Текст книги "Вторжение (сборник)"

Эйонс сидел на вершине холма; трое учеников, разморенные жарой, дремали неподалеку. Он на всякий случай послал им дополнительный усыпляющий импульс и вызвал Корабль. На связь вышли Координатор и Эрьенк.

– У вас сдают нервы, Эйонс, – заметил Координатор.

– Нервы? С чего вы взяли? – пробормотал полевой агент.

– В последнее время вы позволяете себе бессмысленные поступки. Ну зачем, к примеру, вы утопили романское стадо свиней?

– Просто хотел лишний раз сделать приятное этим проклятым иудеям. Вы же знаете, Эрьенк, они терпеть не могут свиней.

– Вот видите – «проклятым»… Мы понимаем, Эйонс, вам нелегко, – сказал Координатор. – Эта планета кого угодно выведет из равновесия. Что там говорят ваши последние исследования, Эрьенк?

– Ситуация все больше выходит из-под контроля, – признал главный этнограф. – Слухи о вашей деятельности, Эйонс, искажены и противоречивы.

– По-моему, для культур, не имеющих информационных технологий, это естественно, – заметил полевой агент.

– Да, но не в такой степени. Мало того, что вам приписывают множество того, чего вы не делали и не говорили, так еще и ваши подлинные слова выворачивают с точностью до наоборот! К примеру, вы говорили им, что наши идеи важнее древних традиций и родственных связей. Они же утверждают, что, по вашим словам, идущий за вами должен прежде возненавидеть собственных родственников. Вы говорили, что даже последним из людей следует давать шанс – они же поняли, что последние станут первыми…

– Да, эта извращенная раса притчи понимает лучше, чем прямые высказывания…

– Далее, никаких надежд на союз со священниками не осталось. Они настроены резко враждебно к вам.

– Неужели все из-за субботы?

– Суббота – предлог. Синедрион опасается, что ваша деятельность вызовет социальные беспорядки, которые повлекут жестокие репрессии со стороны романцев. Кроме того, вас обвиняют в богохульстве. Но, думается, главная причина наших неудач в том, что наши идеи слишком сильно противоречат натуре аборигенов. Те черты, которые неминуемо ведут их расу к гибели, с их точки зрения, являются самыми естественными.

– Но что же делать? Даже чудеса не могут их убедить.

– С чудесами пора кончать. Аборигенам нужно, чтобы вы кормили их задарма и лечили их больных, но ваши слова они пропускают мимо ушей.

– Как же поступать, когда от меня потребуют чуда?

– Отвечайте, что им было явлено много чудес, но они не уверовали. По неверию же их, больше им знамений не будет.

– Но что же тогда? Неужели мы потерпели крах?

– Выход есть, Эйонс. Последняя возможность. Вы знаете, какую роль играет насилие в их культуре. Их религия придает большое значение жертвоприношениям. Вы должны быть публично казнены с последующим воскрешением; если даже это их не проймет, значит, мы ничего не можем для них сделать.

В этот момент один из учеников проснулся и с ужасом воззрился на Эйонса: облик Наставника полностью преобразился, и от одежд его исходило свечение. Более того, рядом в воздухе висели еще две светящиеся фигуры.

Эйонс выключил аппаратуру связи и только тут заметил испуганный взгляд аборигена.

– Э… это были Моше и Илия, Наставник?

– Да, – резко ответил Эйонс, чтобы не вдаваться в объяснения. Похоже, его подопечные начинают приобретать иммунитет к гипнозу. – Зови остальных, мы отправляемся в Ерушалаим.

– Кажется, это не очень безопасно, – неуверенно пробормотал ученик. – Я слышал, первосвященники ищут твоей смерти.

– Мой час настал, – сказал Эйонс. – Я буду предан в их руки и казнен, чтобы воскреснуть на третий день. Ну что ты уставился, неужели и ты мне не веришь?

Эйонс со своей немногочисленной свитой подходил к городу. «Что за планета, – устало думал он. – За последние три тысячи лет я видел достаточно дикарей, но подобных… Может быть, команда Эрьенка ошиблась в выборе народа-реципиента? Нет, у остальных, вероятно, еще меньше шансов…» Он заметил росшую у обочины смоковницу и свернул к ней, рассчитывая угоститься плодами: находясь в теле аборигена, он нередко испытывал те же потребности, что и обитатели планеты. Но плодов на дереве не было – для них просто еще не пришло время. Однако это разумное соображение не остановило Эйонса; давно накапливавшееся раздражение выплеснулось импульсом смертоносной энергии. Посланец Группы с удивлением и стыдом смотрел на засохшее дерево. «Нервы, – подумал он, – да, коллеги правы, это нервы. Хорошо, что все это скоро кончится».

Полевой агент окинул взглядом ужинавших с ним учеников. Пора, откладывать больше нельзя. Уже несколько недель он с ними шляется по Ерушалаиму и окрестностям, но ни иудейские первосвященники, ни романская оккупационная администрация до сих пор так и не сделали решительных шагов для его ареста. Кажется, аборигены даже на это не способны! Ну что ж, придется их подтолкнуть.

– Сегодня один из вас предаст меня, – внезапно объявил он ученикам. Для них это, разумеется, было полной новостью.

– Кто же это? – спросили сразу несколько голосов.

«Пусть решит жребий», – подумал Эйонс.

– Тот, кто обмакнет хлеб в блюдо одновременно со мной, – быстро пробормотал он и ткнул кусок лепешки в тарелку, а затем поспешно обвел взглядом сотрапезников. Один из них торопливо отдергивал руку от блюда.

«Иуда из Кариофа, наш казначей. Жаль, один из самых здравомыслящих среди них… Ну что ж, Иуда, так Иуда». Он послал телепатический импульс.

Иуда испуганно смотрел на Наставника.

– Иди и делай, что должен, – жестко приказал Эйонс.

Через некоторое время агент Группы встал из-за стола.

– Куда ты, Наставник? – спросил один из учеников.

– Помолиться, – ответил Эйонс. Он собирался снова связаться с Кораблем.

– Мы с тобой, Наставник, – заявил ученик.

– Как знаете, – раздраженно пожал плечами Эйонс, надеясь, что они не увяжутся за ним все. Увязались только трое. Выйдя в сад, он усыпил их.

– Корабль на связи, Эйонс.

– Скоро за мной придут стражники синедриона. Эрьенк, вы уверены, что мы все делаем правильно? Может, следует показать им мою силу?

– Нет, избранная стратегия оптимальна. Ни о чем не беспокойтесь. До самого момента воскресения вам не следует проявлять сверхспособности. Контраст произведет особо сильное впечатление.

– Ну что ж, вы лучше знаете, что делаете.

– Еще одно, Эйонс. Эта романская казнь на кресте довольно мучительна…

– Я, разумеется, помню, как отключается болевая чувствительность, – улыбнулся полевой агент.

– Об этом я и хотел вас предупредить. Аборигены не должны об этом догадаться. Вы должны весьма натурально изображать страдание.

– Да, разумеется. До чего же извращенная раса…

Ученики беспокойно ворочались в гипнотическом сне: телепатические сигналы Эйонса проникали даже в их неразвитое сознание.

Агент Группы висел на грубом деревянном кресте между двумя умирающими разбойниками.

– Эй, пророк! – крикнул ему кто-то из зевак. – Говорят, что ты спас многих, что же не спасешь себя? Сойди с креста, и мы уверуем!

«Возможно, так и следовало бы сделать, – подумал Эйонс. – Но, в конце концов, Эрьенку виднее».

Тяжелая черная туча, пришедшая с запада, медленно уползала на восток, так и не разродившись дождем.

«Пожалуй, пора», – подумал Эйонс и остановил сердце.

Мариам стояла в недоумении перед отваленным в сторону камнем. Она знала, что гробница Иешуа закрыта по приказу самого прокуратора, и вход охраняют стражники. Но никаких стражников поблизости не было. Мариам неуверенно вошла внутрь.

Гроб был пуст; два странных существа в светящихся одеяниях сидели рядом. Женщина в страхе вскрикнула.

– Не бойся, Мариам, – сказал один из них голосом, мало похожим на человеческий. – Он воскрес, как и было предсказано; иди и объяви об этом его ученикам.

Несколько часов спустя Эйонс вошел в комнату, где сидели одиннадцать его последователей. Если план Эрьенка удался, скоро их будет гораздо больше…

Эмоциональные импульсы учеников красноречивее любых слов говорили об их потрясении. Даже после слов Мариам они все равно не верили… Ну что ж, здоровый скептицизм необходим нормальной цивилизации.

– Моя миссия окончена, – объявил Эйонс. – Я должен вернуться на небо. Отныне вы будете нести людям Истину, – он погрузил их в гипнотический транс, пытаясь хоть как-то упорядочить хаос в их мозгах. Затем в сопровождении учеников Эйонс вышел наружу, к ожидавшим его младшим агентам. Антигравитационный луч повлек пришельцев к люку снизившегося Корабля.

Корабль разгонялся перед транспространственным прыжком. Несколько членов Группы, собравшись на прогулочной палубе, смотрели на планету, уже едва выделявшуюся на фоне звезд.

– Кажется, все-таки получилось, – сказал Эрьенк.

– Во всяком случае, мы сделали все, что могли, – заметил Эйонс, уже принявший, разумеется, свой естественный облик.

– Но на всякий случай мы все-таки еще наведаемся сюда. Где-нибудь через полторы тысячи лет, – подытожил Координатор.

По краям площади толпился народ, жаждущий зрелища; все были веселы и возбуждены. Немало было женщин, многие пришли с детьми. Для знати и святых отцов выстроены были специальные трибуны, убранные гирляндами цветов. Все взгляды были устремлены на пятьдесят столбов в центре площади. К каждому столбу был привязан цепью человек в нелепом размалеванном балахоне; многие из них, истерзанные пытками, не могли стоять и висели на веревках. Палачи с зажженными факелами ждали сигнала.

– …и предать наказанию милостивому, не допустив пролития крови. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь, – инквизитор кончил читать и свернул пергамент. Палачи подожгли хворост. Капельмейстер церковного хора взмахнул руками, и ангельские голоса кастратов заглушили вопли и стоны горящих заживо людей.

Эйонс с отвращением отвернулся от экрана.

– Ну, Эрьенк, что вы теперь скажете?

– Да… – смущенно пробормотал главный этнограф, – приходится признать, что с религией у нас ничего не вышло. Вероятность гибели этой расы возросла еще на три процента. Что ж, у нас еще есть время. Попробуем теперь идею социального равенства.

Ферма

Неторопливый закат долгого июльского дня золотил долину, наполняя мир яркими, насыщенными красками, словно в фильмах пятидесятых; редкие взлохмаченные облачка на западе так и сияли высоко в голубом небе, и даже некрашеные столбики, поддерживавшие навес над крыльцом, казалось, светились изнутри янтарным светом. Теплый ветерок приятно овевал лицо Фреда Марлоу. Это было лицо человека, всю жизнь проработавшего на свежем воздухе – обветренное и загорелое, изборожденное крупными глубокими морщинами, в глубине которых поблескивали мелкие капельки пота. Седые пряди выбивались из-под широкополой соломенной шляпы. Фред был одет в вылинявшую клетчатую рубашку, расстегнутую на груди, и поношенные джинсы, продранные над правым коленом. Его босые ступни покоились на прогретых солнцем досках крыльца; запыленные сандалии стояли рядом. Фред вытащил из ящика со льдом влажную жестянку пива, потянул за кольцо; холодная пена с шипением плеснулась ему на руку, несколько капель упали на крыльцо, свернувшись в пыли бурыми комочками. Марлоу с наслаждением сделал первый глоток.

– А-а-а, хорошо-то как, – изрек он, опуская руку с жестянкой. – Жаль, что ты не пьешь, Джим.

Джим никак не прореагировал на это замечание и продолжал лежать на крыльце, возложив морду на передние лапы. Даже когда несколько холодных капель из наклоненной банки пролились ему на загривок, он лишь чуть дрогнул левым ухом. Фред особенно ценил своего друга за спокойный и невозмутимый нрав, столь гармонировавший с его собственным.

Больше всего Марлоу любил эти теплые летние вечера, когда все дела по хозяйству уже переделаны, и можно просто сидеть на крыльце в кресле-качалке, смотреть на закат, вдыхать ароматы уходящего дня и беседовать с Джимом. С тех пор, как умерла Маргарет, упокой Господи ее душу, он управлялся с фермой один, лишь изредка наведываясь в город по торговым делам и надолго там не задерживаясь. Сын, преуспевающий адвокат, не был в родных местах уже лет десять – не приехал даже на похороны матери, прислав вместо себя телеграмму с извинениями и чек на покрытие расходов. Дважды в год, на День благодарения и на Рождество, от него приходили поздравительные открытки; дня рождения отца он не помнил. Соседей у Фреда тоже не было: кто разорился и уехал, кто поддался уговорам детей и перебрался в город, кто помер, так что фермы в округе стояли заброшенные. Самому Фреду было шестьдесят восемь, и он рассчитывал протянуть еще, как минимум, лет десять (его отец дожил в полном здравии до восьмидесяти двухи умер оттого, что сорвался, ремонтируя крышу). Но что будет потом? Фреду грустно было сознавать, что после его смерти и эта ферма, плод ежедневного труда шести поколений Марлоу, останется зарастать бурьяном и терновником… А еще его смущала мысль, что он может умереть внезапно, и его никто не хватится; его труп так и будет гнить где-нибудь во дворе, или в сарае, или даже здесь на крыльце, а рядом не будет никого, кроме Джима – если, конечно, пес переживет его.

– Ты ведь не станешь есть меня, а, Джим? – спросил Фред. Пес поднял голову и посмотрел на хозяина внимательным взглядом, словно бы и впрямь понял, о чем его спрашивают.

– Пойду-ка, пожалуй, покормлю тебя от греха, – продолжал Фред в том же полушутливом тоне, поднимаясь с кресла. Пес сперва лишь повернул голову, а затем все-таки поднялся и пошел следом.

Фред прошел на кухню и отыскал на полке большой надорванный пакет «Педигри Пал». Все-таки железная поступь прогресса, из-за которой фермы зарастали бурьяном, а дети забывали родителей, не миновала и его самого. Слыханное ли дело в былые времена – кормить фермерского пса этими дурацкими смесями… Но что поделаешь, это действительно удобно. Да и Джим, похоже, не возражает.

– Не возражаешь, Джим? – спросил Фред, направляясь к его миске. Пес в ожидании смотрел на человека, вяло помахивая хвостом.

На столе меж тем хрипел старенький приемник; он был настроен на волну местной станции, но сейчас, похоже, настройка сбилась. Фред насыпал корм в миску и подошел к приемнику покрутить ручку.

– … в Юго-Восточной Азии продолжается, – обрело голос радио. – Число заболевших в Южной Корее превысило уже полмиллиона. Правительства Северной Кореи и Китая всячески скрывают реальное положение дел, но аналитики полагают, что там ситуация не лучше. Пока, впрочем, не зарегистрировано ни одного смертельного случая. Доктор Ким Ю Чон из Сеульского университета полагает, что мир столкнулся с новой разновидностью прионовой инфекции, родственной так называемому «коровьему бешенству», причем новая болезнь разрушает мозг значительно быстрее, чем уже известная форма. Пока, однако, ученым не удалось получить никаких доказательств инфекционной природы болезни, уже получившей неофициальное название «корейского безумия». Тем не менее, Госдепартамент рекомендует гражданам США воздержаться от поездок в Юго-Восточную Азию. К другим новостям. На конференции по Ближнему Востоку в Женеве…

– Кажется, это не местный канал, – недовольно проворчал Фред, поворачивая ручку в другую сторону. – Мы ведь с тобой не собираемся в Южную Корею, правда, Джим? Поищем лучше что-нибудь, что касается нас.

Из динамика прозвучали последние такты мелодии в стиле «кантри», а затем жизнерадостный голос возвестил:

– Привет, друзья, с вами снова я, Пит Мартинз! (Фред кивнул одобрительно – это было то, что он искал.) А со мной в студии – мистер Кэспэр Брауни, бессменный председатель оргкомитета Кропфилдского фестиваля. Привет, Кэспэр!

– Привет, Пит.

– Чем вы порадуете нас в этом году?

– К сожалению, в этом году в фонд фестиваля поступило меньше средств, чем обычно. Но мы по-прежнему проведем все наши традиционные мероприятия, включая конкурс на самую большую тыкву и соревнования фермерских собак. Наши милые дамы, как всегда, смогут побороться за приз за лучший пирог…

– А почему бы и нам в этом году не выбраться в город на фестиваль, а, Джим? – произнес Фред, снова оборачиваясь к своему приятелю. – Может быть, даже поучаствуем с тобой в собачьем конкурсе? Я, правда, давно не учил тебя всяким штукам, но ты ведь у меня смышленый парень, да и время еще есть. Нет, правда, как тебе нравится эта идея?

– Мне она совсем не нравится, Фред, – ответил Джим.

Марлоу пришел в себя от прикосновения к лицу чего-то горячего и влажного. Он открыл глаза. Над ним, высунув язык, стоял Джим и, похоже, намеревался лизнуть его еще раз.

– Все, Джимми, я уже в порядке, – прокряхтел он, садясь на полу и потирая затылок. – Ох, ну и привиделось же мне… Вроде с пары банок пива не могло такого быть. Должно быть, солнцем голову напекло…

– Нет, Фред, пиво тут ни при чем, и солнце тоже, – возразила собака.

На сей раз Марлоу не стал хлопаться в обморок. Он просто сидел, тупо уставившись на Джима. Тот говорил не так, как собаки в кино – челюсти не шевелились, и язык по-прежнему свешивался между клыками. Тем не менее Фред был абсолютно уверен, что слышит голос именно пса. Голос был приятным баритоном, без малейшего акцента.

«Я сошел с ума, – подумал Марлоу. – Эта проклятая корейская болезнь уже и сюда добралась».

– Нет, Фред, пока еще нет, – заверил его Джим. – К тому же у нее совсем другие симптомы.

«Он читает мои мысли!»

– Конечно, – подтвердил пес.

– Ты не говоришь! Ты не можешь говорить! Этот голос просто звучит у меня в мозгу, вот и все!

– Разумеется, это же телепатия. Только вы, люди, и используете столь варварский способ коммуникации, как звуковые волны. Впрочем, это неудивительно… (Фред обалдело мотал головой.) Ну что мне сделать, чтобы убедить тебя, что я – это я? Встать на задние лапы? (Джим встал на задние лапы.) Извини, но такое положение для меня неудобно и неестественно (он снова опустился на четыре конечности). Как, впрочем, и все те штучки, которым вы нас учили, – добавил он с неудовольствием.

– Т-ты… Ты всегда умел говорить? – наконец выдавил из себя Фред.

– По правде говоря, нет. Я начал в полной мере осознавать себя только сегодня вечером, и в моих знаниях еще слишком много пробелов. Подожди, Фред, мне надо послушать, – и он застыл с выжидательным видом, навострив ухо.

Единственным источником звука в помещении было радио, но вряд ли то, что слушал Джим, имело какое-то отношение к рецепту тыквенного пирога. Наконец пес совсем по-человечески удовлетворенно кивнул и вновь перевел взгляд на Марлоу. Как показалось Фреду, во взгляде этом читалось сочувствие.

– Ну? – спросил фермер, к которому, несмотря на всю абсурдность ситуации, возвращалась способность здраво рассуждать. – Теперь ты, наконец, объяснишь мне, что происходит?

– Ты действительно этого хочешь, Фред? – мягко осведомился Джим.

– Спрашиваешь!

– На твоем месте я бы постарался забыть об этом. Вообще-то это моя оплошность, мне не следовало с тобой заговаривать. Я мог просто уйти…

– Когда окажешься на моем месте, тогда и будешь решать за меня! – сердито воскликнул Марлоу. – Ну-ка выкладывай все начистоту!

– Ты даже не представляешь, насколько ты прав, Фред, – печально вздохнул Джим. – Ладно, давай вернемся на крыльцо. Я тоже люблю закат.

Марлоу кое-как доковылял до кресла-качалки. Несколько раз он украдкой щипал себя, но пробуждение не наступало. Джим уселся рядом.

– Видишь ли, Фред, – начал пес, – тебе, должно быть, известно, что Вселенная состоит из множества звезд и планет?

– Ну, не считай меня совсем уж за идиота, – обиделся Марлоу. – Так ты хочешь сказать, что ты инопланетянин? – В его голосе прибавилось уверенности. Инопланетянин в образе собаки – это все-таки не такой бред, как просто говорящая собака.

– Смотря что понимать под этим термином, – ответил Джим и вдруг принялся яростно чесать ногой за ухом. – Проклятые блохи… Нам понадобится некоторое время, чтобы полностью уничтожить их. Ты мог бы лучше следить за моей чистотой, Фред… Так вот, родился я здесь. Но мои, так же как и всех нас, дальние предки действительно происходят из одной звездной системы в первом витке левого спирального рукава нашей Галактики.

– Нас – это кого? – уточнил Фред.

– Собак и волков. Тех, кого вы так называете. Впрочем… если быть точным, ваши предки тоже происходят оттуда. Но, как бы это сказать, в ином качестве.

– Не понимаю. В каком еще качестве?

– Э-э… видишь ли, Фред. Во Вселенной множество разумных рас. В принципе, у всех высокоразвитых цивилизаций есть сходные черты… но есть и отличия. Культурные особенности, обусловленные их историей. Наш вид эволюционно происходит от хищников, поэтому охота всегда играла важную роль в нашей культуре. Правда, по мере развития она приобретала все более окультуренные формы, со временем превратившись, по сути, в скотоводство… и все же даже после того, как мы вышли на межзвездные просторы, употребление в пищу натурального мяса оставалось достаточно популярным. Собственно, именно подсознательное желание иметь большие охотничьи угодья привело к тому, что мы освоили много планет на периферии Галактики – в центре-то почти все пригодные для жизни планеты были уже заняты. Хотя с точки зрения технологий нам, разумеется, не составляло труда синтезировать еду искусственно, как делает большинство галактических цивилизаций. Потом, однако, не без влияния контактов с другими расами, в нашем обществе стало множиться число тех, кто считал сельское хозяйство атавистическим пережитком, не оправданным ни экономически, ни морально. Планеты центральной системы и ближайшие колонии почти сплошь перешли на синтетическую пищу, и лишь на периферии сохранились фермерские хозяйства приверженцев традиционного образа жизни. Но и они постепенно разорялись и пустели, а их бывшие хозяева перебирались в центр, поближе к очагам галактической культуры. А потом… произошла ужасная катастрофа, Фред. Наше родное солнце стало Сверхновой, уничтожив всю центральную систему. Есть подозрения, что это был результат неудачного эксперимента или диверсии, иначе ученые должны были предвидеть опасность заранее. Никто не успел спастись.

Пес помолчал, и Марлоу счел необходимым вставить: «Мне очень жаль, Джим».

– Высокотехнологичные колонии в соседних системах уцелели, но… они были слишком тесно интегрированы с центральными мирами…

– Интер… что?

– Ну, знаешь, узкая специализация, мировое разделение труда… В общем, их экономика могла работать только как часть единого целого. Поэтому после гибели центральных миров наступил хаос. Голод, грабежи, войны… Другие цивилизации не вмешивались – у нас оставалось много мощного оружия, безопасней было не связываться… В общем, в результате наша цивилизация в центре Галактики была уничтожена почти полностью. Остались только фермерские миры на периферии. Но и они оказались в изоляции. Некоторым помогли другие расы. Но о большинстве затерянных в захолустье планет так никто и не вспомнил. Кое-где фермерам удалось сохранить хоть какую-то цивилизацию, кое-где произошел откат к варварству… Земля была одной из наших ферм, и здесь произошло самое худшее – мы деградировали до уровня животных, – Джим весь передернулся от отвращения, как делают собаки, отряхиваясь от воды.

– А как вы выглядели раньше? – заинтересовался Фред. – Без шерсти, на двух ногах?

– Так же, как и сейчас, – отрезал Джим. – Генотип меняется не так уж быстро, и вообще, с какой стати нам быть какими-то лысыми уродцами? Разве иметь собственную шерсть не более разумно, чем зависеть от фабрикантов одежды?

– А как же летом, когда жарко?

– Язык – прекрасный терморегулятор.

– Но собаки живут совсем мало!

– Для телепатов это непринципиально. Разум родителей сливается с разумом детей, образуя, по сути, единую личность, существующую в нескольких телах. Гибель одного из этих тел не столь уж существенна.

– Но у вас даже не было рук! Как же вы строили космические корабли?

– С помощью телекинеза, разумеется. Как и другие цивилизации в Галактике. Вообще, свободное владение телепатией и телекинезом – главный признак, отделяющий разумных существ от животных.

– Но… как же мы?

– Вы? Ты разве еще не понял, Фред? Вы были нашей пищей, – сообщил Джим извиняющимся тоном. – Мы создали вас специально для этого, и для этого разводили на фермах.

Марлоу уставился на него, не в силах переварить услышанное.

– Джим, скажи, что ты пошутил! Не может быть, чтобы вы ели разумных существ!

– Конечно же нет. Я же сказал, разумные существа владеют телепатией и телекинезом. А вы – всего лишь смышленые животные. Впрочем, – добавил он, не давая Фреду вставить слово, – в те времена вы вовсе не были смышлеными. Просто, когда мы деградировали, вы развились. У вас попросту не было другого выбора: созданные искусственно, вы были абсолютно не приспособлены к дикой жизни. Эти жалкие чешуйки вместо когтей, это кариесное недоразумение вместо клыков, кожа, лишенная меха, ноги, не способные как следует бегать… Ваши дикие предшественники, на которых мы когда-то охотились в лесах родной планеты, были намного совершеннее. Вы стали упрощенной версией, результатом нашего перехода от охоты к скотоводству. Мы убрали у вас ненужные в условиях фермы приспособления для выживания, зато дали вам неуемную тягу к спариванию, позволявшую быстро умножать поголовье, тенденцию к ожирению и гипертрофированно большой мозг, считавшийся одним из лучших деликатесов. Вот этот-то мозг вы и использовали, чтобы компенсировать отсутствие всего остального. В первое время вы по привычке еще обожествляли нас – следы культа Собаки прослеживаются у многих древних народов – а потом… все перевернулось с ног на голову. Мы утратили телепатию, и новые тела уже не наследовали тысячелетнюю эстафету Разума. Правда, и на самом дне нашего падения кое-что мы все-таки сохраняли.

– Навыки охоты и скотоводства, – угрюмо произнес Фред.

– Да, за это вы нас и ценили. Или боялись, если говорить о волках. Но не только это. Сохранялись кое-какие остатки сверхспособностей, которые вы считали попросту слишком острым обонянием. И… самые жалкие крохи памяти. Недаром мы выли ночами, глядя на звездное небо. Мы помнили, что наше спасение может прийти только оттуда. Два дня назад оно пришло, – буднично закончил Джим.

– Прилетели твои сородичи?

– Да. С тех планет, где цивилизация пережила откат, но не гибель. Теперь они снова осваивают космос и отыскивают остальные фермерские миры. Это не так-то просто. Большинство звезд Галактики сосредоточено в центре, но здесь, на окраине, их тоже не один миллиард… Они пришли в ужас, когда поняли, что здесь произошло.

– И что теперь? – мрачно спросил Марлоу. – Они собираются нам мстить?

– Мстить? Ну конечно же нет, Фред! Они просто возвращают все на свои места. Нас – на наше, а вас – на ваше.

– Что?!

– У них не хватает мощности излучателей на всю планету сразу, – продолжал Джим, игнорируя вопль Фреда. – Начать им, конечно, пришлось с Кореи и Китая, потому что там творились вообще дичайшие вещи. Там люди ели собак! – Джима снова передернуло.

– А то, что собаки ели людей, тебя, выходит, не волнует! И… – Марлоу замер, только теперь осознав масштаб проблемы, – собираются есть и впредь!

– Но ведь это совсем другое дело, Фред, – терпеливо пояснил Джим. – Вы созданы специально для этого, а мы…

– Почему бы вам просто не оставить нас в покое? Забирайте всех своих и уматывайте к себе в центр Галактики!

– Боюсь, это невозможно, Фред, – покачал головой Джим. – Не забывай, сторонники синтетической пищи погибли, и мы запомнили этот урок. Теперь наша цивилизация состоит только из традиционалистов. Да и не можем мы оставить вас без присмотра. Это просто опасно. Мало ли что натворят домашние животные, оставленные без хозяев. Вы и так уже перепортили всю биосферу, растранжирили кучу ресурсов и чуть вообще не прикончили планету ядерными бомбами. Мы просто обязаны вернуть вас в прежнее состояние.

– Сукин сын!

– Не понимаю, что ты хочешь сказать этой констатацией, – серьезно ответил Джим, – но чувствую, что ты расстроен. Но ты сам этого хотел, я ведь не советовал тебе меня расспрашивать. Постарайся смотреть на вещи трезво. Вы не так уж сильно развились, напрягая свой мозг, созданный совсем для другого. Было бы о чем жалеть. Девяносто девять процентов из вас полагали своей целью счастье, но были несчастливы сами и делали несчастными окружающих. Вы терзались от тысячи надуманных проблем, вы тщетно искали смысл жизни. Теперь я сообщил тебе смысл вашей жизни, и никаких проблем у вас больше не будет. На фермах вас ждет покой и уход. Подумай лучше, каково пришлось нам! Каково было существам, некогда бороздившим Вселенную и покорявшим миры, сидеть в будке на цепи и выпрашивать объедки с хозяйского стола!

– Но вы тогда не осознавали, кем были раньше!

– И вы не будете осознавать.

Фред помолчал.

– Сколько у нас времени? – глухо спросил он наконец.

– От пары дней до недели. Спасатели не сообщили мне подробностей плана.

– Мы что-нибудь придумаем. Будем сопротивляться. Собьем ваши тарелки ракетами.

– Фред, животные не могут сопротивляться разумным существам. Ты даже представить себе не можешь, насколько смешны ваши побрякушки по сравнению с мощью галактической цивилизации.

Марлоу поднялся.

– Подожди меня тут, Джим.

– Ты совершенно напрасно хочешь идти за ружьем, Фред, – печально сказал пес. – Во-первых, я быстрее и сильнее тебя, и к тому же владею телекинезом. Мне бы не хотелось причинять тебе вред, но если ты меня вынудишь… А во-вторых, даже если бы ты сумел меня убить, что бы тебе это дало?

– По крайней мере, гарантию, что я не окончу жизнь в твоем желудке, – проворчал Марлоу, обреченно опускаясь обратно в кресло.

– Тебя не съедят, Фред, – пообещал Джим. – Ты слишком старый, твое мясо не годится в пищу. Вообще-то таких отправят на усыпление, но ты хорошо обращался со мной, и я тоже буду заботиться о тебе.

Марлоу, опустив голову на грудь, несколько раз качнулся в кресле, затем нарочито небрежным жестом потянулся в ящик за новой банкой пива. А затем вдруг вскочил и, как был, босиком, с молодою прытью сиганул с крыльца. Каждый миг он ждал сзади лая, рычания и зубов, вцепляющихся в лодыжку. Но ничего не было. Джим лишь печально смотрел ему вслед.

Не обращая внимания на острые камешки и колючки, впивавшиеся в ступни, Фред обежал вокруг дома и помчался к сараю, где стояли трактор и голубой пикап. К счастью, дверь сарая была не заперта. Марлоу нашарил на стене выключатель и зажег свет, сунул руки в карман джинсов – так и есть, ключи при нем. Ехать, срочно ехать в город, предупредить… ему не поверят, объявят сумасшедшим… но то, что уже происходит в Корее… захватить нескольких собак, если надо – пытать их, они расколются… Руки дрожали, он попал в замок только с третьего раза, но наконец дверца распахнулась, одновременно включая свет в салоне…