Текст книги "Вторжение (сборник)"

В середине тридцатых волна политических репрессий в Германии докатилась до верхушки правящей партии. Практически все основатели КПГ, соратники Либкнехта и Тельмана, не успевшие к тому времени отправиться в мир иной, предстали перед судом по обвинению в измене, заговорах, организации покушений, подготовке мятежей, диверсиях, шпионаже в пользу России и мировой буржуазии и т. д. и т. п. Обвинения были абсурдны, однако сами спектакли политических процессов разыгрывались с размахом. Обвиняемые, сломленные пытками и обманутые лживыми посулами, показывали на себя и друг на друга. Практически все они были расстреляны; их родных и близких ждали концлагеря. Впрочем, вожди германских коммунистов лишь разделили ту участь, которой прежде по их вине подверглись миллионы простых людей. Русские большевики-иммигранты тоже в массе своей были осуждены как шпионы. Из видных фигур уцелел один Троцкий, который еще в конце двадцатых предусмотрительно бежал в Мексику. Однако и его в 1940 году достали длинные руки спецслужб – невыяснено только, германских или российских.

В России в это время тоже шла охота на шпионов и врагов нации. К последним, естественно, в первую очередь причислялись евреи. Их массовый отток из страны поначалу только радовал нацистов, несмотря на то, что Россия теряла таким образом немало видных ученых и деятелей культуры; однако вскоре фашисты забеспокоились, что «проклятые жиды» уходят от возмездия. Государственный антисемитизм обретал форму геноцида; на закрытых заседаниях уже звучали слова «окончательное решение еврейского вопроса». Впрочем, к этому времени официальная пропаганда уже не ограничивала список врагов евреями и коммунистами – весь «растленный Запад» считался их пособником. Постоянно звучали слова о «всемирно-исторической миссии России»; был принят новый гимн «Россия, Россия превыше всего». Любопытно, что главный ревнитель национальной идеи Салтин не был чисто русским: мать его происходила с Украины, и, хуже того, не миновало его проклятие всех выдающихся антисемитов, а именно – недоказанное, но и не опровергнутое подозрение в еврейских корнях. В условиях развернувшейся националистической вакханалии покинули страну многие честные люди, имевшие такую возможность; в их числе и генерал Деникин, уехавший в США в 1937 году и заклейменный после этого на родине как предатель.

Первое, пока еще заочное, столкновение вооруженных сил России и Германии произошло в 1936. Тогда в Испании вспыхнула гражданская война; военные под командованием генерала Франко выступили против лево-социалистического республиканского правительства. Официальной реакцией Запада был нейтралитет, но левые многих стран посылали добровольцев в помощь испанским республиканцам. Особенно активное участие в войне приняли германские и итальянские бригады; в свою очередь Россия направила свою поддержку франкистам. Немало бывших противников – белогвардейцев и красноэмигрантов – снова сошлись в бою. Война продолжалась три года и окончилась победой франкистов, которая, впрочем, никак не была победой русского оружия. Однако нацисты судили иначе; пропаганда кричала о несокрушимой мощи русского кулака, звучали призывы к «великому походу на Запад», к «освобождению Европы от жидо-коммунизма и гнилого либерализма». Тем временем в Германии от слов уже перешли к делу: 12 марта 1938 года в ходе молниеносной операции была захвачена Австрия. Официально это называлось «социалистическая революция в Австрии и оказание помощи братскому австрийскому народу». Европа не решилась вмешаться, как не решилась она и позже, в августе, когда аналогичная «братская помощь» была оказана Чехословакии. Вообще этот период характеризовался бурной дипломатической активностью, не давшей либеральному миру никаких положительных результатов. Попытки создания антикоммунистического блока провалились, поскольку Великобритания и Франция не смогли договориться с Россией. Трудно сказать, чья вина была больше – Россия выдвигала чрезмерные требования, но и политики Запада не слишком стремились к честной игре, предпочитая стравить фашистов с коммунистами, а самим остаться в стороне. В свою очередь Германия и Италия вели успешные переговоры с равно далекой от социализма и демократии Японией, у которой был свой интерес в Тихом океане и на Дальнем Востоке. Японские генералы с интересом прислушивались к звучавшим в фашистском парламенте речам о необходимости вернуть утраченное по Портсмутскому договору, полагая, по данным разведки, что, если русские опять полезут в драку, то и результат будет не хуже, чем в 1905 году.

Таким образом, Россия оказалась в недружественном окружении на Западе и на Востоке, и фашистское руководство, видя, что обстановка для экспансии на Запад под предлогом «крестового похода против коммунизма» неблагоприятна, пошло на прямые переговоры с красной Германией. 23 августа 1939 года в Москве был подписан Пакт о ненападении между Российской Империей и Германской Советской Федеративной Социалистической Республикой, интересный не столько открытой частью, сколько секретными приложениями, обусловливавшими раздел Европы между фашистами и коммунистами. Ни одна из сторон не собиралась исполнять Пакт; каждая рассчитывала выиграть время и напасть первой. Через неделю, 1 сентября, русские войска вторглись в Польшу; договор 1919 года, предоставлявший Польше независимость, был объявлен недействительным. Одновременно, в соответствии с положениями Пакта, Германия оккупировала западную часть Польши. Естественно, Россия не остановилась на достигнутом; следующей целью «воссоединения» была Финляндия. Однако финны прекрасно понимали, что их ждет, и сумели подготовиться к отражению агрессии. Хотя финская война 1939–1940 годах и закончилась победой России, но это была победа числом, а никак не умением. Потери русской армии оказались огромны в сравнении с потерями противника. Даже самые тупоголовые генералы Генштаба поняли, что дальше так воевать в Европе нельзя, и необходима существенная модернизация армии. Эта модернизация и перевооружение и дали Германии желанную отсрочку. В сороковом году при активной помощи «пятой колонны» – французских коммунистов – немцы оккупировали Францию. Реальная угроза создалась для Англии. Хильфе отчаянно не хотел идти на Восток; несмотря на все лозунги официальной пропаганды о неизбежности победы социализма и восстановления советской власти в России, он помнил, чем доселе оканчивались столкновения немецких войск с русскими, если только в тылу у последних не назревала революция; помнил он и слова Бисмарка о гибельности войны на два фронта. Тем не менее, становилось все более ясно, что мира от Сталина ждать не приходится и что надеяться можно только на первый удар и помощь большевистского подполья в России. Был разработан план «Энгельс», предусматривавший внезапное вторжение по всему фронту и молниеносную войну. Аналогичные планы разрабатывались и русским Генштабом. К лету 1941 года к российско-германской границе с обеих сторон стягивались огромные воинские контингенты, перебрасывалось оружие и ресурсы. Картина была почти симметричной; почти, потому что Германия несколько запаздывала. Было ясно видно, что стянуть все силы удастся лишь к середине июля, однако донесения разведки становились все более угрожающими. Наконец, когда на стол Хильфе легла точная дата русского нападения – 6 июля, – стало ясно, что медлить больше нельзя.

22 июня 1941 года в 4 часа утра по московскому времени войска Германской Красной Армии пересекли границу Российской Империи.

Право

Тварь я дрожащая или право имею?

Родион Раскольников

Алексей шел по улице и ненавидел. Он ненавидел декабрьский ветер, секший колкими снежинками его лицо, ненавидел дворников, которые разбудили его своими скребущими под окном лопатами утром – но, однако, тем и ограничились, не удосужившись расчистить снег, нападавший за день; ненавидел прохожих, в особенности их глупые улыбки на раскрасневшихся от мороза лицах и красочные пакеты с предновогодними покупками в их руках; ненавидел студентов, которым только что поставил последний (вот уж, воистину, последний) зачет… Больше всего в данный момент он ненавидел декана факультета информатики. Временами ненависть Алексея целиком сосредоточивалась на этом последнем враге, и он представлял, как вспорет большим ножом – нет, лучше маленьким, чтоб дольше мучился! – жирное деканское пузо и вытянет оттуда кишки, а затем прибьет их к столбу и заставит еще живого врага ходить вокруг – так поступали со своими жертвами викинги. Но затем кто-нибудь из прохожих случайно толкал его, или проезжавшая слишком близко к тротуару машина обдавала брызгами соленой грязи, и Алексей вспоминал, что в мире существует немало других кандидатов на принудительное харакири.

Те, впрочем, нимало не догадывались об участи, которой, будь его воля, подверг бы их этот сравнительно молодой еще человек невысокого роста (казавшегося еще ниже из-за сутулости) и непримечательной внешности. Лицо Алексея было несколько мрачнее, чем у озабоченных предпраздничными хлопотами прохожих, но и только. Он еще с младших классов усвоил, что свой гнев надо держать при себе и ни в коем случае не демонстрировать – ибо таковая демонстрация только порадует мучителей. Издевательства одноклассников и парней из старших классов он сносил стойко и безропотно, так что те, в конце концов, разочарованно отставали и отправлялись на поиски более податливой жертвы. Увы, память у этих кретинов была короткая, и через несколько дней или недель они предпринимали новую попытку… Зато, приходя домой, Алеша катался по полу от ярости и даже, бывало, бился головой об стену, предусмотрительно покрытую ковром. Именно в ту пору ему попалась книжка про викингов, и он нередко часами мечтал о том, как будет мучить и казнить своих врагов. Впрочем, он все же был достаточно рассудительным, чтобы понимать, что все это – не более чем мечты. Хотя это не мешало ему со всей дотошной серьезностью, причем не только в школьные годы, но и много лет спустя, составлять «Списки подлежащих уничтожению», куда он заносил всех, вызвавших его гнев, периодически изменяя их приоритет, но почти никогда никого не вычеркивая. Что-то хоть сколько-нибудь реальное он предпринял лишь уже после окончания школы – поступил в секцию восточных единоборств, чтобы научиться отбиваться, по крайней мере, от уличных хулиганов, звериным чутьем угадывавших в нем идеальную жертву. Впрочем, спасаясь от эпизодических побоев уличной шпаны, он подверг себя регулярным побоям на секции: оттого что бои были учебными, пропущенные удары не становились безболезненными – а пропускал их Алексей, по природной неуклюжести, часто.

При всем при этом в школе он не был не то что круглым отличником, но даже полным хорошистом; было бы утешением думать, что его травят исключительно тупые двоечники, завидующие его уму, однако некоторые из его мучителей учились даже лучше него. Он не был глуп, пожалуй, даже ум его превосходил среднестатистический, но равнодушная природа, приподняв его выше уровня, на котором довольствуются радостями в стиле «пиво с мужиками и футбол по телевизору», в то же время лишила его сколь-нибудь выдающихся способностей, позволяющих достичь серьезных успехов в более интеллектуальных областях. Надо сказать, что Алексей сам понял это еще в школе и какое-то время пытался компенсировать недостаток таланта усердием. Усердия хватило на поступление в университет и первые годы учебы, после чего с Алексеем случилась пребанальнейшая беда – он влюбился в одну из студенток.

Беда усугублялась тем, что студентка была с другого факультета, так что Алексей проводил целые дни в ее корпусе и почти совершенно забросил собственную учебу. При этом взаимностью он не пользовался – точнее говоря, не пользовался в том смысле, на который надеялся; девушка была не против близкой дружбы, но любовь и секс отвергала принципиально – не только с Алексеем, но и с кем бы то ни было. Ее воздыхателю пришлось вновь прибегнуть к притворству, скрывая бурные чувства под маской бесстрастности; он принялся столь старательно изображать из себя единомышленника своей пассии, что убедил в этом и ее, и всех окружающих, и чуть ли даже не себя самого. В конце концов девушка уступила настойчивым просьбам своего «лучшего друга» и согласилась на платонический брак – надо сказать, очень вовремя, ибо лишь заступничество новообретенных родственников – а оба родителя жены преподавали в том же университете – позволило Алексею избежать уже неминуемого, казалось, отчисления за прогулы и неуспеваемость.

Добившись своей цели хотя бы частично, он постарался все же выправить ситуацию с учебой; в конечном счете сочетание усердия и блата позволило ему получить неплохой диплом и даже поступить в аспирантуру, где в тот год был рекордно низкий конкурс. Пожалуй, блат играл здесь все же ключевую роль; фактически в аспирантуру Алексей попал «с черного хода», сумев найти лишь формального научного руководителя на родном химфаке, который, опять-таки по блату, согласился прикрыть это дело своими подписями, а на деле пристроившись к преподавателю с факультета информатики, чья тема пересекалась с химией лишь номинально. Четыре года спустя он, хотя и с большим скрипом, при трех голосах против, но все-таки защитился (выслушивая с неизменно каменным лицом реплики типа «это уровень курсовой работы, а не диссертации», Алексей воображал, какую кровавую расправу учинил бы над пытающимися утопить его оппонентами). После этого он остался работать на кафедре у своего руководителя – не потому, что представлял такую уж большую ценность для факультета информатики (переживавшего вместе с почти всей постперестроечной вузовской наукой не самые лучшие времена), и не потому, что всю жизнь мечтал дважды в неделю читать лекции студентам за мизерную зарплату, а потому, что не мог устроиться ни в какое другое место. В мечтах Алексей видел себя знаменитым ученым, сотрудником престижного института (лучше всего – американского), но на практике мысль о походе на собеседование угнетала его еще больше, нежели перспектива посещения зубного врача, а задача составления собственного резюме повергала в совершеннейший ступор. Да и в изучении английского он так и не смог продвинуться дальше уровня, несколько эвфемистично именуемого в анкетах «читаю со словарем». Родственники жены несколько раз пытались помочь Алексею с трудоустройством, но в конце концов бросили эту бесполезную затею.

Хорошее отношение своих студентов Алексей решил купить самым простым способом: он не требовал от них вообще ничего, безропотно относился к прогулам своих лекций, а в конце семестра выставлял всем зачеты автоматом. Школьного учителя такая тактика, безусловно, не спасла бы – малолетние садисты, чующие слабину, как акулы – кровь, мигом затравили бы безвольную жертву. Но студенты, как люди более взрослые и цивилизованные, отнеслись к не напрягающему их преподавателю с брезгливой снисходительностью. Алексей пытался убедить себя в том, что они его любят, и что такие странные проявления любви, как регулярный прогул его лекций всей группой, идут ему только на пользу, позволяя пораньше уходить домой – и все же в глубине души понимал что к чему и нередко, входя в пустую аудиторию, чувствовал, как накатывается злость. Периодически он еще заговаривал о будущей докторской, но никакой научной работы не вел, даже не мог внятно сформулировать тему, по которой хотел бы работать, так что окружающие давно уже не воспринимали его слова всерьез.

Меж тем и в том, что принято именовать личной жизнью, дела Алексея шли все хуже и хуже. Из года в год он изнывал от неутоленной страсти рядом с женой-девственницей, которая даже не догадывалась об истинных желаниях своего «друга и единомышленника». А если бы догадалась, то немедленно выставила бы лицемера вон, что Алексей прекрасно понимал. Трудно сказать, на что он рассчитывал в этом безнадежном для себя браке; впрочем, «любовь» и «расчет» – вообще плохо совместимые понятия. И, несмотря на весь опыт Алексея по скрыванию своих подлинных чувств, его любовь все же регулярно прорывалась наружу, причем самым абсурдным, учитывая взгляды его супруги, способом из возможных – в виде вспышек ревности. Несомненно, более искушенная в подобных делах дама сразу поняла бы, чего на самом деле стоят антисексуальные филиппики Алексея; девушка, на которой он был женат, терпела дольше, но в конечном счете и она догадалась что к чему. Последовало объяснение, завершившееся безобразной сценой: Алексей, столько раз гордо заявлявший о своем презрении к любви и любовным страданиям, теперь ползал на коленях перед своей пассией, пытался целовать ей ноги, и, рыдая в голос, умолял не бросать его, а бедная девушка, только теперь окончательно осознавшая, с кем жила все эти годы, шарахалась от него в ужасе и отвращении. Естественно, результат оказался прямо противоположным тому, которого жаждал Алексей – из квартиры, принадлежавшей супруге и ее родителям, он был изгнан в тот же день. Официальный развод последовал позже.

Некоторое время спустя распался, и тоже со скандалом, еще один брак. Бывший научный руководитель Алексея, а на тот момент – его непосредственный начальник, завкафедрой на факультете информатики, бросил жену, с которой прожил почти двадцать лет, и сбежал с молоденькой студенткой. По факультету ходили различные слухи, говорили, что он сбежал в другой город и чуть ли не под чужой фамилией, хотя это звучало совсем уж в духе мексиканских сериалов – но, в любом случае, работу он бросил так же, как и семью. А это означало, что Алексей лишился в университете последнего из своих покровителей, и его служебное положение – положение химика, работающего на непрофильном для него факультете, и к тому же не пользующегося авторитетом ни у коллег, ни у студентов – внезапно сделалось шатким. Новый завкафедрой даже не счел нужным особо скрывать неприязнь к протеже своего предшественника. Алексей понимал, что до конца семестра ему доработать дадут, а вот дальше…

В эти дни, когда настроение Алексея и без того было хуже некуда, он впервые услышал за спиной обидное прозвище – Кинутый. Для него осталось неизвестным, кто и почему назвал его так в первый раз – может, кто-то из коллег, узнавших, что его выгнала жена (новость о чем разлетелась по факультету на удивление быстро), а может, постарался какой-то студент, которому весь облик и манера держаться рохли-препода (плюс ко всему почти переставшего следить за собой после разрыва с женой) напомнили идеального лоха, вечную жертву любых «кидал». Так или иначе, все, кто слышал это прозвище, находили его весьма удачным, и оно быстро распространилось и среди студентов, и среди преподавателей, и даже среди знакомых Алексея за пределами университета. И все, что ему оставалось – это, как и прежде, кипеть от ненависти, стараясь внешне не подавать вида.

И вот – последний удар. Декан объявил ему, что с нового семестра факультет больше не нуждается в его услугах. Его опять кинули. Позарились даже на его маленькую должность, не приносившую ни престижа, ни сколь-нибудь существенных денег… Он подозревал, что так и будет, но так и не предпринял никаких действий по заблаговременному поиску новой работы, предпочитая целыми днями играть на компьютере в сетевые карточные игры типа «Magic: The Gathering». В этой области ему еще хотя бы иногда везло…

Из всех своих врагов он смог хоть как-то отплатить только студентам, напоследок устроив им вместо ожидавшихся «автоматов» зубодробительный зачет по полной программе. Но даже и тут пришлось, в конечном счете, расписаться в зачетке всем – отправив часть группы на пересдачу, он наказал бы сам себя, ибо ему пришлось бы снова переться в ненавистный университет и сидеть с ними в другой день.

Загребая ногами грязный снег, Алексей подошел к автобусной остановке. Подняв голову, он убедился, что ему не повезло и тут: на остановке никого не было, значит, автобус только что отошел и следующего ждать на морозе минут двадцать. Алексей засопел, думая, до чего омерзительно устроен окружающий его мир. Его ненависть к людям особенно обострялась, когда приходилось вместе с толпой на остановке штурмовать переполненный автобус – и вот пожалуйста, отсутствие толпы – это, оказывается, еще хуже. Тем более что к приходу автобуса толпа все равно наберется. Еще, небось, и из университета кто-нибудь подтянется, и на их идиотские «здрасьте» придется отвечать…

Никто, однако, не подтягивался – ни из университета, ни вообще. Алексей молча и злобно мерз, низко нахлобучив шапку и засунув руки поглубже в карманы. Затем, не вытерпев, вышел на проезжую часть, пытаясь разглядеть автобус на дальних подступах, но улица оставалась пуста, насколько хватало глаз. Внезапно до Алексея дошло, что она совсем пуста – за последние минут пятнадцать мимо него не проехало ни одной машины. Вообще говоря, университет располагался на окраине, и проходившая мимо двухполосная дорога никогда не отличалась оживленным движением, но чтобы вовсе никаких машин, и не глухой ночью, а в начале вечера – это уже было, по меньшей мере, странно.

Возможно, где-то случилась авария или ремонт, и все движение пустили в объезд? Значит, автобуса не будет, а он тут, как дурак, стоит и мерзнет? И почему-то он один. Другие откуда-то узнали, куда перенесли остановку. Наверное, где-то было объявление, на которое он не обратил внимания. Но где? Куда ему теперь идти? Переться обратно к университету, вертя головой в поисках неведомого объявления, решительно не хотелось. Спросить бы у кого-нибудь… Но Алексей ненавидел обращаться к незнакомым людям с вопросом или просьбой – или даже отвечать на их вопрос. Если он все же пересиливал себя и вступал в подобный диалог, его речь, и без того не блиставшая ораторской дикцией и красотой, окончательно превращалась в косноязычное запинающееся бормотание, словно у романтического мальчика на первом свидании или у мелкого воришки, впервые приведенного в милицию. По этой причине Алексей тщательно избегал посещать заведения, где нужно было говорить с продавцами или официантами.

Так или иначе, спросить было не у кого. Прохожие с покупками и без, так недавно раздражавшие Алексея, куда-то все пропали так же, как и машины. Он без толку померз на месте еще некоторое время. Возвращаться на дорогу, ведущую к университету, по-прежнему не хотелось (еще встретит кого-нибудь, еще придется отвечать на ехидный вопрос «Забыли что-нибудь?»), и Алексей решил, что пойдет вдоль улицы, по которой ходит – то есть, должен был ходить – автобус. Конечно, он не собирался идти домой пешком через полгорода, но ведь не может быть, чтобы движение перекрыли на много километров. Наверняка объезд гораздо короче, и уже к следующей остановке автобус подходит, как ни в чем не бывало…

И он решительно зашагал по пустынной улице, отгоняя от себя мысли о странности происходящего. До следующей остановки он добрался за семнадцать минут, так и не встретив никого по пути. Город выглядел вполне обычно, в некоторых домах уже светились окна, но не было ни людей, ни машин (если не считать тех, что стояли припаркованными).

Остановка оказалась столь же пуста, как и предыдущая.

Алексей некоторое время упрямо ждал, вертя головой по сторонам, а затем, тяжело вздохнув, направился через дорогу к магазину, завлекательно сиявшему неоновой вывеской и новогодними гирляндами в витринах. Уж там-то точно есть если не покупатели, то хотя бы продавцы. Конечно, заговаривать с ними ужасно не хотелось, особенно учитывая, что вопрос продавцу об изменившемся маршруте автобуса прозвучит по-дурацки, но… Да и, в конце концов, не обязательно что-то спрашивать. Достаточно просто убедиться, что продавцы на месте.

Продавцов на месте не оказалось. И покупателей тоже.

Оглядывая безлюдный торговый зал, Алексей внезапно осознал еще одно обстоятельство. Когда он подошел к остановке возле университета, уже начинало смеркаться. С тех пор прошло минут сорок, и на улице должно было стемнеть. Однако снаружи сквозь витрины пробивался все тот же мягкий свет ранних зимних сумерек.

И вот тут Алексей испугался по-настоящему.

Но почти одновременно со страхом, с осознанием некой совершенно невероятной катастрофы, изменившей даже ход светил, пришла мысль о том, что он один в пустом магазине и может взять все, что захочет. В первый миг он подумал о деньгах в кассах, но тут же сообразил, что это глупо – если люди и впрямь каким-то образом исчезли, деньги потеряли всякий смысл. А вот товары на полках… не глупые новогодние сувениры, конечно же, а еда…

Надо сказать, в еде Алексей был весьма разборчив. Но не так, как разборчивы гурманы, предпочитающие изысканные яства; он питался почти исключительно тушенкой и белым хлебом. Ему неоднократно говорили о крайней вредности подобной диеты, да и сам он не мог этого не понимать, постоянно мучаясь то запорами, то метеоризмом – однако неизменно отвечал, что от всего прочего его тошнит. И не собирался менять свои вкусы даже ради конца света или что там случилось с прочими людьми…

Поэтому Алексей решительно направился к полке, уставленной цветными цилиндрами консервных банок. Найдя свою любимую тушенку, он уже протянул руку, но затем подумал, что в зале могут быть камеры видеонаблюдения, и что люди, возможно, исчезли все-таки не насовсем. С другой стороны, нахлобученная шапка и поднятый воротник неплохо скрывают его лицо, да и не будут же ради нескольких банок тушенки затевать всероссийский розыск… с третьей стороны, если с ним не случилось того же, что с остальными, он, возможно, станет знаменит, и его действия во время катастрофы войдут в историю, и не лучше ли от греха подальше оставить деньги за тушенку в кассе…

– Алексей Александрович!

Он взрогнул всем телом и отдернул руку от банки, словно его ударило током. Затем поспешно обернулся, готовясь доказывать, что собирался честно заплатить за товар.

Однако человек, подходивший к нему, не походил ни на продавца, ни на охранника. Что, впрочем, и неудивительно, ибо даже самые проницательные магазинные охранники не знают имен случайных посетителей. К Алексею приближался мужчина неопределенного возраста, высокий, худощавый, с узким и длинным породистым лицом, одетый в явно дорогой деловой костюм; золотую заколку на галстуке украшал небольшой бриллиант. Такого человека естественнее встретить на дипломатическом приеме или заседании совета директоров крупного банка, нежели в торговом зале заурядного супермаркета. Отсутствие верхней одежды наводило на мысль, что он появился все же не с улицы, а из глубин магазина – в таком случае, он вполне мог оказаться его владельцем, и даже не одного магазина, а целой сети.

– Извините, если напугал вас, – улыбнулся незнакомец, но улыбка вышла холодноватой.

– Вы… я… это самое… откуда вы знаете мое имя? – нашелся наконец Алексей.

– Я о вас многое знаю, – странный собеседник остановился напротив Алексея, продолжая все так же улыбаться. – В частности, мне известно о постигших вас разного рода неприятностях. И в порядке определенной компенсации таковых, а также в ознаменование, некоторым образом, Рождества…

– Я атеист, – зачем-то поспешно пискнул Алексей.

– Это мне также известно, – невозмутимо откликнулся незнакомец. – Но на вашем месте я бы не стал перебивать, когда речь идет о предназначенном для вас подарке.

– Каком подарке? – спросил Алексей, в то время как его сознание уцепилось за спасительное материалистическое объяснение: «Это все какая-то рекламная акция, меня снимают скрытой камерой».

– Я исполню одно ваше желание, – буднично заключил неизвестный.

– Одно? В сказках обычно три, – Алексей решил, что найденное объяснение дает ему право иронизировать.

– Это не сказка, это жизнь, – серьезно возразил его визави. – И, пожалуйста, выкиньте из головы все эти мысли насчет скрытой камеры и прочих инсценировок. Все, что с вами происходит, абсолютно реально. Пока что я продемонстрировал вам лишь небольшую часть своих возможностей. Каковые, как вы можете догадаться, весьма велики. На самом деле, они практически безграничны.

– Вы хотите сказать… – у Алексея пересохло в горле, – что вы, это самое… Дьявол?

– Ну, в принципе, можно сказать и так. А можно сказать, что я – представитель инопланетной сверхцивилизации, что вам, без сомнения, понравилось бы гораздо больше. На самом деле оба варианта далеки от истины. Истина вообще невыразима в антропогенных терминах. К примеру, я употребляю местоимение «я», но с тем же успехом мог бы говорить «мы» или даже «оно». Согласитесь, что с грамматикой, построенной на человеческой логике, это не слишком согласуется… Однако речь в данном случае не обо мне, а о вас. Точнее, о вашем желании.

– Хочу быть бессмертным! – выпалил Алексей. Уж он-то не станет уподобляться всем этим придуркам из сказок, разменивающимся на мешок золота или там на сердце красавицы (ему на миг представилось это сердце, вырезанное из груди отвергшей его девушки, и он поспешно отогнал от себя видение, боясь, что загадочный даритель интерпретирует его мысль как сделанный заказ). Он закажет то, что действительно имеет ценность…

– Нет, – разрушил его надежды собеседник, – я сказал, что исполню одно ваше желание, но не предлагал вам выбрать, какое именно. Будьте, пожалуйста, внимательней. Тем более что свой выбор вы уже сделали. Давеча, идя от места своей бывшей работы до остановки, вы, пребывая, прошу заметить, в состоянии свободной воли, размышляли вовсе не о бессмертии, а как раз наоборот – о том, как бы всех поубивать. Припоминаете?

– Вы что же, – Алексей вновь почувствовал прилив ужаса, – хотите сказать, что все люди, ну, это самое, уже?..

– Нет, – покачал головой даритель, – и я уже просил вас быть внимательней. Я сказал «исполню», а не «исполнил». С людьми ничего не случилось. Вы просто, некоторым образом, сдвинулись относительно них по фазе и одновременно по частоте. Если совсем упрощенно, вы сейчас находитесь вне времени, в котором пребывает все остальное человечество. По окончании нашего разговора вы в него вернетесь.

– И что потом? Вы хотите их убить?

– Убить, Алексей Александрович, хотите вы. Я лишь предоставляю вам такую возможность. Но согласитесь, что всех – даже если подразумевать под этим термином лишь тех, кто имел несчастье чем-то не угодить вам лично – это было бы несколько чересчур, даже для рождественского подарка. Вам предоставляется право убить одного человека. Кого именно, решайте сами. Равным образом на ваше усмотрение остаются способ, место и время.