.

– Спрашивал, представь себе. Он говорит, что всегда верил, что бессмертия добьются еще при его жизни. Но предыдущие поколения были лишены такой надежды. Многие, конечно, обманывали себя религиями, но ведь не все… Нет, это действительно непонятно, как они могли сохранять рассудок.

– Если считать, что они вообще его сохраняли. Ведь если смерть – патология, то и психика смертных патологична. Разве мы сами не говорим, что они были безумны? Возможно, их иррациональная агрессивность порождалась этим даже в большей степени, чем сексуальностью. В конце концов, секс возник лишь как следствие смертности. А как яростно они пытались не допустить Модификацию? В Последней Войне погибло больше людей, чем жило во всем мире во время Предпоследней. И это тогда, когда уже было ясно, что бессмертие достижимо и будет достигнуто… Нет, сейчас, конечно, можно сколько угодно рассуждать о чрезмерной жестокости Первого поколения и праве дикарей жить так, как они хотят. Но я считаю – Первое поколение попросту не имело права поступить иначе. Противников прогресса необходимо было уничтожить до последнего – иначе мы ни одной секунды не были бы в безопасности, живя с ними на одной планете. И даже на разных планетах.

– Когда ты собираешься рассказать об этом Филиппу?

– Ты знаешь рекомендации Комитета. Подробное изучение истории – как можно позже, чтобы не травмировать психику.

– Знаю, но не уверен. Многие вещи, напротив, легче воспринимаются, если узнаешь о них в детстве…

Тут я догадался, что моим родителям было бы неприятно узнать, что я их слышу, а я не хочу их огорчать. Поэтому я тихо вышел с террасы и пошел к себе.

Я не все понял из их разговора, но если они беспокоятся, что я буду горевать из-за этой Последней войны, то это они зря. Я так понял, что в прошлом, когда многие люди были безумны, среди них нашлось немало безумных настолько, что они хотели запретить модифицировать человека и, значит, запретить бессмертие. С ними пришлось воевать, и в итоге их всех убили. Ну и что? Мне их ни чуточки не жалко. Конечно, я знаю, что убивать разумных существ нельзя – но разве тех, кто против бессмертия, можно назвать разумными? Тем более если они мешают стать бессмертными другим! К тому же, если они не хотели бессмертия, значит, они хотели смерти, иначе-то никак. Ну вот ее и получили, все по справедливости.

Вообще я не понимаю, как это можно – быть против бессмертия. Кажется, этого не понимает даже папа Виктор… Ведь смерть – это так ужасно, ужаснее этого ничего не может быть вообще! Это значит, что тебя уже никогда больше не будет, никогда-никогда. Однажды я попытался представить себе, каково это, и мне стало так страшно, что я закричал. Потом я несколько раз просыпался ночью от страха, с быстро колотящимся сердцем, и мне приходилось успокаивать себя, повторяя, что я бессмертен. Каким же кошмаром была жизнь в прошлом, когда смерть была неизбежна! Безумцев, конечно, не жалко, но ведь было и много хороших людей, которые не дожили… Как мне все-таки повезло, что я появился на свет тогда, когда бессмертие уже изобрели!

3 сентября

Утром, как и обещал папа Иосиф, мы пошли на море, и он учил меня плавать под водой. Я уже давно хотел этому научиться, но прежде родители говорили, что еще рано, потому что мой организм недостаточно развился. Но вот теперь уже стало можно!

Самое важное в подводном плавании – научиться правильно дышать. Это не так просто, как дышать на суше, потому что на суше мы дышим инстинктивно, а инстинкта подводного дыхания у человека нет. Папа Иосиф рассказал, что раньше людям вообще приходилось вешать на спину большие тяжелые баллоны с воздухом и дышать через трубочку. Это, должно быть, было очень неудобно. А еще немодифицированные люди не умели подстраивать свои глаза под разные коэффициенты преломления, и им приходилось надевать на лицо специальное стекло, чтобы смотреть в воде.

На самом деле, дышать под водой не сложно. Лишь в первое время приходится помнить о том, чтобы давить дыхательный рефлекс и случайно не вдохнуть через нос, а потом уже привыкаешь дышать жабрами, и желания вдыхать по-сухопутному не возникает. Хотя, даже если такое случится, это не опасно. Придется, конечно, выдавливать воду из легких, но жаберному дыханию это не помешает. Обратно, с водного на сухопутный способ, переключиться еще проще.

Сначала мы с папой Иосифом плавали на мелководье. Там очень красиво, кругом громоздятся большие камни, обросшие разными водорослями – зелеными, желтыми, рыжими, белыми, и они колышутся, потому что на такой глубине еще заметен прибой. Некоторые из этих водорослей на самом деле не водоросли, а щупальца актиний. Между этими камнями плывешь, как по улицам города, и если проплывать совсем близко, то водоросли щекочутся. А вокруг шныряют разноцветные рыбки, поодиночке и стаями. Потом мы поплыли к коралловому рифу. Кораллы похожи на маленькие деревья с изогнутыми ветками, и всякой живности там еще больше. Я видел морские звезды, и больших раков-отшельников, и всяких моллюсков. А в маленькой пещерке на дне живет мурена, она похожа на змею, но змеи симпатичные, а у мурены морда страшная. Но я ее не испугался, для человека она не опасна. Потом мы проплыли через грот и оказались по другую сторону рифа, где дно быстро уходит в глубину, и папа Иосиф учил меня погружаться. Немодифицированные люди, несмотря на свои баллоны, могли погрузиться лишь на какую-нибудь сотню метров, а чтобы спуститься ниже, им приходилось залезать в специальные батискафы с толстыми стенками. А когда они оттуда возвращались, то должны были помногу дней просиживать в барокамерах, чтобы их не убил перепад давления! А всего-то и нужно, что правильно выравнивать давление внутри себя, когда погружаешься и всплываешь. Это нетрудно, я научился с первой же попытки. Но, конечно, у людей прошлого не было генов кашалота.

Большие глубины понравились мне меньше. Там не так красиво, как на поверхности – темно, и водоросли какие-то все серые, а рыбы уродливые. Зато мы видели там большого осьминога. У него щупальца были с мою руку, а папа Иосиф говорит, что из-за давления он меньше, чем на самом деле, а если его поднять на поверхность, он станет еще больше. Но мы не стали его трогать. Тут мне уже стало холодно, потому что на глубине вода никогда не прогревается, и мы поплыли назад.

После глубины вода у берега совсем теплая, но, когда мы вылезли, подул ветер, и мне захотелось побегать, чтобы согреться. Мы с папой Иосифом стали бегать наперегонки, и он, конечно, меня все время обгонял. Он не чемпион по бегу, но ведь он взрослый. Если бы я его обогнал, это значило бы, что он мне поддался. А мои родители знают, что я не люблю, когда мне поддаются. Когда поддаются – это унизительно. Уж лучше проиграть по-честному.

Вот только… иногда мне все-таки обидно проигрывать. Знаю, что это честно и справедливо, и что, если бы мне поддались, было бы еще хуже – а все равно обидно. Глупо, конечно. Я не говорил это родителям. Да, выходит, все-таки есть что-то, что я им не говорил. Ведь они такие славные, и я не хочу их обидеть. Да и чем бы они могли мне помочь? Только бы подумали, наверное, что я глупый. И нетерпеливый, как говорит мама Хельга. Пройдет еще девять лет, и я тоже буду взрослый, и буду такой же быстрый и сильный, как любой из них. Конечно, мне кажется, что девять лет – это долго, потому что это столько, сколько я уже прожил. Но ведь я буду жить миллион миллиардов триллионов лет, и даже еще больше.

И все-таки мама Хельга права, я нетерпеливый. Иногда мне тоскливо, оттого что кругом одни взрослые. Хотя они меня любят, и я их люблю. Но так хотелось бы пообщаться с кем-то таким же, как я! По правде говоря, в последнее время мне становится тоскливо все чаще. Хорошо, что теперь есть хотя бы дневник, где я могу об этом сказать. Папа Виктор был прав.

Ближайшие ко мне по возрасту дети – это Леонард и Урсула. Я никогда с ними не общался. Леонарду скоро четырнадцать, он почти взрослый. А Урсула девчонка, но это-то ерунда, но она совсем малышка, ей только пять. Мне бы с ней было скучно. Всего на Земле сейчас пять детей, считая меня, а на Луне ни одного.

Раньше, когда бессмертие еще только изобрели, люди все еще умирали каждый год тысячами, из-за аварий и всяких других бедствий. Но с тех пор наука развилась еще сильнее, техника стала очень безопасной, природные катастрофы предотвращают или, в крайнем случае, предсказывают заранее, а врачи научились возвращать человека к жизни почти в любой ситуации. Правда, иногда, раз в несколько лет, еще случаются такие аварии, после которых от мозга не остается совсем ничего, даже чипов-имплантов, на которые пишется резервная копия памяти. Тогда в Генетическом Банке отбирают лучший материал и запускают инкубацию нового ребенка. Мы все появились на свет потому, что кто-то умер. И я, и Леонард, и Урсула, и даже мои родители, кроме папы Артура. Когда я об этом узнал, мне стало не по себе. А потом я подумал и понял, что это глупо: ведь раньше люди тоже рождались вместо тех, кто умирал, просто это не было явно написано в Законе, потому что умирали все. А из-за того, что не было Закона, в XX веке началось перенаселение, и люди чуть не погубили всю жизнь на планете и чуть не перебили друг друга. Теперь такого быть не может. Уже больше ста лет людей два миллиарда сто четырнадцать миллионов тысяча триста восемьдесят – столько, сколько было, когда Закон вступил в силу. В основном это, конечно, те же самые люди.

Когда мы вернулись с моря, я спросил папу Рональда, не изменят ли Закон, когда мы откроем новые планеты, пригодные для жизни. Но он сказал, что нет. Дело не в том, сказал он, что новым людям негде селиться. Теоретически и Земля могла бы прокормить больше, чем два миллиарда. Дело в принципе. Если мы позволим своей численности расти, то, как бы медленно и осторожно это ни происходило, рано или поздно мы заполоним всю Землю. И любые другие планеты тоже. Ведь у нас впереди вечность. «Но ведь и Вселенная бесконечна», – сказал я. «И в ней наверняка бесконечно много других цивилизаций, – ответил папа Рональд. – Если все они, достигнув бессмертия, начнут неограниченно разрастаться, как этакие раздувающиеся пузыри, к чему это приведет?» – «В конце концов пузыри столкнутся, – понял я. – Но почему не остановиться именно тогда?» – «Тогда может быть уже поздно. Ведь это будет означать, что свободных планет в космосе уже практически не осталось. Ни у нас, ни у них не будет пространства для маневра. А планеты и звезды, в отличие от нас, не вечны, не забывай. Найти новый дом для двух миллиардов не так уж сложно. А если нам придется эвакуировать половину Галактики, да еще в условиях, когда аналогичной проблемой озабочены другие расы?» – «Верно, – признал я. – Но откуда мы знаем, что эти другие ведут себя так же, как мы? Что они приняли такой же Закон?» – «У нас хватило ума понять, что это необходимо, – пожал плечами папа Рональд, – должно хватить и у них. А тем, у кого не хватит, вряд ли хватит его и для бессмертия».

Все это правильно, конечно. Мне даже стало немного стыдно, что я не додумался до этого сразу. Но все равно жалко, что я никогда не смогу поиграть с другими детьми. То есть в принципе смогу, конечно, когда-нибудь, когда сам уже буду взрослым. Но тогда мне это будет уже неинтересно.

Потом мы с мамой Элизой занимались музыкой, и я написал и отладил две небольшие пьесы. Пока они, конечно, не очень сложные – всего три уровня вложенности процедур. Правда, мама Элиза уже рассказывала мне, что раньше композиторы не пользовались не только процедурами с вариативными параметрами, но даже простыми циклами и условными переходами и вообще не умели программировать, а расписывали на бумаге каждый звук по отдельности в явном виде. Вот же дикость! Это все равно что вместо формулы ряда приняться выписывать в строчку значения всех его элементов. Впрочем, у музыкантов прошлого не было другого выхода, потому что тогда не было синтезаторов, и музыку приходилось исполнять на примитивных механических инструментах (тогда их еще не называли механическими). Но мама Элиза говорит, что любители играть на таких инструментах сохранились даже сейчас. Они называют свою музыку «живой» и считают, что она лучше синтезированной. Во времена первых синтезаторов это действительно было так, но современные синтезаторы воспроизводят абсолютно любые оттенки звука, включая случайные вариации и особенности стиля. Были даже опыты, призванные переубедить этих консерваторов: им давали прослушать «живую» и запрограммированную на мелкие дефекты синтезированную музыку, не говоря, какая где – и они не могли это правильно определить. Но даже после этого остались те, которые стоят на своем и не желают изменять своим привычкам! Жалко, что даже в нашем мире есть такие глупые люди.

Потом был урок физики, и папа Михаэль рассказывал мне, какие структуры образуют атомы и молекулы в разных веществах – обычных кристаллах, металлах, фулеренах, квазижидкостях и т. д. Все это я рассматривал в электронный микроскоп. Самые красивые те кристаллы, где атомы сильно отличаются по размеру. Еще мне понравилось, что из одних и тех же атомов углерода получается шесть совершенно разных веществ – все определяется тем, как эти атомы сложены. И я увидел, как работают нанороботы, устраняя дефекты кристаллической решетки. Папа Михаэль говорит, что примерно так же они чинят и живую клетку, но там процессы сложнее, и это я буду проходить по биологии еще не очень скоро.

Потом я пошел играть на компе в «Колонизацию». Это такой стратегический симулятор про то, как земляне колонизуют планету в другой звездной системе. Они прилетают туда, за много парсеков от Земли, и поэтому могут рассчитывать только на свои собственные силы и на то, что привезли с собой. Кстати, правильно отобрать перед стартом все, что может понадобиться, учитывая, что грузоподъемность кораблей не бесконечная – это предварительный этап игры. А главная задача в «Колонизации» – чтобы ни один колонист не погиб. Добиться этого очень трудно, потому что поначалу планета совсем дикая и, пока на ней не смонтируют хотя бы первые пояса климат-контроля и биологической безопасности, постоянно подкидывает какие-нибудь гадости – то ураган, то эпидемию, то вообще что-нибудь немыслимое, вроде «гравимагнитных аномалий из-за асинхронных осцилляций ядра планеты», но я пока еще не очень хорошо знаю физику и играю на уровнях, где такого нет. Я провозился до самого вечера, но все же прошел на следующий этап, и мои результаты отправились в общую базу знаний. В «Колонизацию» играют люди по всему миру, пополняя базу знаний о том, с какими трудностями могут столкнуться земляне при освоении инозвездных планет и как эти трудности преодолевать. Люди пока еще не летали к звездам, но когда-нибудь они полетят, и эти знания пригодятся. Мама Виктория, правда, говорит, что симулятор генерирует лишь те опасности, которые основаны на известных нам законах природы, а в космосе может отыскаться и что-то неизвестное. Кажется, ей не очень нравятся космические полеты. Но, кроме того, что космос – это очень интересно, летать туда надо, потому что со временем Солнце погаснет, и нам все равно придется перебираться на другие планеты.

После ужина я покатался на скутере, а потом еще подумал над задачкой папы Артура. Я очень надеялся, что после всех преобразований члены старших степеней сократятся, но они не сокращаются. Проверил все три раза – я нигде не ошибся. Будь функция линейной или хотя бы квадратичной, все было бы очень просто, но с этими старшими степенями… Волнистый график, совсем не красивый. Но, глядя на него, я вдруг подумал, что его можно представить как множество очень коротких прямых отрезков – а уж с прямыми-то проблем не будет. Я обрадовался, что нашел решение, но в следующий миг понял, что не знаю, как определить параметры этих прямых. Должно быть какое-то правило, позволяющее рассчитать угол наклона касательной в каждой точке графика функции. Надо будет над этим еще подумать. Папа Артур, конечно, не говорит мне ничего обидного, но мне кажется, он недоволен, что я так долго вожусь с этой задачей. Не хочу его разочаровывать.

Завтра у меня – годовщина окончания инкубации. В прошлом это называлось «день рожденья», но теперь так не говорят, потому что «рождение» – это плохое слово, рождаются только животные. Мне, наконец, исполнится полных девять лет. Странно, что люди прошлого тоже это праздновали. Ведь каждый «день рожденья» означал, что они еще на год приблизились к смерти! А может быть, они потому и устраивали праздник, чтобы не думать об этом? Так или иначе, к ним, как и сейчас, приходили гости, дарили подарки, и они вместе ели что-нибудь вкусное. Интересно, что мне подарят завтра? И что приготовит Тося? Наверняка это будет просто объеденье! Жаль только, что гостей у меня не будет. К взрослым на их праздники гости приходят – другие взрослые, их друзья, а ко мне прийти некому. Я даже как-то подумывал, не попробовать ли пригласить Леонарда, но затем подумал, хотел бы я сходить на годовщину окончания инкубации Урсулы, и понял, что Леонард ко мне тоже не пойдет. Жалко, конечно. Ну да что поделаешь…

4 сентября

Мне подарили настоящий парусник! Это почти точная копия старинной каравеллы, на которой Кристобаль Колон впервые приплыл в Америку. Забавная история: сначала Колон думал, что это не Америка, а Хиндустан, а потом еще несколько веков люди думали, что он открыл Америку первым из европейцев, хотя задолго до него это сделали викинги. Вот как плохо было жить в эпоху, когда открытия не публиковались на научных сайтах.

Мой корабль отличается от старинного только размерами – он в полтора раза меньше, как раз под мой рост. А так он даже сделан из настоящего дерева! Естественно, оно обработано нанопротектором, поэтому никогда не сгниет и не обрастет ракушками. Ну и, конечно, Колону нужны были матросы, чтобы управляться с парусами, а на моей каравелле это делают сервомоторы. Кораблем можно управлять обычно, через нейроинтерфейс, а можно по-старинному, штурвалом и голосовыми командами. Мне пока интересней по-старинному. Всю первую половину дня папа Иосиф учил меня ходить под парусами – это, оказывается, не так просто, особенно когда ветер не попутный. А потом, когда у меня уже стало получаться, мы снова причалили, и на борт поднялась вся моя семья. В обычные дни то одного, то другого из моих родителей нет дома (если у меня нет с ними занятий в этот день), но в годовщину моей инкубации всегда собираются все шестнадцать. Они оделись в старинные костюмы, и мне тоже подарили такой костюм, прямо как у Колона. По правде говоря, он совсем не такой удобный, как уникомб: в нем много отдельных деталей, а еще всякие пряжки, застежки и завязки – сразу даже и не сообразишь, как это все надевать. Но мне все равно понравилось! Хотя одеваться так каждый день я бы все-таки не хотел.

Мы вышли в открытое море, и я повел каравеллу к необитаемому острову, который в двадцати милях к югу от нашего здешнего дома. Из нашей гавани его не видно, но я смог проложить курс, не пользуясь спутниковым навигатором! А родители называли меня senior maestre, то есть «господин капитан», и вообще говорили в основном на эспаньоле. Эспаньол я знаю лучше, чем дойч и франсэ, но пока еще хуже, чем инглиш. А потом мы бросили якорь в мелководной бухте, окруженной скалами, и сошли на берег, где нас, оказывается, уже поджидала Тося с праздничным ужином. Тося была в костюме туземца-дикаря, и это было ужасно смешно! А приготовила она на этот раз торт в виде трехмерной географической карты. Чтобы рельеф выглядел отчетливей, масштаб в высоту был гораздо крупнее, чем в длину и ширину – горы так и торчали вверх! И прежде, чем кто-нибудь мог съесть какой-нибудь кусок, он должен был сказать, как этот кусок называется. Разные горы, острова и земли были разными на вкус. Было очень весело.

Возвращаться домой на каравелле было бы слишком долго, тем более что к вечеру ветер почти совсем стих, и мы полетели назад на глайдере. А каравелла придет домой на автопилоте.

А потом, когда я уже сидел в своей комнате, ко мне зашел папа Артур. Я сказал ему, что уже почти нашел решение его задачи, осталось чуть-чуть (общего правила мне найти не удалось, но я вывел несколько частных). Но он сказал, что пришел не ради этого, а потому, что хочет сделать мне еще один подарок. Я удивился: мои родители дарят мне подарки на праздники все вместе, а не каждый по отдельности. Если бы на каждую годовщину инкубации мне дарили 16 подарков, даже в нашем большом имении их скоро некуда было бы девать. Но папа Артур сказал, что то, что он хочет подарить – это не вещь. Это исполнение моего желания. «Какого желания?» – спросил я, но папа Артур лишь приложил палец к губам, а потом велел мне закрыть глаза и не подсматривать. Он взял меня за руку и куда-то повел – судя по всему, сначала в правое крыло дома, а потом вниз. Но на улицу мы так и не вышли. Мы оказались в какой-то маленькой комнате – я понял, что она маленькая, потому что мы остановились почти сразу, как вошли – и папа Артур сказал, что передо мной кушетка, на которую надо лечь. Я лег на спину, по-честному не открывая глаз, и моя голова погрузилась во что-то мягкое, не похожее на обычную подушку. Папа Артур сказал, что надо сосчитать про себя до ста, а потом я могу открыть глаза и увижу дверь. За ней мое желание исполнится.